Взрослые игры странных людей

Тяжелое, горячее дыхание Глеба становилось все чаще с каждым поцелуем. Костин испепеляющий, дьявольски соблазняющий взгляд начал исследовать тело. Смотрел откуда-то сверху. Самойлов мало что понимал, кроме одного: клавишник сейчас чертовски сексуален. Можно просто наблюдать за ним вот так снизу, любоваться плечами, покрытыми поцелуями, следами губ с черной помвдой, и лишь изредка притягивать его к себе за галстук, поглаживать ноги через брюки, ведь на Косте из одежды осталось только это. Но все-таки мало. Очень. Мало страсти, мало соблазна и мало боли. Приятной боли. — Знаешь что? — выдыхая, произнёс Бекрев, наклонившись к лицу Глеба. Клавишник, сидя сверху, чувствовал возбужденный член мужчины. Бедра напрягались, всё внутри вдбудораженно сжималось. Но виду Константин не подал и продолжил уверенно глядеть музыканту в глаза. — А?.. Во взгляде горел огонь, сжигающий всю приличную, милую сторону клавишника. Нарочито требовательный французский поцелуй. Самойлов томно простонал в губы и хотел сильнее прижать Бекрева к себе, а потом даже наказать за неистовую дерзость этого вечера, только вот, опьяненный коньяком и отвлеченный поцелуями, не заметил, что Константин в это время украдкой взял расслабленные руки в замок своими, поднял над головой, и теперь Глеб не мог ничем ограничить его. Ноги? Их клавишник прижал к кровати собой. Просто так подвигать, конечно, можно, но смысла никакого не будет: Бекрев в любом случае продолжит ласкать его соски, тело и всё, что вздумается. Сопротивляться мужчина не стал: ему всё нравилось. Особенно Костя, зачем-то снимающий свой галстук. А ведь он так ему шёл! Еще и с обнаженной грудью… Ответ пришел быстрее, чем ожидалось. Грубоватая ткань аксессуара плотной нитью затянулась на руках. Бекрев только искал, касался стены и изголовья кровати в поисках места, куда бы привязать руки музыканта. — Кость, я не буду тебе мешать, честно… Лукавость в похотливом голосе Самойлова говорила за себя. Доверяй, но проверяй. Вслепую Костя привязал руки Глеба к изголовью. Самойлов подвигал ногами, как бы недовольствуя, но только ради заигрывания или для того, чтобы его член лишний раз коснулся задницы клавишника через одежду, и он это все равно бы почувствовал. Попытка смутить Константина и перехватить контроль над сегодняшними играми в постели, но не вышло. Оставалось смириться со сладким поражением и отдаться «этому дураку». На самом деле подобные практики для Глеба не новы, однако с мкжчиной это ощущалось иначе. Костя сполз ниже и положил свои руки прямо на вставший член, начал его ласкать массирующими движения сквозь одежду. Теперь Самойлов всё пытался извиваться, но не мог: смена положения Бекрева еще больше ограничила движение ног. Руки все сильнее и сильнее прощупывали возбужденный половой орган сквозь штаны Глеба, не меняя плавную, дразнящую скорость ласок. Тот сжал зубы и выгнулся, срываясь на серию стонов.Константин добился своего. Дождался, пока музыкант начнет изнемогать, жаждая всё больших касаний, высокой скорости и фантазируя о том, как Бекрев наконец-то снимет с него одежду. Это как раз произошло вскоре. Штаны и трусы уже ничего не скрывали, не сдерживали, и Константину открылся вставший твердый член, а его обладатель вдруг густо покраснел от смущения и прятал взгляд, дабы не смотреть на хищно ухмыляющегося клавишника, который чуть ли не взглядом говорил, что хочет, если не отсосать, то, как минимум, обласкать привлекающий внимание половой орган. Бекрев смотрел на член, и в его голове боролись несколько желаний: отдаться Глебу, испытать это всё на себе, забросив эту идею с обездвиживаниями, ведь если развязать Самойлова, он резче возмет его на абордаж. Либо же, как мужчина в итоге решил действовать, наоборот, взяться за член и смотреть за реакцией на намеренно неспешные движения. Ладонь Константина обвила его, начались аккуратные, ласкающие движения, другая рука легла на лобок и пошла вверх, так нежно, соблащняюще касаясь, гладя живот, грудную клетку. Глеб дышал ртом, его грудь заметно поднималась и опускалась, пока мужчина наблюдал за приковавшими всё внимание к себе руками. Та, что перемещалась по телу, остановилась у возбужденного соска, два пальца взяли его и начали крутить. Приятная боль гармонировала с обласкивающими движнниями ладони. Костя привстал. Он решил дать свободу ногам мужчины, однако все еще немного сдерживвя их сбоку. Самойлов согнул и разогнул ноги несколько раз, извиваясь, подаваясь вперед пахом. — Быстрее… — стон наложился на фразу Но нет. Нет, нет, нет. Константин непокорен. Он хочет довести до экстаза Глеба именно таким способом, такой скоростью, пускай и сам уже разгорячен почти ло предела. Глеб ничего не мог поделать: никак не заставить клавишника двигать руками быстрее. Ах, если бы он только знал, а он наверняка знает и понимает, какой огонь похотливых мыслей создает пожар в голове! Пальцы массирвали соски, переключаясь между ними, напряженный член находился во власти руки Кости. Кровать поскрипывала только от движения ног Глеба, он сгинал и разгинал их все чаще и быстрее. Громкий стон. За ним ещё один. Постельное белье шуршало под змеино вьющимся телом. И Константин вдруг остановился. — Костя! — Самойлов не сдержал возмущения и невольно манерно крикнул на всю комнату, после чего слегка опешил, тяжело дыша приоткрытым ртом. «Я это крикнул? Вслух?». Лицо пуще прежнего залилось алым румянцем. — Спокойно… — прошептал Бекрев властно и остановил руки на теле Глеба. Вгляды, самодовольный и опьяненный, встретились. — Ну Костя… — наслажденно выдохнул Самойлов и засмотрелся на нежную Костину шею. Он помнил те моменты, когда именно Бекрев лежал перед ним так же, стонал, иногда вскрикивал, когда эмоции били через край. Костя, как и сейчас, абсолютно не стеснялся этого. Но то, к чему полностью расположен клавишник, смущало до жара Глеба. — Не прекращай! — попытка скомандовать, чтобы усмирить заводящегося от этого сильнее Константина, увенчалась провалом: фраза больше походила на сладострастную мольбу. Клавишник, очень внезапно приблизившийся к лицу партнера, заулыбался. — Я люблю играть на пианино, но с тобой — больше. — Самойлов возбужденно продрог и не сдержался на стон. Спасибо намеренно соблазнительному полушепоту и…чему? Глеб осмотрел глазами их новое положение: уже успевший полностью «обнажить свой меч» Константин прижался всем телом к нему. Их члены слегка касались друг друга, и как желанно было фронтмену взять один, Костин, чтобы сам музыкант почувствовал то же, что Самойлов. Нельзя, галстук все ещё сдерживал руки вверху, над головой. «Костя, сволочь!» — хмыкнул с похотью. Осознание, в чем прелесть подобных игр, ведь «я бы тебе и так, Костя, не мешал бы меня…ублажать», пришло в этот момент с полной силой. Так рядом, так хочется, даже напрашивается, но физически невозможно. «А что?» — игриво издеваясь, как бы говорил взгляд Бекрева, когда Глеб посмотрел на него, прекратив, оказывается, все это время пялиться на член, — «Я не запрещаю, можешь меня потрогать, только если сможешь, я сам этого хочу!» — последнее, вероятно, Костя старался скрыть, но эта предвтельская, одна из многочисленных искр в его глазах, решила мелькнуть сильнее именно в такой момент, раскрывая все карты для Самойлова. Ему, собственно, первое время было до этого дело, а потом рука Бекрев снова начала свои приятные действия. Но в этот раз клавищник решил не обделять и себя: часто головки двух возбужденных членов касались друг друга. Прикосновения эти столь желанные, нежные и будоражащие, что хватило всего пары контактов, и Константин начал стонать почти в унисон с Глебом. Его ноги слегка согнулись, клавишник сильнее прижался к мужчине и невольно ускорил движения. Так хотелось бросить всё, развязать руки и в открытую сказать: «Глеб… Глебушка, я устал от этого! Возьми меня сейчас!» и еще полночи извиняться за своё неповиновение в самом начале. Глеб вился, желая открыть Косте и его ласкающим действиям все свое тело. Самойлов задышал быстрее. Наиприятнейшее напряжение нарастало, Константин тоже таял, с приоткрытыми губами глядя на Глеба. — Костя, помедленнее… — как остановить этот финальный момент? Как насладиться им сполна? Бекрев помнил о своем коварстве, даже млея от единичных касаний и держа член Самойлова так, чтобы касаться его чаще, и двигал рукой только сильнее, все стоная единственное имя, что сейчас на уме. «Глеб!». В самый последний момент, финальную секунду перед тем, как оба кончат, Константин убирает вспотевшую руку от горячего тела мужчины и резко, быстро, настойчиво, чтобы успеть, целует в губы, не давая не единого шанса сопротивляться. Громкий стон Бекрева и тихий, почти неслышный, но чувственный Глеба смешались воедино. Сильное напряжение, внезапный скрип кровати и еще большая близость к телу. Даже после того, как оба кончили, Костя продолжил свой поцелуй, опустившись на Самойлова полностью. Их груди одновременно двигались, синхронно поднимаясь и опускаясь, пока обмякший Бекрев пытался выцеловать все до последнего. Константин невольно отстранился от утомленного, печально, что свойственно, улыбающегося Глеба. Всю оставшуюся ночь клавишник будет успокаивать синтементальную натуру. Но для начала надо развязать ему руки. «Может, больно?».