Нежелезные дровосеки

Игорь Гром, то есть капитан Игорь Гром с грустью смотрит на наряды на дежурства. Мало того, что на субботу поставили – а он на футбол собирался – так ещё и с Цветковым. Цветков всегда шутит настолько несмешно, что Игорь к концу дежурства просто хочет повеситься. Или уволиться – опционально. Дежурство обычное: два скандала, громкая музыка, дед с шизофренией, которого соседская собака облучает микроволновкой... Когда приходит вызов на митинг, Игорь воодушевляется – наконец-то веселье – но вместо веселья его ждёт высокий рыжий чудила с нервно дёргающимся плечом. В руках у борца за справедливость самодельный плакат, где в одном предложении упоминаются «страна» и «жопа» – этого уже достаточно, чтобы борец за справедливость получил свою порцию осуждения от исполнительной власти. Чудила препирается, смотрит на них с Цветковым, как на говно. Как обычно, короче. Уверовал в непогрешимость. Всю дорогу в отделение чудила смотрит синими невинными глазами, в самом отделении дерзит, объяснительную пишет красивым каллиграфическим почерком – сразу видно, что художник. Выглядит так, как будто готов идти на расстрел немедленно. Тем сильнее удивляется, когда Игорь его буквально выгоняет, получив, наконец, более-менее нормальную объяснительную. Уже почти отпустив чудилу, вспоминает: – А это, Сергей Викторович, телефончик-то оставь. Чудила оборачивается, краснеет кончиками ушей внезапно, спрашивает надменно: – Что, понравился? – Чё? До Игоря только теперь начинает доходить смысл плаката и вопросов про гей-парад. – Я с ментами не... не гуляю. Игорю становится искренне обидно от такой предъявы: – Дебил, мне для дела. И не с «ментами», а с «сотрудниками полиции». Ща за оскорбление представителя власти реально в обезьянник пойдёшь. Телефон диктуем. Чудила дёргает себя за шнурок толстовки, но номер всё-таки называет. Игоря при этом окидывает оценивающим взглядом с ног до головы, как будто баллы какие-то ставит. Игорь на автомате плечи расправляет, хотя тут же смущается: не хватало ещё перед всякими этими красоваться тут. Игорь чудилу провожает до КПП, тот напоследок стреляет в Игоря глазами и уходит, наконец. Цветков, почуяв, что бумажная работа миновала, появляется из ниоткуда, сука. Жрёт опять что-то: – Ну чё там? Штраф? – Объяснительная. – Ладно. Чё, на драку-то поедем? Или пофиг уже? Больше не звонили, вроде. Типа, все нужные яички уже разбиты. Цветков ржёт, не переставая жевать. Игорь медленно и глубоко вздыхает. Цветков живёт с мамой, бабы у него нет, кажется, и это хоть немного примиряет Игоря с реальностью. На драку всё-таки едут. Бабки у подъезда пересказывают совершенно фантастический сюжет, потому что дрались футбольные фанаты с какими-то трансухами. И трансухи, судя по рассказам восторженных бабок, победили. Игорь уточняет, что все ушли на своих ногах, и на этом успокаивается. Потом вызывают на шумную молодёжь на детской площадке – Игорь смотрит на часы, ещё и девяти нет. Может, до одиннадцати и сами разойдутся, конечно, но. Цветков откуда-то вытаскивает чипсы, закидывает служебную машину крошками, и Игорь вспоминает, что с этим чудилой с плакатом и переписанной объяснительной так и не пообедал. К молодёжи не успевают – когда добираются до места, площадка девственно чистая, не считая оставленного мусора. В отделение возвращаются ближе к одиннадцати, Прокопенко уже уехал, Цветков сваливает спать в хранилище – там в качестве вещдока диван привезли, которым обманутый муж любовника жены задавил – и никого ничего не смущает, всё отделение на этом диване спит третий месяц. Игорь предпочитает в камере, по старинке. Поближе к народу. Игорь готовится к ночным выездам на пьяную поножовщину – суббота же, май в разгаре, самое время, попутно пробивая Разумовского Сергея Викторовича, на всякий, чтобы не скучать, и находит в холодильнике что-то съедобное без авторства – похуй, нечего оставлять было. Сергей Викторович ассистирует на кафедре фундаментальной информатики и распределённых систем, ведёт какие-то лабы-практики. С фотки улыбается смущённо. Фотку Игорь на всякий случай сохраняет. Игорь его ищет по открытым источникам – тот какой-то победитель и призёр специальных олимпиад, то ли по программированию, то ли по физике, хуй разберёшь. Видимо, одарённый парень. И как все одарённые – с ебанцой оказался. Отвлекает от чтения статьи в студенческом журнале его какой-то подозрительный шум с КПП. Игорь выходит посмотреть, что там происходит, и наблюдает следующую картину. Уже знакомый Сергей Викторович шмыгает явно разбитым носом, нежно придерживаемый за талию огромным мужиком в чёрной косухе. В руках Сергей Викторович держит мотоциклетный шлем, как кочан капусты, пока огромный мужик препирается с дежурным – младшим лейтенантом Зайцевой. – Чё устроили тут? – Игорь Константинович, говорят, напали хулиганы, требуют пропустить. А как протокол-то составлять? На место происшествия почему не вызвали? Игорь вздыхает. Мужик, почуяв в Игоре вменяемого, решительно тащит Сергея Викторовича за собой, чёрные брови сдвигает решительно. Руку протягивает: – Волков. – Гром. Капитан. – Короче, еду на байке, никого не трогаю. Смотрю – запинывают кого-то. Ну и я, типа... Игорь смотрит на Сергея Викторовича, который выглядит каким-то отмороженным и счастливым. Игорь на автомате за подбородок того берет, разворачивая к свету, в глаза смотрит. Тот даже не дёргается. – Бля, у него ж сотрясение. – Думаешь? Ну я его ещё на байке вёз. – А скорую чё не вызвал? – Так он в отказ пошёл. Я его и сюда-то с трудом затащил. – Ладно, пошли напишем заяву. Опознать сможешь, если чё? Волков скалится: – Да без проблем. У одного рука была сломана, а у другого – нос. Игорь вздыхает: – Пошли. Сергея Викторовича пристраивают на стуле. Игорь даже думает выгнать Цветкова и на диван этого положить, но тут как-то привычнее. И под присмотром, всё-таки. Сергей Викторович изучает свои ногти и молчит. – Где произошло? – Карту открой. Левее. Левее. Приближай. Вот тут. Волков тычет пальцем в один из дворов. Камер там нет, скорее всего. Игорь повышает голос: – Сергей Викторович! Ты чё там делал-то, а? Тот поднимает на него бессмысленный взгляд, фокусируется на Игоре, потом – на Волкове и вдруг смущённо опускает ресницы. – А вы чё, знакомы? – Да этот чудила сегодня с плакатом стоял возле «Медного всадника». Объяснительную потом писал мне. – Ну нихуя себе. А чё, думаешь, в больничку надо всё-таки? – Ну вообще выглядит так, как будто надо. Чё он молчит-то? – А вот смотри фокус: Серый, поехали в больницу, а? Сергей Викторович вскидывает почти осмысленный взгляд на Волкова, раздувает уже не такие уж и тонкие ноздри: – Я не поеду. И тут же губу закусывает, алеет, блядь, ланитами, глаза опускает. – Во, видал? – И чё делать с ним? – Домой заберу, понаблюдаю. Мне ж не жалко. Видно же, что пацан нормальный. Игорю вдруг хочется Волкова предупредить, что пацан не совсем нормальный. Но мало ли, какие там у Волкова предрассудки. Волков оставляет ему исчерпывающее описание нападавших (помимо сломанных рук и разбитых носов) и свои контакты. Волкова зовут Олег Давидович, Сергею Викторовичу он ровесник, живёт где-то в элитном старом фонде на Рубинштейна, ездит на байке и держит тату-салон. Волков уводит своё новообретённое невменяемое сокровище одновременно с тем, как вызывают на первую поножовщину – как раз дело к двум часам идёт. Волкову Игорь тоже оставляет свой телефон, на всякий, тот записывает в новенький айфон. Игорь идёт будить Цветкова на жутком диване. Ночь заканчивается вполне стандартно: три поножовщины, две жалобы на шум и одно ограбление. Ничего интересного. Домой Игорь едет в восемь утра с заботливо убранным в пакет плакатом Сергея Викторовича, в вагоне метро пусто, и только напротив сидит бритоголовая парочка – у одного рука в гипсе, у другого – такие синяки под глазами и такого размера нос, что даже сомнений не остаётся – сломан. Правда, тот, что в гипсе абсолютно чёрный. Как ночь в Коктебеле в июле. Игорь думает, не мог ли Волков такую важную деталь упустить. Игорь мысленно стонет – в отличие от Цветкова он за сутки вообще не спал. Теоретически двоих он скрутит, конечно. Но тут есть нюанс – как минимум одного придётся нокаутировать. Опять же: а если не те? Игорь дожидается очередного «Осторожно, двери закрываются» и поднимается на ноги. – Мужики, прикиньте, анекдот сёдня рассказали: шёл рыжий чудила восемьдесят седьмого года рождения через двор, а на него какие-то мудаки напали и отпинали. Не слышали такой? Бритоголовые переглядываются. Тот, что сломанной рукой, говорит на чистейшем русском: – Те чё надо? Игорь вздыхает. Времени мало. – Смотрите, варианта два... Тот, что со сломанной рукой, выбирает свою судьбу сам: подскакивает и собирается убегать. Игорь ловит его за ворот куртки, дёргает на себя, разворачивает и аккуратным апперкотом вырубает. Мысленно извинившись. Второму Игорь говорит: – Капитан Гром, полиция Санкт-Петербурга. Встаёшь, разворачиваешься, я тебе руки связываю, и у тебя больше никаких повреждений на сегодня. Тот кивает и подчиняется. Игорь быстро его пеленает, укладывает на пол, безнадёжно пропуская свою станцию и даже намёк на то, чтобы выспаться. Связывается с машинистом, запрашивая подкрепление. Игорь без зазрения совести вытаскивает у того, что в нокауте, телефон, разблокирует пальцем, парочку фоткает и отправляет Волкову, не особо надеясь, что тот ответит. Но тот отвечает: «Они. Моё уважение, товарищ капитан». «А ты че не сказал, что один из них негр?» «Внимания не обратил». «Ладно, не пиши сюда больше, я у одного мобилу отжал фотки сделать». Волков даже «ок» не пишет. Понятливый. Игорь чистит историю, удаляет фотки и телефон возвращает на место. Транспортники на Игоря смотрят с тоской, на оформление и вызов машины уходит ещё час – тот, что со сломанной рукой, успевает очнуться. Игорь пишет Волкову уже со своего, пока едет, наконец, домой снова, надеясь, что больше никаких маньяков ему не встретится: «На опознание сможете приехать?» «А можно завтра? Мы тут блюём пока». «Ну давай завтра». Игорь думает, догадаются ли бритоголовые писать на Волкова встречную заяву. У них, по-хорошему, хулиганство максимум. Если только по пальчикам ещё чего не всплывёт. У Волкова – на средней тяжести тянет. Одновременно Игорь думает, что неплохо бы самого Волкова тоже проверить. Так, на всякий. И только умываясь, наконец, перед сном, вспоминает, что плакат с Раневской уехал в пакете в неизвестном направлении – не до него было, и очень грустно вздыхает. Находит в телефоне свежезаписанный номер Сергея Викторовича и пишет: «Я твою Раневскую пропарил. Новую нарисуешь мне?»