Вновь и вновь натягивая струны

      – Эм-м, Чжунли, – не самым уверенным тоном вступает Итер. После своей выходки с «The House of Rising Sun» он целую неделю думал, и в итоге решил попробовать кое-что. До основной репетиции остаётся всего ничего – скоро начнут приходить оркестранты, и Итер почему-то тянул со своим вопросом до последнего.       Может, потому что боится получить отрицательный ответ?       – Что такое? – Чжунли отставляет кофр к шкафу и заглядывает в глаза, слегка вскинув брови. Он спокоен и вежлив. Впрочем, как и всегда.       – Приглашаю тебя в пятницу в гости. На ужин, – ровно говорит Итер и на секунду прикусывает изнутри губу, когда замечает в янтарных глазах заинтересованность. – Есть… маленький повод, но, то есть, на самом деле, считай, нет, суть не в этом, – Итер недовольно вздыхает и слегка тушуется, осознав, что запорол приглашение на втором же предложении. – В общем, просто не очень хочу быть в этот вечер один и не очень хочу видеть Аякса.       Итер с лёгкой виной хмурится, ожидая ответа, как приговора в суде. Чжунли секунду медлит, удивлённо моргая, а затем его взгляд теплеет и он мягко улыбается.       – Я приду.       Два слова. Но как же от них становится хорошо. Сердце пропускает удар, а затем начинает биться чуточку быстрее.       На самом деле, Итер в самом деле просто приглашает на ужин. Ему правда не хочется оставаться одному именно в этот вечер пятницы. И он рад, что Чжунли и в этот раз не устроил допрос о причинах и следствиях, а просто…       Согласился.       – Я… Приготовлю рыбу… Или мясо, – с полувопросительной интонацией продолжает Итер. Да уж, в музыке он импровизирует намного лучше, чем в словесных кружевах.       – Лучше мясо, у меня не самые лучшие отношения с морепродуктами, – мягко улыбается Чжунли.       – Хорошо, – кивает Итер и вдруг ловит себя на том, что теребит кончик косы. Он тут же его отпускает, но пальцы сами цепляются за карманы на джинсах. – Гарнир? Рис? Овощи? Аллергии? Может, не любишь что-то?       Итер надеется, что он звучит не совсем уж как дебил, но Чжунли эта лёгкая растерянность явно умиляет.       – Кроме морепродуктов я ем всё, – мягко улыбается он и тут же добавляет: – С меня вино. Одну бутылку? Две? Есть предпочтения?       По тону мгновенно становится понятно: возражения не принимаются. Может, оно и к лучшему. Как минимум не придётся часами стоять у винной полки или волноваться, что Итер подаст что-то, что не нравится Чжунли.       – Предпочитаю сухое. Всё остальное на твоё усмотрение, – улыбается Итер, вновь чувствуя, как сердце слегка ускоряет ход. Он достаёт из кармана телефон. – Скажи номер, я пришлю адрес. К шести удобно?       Даже забавно, что за всё время знакомства они так и не обменялись телефонами. Впрочем, это не то чтобы было нужно: они знали время и место встречи, а всё остальное обговаривалось уже в зале.       – Шесть – отлично, – кивает Чжунли и диктует номер, доставая свой телефон. Сообщение улетает, экран загорается. – Получил.       Они вновь переглядываются, мягко улыбаясь, и вроде хочется сказать ещё что-то, но идиллию прерывает раздавшийся в дверь стук: начали приходить оркестранты.       Всю неделю Итер на удивление спокоен. Он думал, что с ума будет сходить от переживаний, но нет. Даже на репетициях во вторник и четверг всё абсолютно спокойно. В конце концов, а что такого? Друзья ведь могут приглашать друг друга на ужин по поводу или без. Они ведь с Чжунли друзья?..       Нервничать Итер начинает, когда в пятницу часовая стрелка переваливает за цифру пять. Аякс сразу после работы поехал к Злату, не заезжая домой, потому что знает, какой сегодня день, а сам Итер очень удачно закончил заказы – как, собственно, и планировал – и закрытие мастерской оставил на помощника, поэтому позволил себе прийти домой пораньше, чтобы спокойно приготовить ужин. И вот когда мясо отправляется в духовку, а гарнир принимается спокойно томиться на плите, Итер выдыхает и… начинает нервничать.       Не сказать, что у него есть какая-то конкретная причина, скорее ему просто… беспокойно. Наверное, он боится как-то облажаться или ляпнуть что-то не то. Хотя, зная себя и зная Чжунли, можно предположить, что на самом деле всё будет в порядке. В конце концов, они взрослые люди и уже относительно неплохо знакомы – чего стоят только их разговоры на абсолютно разные темы после музицирования.       С Чжунли и правда очень интересно разговаривать и проводить время. Он образованный, очень умный, хорошо видит чужие границы и не пересекает их. С ним очень… комфортно и спокойно. Так, как уже давно не было.       Итер ещё раз проверяет, что с готовящейся едой всё в порядке: если не случится форс-мажоров, то будет готово как раз к приходу Чжунли.       Свидание ли это? Вообще-то, скорее нет, чем да. Опять же, они оба взрослые люди, и просто уже озвучили бы вслух желание устроить именно… свидание. Но Итер такого не предложил, Чжунли не уточнил – значит, всё-таки просто ужин. Самый обычный дружеский ужин. И, да, Итеру просто стоит слегка успокоить разыгравшееся либидо.       Он закатывает рукава на рубашке и думает, что, наверное, всё-таки стоило её погладить, когда в дверь раздаётся звонок. Мельком оглянув себя в зеркало, Итер решает, что сойдёт, быстро спускается, выходит в прихожую и открывает дверь.       – Привет, – выдыхает он, тут же отступая на шаг и позволяя Чжунли зайти. Он закрывает дверь и замирает с наверняка глуповатой улыбкой.       – Привет, – мягко улыбается Чжунли, глядя в ответ.       На плечах и волосах блестят капельки: похоже, на улице пошёл дождь. Вроде как раз обещали под вечер. Но Чжунли не успел промокнуть: наверняка такси в этот раз не заплутало, как иногда бывает, а у двери уже спас козырёк крыльца. Они несколько секунд просто пялятся друг на друга, и вдруг у Итера очень больно колет под рёбрами.       – Ты не проходишь? – осторожно спрашивает он, когда чувствует горький укол, ведь Чжунли не спешит раздеваться.       Чжунли промаргивается и улыбается чуть шире, видимо осознав, что подвис, и говорит:       – Итер, – начинает он, и от его интонации у Итера в животе что-то настороженно перекатывается.       Что-то не так?..       Чжунли осторожно продолжает:       – Я догадывался, что ты специально мне не сказал, но… прости старого сентиментального дурака, – он снова улыбается, а затем отводит из-за спины руку и протягивает два картонных подарочных пакета. – С днём рождения.       На секунду внутри всё застывает, прекращая жизнедеятельность.       А затем возобновляет ход.       К горлу подступает предательский ком, а сердце щемит, но… Итер медленно принимает пакеты, растерянно пялясь на Чжунли.       – Спасибо, – шепчет он, пытаясь собраться с мыслями.       Он правда специально не сказал. Потому что уже шесть лет день рождения – чёрный день в календаре. Потому что уже шесть лет в этот день он проводит в гордом одиночестве – или в компании бутылки чего-нибудь креплёного – и занимается самоедством. И именно поэтому Аякс сегодня сразу после работы поехал к Злату. Он знает: Итер хочет побыть один.       Так было раньше.       Этот год – первый, когда он кого-то позвал.       Не то чтобы он в прямом смысле собирался праздновать день рождения, он просто в кои-то веки ощутил, что не хочет быть в этот вечер один. Но компания Аякса всё ещё не казалась правильной, а вот Чжунли… Но откуда он?..       – Так ты знаешь, кто я? – тихо спрашивает Итер.       За всё время совместной игры они ни разу не говорили о прошлом. Даже фамилии не называли. Сам Итер так и не нашёл ничего про Чжунли, хотя и не сказать, что он целенаправленно озадачивался: всё-таки, ему грело душу то, что Чжунли не интересует его история.       – Знаю, – кивает он, прикрыв глаза.       – У Аякса длинный язык… – бормочет Итер, цокая. Он расстроен, но… наверное, на самом деле не очень сильно. Хотя Аякс мог бы, вообще-то, и предупредить, что всё разбол…       – Аякс мне ничего не говорил. Я сам выяснил, – качает головой Чжунли, и Итер удивлённо вскидывает брови.       – А… Откуда?..       – Когда ты приходил играть «Лакримозу», оставил на вахте имя и фамилию. Мне стало любопытно, пусть ты и явно не очень хотел распространяться на этот счёт. Прошу меня простить, – виновато хмурится Чжунли.       Точно… Чжунли ведь тогда сдавал ключи сам, естественно он увидел данные Итера. В принципе, тем лучше, если он знает. Если подумать, скорее всего, он не в курсе самого важного: почему Итер бросил музыку. Это не освещалось в прессе, не упоминалось в увольнительной. При некоторой усидчивости и щепетильности можно было бы найти, но почему-то кажется, что Чжунли настолько не заморачивался.       Итер вдруг осекается, потому что понимает: Чжунли так и не начал раздеваться. На осознание требуется ещё несколько секунд, и Итер вылупляется в искреннем непонимании:       – Ты поэтому не проходишь? – изумлённо спрашивает он, чуть ли не с претензией. – Ты думаешь, я выгоню тебя за поздравления, потому что я не праздную?       – Ну, я не исключаю такого исхода, – Чжунли отводит взгляд и вскидывает брови.       – Архонты, – закатывает глаза Итер и сжимает пальцами переносицу. – Чжунли, мне почти тридцать, а такой фигнёй страдают только подростки, – всплёскивает он рукой. – Сними сию же секунду ботинки и пройди в гостиную, я тебя умоляю.       Чжунли коротко усмехается и наконец принимается раздеваться. Достав ему тапочки подходящего размера, Итер говорит, где гостиная, и уходит туда. Он ставит на стол пакеты и сперва неуверенно на них пялится. Они обычные, абсолютно незамысловатые, белого цвета в оранжевую сеточку-ромбик: Чжунли явно не из тех, кто стал бы дарить что-то в упаковке с котиками. Но Итер не особо спешит заглядывать внутрь.       В какой-то степени он считает себя недостойным их. До сих пор кажется, что принять их будет предательством.       Однако в конце концов он вздыхает и заглядывает в первый пакет. Внутри – три высокие жестяные коробочки. Все три чёрные и снова с золотистым узором в виде ромбиков, но узор немного различается – видимо, чтобы не перепутать. Итер на пробу открывает одну: носа касается приятный мягкий запах трав с нотами мяты и лаванды.       – Это чай, – негромко говорит подошедший Чжунли, и Итер оборачивается.       Чжунли снова в кремовой рубашке и коричневой жилетке с вышивкой из чешуек. Пуговицы осторожно закрывает белоснежный галстук с заколкой в виде ромба на узле, но он чуть ослаблен: верхняя пуговица рубашки расстёгнута.       – Я не знал, какой ты пьёшь, поэтому взял разный. Зелёный, чёрный и белый, – он указывает на коробочки по очереди, а затем поднимает одну и переворачивает донышком вверх. – На дне приклеена наклейка с составом.       Итер благодарно кивает: на носу зима, горячий чай намного лучше любых горячительных напитков.       Он снова заглядывает в пакет: там было ещё что-то. Он достаёт маленький свёрток и небольшое подозрение закрадывается уже от одного его вида, веса и формы, но Итер медленно разворачивает обёртку. Он почти уверен, что знает, что внутри, и от этого сердце волнительно замедляет ход. Отложив в сторону бумагу, Итер стоит и пялится на лежащую в руке…       Канифоль.       Растерянность захлёстывает горькой волной. Потому что Итер уже несколько недель не вспоминал о своём обещании себе, даже несмотря на то, что от его собственной канифоли почти ничего не осталось.       – Не бросай, – тихо и очень-очень мягко говорит Чжунли, и Итер оборачивается.       Можно было бы начать возмущаться, что Итер должен принять решение сам, сам сходить в музыкальный магазин, потратить там ещё полчаса на последние раздумья, а потом гордо пройти на кассу с одной-единственной покупкой (ну, может, ещё парочкой струн Ми), но…       На самом деле в глубине души он уже давным-давно всё для себя решил.       Не продаст он свою чёртову скрипку. И не разобьёт. И играть не перестанет. Даже язык теперь не поворачивается снова называть музыку пошлым словом «наркотик». Потому что это правда то, без чего жизнь Итера становится серой и безэмоциональной. Музыка, а ещё…       – Не брошу, – негромко отвечает Итер и улыбается. Они снова какое-то время смотрят друг другу в глаза, а затем одновременно переводят взгляд на оставшийся пакет.       – Это на сегодня, – говорит Чжунли, когда Итер достаёт две бутылки красного сухого. – А это тебе на случай, если снова захочется сыграть «Лакримозу», – с нотками вины в голосе шутит Чжунли, когда Итер с усмешкой от услышанного достаёт бутылку виски.       – Спасибо, – улыбается Итер, вновь поднимая взгляд. – Старая как раз закончилась.       Он убирает виски, снова расчищает стол. Начинается суета: всё как раз доготовилось, да ещё и так, как Итер планировал, чему он несказанно рад. Непринуждённая беседа завязывается ещё пока Итер накладывает еду и режет мясо: Чжунли интересуется составом маринада, потому что уж больно ему понравился запах.       – Моракс, – вдруг говорит Чжунли, выдержав некоторую паузу после первого тоста.       – Моракс? – вопросительно хмурится Итер.       – Мой сценический псевдоним. Я не выступал под настоящим именем. Я был первой скрипкой национального оркестра Лиюэ, карьеру закончил года за три до тебя.       – Точно! – Итер вскидывает брови и хлопает ладонью по столу, ведь он наконец вспомнил, когда его ткнули носом.       Теперь, когда Чжунли сказал прямо, для Итера стало очевидно сходство. Он не мог вспомнить не только из-за имени, но и потому что Моракс не особо показывался на публике: редко давал интервью, практически не светился в прессе. Журналистам приходилось довольствоваться в основном фотографиями с оркестром, а там особо ничего, кроме высокого роста и тёмных волос, не разглядеть.       – Что ж, приятно познакомиться, – усмехается Итер, радуясь задорным искрам в янтарных глазах.       – Взаимно, – кивает Чжунли.       За едой они мило беседуют, шутят и смеются, и Итеру так… спокойно. Рядом с Чжунли очень комфортно. С ним не только приятно играть, с ним ещё и приятно беседовать. У них много по каким вопросам совпадают точки зрения, хотя иногда они и спорят. Чего они уже только не успели пообсуждать за время встреч: наверное, всё от быта до политики.       Он восхищается готовкой Итера, чем безумно смущает: создаётся ощущение, что Итер за время пребывания в своей раковине просто разучился коммуницировать и нормально общаться. Но он точно не будет отрицать, что это чертовски приятно. Он так давно не готовил для кого-то – если не считать Аякса и Злата, – что уже и забыл, как приятно принимать похвалу. От друзей-то она обычно воспринимается иначе.       – Если ты не спешишь, у меня ещё в планах десерт, – говорит Итер, убирая в холодильник остатки еды, пока Чжунли услужливо составляет посуду в посудомойку.       Итер дотягивается до верхней полки и достаёт заранее заготовленные креманки. Немного неуклюже закрыв холодильник, он поворачивается и чуть не сталкивается с подошедшим Чжунли.       – Прости, – ойкает он и помогает переставить всё на столешницу рядом. – Не переживай, сегодня я никуда не спешу и с радостью проведу с тобой ещё время, – он скользит изучающим взглядом по креманкам, а затем заглядывает в лицо. – Панакота?       – Панакота, – подтверждает Итер.       – Сам готовил?       – Сам.       Итер мягко улыбается, ответно глядя в глаза, и внутренне плавится, чувствуя чужое тепло так неожиданно близко. Сердце вдруг пропускает удар и снова чуть ускоряет ход: Чжунли смотрит тем самым мягким и нежным взглядом. Смотрит прямо в душу.       Он кажется многовековой скалой: твёрдой и надёжной поддержкой, опорой – то ли из-за роста, то ли характера… А, может, и всего сразу. С ним хочется быть рядом, ему хочется довериться.       Они так и застывают: забавно стоя у холодильника и глядя друг другу в глаза, но повисшую тишину совсем-совсем не хочется разрывать. Напротив, Итер практически согласен на то, чтобы этот момент длился как можно дольше. Он снова пропадает в янтарных глазах, и снова по груди разливается приятное тепло, отдаваясь эхом где-то в паху.       Чжунли нежно смотрит в глаза по очереди и вдруг на секунду опускает взгляд, но этого уже достаточно для того, чтобы сердце сделало кульбит. Как по щелчку пальцев Итер осознаёт интимность момента, а ещё вдруг слышит, что дыхание Чжунли, как и его, становится более взволнованным.       Тишина не давит, наоборот: как будто им и не нужны слова для того, чтобы общаться. Чжунли совсем чуть-чуть склоняет голову ближе и снова бросает секундный взгляд ниже, даже ещё не спрашивая, а словно предупреждая, что собирается спросить. Сердце срывается на ускоренный темп, а в голове звенит только «да-да-да-да-да», и Итер едва заметно вскидывает подбородок.       Дыхание Чжунли отдаётся эхом в каждой клеточке, его внимательный тёплый взгляд проникает в самую душу – он склоняется ещё ближе, буквально на сантиметр. Тёплое дыхание ощущается на носу и губах, прокатывается волнами мурашек по спине, заставляя без раздумий качнуть головой навстречу.       Щеки осторожно-осторожно касается горячая ладонь, и Итер блаженно льнёт к ней, прикрыв веки, словно только этого и ждал, а затем заглядывает в янтарные радужки, подаваясь навстречу.       И снова закрывает глаза, когда его губы накрывают чужие.       Горячие. Мягкие.       Долгожданные.       Итер мягко пристраивает руку на шее Чжунли, поглаживая большим пальцем нежную кожу под ухом, и уходит в аут: у него нет никакого желания думать хоть о чём-то. Поцелуй нежный и лёгкий, словно они оба только пытаются разобраться, стоит ли продолжать, но уже это отзывается горячим трепетом под рёбрами и приятной тяжестью в паху. Итер целует, мягко посасывает и совсем-совсем не желает отрываться, словно хочет нацеловаться вдоволь за все шесть лет почти-отшельничества.       Былое одиночество накрывает огромной волной, практически смывает: Итер мысленно захлёбывается от нахлынувшего чувства нужности. Он так долго думал, что просто-напросто не достоин внимания, что оно ему не нужно, что и без него отлично живётся. Даже от помощи Аякса отфыркивался, считал её чем-то странным. А теперь хотелось плакать. Потому что на самом деле всё это время Итеру было до зубного скрипа одиноко.       Он практически готов заплакать от переполняющей его нежности.       Стоять бы так весь вечер.       В конце концов они плавно, нехотя отстраняются друг от друга, снова смотрят в глаза.       Радужки Чжунли блестят ярче янтаря на закатном солнце, он внимательно и почти взволнованно смотрит, видимо, пытаясь уловить реакцию, и вдруг выдыхает. Тепло улыбается. Выходит, он тоже боялся, что его могут отвергнуть?       – Это ты тоже планировал? – шепчет Чжунли, мягко поглаживая большим пальцем под скулой.       – Скажу честно: я думал об этом, – столь же тихо отвечает Итер, поглаживая под ухом в ответ, – но не планировал. Ты?       Так интересно, сколько у Итера ни было попыток начать отношения, никто никогда не казался таким естественным и откровенным, как Чжунли.       – Пожалуй, аналогично, – отвечает он, словно только что это осознал.       – А мы можем, – Итер облизывает так быстро пересохшие губы, – внести корректировки в наши планы?       – Я думаю, вполне, – едва заметно кивает Чжунли и оставляет ещё один короткий поцелуй на губах. Он выпрямляется и собирается отнять руку от щеки, но Итер её в последний момент накрывает ладонью и тихо спрашивает:       – Останешься сегодня? – и подразумевает он отнюдь не только десерт.       – Останусь, – обещает Чжунли, и только после этого Итер отпускает ладонь.       Они в полной тишине перебираются на диван в гостиную: Итер несёт креманки и ложки, Чжунли – вино и бокалы. Он разливает вино и располагается в углу, чем мгновенно пользуется Итер: забирается с ногами и пристраивается под боком.       – Прошу тебя, скажи мне, что ты не женат, – просяще выдыхает Итер и серьёзно заглядывает в лицо, внутренне плавясь от тяжести чужой руки на плече. После всех волнений и мыслей он просто не переживёт, если окажется, что Чжунли в отношениях или вообще со штампом в паспорте.       – Женат? – на лице Чжунли проступает такое удивление, что Итер явственно осознаёт: он где-то очень сильно промахнулся.       – Ну… Эм… Ты такой… Такой, – неопределённо качает головой Итер, делая вид, что Чжунли и сам понимает, какой он. – Даже если не женат, у меня были некоторые сомнения, что ты можешь быть…       – Геем? – усмехается Чжунли, вскидывая брови. Итер невинно хлопает глазами, чем окончательно разряжает обстановку. Чжунли улыбается и, веселясь, качает головой. – Забавно, потому что мне последние лет пятнадцать говорят что для того, чтобы быть гетеросексуалом я слишком хорошо за собой слежу и слишком скрипач, – он хмыкает, глядя куда-то в сторону, и вдруг осекается, во взгляде появляются переживания: – Только, пожалуйста, не пойми меня превратно: я с тобой всё это время играл не с целью затащить в постель.       – Не пойму превратно, если ответишь на вопрос, – ворчит Итер, глядя исподлобья.       – Я не в отношениях, – заверяет Чжунли, склоняя голову к плечу. – И мой паспорт чист. Честно. Могу показать.       Вздох облегчения срывается с губ Итера, и он в сотый раз улыбается. Теперь, когда все точки над i расставлены, он в самом деле ощущает, что ему стало намного спокойнее. А ещё, что сегодня он не хочет больше отходить от Чжунли даже на минуту.       Они неспешно принимаются за панакоту. Итер осторожно устраивает колени на бедре Чжунли под его тихий смешок, переставляет свой бокал поближе, на полку стоящего за диваном стеллажа, и начинает беззастенчиво пялиться на Чжунли. В голове до сих пор не особо прибавилось мыслей после поцелуя, поэтому он позволяет себе побыть в прострации.       – Отлично получилось, – хвалит десерт Чжунли, а потом безмятежно осматривается – его взгляд на чём-то замирает на несколько секунд. Он смотрит на стеллаж, и Итер оборачивается следом: оказывается, Чжунли зацепился взглядом за их совместную с Аяксом фотографию: они стоят в парадных фраках с инструментами на фоне каких-то резных дверей и задорно улыбаются. Чжунли чуть хмурится и озадаченно уточняет: – Аякс, кстати, не придёт?       – Нет, – качает головой Итер, отворачиваясь и вперивая взгляд в креманку. – Он по пятницам уезжает к Злату, а потом приезжает только после репетиции. Вдобавок, сегодня… ну, мой день рождения. А он знает, что я обычно провожу этот день один.       Итер ловит себя на том, что слова даются с трудом. Он чувствует приближение Той Самой Темы, ведь рано или поздно Чжунли всё равно спросит. Почему Итер не играет «Лакримозу»? Почему завершил карьеру? Зачем переехал?       – А как так вышло, что вы с Аяксом вместе живёте, если не секрет? – абсолютно тактично спрашивает Чжунли.       В животе завязывается нервный узел, но Итер отчётливо понимает: он наконец-то хочет выговориться. Как тогда с «Лакримозой»: нужно проговорить всё вслух, пережить в очередной раз, чтобы встретиться со своими проблемами лицом к лицу.       И чтобы открыться приглянувшемуся человеку.       – Ты был прав, мы знакомы с музыкалки. Потом учились в одной консерватории, играли в одних оркестрах. Мы друг друга как облупленных знаем. Это мой дом, – Итер качает головой, имея в виду пространство вокруг, – Аякс мне даже платит небольшую аренду, сам сказал, что хочет так. Первые годы после переезда часто шутил, что живёт со мной, чтобы следить, что я в один прекрасный день не брошу себе в ванну фен или не выйду из окна.       В каждой шутке, как говорится, есть доля шутки. Первые месяцы после переезда было очень тяжело. Наверное, единственная причина, по которой Итер не шагнул под поезд – ему просто не хотелось завершать жизнь суицидом. Несмотря на всю апатию, это не казалось выходом. Итер всё ещё пялится в креманку, но он чувствует на себе внимательный взгляд янтарных глаз. Внутри что-то беспокойно перекатывается, но, что странно, Итер не чувствует, что его мутит, как обычно бывает при затрагивании темы переезда и его причин. Более того, даже впервые становится стыдно перед Аяксом: он правда старается как лучше и является просто прекрасным другом, а Итер даже не позволяет ему побыть с собой в день рождения.       Хотя до этого года день рождения был траурным днём.       Итер поднимает наверняка весьма грустный и может чуточку растерянный взгляд. Чжунли изучающе смотрит, слегка склонив голову к плечу, но в его глазах нет презрения или нездорового интереса. Скорее, лёгкое любопытство и… понимание.       – А можно спросить, чем тебя обидела «Лакримоза»? – тихо говорит он.       Чжунли умный. Он уже наверняка прекрасно понял, что все эти события связаны. Брошенная карьера, переезд, «Лакримоза», сожительство и полная апатия на протяжении шести лет. В какой-то степени Итер ощущал, что он не только хочет рассказать свою историю, но и в какой-то степени должен, ведь именно Чжунли его спас. Вытащил. Практически подарил волю к жизни.       Хотелось дать хоть что-то взамен.       Например, искренность.       Итер протяжно и немного рвано вздыхает, прикрыв глаза, а потом кивает, отставляет панакоту, неосознанно придвигаясь чуть ближе. Словно так он почувствует себя безопаснее.       Начать оказывается сложнее всего.       – У меня была сестра, – переносицу опаляет жаром уже от этих четырёх слов, но Итер решает говорить помедленнее и с паузами. Он отрешённо смотрит на стояющую на столике бутылку с вином и не спеша продолжает: – Люмин. Двойняшка, младшая. На две минуты младше. Музыкой не увлекалась – ей вообще медведь на ухо наступил, программированием занималась, – но она всегда меня очень поддерживала. Она практически была той, ради кого я играл. Ходила на почти все концерты, подбадривала, хвалила, переживала со мной все передряги, как и я её. Плела смешные косички из волоса, выпадающего из смычков. Наклеила на винт машинки стразинку. В конце концов сошлась с Аяксом, из-за чего мы с ним стали только дружнее.       Итер прикусывает губу: светлый образ, словно сотканный из ранних лучиков солнца, предстаёт перед глазами, и сердце в очередной раз разбивается вдребезги. Вернее, то, что от сердца осталось.       – Я обожаю Реквием Моцарта, – отрешённо качает головой Итер. – Это в самом деле любимая моя композиция. Лет шесть назад я по памяти мог любую скрипичную партию оттуда сыграть, – он наконец находит силы снова заглянуть в глаза. Всё такие же мягкие и тёплые. Всё такие же понимающие. – Я играл в национальном оркестре Снежной, был первой скрипкой. Мы выступали с Реквиемом в Главной филармонии. Это было вообще первое наше выступление с Реквиемом, Люмин и родители купили билеты в партер. У меня с родителями были не самые лучшие отношения, но даже они собирались прийти. И Аякс, он тогда уже ушёл из национального, проходил конкурсы в несколько других оркестров.       На плечо в подбадривающем жесте ложится ладонь, и это происходит очень вовремя, потому что говорить становится очень и очень тяжело. Чжунли чуть сжимает плечо, показывая присутствие – в жесте нет ничего неуместно интимного, лишь искренняя поддержка, в которой Итер сейчас очень нуждается.       – Мы вышли на сцену, и я сразу нашёл его рыжую макушку в зале. Вот только три места рядом пустовали. Ладно родители, они вообще, наверное, согласились только потому что Люмин попросила, подумал я, но вот сама Люмин? Она никогда не опаздывала. И растерянное лицо Аякса ясно давало понять, что он не в курсе, где они, – к горлу подкатывает горький ком, но от ладони Чжунли на плече легче. – Мы играли. Одну часть, другую. Они так и не появились. И на долбаной «Лакримозе» я вдруг открыл глаза и увидел, как Аякс с телефоном в руке выходит из зала. Я еле доиграл.       Итер вздыхает и берёт длинную паузу. Он смотрит прямо перед собой, задумчиво покусывая губы изнутри.       Отпивает вина.       В конце концов поднимает взгляд.       – Их сбила фура.       По щеке всё-таки скатывается непрошенная слеза, и Итер протяжно вздыхает.       Чжунли тихо выдыхает, сочувствующе хмурясь, и слегка сжимает плечо в жесте поддержки.       – Родители умерли на месте. Люмин в больнице. За двенадцать минут до того, как я приехал. Я в один день потерял всё. Семью из-за неспавшего дальнобойщика и музыку, потому что я просто физически не мог после этого взять скрипку в руки. «Лакримоза» в этой истории уж точно ни в чём не виновата, но мне… очень больно её играть. Во всех смыслах этого слова.       Чжунли осторожно стирает большим пальцем слезу, и Итер ластится к руке, горько жмурясь. Под рёбрами – пустота и холод. Но тепло ладони, как ни странно, постепенно их растворяет. Растапливает лёд, заполняет пустоту. Успокаивает.       Горечь накрывает едкой волной, разъедает саму сущность. Хочется свернуться клубочком и тупо лежать. Желательно, под тёплым боком Чжунли. Если, конечно, он разрешит. Однако, по прошествии стольких лет горькая волна едкая и противная, но глухая и тусклая: она попросту стала нормой.       Нормой, с которой впервые не хочется мириться.       – Аякс выиграл конкурс на место в мондштадтском симфоническом, а у матери тут дом, который достался мне в наследство. Аякс всё спланировал, устроил переезд, помог найти работу. Ему даже пришлось за меня увольняться из оркестра Снежной. Он буквально заставлял меня делать хоть что-то, пытался оживить всеми правдами и неправдами, – Итер шмыгает и придвигается ещё ближе, ему нужно-нужно-нужно ощущать больше тепла. Чжунли мягко зарывается пальцами в волосы и притягивает голову к плечу, прижимая к себе, и Итер поддаётся. – Со временем новая жизнь наладилась. Боль притупилась. Нашлась работа по душе. И когда всё более-менее устаканилось, Аякс начал пытаться снова вернуть меня в музыку. То на концерты приглашал, то на студию на запись звал. Потом, вот, нашёл тебя, стал активно рекламировать. Ну а дальше ты знаешь.       В объятиях – тепло-тепло. Чжунли мягко гладит, приобнимая второй рукой за плечо, тихо выдыхает, уткнувшись носом в волосы. Он ничего не говорит – даёт выговориться, и это ощущается так… правильно. Итер не сомневается, что Чжунли может поддержать и словами, но они словно оба понимают, что можно обойтись и сочувствующей тишиной.       – Я без понятия, зачем ты вообще решил со мной возиться, но… – Итер утыкается виском в плечо. – Я благодарен тебе. Ты меня буквально вытащил, оживил.       И правда, зачем Чжунли ввязался в такую авантюру? Он ведь сам прекрасно видел состояние Итера, с самого начала понимал, что явно есть какие-то травмы или проблемы. Сам ведь сказал: Итер пришёл на первую репетицию «абсолютно мёртвым». Более того, потом он сказал, что не приглашает никого заниматься, но затем позвал Итера.       Почему?       – Я, если честно, сам не могу сказать, зачем решил попробовать помочь, – словно читая мысли, рокочет в волосы Чжунли, и от тембра его голоса хочется расплавиться. – Меня… очень зацепило то, как ты расцвёл от музыки. Как потом играл «Лакримозу». Ты пришёл ломанный-переломанный, тебя штормило и ломало. И ты явно не мог разобраться с этим сам. Мне… хм-м… просто захотелось помочь. Потому что мне казалось, что я могу.       И ведь смог же. Ещё и путь выбрал бесконечно элегантный. Они ведь во время встреч никогда не говорили о прошлом – они вообще не говорили о музыке. Словно стоило им сложить инструменты и взять в руки кофе, они оба становились обычными друзьями, встретившимися после работы в кафе. Чжунли никогда не настаивал на встречах. На той или иной музыке. Не звал на концерты, не приставал с расспросами.       Он в самом деле осторожно-осторожно пытался помочь вновь вплести музыку в покорёженную жизнь Итера.       – У тебя получилось, – выдыхает Итер, притираясь щекой к плечу, и слышит тихий беззлобный смешок. А затем Чжунли мягко целует в макушку, и от этого жеста Итер тает.       Он абсолютно не может подобрать слов благодарности. Не знает, как выразить мысль. Сказать, что Чжунли аккуратно и ненавязчиво вытащил его из глубокой апатии и практически вернул волю к жизни. Подарил пресловутое второе дыхание.       Но такое ощущение, что озвучивать это и не нужно. Итер слышит в дыхании Чжунли, чувствует в его жестах:       Он и так знает.       Итер поднимает голову, легко целует в щёку и мягко улыбается. Затем он снова берёт креманку, принимается по чуть-чуть подъедать десерт и спрашивает:       – А ты почему бросил? У тебя ведь карьера в самом разгаре была, – Итер чуть склоняет голову к плечу, снова шмыгая и промаргиваясь, чтобы прогнать остатки слёз.       Чжунли хмыкает и смотрит, улыбаясь, куда-то в пол, прежде чем ответить. Похоже, ответ будет каким-то весьма прозаичным.       – Карпальный синдром, – пожимает он плечами, заглядывая в глаза, и практически виновато улыбается. – Не уследил.       Он протяжно вздыхает и потирает левое запястье, сжимая-разжимая ладонь, а Итер вдруг удивлённо распахивает глаза:       – То есть тебе всё это время было больно играть?       Для скрипачей карпальный синдром – профессиональная болезнь. В принципе, если не пренебрегать физическими упражнениями и всяческими разминками, то его появление можно здорово отсрочить, но Чжунли – что даже кажется странным, зная его – каким-то образом всё равно его заработал.       В момент становится жутко стыдно. Если всё это время Чжунли в самом деле мучился, то это та жертва, с которой Итеру будет очень сложно смириться. Он практически успевает завернуться в очередной кокон самобичевания, когда Чжунли вдруг мягко мотает головой и пресекает это на корню:       – Нет-нет, я сразу сделал операцию, – заверяет он, тут же подтягивает манжет рукава, демонстрируя шрам. – Сейчас уже подвижность почти такая же, как была до неё. В быту вообще никаких проблем, при игре – практически нет. Не болит, вдобавок, теперь я делаю упражнения.       Это в самом деле успокаивает. Итер облегчённо выдыхает и вдруг задумчиво хмурится, пялясь на шрам:       – Ты поэтому Паганини не играешь? Ты тогда сказал, что есть и другие причины, помимо неприязни.       Карпальный синдром был бы действительно хорошим объяснением. Композиции Паганини отличаются своей сложностью: чередование непростых техник, высокая скорость в общем. Это и со здоровыми-то руками довольно хорошее испытание, требующее мастерства, а уж с карпальным синдромом, пусть даже вылеченным – может быть сложно физически.       – Верно. Для меня слишком быстро. Я могу-у-у сыграть, – Чжунли хмурится так, что уже по одному лишь выражению лица становится понятно, что это доставит мало удовольствия, – но это будет сложно. И немного неприятно. Что запястью, что мне…       Итер тихо усмехается. Наверное, он на очень многих уровнях может понять Чжунли. В тот день он принёс Паганини будучи практически уверенным, что играть они его в итоге не будут, что и вышло. Наверное, Итер и сам бы без должной подготовки его не сыграл, если уж быть совсем честным.       Но эти размышления быстро растворяются в чужом столь близком тепле.       Итеру очень нравится чувство спокойствия, которое преследует его по пятам, стоит Чжунли буквально лишь показаться в том же помещении. Возможно – и Итер этого не исключает, – он банально изголодался по вниманию. Как эмоциональному, так и физическому. И потому как иголка к магниту прилепился к Чжунли – тому, кто просто оказался рядом и кто обладает нужным полюсом.       Однако то, что Чжунли тоже делает шаги навстречу и делает их отнюдь не с первого дня, и даже не со второго и не с третьего, внушает доверие и… спокойствие. Ощущение, что они действительно два взрослых человека, которые приглянулись друг другу, которые хотели бы попробовать проводить вместе больше времени.       – Раз уж мы откровенничаем, – вскидывает брови Чжунли, – можно задать нескромный вопрос?       – Рискни, – прищуривается Итер, наблюдая, как Чжунли умудряется даже панакоту есть чрезвычайно изящно. И даже немного… соблазняюще.       – А когда ты понял, что я к тебе неровно дышу? – он делает абсолютно невозмутимое лицо, а Итер заламывает бровь. – Честно: сперва я просто хотел тебе помочь. Но потом слово за слово зацепилось, и… – он поджимает губы и тихо вздыхает. – Теперь хочу узнать тебя получше. Быть поближе. Если ты позволишь. А ещё хочу понять, в какой момент это стало заметно. Мне любопытно.       – «Wasteland», – сразу отвечает Итер, и Чжунли улыбается, скромно отводя взгляд, но в его глазах блестят игривые огоньки самодовольства. – Это было круче, чем секс. Ты меня почти довёл до оргазма.       – Это было видно по твоему лицу, – мягко и беззлобно смеётся Чжунли. – Мне не раз говорили, что у меня приятный голос, но я, честно, даже не ожидал, что это возымеет такой эффект.       Чжунли, посмеиваясь, отправляет в рот очередную ложку десерта, а затем заглядывает в глаза. Он несколько секунд смотрит, в янтарных радужках блестит тёплая серьёзность, от которой тяжелеет дыхание и замедляется пульс.       – Ты умный. Отличный скрипач. Прекрасный собеседник. Красивый, – Чжунли смотрит мягко-мягко, чуть разворачивается, отставляя креманку, и осторожно заправляет Итеру прядь за ухо, словно старается на натворить лишнего. – Теперь ещё и живой. Мне нравится проводить с тобой время. И я признателен, что ты пригласил меня сегодня. Теперь, зная твою историю, я понимаю, что это действительно много для тебя значило и наверняка было непростым решением. Я правда ценю это.       Он говорит и смотрит серьёзно, но взволнованное потяжелевшее дыхание выдаёт с головой: похоже, вечерние беседы скоро подойдут к концу. Горячая ладонь ложится на шею приятной тяжестью, Чжунли забирается кончиками пальцев в основание косы и мягко массирует. Итер плавится под касаниями, на секунду прикрывая глаза, пьянеет от близости ещё больше, чем от вина.       Он и в самом деле так изголодался по близости, что сейчас готов чуть ли не плакать только от того, что Чжунли просто-напросто рядом.       – И я очень хочу тебя ещё раз поцеловать, – тихо добавляет Чжунли.       А Итеру больше и не нужно.       Он подаётся вперёд и одновременно мягко подтягивает Чжунли за шею, нежно приникая к губам. Они практически обжигают, даже несмотря на то, что поцелуй пока что исключительно целомудренный. Итер наслаждается, сперва просто пытаясь вспомнить, каково это – целоваться. Это оказывается даже проще, чем скрипка: тут не надо думать.       Чжунли не торопит, не стремится несдержанно углубить поцелуй. Он позволяет вести, задавать темп, очень чутко ловит момент, когда нужно повернуть голову. Когда горячие пальцы его свободной руки вдруг осторожно забираются под полу рубашки, Итер льнёт ближе, давая карт-бланш: желание дойти до конца расцветает новым цветком, затмевая все остальные желания.       – Ты такой вкусный, – выдыхает Итер, отстранившись. Определённо, вино и десерт тоже сыграли свою роль, но, наверное, Итеру ещё никогда не было так приятно кого-то целовать из-за банально вкуса. Комплимент, конечно, получился просто сногсшибательный, но Итеру очень уж захотелось поделиться своими наблюдениями, а ещё сделать небольшую паузу, чтобы совладать с нахлынувшими эмоциями.       – Это комплимент мне или панакоте? – игриво урчит Чжунли и абсолютно однозначно тянет Итера на себя: он послушно усаживается на бёдра.       – Что за глупые вопросы? – с напускной серьёзностью говорит Итер и прогибается под горячими ладонями, которые медленно, с нажимом следуют по спине и бокам до ягодиц. – Конечно, панакоте.       Итер обвивает руками шею и припадает в новом поцелуе, чувствует улыбку Чжунли. Осмелев, Итер проводит по чужой губе языком, ему позволяют больше, но как только их языки встречаются – оба на несколько мгновений замирают.       Они просто наслаждаются друг другом уже так.       Создаётся ощущение, что Итер может так сидеть бесконечно. Уже один только поцелуй вызывает внутри целую бурю эмоций, а если ещё понять, что прямо в то же время Чжунли мягко мнёт ягодицы, что в паху абсолютно однозначно тяжелеет и что упирается туда же точно не чужой кошелёк – всё стремительно катится к тому, что им нужно сменить окружение на что-то более подходящее.       Решив сохранить инициативу за собой, пока позволяют – уж больно собственнически Чжунли мнёт ягодицы, вольность у Итера явно не надолго, – Итер ослабляет галстук, расстёгивает ещё одну пуговицу рубашки и спускается поцелуями на шею. Чжунли тут же с тихим стоном запрокидывает голову, подставляясь, снова зарывается рукой в волосы, словно поощряя: это мгновенно отзывается острым уколом возбуждения.       Итер не собирается оставлять никаких меток. Они это не обсудили, но почему-то кажется, что и Чжунли не будет. Всё-таки это несколько… несолидно в их возрасте. По крайней мере, на видных местах. Что же до мест незаметных и скрытых под одеждой…       Раздаётся протяжный стон, когда Итер легко дует на зацелованную ключицу, и это ощущается очень приятно. Пусть ласкают пока что не Итера, но он ликует от того, что Чжунли нравится.       – Второй этаж. Первая дверь слева, – коротко инструктирует Итер, мимолётно целуя в губы между словами. – Я стырю у Аякса смазку и приду.       Итер вновь запечатлевает глубокий и полный нежности поцелуй. Вновь они сплетаются языками.       Он в самом деле ничего такого не планировал на вечер. Да, думал. Можно даже сказать, абсолютно откровенно мечтал. Потому что очень хотелось. Но не планировал. Потому что какой-то частью рассудка всё-таки полагал, что Чжунли занят, либо что Итеру просто чудится внимание.       – У тебя есть защита?.. – шепчет Итер, вновь отрываясь от губ. Чжунли, ведь, похоже, хочет быть сверху?       – Есть, – медленно кивает Чжунли.       Если анальную смазку Итер ещё может спереть у Аякса – хоть бы у них обоих не оказалось аллергии, – то вот с презервативами на размер Чжунли (кто б ещё знал, какой у него) могут возникнуть проблемы. При том, что он сказал, что тоже особо ничего не планировал…       Итер ещё раз жадно припадает к губам, оставляя поцелуй-обещание, а затем поднимается. Чжунли отпускает явно неохотно: скользит ладонями по рукам, пока не прослеживает их до кончиков пальцев, и только затем поднимается следом.       Он безумно горяч. Итер на несколько секунд застывает, тупо пялясь. Разгорячённый, с лёгким румянцем, припухшими от поцелуев губами, ослабленным узлом галстука и расстёгнутыми пуговицами Чжунли выглядит запредельно соблазнительно.       Вдруг он сыто и даже немного хищно улыбается: он отлично распознаёт внимание Итера, и оно ему явно нравится. И от сопровождавшего эту улыбку взгляда Итер снова уплывает. Вопрос раскладки перестаёт волновать окончательно: в голове только тикает тупое «возьми-меня-возьми-меня-возьми-меня».       Итеру просто хочется упасть ему в руки и поддаться всем ласкам, ощутить Чжунли и его нежность каждой клеточкой тела.       Он мгновенно поднимается по лестнице, по-хозяйски заходит в комнату Аякса и присаживается у прикроватной тумбочки. Сейчас даже кажется забавным, что прошло столько времени, прежде чем Итер решил воспользоваться любезным предложением «если что, не стесняться брать смазку». Ведь у самого Итера в ходу уже долгое время были только более персональные её разновидности.       Выйдя в коридор, Итер обнаруживает Чжунли, спокойно ожидающего у двери в комнату. Итер удивлённо вскидывает брови: поразительно, несмотря на открытое приглашение, Чжунли не нарушает чужие границы просто так.       – Всё в порядке? – с нотами беспокойства в голосе спрашивает Чжунли и поднимает руку, демонстрируя упаковку презервативов, мол, по моей части всё в порядке.       – Да, – выдыхает Итер, отмирая. Он подходит и медленно скользит рукой по жилетке от живота до груди, мажет взглядом по открывшейся шее, заглядывает в янтарь глаз. – Как тебе удаётся быть таким?       Итер тыкает тюбиком лубриканта в грудь Чжунли, и тот тут же доверительно накрывает ладонь своей. Он слегка хмурится, как будто ему загадали загадку, слегка склоняет голову к плечу.       – Каким? – рокочет он, мягко поглаживая большим пальцем ребро ладони Итера.       – Внимательным. Понимающим. Осторожным, – медленно перечисляет Итер. Он, в первую очередь, проговаривает это для себя. Словно в голове до сих пор остались какие-то сомнения, и их надо срочно разогнать. – И в то же время безумно горячим.       Чжунли загадочно улыбается, блестя глазами из-под опущенных ресниц. Итер застывает в сладком предвкушении. Того, что ответит Чжунли. Того, как потрясающе будет звучать его голос в этот момент.       И того, что случится, когда они войдут в комнату.       – Возраст сказывается, – деланно беззаботно отвечает Чжунли, сохраняя абсолютно невозмутимое выражение лица, но в глазах вспыхивают бесноватые огоньки. – Постепенно начинаешь ценить себя и то, чем себя окружаешь.       Он склоняет голову к плечу, а свободной рукой гладит по спине – явно выдерживает паузу. Вот ведь артист, думает Итер, даже в такие простые беседы добавляет некоторую томительную интригу.       И, признаться, в данном контексте и в данный конкретный момент это очень играет на то, чтобы Итер просто-напросто вновь впился ему в губы, рассчитывая заткнуть.       – Или кем, – наконец, договаривает Чжунли и склоняется, приникая к губам.       Мир вокруг смазывается. Чжунли мягко забирает лубрикант, и Итер пользуется этим: вслепую нашаривает ручку двери, рвано открывает, а затем обвивает чужую шею. Он льнёт ближе и целует-целует-целует, передавая Чжунли инициативу во всём остальном. В голове звенит только очень горькая и одновременно безумно тёплая мысль:       Он больше не один.       Они заходят в комнату, и Итер начинает расстёгивать наверняка неприлично дорогую жилетку Чжунли, стягивать галстук, в то же время чувствуя чужие ловкие пальцы на пуговицах своей рубашки. Одежда-одежда-одежда, почему её так много? Дрожащие от волнения пальцы не слушаются, пуговицы не поддаются и от этого становится практически обидно. Итер волнуется, как школьник перед первым отчётным концертом. Но ведь у него даже нет желания сделать всё идеально, он просто впервые за очень долгое время хочет почувствовать себя живым.       Итер волнуется. Нервничает. Безумно радуется. Немного боится. Слегка переживает. Сразу. Одновременно. Чувства то возникают вспышками, то тягуче наползают волнами, стараясь перебить одно другое. И это много, много, много. После шестилетней апатии это слишком много.       Итер захлёбывается внезапно нахлынувшими эмоциями, не может с ними справиться и, едва последняя пуговица рубашки наконец расстёгивается, залезает под полы руками и обнимает, тесно прижимаясь. Притираясь лбом к плечу, он жмурится, наслаждается теплом и близостью. А затем вздрагивает, когда Чжунли мягко обнимает в ответ. Он зарывается носом в волосы и мягко гладит по плечам, практически убаюкивая – он явно распознал волнение и позволил взять паузу, которая сейчас так нужна Итеру.       – Итер, – тихо рокочет Чжунли в волосы, и по коже головы растекается его горячее дыхание, – нам не обязательно…       – Пожалуйста, – шёпотом перебивает Итер, чуть крепче сжимая объятия, – не отворачивайся от меня сейчас, прошу. Позволь мне почувствовать себя человеком.       Итер прижимается губами к груди, протяжно целует. Он следует дорожкой вдоль ключицы, привыкая к запаху, теплу. Привыкая к Чжунли. Эмоции постепенно растворяются, уступая возбуждению – Итеру просто нужна была пауза. Минута, две – совсем немного, чтобы привыкнуть, понять, что это реальность, а не бред и не сон.       Чжунли мягко обхватывает ладонями лицо Итера и заглядывает в глаза. В янтарных радужках – беспокойство и нежность, от которых щемит сердце.       – Пожалуйста, скажи мне сразу, если что-то будет не так, ладно? – доверительно просит Чжунли, и у Итера срывает последние клапаны: он понимает, что точка невозврата уже осталась далеко-далеко позади.       – Просто будь нежен, – кивает Итер и снова втягивает в поцелуй.       В несколько слитных движений они избавляют друг друга от остатков одежды, а затем Итер мягко толкает Чжунли на кровать, чтобы тут же усесться ему на живот. Он выпрямляет спину и жадно скользит взглядом по обнажённому торсу. Чжунли поджарый – не чета просто стройному Итеру, который ходит в зал только последние два года, да и то делает не силовые тренировки. Итер кладёт ладони на пресс и медленно скользит выше, прощупывая рельефные мышцы – Чжунли ответно следует руками вдоль бёдер к ягодицам. Он точно также скользит изучающим взглядом по Итеру, и в янтаре глаз блестит нескрываемое желание.       – Всё ещё красивый? – ухмыляется Итер, склоняя голову к плечу.       Пауза действительно помогла: ненужные эмоции пронеслись ураганом и развеялись, оставив только трепет под рёбрами. В паху сладко-сладко тянет в предвкушении, а когда Чжунли вновь сминает ягодицы, низ живота опаляет жаром.       – Безумно, – выдыхает Чжунли, и Итер тут же склоняется, заключая в сотый за вечер поцелуй.       Чжунли мягко гладит, нежит и баюкает – Итер даже не думает о том, чтобы зажиматься, когда сфинктера касаются пальцы с уже разогретой смазкой. Он выцеловывает дорожки на скулах, спускается на шею, чтобы затем облюбовать ключицы, после томно и протяжно целует под ухом. Итер расслабляется, растекаясь по горячей груди, поддаётся ласкам и то и дело прогибается в спине.       Освоившись, он начинает постепенно подаваться тазом навстречу – Чжунли улавливает перемену и вдруг вытаскивает пальцы и мягко перекатывается, оказываясь сверху. Он сцеловывает недовольный стон, снова греет в пальцах смазку и вновь возвращается ко входу, теперь начиная массировать переднюю стеночку.       Итер запрокидывает голову, забывая, как дышать. С непривычки все ощущения кажутся безумно яркими, нет, ослепительными и обескураживающими. Теперь настаёт очередь Чжунли целовать щёки, шею, грудь. Он оставляет очень горячие и влажные поцелуи, ведёт от одного до следующего дорожки языком – Итер блаженно зарывается пальцами в волосы, не желая терять тактильный контакт.       Голову кружит близостью, алкоголем, а теперь ещё и волнами жара, прокатывающимися по телу – Итер тонет в омуте ощущений, и ему совсем не хочется выбираться.       Он совсем пропускает момент, когда Чжунли вдруг вытаскивает пальцы, но осекается, когда вдруг слышит шелест упаковки и между ягодиц начинает скользить головка члена. Итер заглядывает в глаза и в янтарных радужках он видит сосредоточенность, внимательность, тепло и вопрос.       И сердце снова щемит от нежности.       Итер ловко вытаскивает из-под покрывала подушку, приподнимает бёдра, позволяя положить её под поясницу. Он расслабляется и кивает, прикрывая глаза – Чжунли мягко берёт одной рукой за бок и медленно и осторожно входит.       Всё в очередной раз смазывается.       Чувство заполненности вышибает из мозга даже опьянение.       Чжунли склоняется ниже, и Итер тут же вцепляется ему в плечи. Он жмурится и жадно целует, проживая каждую следующую волну жара как новую. Ему не больно, нет, но ему необходимо быть ближе, теснее. Необходимо целовать, плотнее скрещивать ноги на пояснице, беспорядочно то зарываться в волосы, то просто скользить ладонями по рельефным мышцам.       Чувствовать Чжунли и его выверенный темп каждой клеточкой тела.       Итер уже и забыл, что это может быть настолько приятно.       Звёзды начинают плясать перед глазами уже когда Чжунли обхватывает головку члена и начинает скользить ладонью в темп толчкам. Воздуха снова становится катастрофически мало, а каждый стон, вздох и шлепок отдаётся в голове множащимся эхом.       Оргазмом Итера накрывает так внезапно, что он теряет вообще какую-либо способность думать, дышать и двигаться. Он лежит и впитывает каждую секунду сладкой судороги, и лишь когда блаженно обмякает – возможность дышать возвращается. Становится теплее – рядом устраивается Чжунли и льнёт к губам. Итер отвечает лениво-лениво, едва находит силы перевернуться на бок и прижимается к груди, не желая терять источник тепла.       Леность стремительно захватывает всё тело – утопая в новом лёгком-лёгком поцелуе, Итер блаженно прикрывает глаза. Чжунли в ответ мягко скользит ладонями по плечам и спине, обнимая, баюкая. Вкус его губ – то, чем Итер согласен наслаждаться ближайшую… вечность.       Итер открывает глаза от того, что в них предательски начинает светить солнце. Он жмурится и недовольно морщит нос: дурак, забыл шторы задёрнуть, теперь лежать страдать, вылезать ведь лень. Да что уж там, даже переворачиваться лень. Потому что он так удобно лежит…       Сердце вдруг пропускает удар, Итер распахивает глаза: Чжунли! Он ведь должен быть…       Мозг постепенно просыпается, и уже в следующую секунду до Итера доходит: тепло, которое он ощущает спиной – и есть Чжунли. Тот лежит, мягко обняв – грудью ощущается тепло ладони, – тихо дышит в шею и, похоже, ещё спит. Конечно, он-то спрятался от убийственных солнечных лучей за Итером!       По телу растекается осознание, что все события вчерашнего вечера вовсе не приснились, а произошли на самом деле. Итер не может вспомнить того, что было после оргазма – то ли вырубился, то ли действительно забыл на фоне вина и перенасыщения эмоциями, – но то, что это был не сон, бесконечно греет.       Когда Итеру надоедает щуриться на солнце, он, недовольно пыхтя, осторожно переворачивается. Едва устроившись и расслабившись, он открывает глаза и натыкается на сонный, но очень довольный янтарный взгляд.       – Привет, – шепчет Чжунли и едва-едва заметно проводит пальцами по спине.       – Привет, – тихо отвечает Итер и улыбается.       Он ни о чём не жалеет.       Ни о том, что у них был секс, ни о том, что в принципе позвал Чжунли в гости. Ни о том, что ездил играть. И уж тем более он не жалеет о том, что всё-таки прогнулся под Аякса и поехал тогда в малый мондштадтский концертный зал на репетицию.       Потому что лежать сейчас с Чжунли в одной кровати и видеть в его глазах те же мысли – неимоверно приятно.       – Что ты хочешь на завтрак? – всё так же тихо спрашивает Итер. Он мягко зачёсывает Чжунли со лба чёлку, нежно перебирает пряди. Наверное, банально наслаждаясь видом.       – Что угодно, лишь бы там не было…       – Морепродуктов. Я помню, – перебивает Итер и Чжунли улыбается. – Кофе будешь?       Получив в ответ кивок, Итер мягко целует в лоб и выпутывается из одеяла: после такого вечера аппетит с утра атакует с удвоенной силой. Итер вновь бессовестно проникает в комнату Аякса, но на этот раз, чтобы стащить какие-нибудь футболку и штаны для Чжунли. Потом постирает, честно-честно. Не в рубашке же ему завтракать, честное слово. Можно, конечно, без, но…       Они вместе готовят завтрак, снова о чём-то болтая. Сегодня они не будут играть перед репетицией – Чжунли приехал без скрипки, а Итер не то чтобы успел сделать ноты, – но это упущение, с которым они в состоянии смириться. Они оба с большим удовольствием потратят это время на то, чтобы пообщаться.       – А с чем кофе? – удивлённо спрашивает Чжунли, отпив. Он принюхивается, с нескрываемым любопытством во взгляде пялясь перед собой, а потом смотрит в глаза Итеру. – Кардамон?       Растрёпанный и ещё немного сонный, Чжунли выглядит очень забавно. А ещё очень-очень по-домашнему. Итеру ещё никогда не доводилось видеть его таким… простым.       – Кардамон, морская соль, мускатный орех, – кивает Итер, а затем неуверенно приподнимает бровь: – Не нравится?       – Нет, напротив, – мотает головой Чжунли. – Очень хорошо получилось.       Итер вдыхает, чтобы ответить, но внезапно хлопает входная дверь.       – И-и-ите-е-ер! – громко зовёт Аякс, и слышится возня. – Привет, прости, я забыл, что у Злата сегодня МРТ!       Итер пересекается взглядом с Чжунли, но в янтарных глазах нет замешательства или каких-то отрицательных эмоций, скорее лёгкое любопытство с тенью… даже, пожалуй, азарта.       – Ты на кухне? – стонет Аякс.       Он вдруг начинает почти неразборчиво ворчать на виолончель, которую, судя по звукам и ситуации, приволок домой. Чжунли беззвучно усмехается, когда из коридора доносится более-менее отчётливое «ну и с хрена ли я не пошёл на скрипку, как Итер?»       – В общем, сегодня на репетицию едем на тебе, – кряхтит Аякс, а затем слышится шарканье. – Я надеюсь, Чжунли переживёт без второй… – он заходит в кухню и замирает в проёме, тупо вылупившись на Чжунли, – …виолончели.       – Доброе утро, Аякс, – невозмутимо здоровается Чжунли, улыбаясь. – Я думаю, как-нибудь справимся, – заверяет он, заговорщически прищурившись, и теперь усмехается уже Итер.       От растерянности на лице Аякса смеяться хочется только больше, но Итер отчаянно сдерживается. Они ещё несколько секунд играют в гляделки, а потом Аякс промаргивается, облизывает губы и вдруг улыбается.       – Рад за вас, – усмехается он, но смотрит при этом на Итера. – Приятного аппетита.       Он обводит Чжунли и Итера ещё одним долгим взглядом, доставая из кармана телефон, а затем скрывается в коридоре.       – Не забудь на следующую встречу вторые ключи от машины, – доносится с лестницы вместе с топаньем Аякса, и Итер снова заглядывает в янтарные глаза. – А с такого, что на нашей кухне сидит Чжунли в моей футболке, загляни в окно, если ещё не уехал, – абсолютно беспардонно, пусть и негромко сообщает Аякс – очевидно, в трубку, – а затем снова хлопает дверь.       Несколько секунд Итер с Чжунли смотрят друг другу в глаза, а потом тихо смеются.       – Это его футболка? – посмеиваясь, интересуется Чжунли.       – Я похож на человека, у которого есть что-то на твой размер? – парирует Итер, невинно вскидывая брови. – Штаны тоже его. Всё чистое, честно.       Чжунли снова бархатно смеётся и качает головой.       – Меня вот куда больше интересует, когда эти два говнюка поспорили, – тянет Итер, отчего Чжунли жмурится и начинает смеяться откровенно в голос. Итер возмущённо хмурится: – Ты знал что ли?       – Нет, но незадолго до того, как ты пришёл, у нас с Аяксом неожиданно завязался разговор про отношения, – Чжунли потирает переносицу и неодобряюще качает головой, посмеиваясь. – Как ни странно, я только сейчас понял, что это было не просто так.       Итеру не очень, конечно, приятно ощущать себя предметом подобного спора, но обижаться на Аякса он не планирует. Как минимум потому что, наверное, со стороны всё действительно было очевидно.       Но сейчас это неважно.       Сейчас Итер смотрит на смеющегося Чжунли и радуется разливающемуся под рёбрами теплу.