Лиса на привязи

Серый, отравленный выхлопами и смешанный с пеплом снег оседает на выжженную землю. Всюду спрессованный обгоревший мусор, тишина, равнина. Кружит воронье. Словно пьедестал возвышается над округой холмик жести с расколотым унитазом на вершине. Крупная лохматая собака неопределенной породы водит у его подножья носом. Челка почти скрывает глаза, тяжелые движения. Она слишком стара и измотана для долгих поисков, но возможность в последний раз выслужиться перед неравнодушным человеком заставляет молча следовать за тележкой. Свалка в километрах пятнадцати от большого города. Тонкая мальчишечья фигура, легкая брезентовая куртка в такой холодный ветреный день. Опущенная бритая голова, скрип несмазанных колес. Черты молодого лица можно было назвать привлекательными, если бы их не исказили усталость и печаль. Старая псина поскуливает, человек равнодушно сует ей женскую перчатку под нос. Раз в пятидесятый за сегодня. Мокрые лапы хлюпают по грязному снегу, тележка едет вперед. — Эй! Эй, ты! — Люди вдалеке что-то кричали, размахивая руками. Человек толкал тележку вперед, не оборачиваясь. Собака хрипло гавкнула и принялась раскапывать кучу полиэтиленовых мешков. Через мгновение ее оттолкнула деревянная лопата, процесс пошел быстрее — мерзлый целлофан порвался. — Пацан, мы к тебе обращаемся! — Двое бродяг, заросших бородами, в рванье приблизились к человеку с собакой. — Мы тебя здесь раньше не видели! Нельзя просто прийти и начать собирать мусор! Это наша территория! — Мы купили право здесь жить у Господина Ральфа! Он глава мафии Лондона! Не решались подойти вплотную — у пацана собака. Пригляделись — дохлая псина, не загрызет, защищая хозяина. — Ты что оглох?! Смеешься над нами? А ну положи то, что взял! Наша помойка и наши сокровища! Тот, что был ближе поднял с земли камень и запустил человеку в голову. Попал точно в макушку. Яростью блеснули черные восточные глаза. Бродяги вскрикнули. Но их испугал не оскал незнакомца. — Черт возьми! Это же человеческая рука!.. Тощая почерневшая жилистая засохшая. Обрубленная у локтя. Незнакомец держал ее на костлявое запястье. Выцветшая небольшая татуировка лисьей морды на предплечье. Сухие аккуратные губы дрогнули в грустной улыбке. Девичий голос. Только сейчас понимаешь, что перед тобой девушка в мужской одежде. — Господа… Это рука моего старшего брата и я ее забираю. Резким рывком сорвала брезент с тележки. Внутри — человеческие кости и мясо недельной давности. Грубо швырнула руку в общую кучу, как полено. Свистнула собаку. Тележка со скрипом двинулась дальше. Собака услужливо виляла хвостом.

«Они рождаются, растут в грязи, в двенадцать лет начинают работать, переживают короткий период физического расцвета и сексуальности, в двадцать лет женятся, в тридцать уже немолоды, к шестидесяти обычно умирают. Тяжелый физический труд, заботы о доме и детях, мелкие свары с соседями, кино, футбол, пиво и, главное, азартные игры — вот и все, что вмещается в их кругозор. Управлять ими несложно. " Джордж Оруэлл «1984»

Правой ногой на бордюре, левой на асфальте. Прыжок! Он ловко меняет ноги в воздухе, быстро приземляется и вглядывается в окна двухэтажной деревянной больницы для бедняков. Толком сам не знает, что должен там увидеть. Сигарета в зубах, выходная рубашка, начищенные прогады*. Слишком загорелый для серого Лондона, поджарый и высокий и бородатый не по возрасту. Ренато шестнадцать лет, он ждет из роддома свою жену. В той плоскости мира, где ему приходилось жить возраст старика подступал к сорока годам. А браки заключались как разновидность симбиоза, все чтобы выжить. Он тертый калач. С двенадцати таскает тяжелые мешки в порту, ещё раньше научился плавать в ледяной воде, пару лет, как стал ходить на грузовой барже. Среди нищих испанских мигрантов имел статус и копеечку. Желание жениться пришло к нему вместе с половым созреванием. Ренато любил фильмы, где люди стреляли друг в друга, дрались на шпагах и искали сокровища. А когда он увидел картину про моряков, что боролись со штормом завопил от восторга во все горло, его даже выставили из кинозала. Сходил на этот фильм раз тридцать, с каждой вырученной монеты — билет. Пошел бы в тридцать первый, да его перехватили старшие ребята, предложили ночной сеанс. В первый раз? Они угощают ради такого случая. Ренато не дурак отказаться. Ночная картина сегодня бы считалась лёгкой порнографией. Ренато с того момента стало тянуть к женщине. Он жил в матросских бараках, где не трудно было достать бабу. Хоть для себя одного, хоть для товарищей. Но женитьба не только постель, хоть на узкой деревянной шконке было одиноко и тесно, женитьба — независимость, пропуск во взрослую жизнь. Ничего нет проще подобрать с улицы девку и назвать женой, многие так делают. Моряки Ренато засмеяли: жене нужно гнёздышко, свой угол. Узнав цены на комнату, четырнадцатилетний испанец едва не плюнул на эту затею. Потом поразмысли и начал копить, горбатился как проклятый, во всем себе отказывал. Ни кино тебе, ни джина. А друзья веселяться. Сил ему может и хватало, а вот жить так желания совсем не было. Хотелось волком выть. Но как-то все себе сложилось. Удалось снять комнатку, светлую, теплую, чистую. Он вымахал в тот год: стал больше походить на мужчину, поблядушку с улицы уже брать не хотелось. У него комната с обоями! Один молчаливый моряк вечером без объяснения причины указал на нужный дом и окно. Четыре девушки, сгорбившись работали на швейный машинках. Выбирай любую, Ренато. Сперва ему понравилась высокая и грудастая, та что красила губы помадой. Но как-то Ренато увидел, что она обнимала за плечи сапожника, противно повизгивания. Сразу же опостылела, от мысли, что он хотел на ней жениться становилось тошно. Толстая и очкастая Ренато совсем не нравились, оставалась последняя. Маленькая и худая, кудрявая. Ее звали Рената. Ей плохо жилось в мастерской. Молчаливая и любившая уединение, Рената с трудом переносила попойки и хохот вокруг. Быстро согласилась на замужество. Они гуляли по грязным улочкам Лондона за руку, Ренато неловко взглянул ей в лицо. Карие глаза, детские щечки, каштановые длиннющие волосы. Его как будто ударили под дых, покраснел, и она следом. А когда Рената осторожно призналась ему в любви — три дня ходил как дурак ненормальный. Улыбался. В постели она оказалась холодной, неумелой, обрывистой. Чуть что — нырк под одеяло. Ренато закипал от негодования, когда она вскрикивала от боли. Его предупреждали: женишься — появится ребенок. Он видел детей на улицах, иногда играл с ними в футбол. Он сам был ребенком, как и его тринадцатилетняя супруга. А как и откуда ребенок появится с трудом понимал. Или под дверь подкинут, или из духовки достанут. Ну надо и надо, пусть появляется. Тело стройной аккуратной Ренаты обезобразили первые роды. Мальчик прожил всего неделю, она не вставала полгода. Сердобольная соседка смотрела за девушкой. Ренато ходил в море, возвращался, не выдерживал и бежал обратно в порт. Жизнь, о которой он мечтал и ради которой столько трудился была невыносима. Умершего сына они тоже назвали Ренато. Он не тосковал по нему, как тосковала она. Только видел на улице детей и ему больше хотелось с ними резвиться. Иногда представлял, каким был бы сын, если бы выжил. На кого бы из них походил…ну на него, конечно же. Сосед-лифтер, бледный, похожий на крысу попросил инструменты. Ренато с тупым любопытством взглянул на кривоватый скворечник. — Зачем ты это делаешь? Хлеб лишний? — Понимаете, Ренато… — Снисходительно улыбнулся лифтер, проводя дистанцию сухим злобным «вы», — Моей дочери очень нравится пение птиц. Теперь они будут чаще садится на наше окно. Ренато смотрел на здоровую красивую жену этого гада, на его белокурую дочь и не понимал, что испытывает. Ночью молча подобрал булыжник и разбил их окно. Послышался детский плач. В порту была у него уже подруга: рыжая, бровястая курящая. Наглая. Втрое старше жены. — Я вдова, Ренато. Женись на мне, не глупи, сынок! — И больно щипнула за щеку, держа в зубах сигарету. Он крепко задумался. Нет, уходя в плавание он мечтал о своей молчаливой молодой жене. О здоровой и беззаботной, как прежде. Вспомнилось, как свалила его тяжелая затяжная болезнь под названием «пнев-ма-ни-я», как Рената долго его выхаживала. Обслуживала лежащего больного. А ведь в нем веса может быть вдвое больше, чем в ней! Стало невыносимо стыдно перед женой. У Ренато переменился взгляд, и она сразу поняла это. Пошла на поправку, но так и продолжила горбиться. Теперь Ренато не хотел надеяться и загадывать. Ничего уже не ждал. Но выдумал для сына простое короткое имя — Зак. Ругал себя за то, как представлял, что будет брать его в море, учить плавать, драться и танцевать польку в кабаке. Думал и о том, что раньше он был сопляком, а теперь ему уже пятнадцать, сумеет позаботиться о ребенке. Станет полноценным главой семьи. Самое страшное с женой уже пережили. Когда она вышла из дверей больницы со свертком, едва не упал. Как упадет через семь лет с высоты без страховки, разгружая очередную баржу и превратится в человеческий фарш. Взглянул на Ренату с таким трепетом и любовью, что ей хватит этого на последующую жизнь. Не сразу увидел в ее глазах слезы. — Ты родила мне сына, жена?! Следом засеменила медсестра со вторым свертком. Ренато непонимающе захлопал глазами. — Поз-равляю, папаша… мальчик два кило, девочка кило девятьсот! За ними закрыли ворота. Шли молча, не глядя друг на друга, каждый нес по живому свертку и думал об одном. Двоих им не прокормить. Снег падал на плечи, прохожие не за что бы не догадались, откуда они идут. Предположительно с похорон по серым лицам. Невесомый сверток показался Ренато тяжеленный. Если бы один из них остановился и положил младенца на чье-то крыльцо, то второй ни за что бы его не осудил. Был бы благодарен. Но они продолжили молчаливый путь, несли детей, как гранату, что разрушит их жизнь окончательно. — Можно назвать ее Кейт? Так звали женщину, что заботилась обо мне, когда я чуть не умерла. — Можно.