***
Иногда сны заменяют реальность. Порой они кажутся чужим воплощением твоих собственных страхов, надежд, мечтаний. В снах ты видишь себя, но не всегда чувствуешь себя собой. И словно кто-то ведет… кто-то уже написал сценарий, а ты ему следуешь. И в жизни так же, такое же ощущение. Вот почему сны были так убедительны, что внутри них всё порой кажется реальней, чем за их пределами… Сун Лань не спал, бессмысленно глядя в потолок. Шторы были плотно запахнуты. Вообще человек его склада ума мог бы не напрягаться и просто забить окна фанерой, но он же не дикарь какой — купил шторы, правда самые дешевые. По утрам больше всего раздражал свет, вот почему ночью ему было так комфортно. Электрический свет был холоден и мертв, он, в отличии от солнца, ни к чему не взывал, не пробуждал… словно и не вмешивался в тебя, а просто давал тебе видеть в темноте. За это Сун Лань и любил ночь. Никто… не увидит, не осудит, всем всё равно. Те, кто тоже барахтался в ночи, курили и сигареты, и твои тайны. А то и тебя самого, скуривая тебя даже быстрее, чем белую палочку Парламента. Сын были странные, и из-за них Сун Лань проснулся не в самом лучшем расположении духа. В голове было тяжело и тускло, внутри расползалось какое-то раздраженное чувство. Ему снилось… что-то уж совсем невообразимое. Вода, похожая на топь, медленно затягивающая… и переливы и очертания, казалось бы, тела, руки которого то ли к нему направлены, то ли просто вверх — к поверхности. Кто-то тонул, почти растворялся в этой топи, как в желудке, как в желудочной кислоте. И так медленно, так медленно, что протяни руку — ухватишь, вытащишь. Но почему-то хотелось не вытащить, а… присоединиться, тонуть вместе с ним. Почему? Потому что растворившись в этой кислоте двое станут единым. Нет, не в романтичном смысле. Они просто станут… одним целым, и, возможно, родятся тоже единым. Вообще мысль об этом разозлила Сун Ланя еще больше, он не был склонен к таким думам, вообще предпочитал в таком направлении не думать. Уже много лет его порядком раздражала вся эта тягостная ерунда, и поскольку человеком он был максимально замкнутым и приземленным, даже сказать агрессивно-депрессивным, не желающим идти на контакт, то и жизнь свою, так сказать, любовную вел соответствующе, то есть… никак. Ни любви, ни привязанности, ни острого желания чувств и эмоций. Он ничего не ждал и ничего не хотел испытывать, его отношения были исключительно сексом, но и туда он не вкладывал чувства. Просто… была потребность, исполнив которую становилось легче, легче в том плане, что эта навязчивость в голове и теле больше не осаждала разум. Для Сун Ланя заняться сексом, можно сказать, на ходу, где-то в переулке, за баром, в заброшке, в закрытом магазине, ради него, само собой, было делом обычным и даже сказать в порядке традиций. К себе домой он никого не водил, сам тоже не любил в чьем-то доме бывать, а в злачных местах сразу давал понять, на что его потенциальному партнеру рассчитывать. Он был высоким, хоть и худым, но крепким, а его мрачность и бесчувственность только усиливали градус. К нему льнули, потому что он производил впечатление льда, и многим хотелось об него обжечься. Но даже секс его раздражал, он не вкладывал в это ни чувств, ни фантазию, но был выносливым, и как любовник вполне устраивал своих партнеров. Их, учитывая, в каком месте искалась любовь, вполне устраивало нагнуться у какой-то стены или стать на колени в темном переулке. И всё же, в отличие от Сун Ланя они еще надеялись встретить самую большую внедряемую с детства ложь — любовь. Поэтому и действовали, так сказать, на удачу, ища вслепую, но с надеждой. У Сун Ланя такой проблемы не было, он мало во что верил, а рассчитывал еще на меньшее. С ним было просто: подставишься — возьмет, не захочешь — он сразу же отвернет взгляд. И им нельзя было манипулировать, слезы, угрозы и мольбы расшибались о него как горох об стену, к тому же Сун Лань не славился терпением и даже мог ударить, а то и побить. Сам он никогда на такое не нарывался, но порой приходилось… пускать в ход руки. Человеком он был не скандальным, нрава замкнутого, чувства его были закрыты. Поэтому глупо было надеяться на что-то с ним, кроме, разве что, удовлетворения низменных желаний тела… В холодильнике было пусто. Лишь давно заплесневелый сыр, пустая масленица, соевый соус, но зато каким-то чудом еще был свежим кефир в пластиковой бутылке. Половине бутылки. Сун Лань со вздохом достал эту бутылку, открыл, сделал глоток. Ну и гадость. На столе нашлось пару кусков белого хлеба, еще даже без плесени, так что взяв его Сун Лань подошел к окну и посмотрел вниз. Пасмурно, но дождя не было. Жуя, точнее лениво перекатывая безвкусный кусок хлеба во рту, Сун Лань думал о двух вещах: о том, что лучше бы вместо этого он просто покурил, и о том, до чего же всё ничтожно. И он, и эти люди, даже эта бутылка из переработанного пластика. Всё… настолько ничтожно, настолько пусто, уныло… бессмысленно. Он думал о взаимоотношениях людей… любовных, и понимал, что внутри него самого живет лишь одна сплошная беспросветность, мрак, уныние, злоба, бесчувственность. Всё… достало, все эти иллюзии, которые вынуждают тебя чувствовать себя неполноценным, все эти цвета, которые ранят глаза, вся эта ложь, в которую верят, как в правду, делают её правдой, чтобы в неё верить, её защищать. И даже секс раздражал. Столько усилий… и ради чего? Чтобы опустошить яйца, вспотеть на холоде, сжать зубы на чужом загривке? Это того не стоило, это ничего не наполняло, не оправдывало… даже сбежать не помогало, и забыться. Ненависть, сплетаясь с унынием, порождала существо, которое почти слепо брело вперед, ничего не видя и ни на что не обращая внимания. Словно… лишиться нервной системы, совсем ничего не чувствовать. И порою так хотелось, чтобы кто-то или что-то на всей скорости врезалось в тебя, растревожило, растормошило… может это дало бы что-то почувствовать, направило бы на какие-то мысли? Но Сун Лань этого уже не хотел. Его жизнь проходила в исключительно черном свете, небеса всегда были темны из-за грозовых облаков. Сырость, пасмурность, беспросветность — вот какой была оболочка вокруг него, словно кокон, в котором он настолько задыхался, до такой степени, что уже перестал от этого страдать. А может он уже давно умер и не понял этого? Может ничего не чувствует, потому что уже давно мертв? Но почему тогда не закопали, не предали погребению… и в таком случае какими же извращенцами были те люди, которые желали его. Или, быть может, во что он не верил, хоть кто-то из них чувствовал в нем жизнь и пытался к ней дозваться… «Зачем что-то начинать, всё закончилось, не наступив, этот призрак блуждает между всех и вся, неупокоенной мечтой в тенях…» Во тьме времени словно не существует. Оно уплывает, скользит, будто огибая тебя, минуя. Для некоторых людей понятие времени вообще не существовало, для них закат и рассвет был просто началом и концом. Календарь, даты, недели — ничего не имело смысла для себя, только как данность, которую нужно соблюдать. Для Сун Ланя время — это было просто мерило начала и конца дня, но уж никак не обратный отсчет, прошлое, настоящее или будущее. Он жил будто не во времени, а где-то в себе, а время было словно воздухом, огибающим его, обвивающим, словно траву, которая со временем желтела. Так наступала зрелость, которую он в свои-то годы ощущал уже как старость. Но при силе. Его совсем не волновало, сколько ему лет, это не имело значения. Потому что он жил… не временем и даже не собой — он жил в глубине своего нутра и лишь оно диктовало ему всё его существование. Он знал, для чего живет, для чего продолжает идти, даже для чего просыпается. Но это было очень безрадостно. В бар он приходил часто, как для своего расписания, но не всегда для того, чтобы заняться сексом. Он любил выпить, выпить в шумных, прокуренных и провонявших людьми местах. Шум сплетающихся голосов, вонь от курева и алкоголя, умеренная яркость освещения, и самое главное — такие же несчастливые люди, как и он, — создавали для него атмосферу, в которой он мог раствориться, при этом не чувствуя себя каким-то инородным придатком. Он искал тени и мрак, смешиваясь с ними, чтобы скрыться от света, забыть некоторые вещи хоть ненадолго, хотя бы на чуть-чуть. Потягивая свой алкоголь, он думал о том, что узнал сегодня. Плохо… никакой зацепки. И мрак словно сгущался. Тот мрак, который вонял кровью и железом, бурой ржавчиной и… пеплом. Да, дым, дым и пепел, как проклятый снег из страны теней, опустошенного чумой зазеркалья, в котором нет жизни. И глаза Сун Ланя отражали этот мир, он… был внутри него, такой же опустошенный и тихий. И даже эха не услышишь, даже звук падающей капли, звук упавшего листа. Лишь порою грохот падающих развалин, давно сгоревших, в тенях которых завивается пыль и пепел, бесшумными вихрями перегоняя дымную вонь от одного угла к другому… Он никогда не следил, кто приходил в бар. Всегда задумчив, часто неподвижен, Сун Лань мог сидеть так часами, порой поднимая свои глаза к зеркалу на той стороне стойки. Рядом с ним, сменивая друг друга, сидели другие люди, тоже курили и пили, разговаривали. Нигде Сун Лань не чувствовал себя в большем комфорте, чем в таких местах. Здесь… у всех были секреты, у всех было какое-то переживание. Никто не спросит, отчего ты так угрюм, никто не задаст ненужных вопросов. А другие «дела»… решались максимально просто, абсолютно прямолинейно о себе заявляя. Можно было оставить сигарету тлеть в пепельнице и «выйти», а после спокойно вернуться и продолжить курить, размышляя о чем-то. И оба не будут иметь друг к другу никаких претензий, никаких вопросов. Всё происходило… быстро и без утяжеляющих факторов, как в одном большом организме, где одна клетка встречалась с другой. В баре было оживленно, Сун Лань курил в долгий затяг, мыслями он был далеко. Даже боковым зрением он бы не заметил того, что на него… поглядывает пара темных глаз, оценивающе и с какой-то подозрительной осторожностью. — Он здесь, — шепнули на ухо вошедшему парню, который сразу же напрягся и его темные глаза повернулись в определенную сторону. Первое впечатление было важным, его хрен потом чем-то перебьешь, но когда другому человеку всё равно, что о нем подумают, то вопросы из этой категории его не волновали от слова «совсем». Парень, который на него смотрел, склонился к другому, который продолжал нашептывать ему. — А ты уверен? — спросил он. — Я должен точно знать. — Уверен, — улыбка медленно и хитро растянула губы. — Только не навязывайся, он этого не любит. И не угощай, а то можешь получить по зубам. Если просто потрахаться, то пары минут прямого разговора будет достаточно. А если то, что ты хочешь… ну, я тебе всё рассказал. Как бы Сун Лань ни был замкнут, а слава о нем всё же шла. И не совсем приятная слава. В заведении знали, кто он, и разные слухи ходили, учитывая, какой контингент собирался. Однако вряд ли кто-то решился бы уточнить у него самого. Но вошедшего парня это не волновало. Он понимал лишь то, что нашел того, кто ему подходил, а цена… значения не имела. Для него «такого» рода оплата была не больше, чем выпить стакан воды. Или опрокинуть в себя стопку водки, чтобы поймать шум в голове, а после прорыгаться от интоксикации. Просто… не имело смысла, даже с последствиями. Потому что он уже не ценил себя. Сун Лань сделал очередную затяжку и вдруг почувствовал, как мурашки пробежались где-то от середины головы и к виску. Странное ощущение… словно кто-то… целует, доводя до мурашек. Страхом это точно быть не могло, этот человек ничего не боялся, словно настолько отжил свой страх, что и вовсе перестал чувствовать его. Однако к нему всё ближе подбирался тот, чей путь был поставлен на то, чтобы страдать до такой степени, чтобы перестать это чувствовать. Страх и страдание, которых уже вовсе не ощущаешь… являлись мерилом сильного и глубокого несчастья. Сун Лань не смотрел по сторонам, а взгляд краем глаза так и вовсе держал спящим. А зря. Лишь скрип подвинутого стула, да локоть, упавший на стойку, смогли привлечь его внимание. Взгляд Сун Ланя метнулся в сторону звука, и в неярком освещении ламп он увидел, что рядом с ним сел довольно молодой парень в очках и с глазами такими темными, что в этом освещении даже нельзя было увидеть зрачков, так они слились с темной радужкой. То, что парень этот был в очках, создавало впечатление какой-то шутки. Его длинные, слегка растрепанные волосы были немного жирными и сильно падали наперед, закрывая скулы и довольно красивую линию нижней челюсти. Одет он был в джемпер и пальто, как сперва показалось, но это просто была длинная куртка. На нижней губе разрыв, уже запекшийся, корочку на котором постоянно срывали, что разрыв этот алел как уголек. Волосы его, что Сун Лань заметил, не были одной длины, и почему он обратил на это внимание не понимал. Парень этот… выглядел донельзя юным, но тусклый, какой-то сухой взгляд, лишенный всякой искры, как бы старил этого человека, но старил так, как горе умеет старить молодых. Лицо свежее… но внутри этой юности нет. И смотрел он так, словно там, где пребывала его душа, всё было… разрушено. Или отнято. Пустота в общем. И выглядело это печально, навевая те же чувства. Какое-то время они смотрели друг на друга, и Сун Лань никак не мог понять, почему не отводит взгляд. То ли очки его смущали, которых он на людях в этом месте вообще ни разу не видел, то ли смущала очевидная юность этого парня, то ли… этот удрученный каким-то грузом и затаенным страданием взгляд, в котором, он это сразу почувствовал, таятся проблемы. Много проблем, очень много. Причем как для парня, так и для того, кто не дай бог в эти сухие омуты сунется. Парень не подавал попыток что-то сделать или сказать, он смотрел на Сун Ланя словно могилу копал, в ожидании увидеть на её дне то, что там, возможно, искал. Пытался его читать, быть может? Но смотрел он очень пристально, почти не мигая. И это стало напрягать. Сун Лань, гнев которого был еще тих, но напряжение уже давало о себе знать, отвел взгляд, повернул голову и снова принялся за сигарету. Он сразу понял, что не хочет иметь с этим странным парнем никаких дел. — Если я отдамся тебе, ты сможешь убить для меня человека? Сун Ланю показалось, что кто-то, кто стоял снаружи, ударил по куполу его замкнутости тяжеленной кувалдой, и вибрация от этого удара вызвала дрожь земли, а по самому куполу пошли трещины в месте удара. Сигарета так и осталась между пальцами, кончик фильтра не покинул чуть сжатых губ. Сун Лань застыл, словно потерял себя, взгляд его не двигался, словно поглощая свет. Но это продлилось недолго. Пальцы машинально, но медленно, отняли сигарету от губ; короткая затяжка, еще сохраняемая в легких, медленным выдохом вышла наружу, когда он снова посмотрел на него. Взгляд его глаз буквально изливал ту тьму, которая в них таилась. — Что? — он говорил тихо, но голос его был понижен лишь по той причине, что всё внутри словно перевернулось. — Что ты сказал?***
Во всем… был свой смысл. В человеке, которого утягивала топь, но который протягивал руки к её поверхности, в танцоре с бокалом вина, глаза которого были так пусты, так бездонны, что это уже был не человек… а словно что-то неупокоенное, не должное существовать. Его тело покачивалась в такт музыке, тонкое стекло прижато к щеке, глаза закрыты. Словно занавес на омутах, с пышными загнутыми ресницами… и растрепанные золотистые волосы, и кожа вместо одежды. Он танцует, танцует телом, потому что внутри он пуст. Что-то… высосало из него душу, желания, надежды. И он танцует, словно тростник на ветру качается, багровое вино в бокале словно кровь, которая, быть может, его оживит. Но как же были пусты его глаза, и как же он был красив… спина и грудь усеяны веснушками, точно млечный путь, даже изгиб такой же. Но он танцевал на потеху публике. Когда-то один из клиентов пообещал ему вернуться… и не вернулся. Танцор ждал его, ждал, а потом… «умер». Но тело почему-то не погребли, и вот это тело, покачиваясь, танцует, пока в бокале плескалась… не кровь — слезы. Просто прозрачная вода стекла до последней капли, её потом заменила кровь. Он вскрыл себе вены, даже этого не поняв. Но в этом был смысл… для Сун Ланя. Он с ним не спал, он просто ходил смотреть, как этот человек танцует. Тот выходил на сцену, игнорировал шест и начинал, скорее… творить красоту, такую печальную, нежную, грустную. Даже будучи одетым лишь в собственную кожу он походил на Кипариса, чья печаль была вечной, и который оплакивал свою потерю бесконтрольно и безутешно. Этот юноша был так красив, что в его печальной красоте Сун Лань видел что-то такое, от чего мог бы заплакать. Даже его движения напоминали ветер в кипарисе, звуки его слез походили на шум ветра в них. Он плакал… и слезами, и шепотом, и выражением лица, и движениями рук. Бедный несчастный юноша… до сих пор это был единственный человек, чьи страдания глубоко тронули душу Сун Ланя, и он даже мог сказать, что только этот человек был… ну не любовью, но единственным, что было к ней близко. До. Сих. Пор. Когда Сюэ Ян вошел в бар, он первым делом поправил очки, немного сползшие ему на нос, после чего расстегнул куртку, так как внутри было немного жарко. Карманы были пусты, сердце было пусто, глаза подернуты сухостью и безучастием ко всему. «Он здесь…» Едва прозвучали эти слова, едва глаза его поднялись, как в них, словно в стальном диске, сверкнул свет, словно поймав лучи от неожиданно поднявшегося солнца. Сердце Сюэ Яна наконец-то забилось, кровь быстрее погналась по жилам. Он… здесь, здесь. Он, он… здесь. И вся та пустота, с которой он пришел, словно дымка растворилась, наполнив его душу… целью, которая словно конструктор выстраивала определенную фигуру. Это были действия, слова, даже взгляды. Он прекрасно понимал, как смотрел, как двигались его губы, даже какой запах он источал. Нельзя было предложить что-то, не убедившись, что это имеет цену, и хоть себе самому, как человеку, он цену обнулил, будучи растоптанным, но прекрасно понимал, что даже будучи никем, в глазах других еще может быть кем-то… у кого была цена. Ты мне, я — тебе. И это более чем устраивало Сюэ Яна. На языке Сун Ланя появился странный… вкус. Нет, скорее странным было то, что он вдохнул его, а вдохнув ощутил как вкус на своем языке. Это была груша, пряная груша, очень сладкая, но очень терпкая. Она щипала язык сильнее, чем когда чужие губы втягивали твой язык, посасывали его, целовали. Груша… она возникла в сознании Сун Ланя совсем не по той причине, что Сюэ Ян грушей пах, нет. Просто… чем больше он смотрел на него, чем больше втягивал глазами его образ, тем сильнее появлялся этот вкус, эта… ассоциация. И это было… пугающе, потому что груша была той редкой вещью, с которой у Сун Ланя ассоциировалось… счастье? Счастливые воспоминания, быть может? Дерево, растущее в саду, высокое, крепкое, рождающее каждый год большие желтые груши. Это была единственная сладость в его детстве, родная и любимая, единственная, как вечная любовь. Он приникал к ней своим ртом, впивался, словно в грудь с молоком, столь жадным был его голод, кусал и чувствовал, как сок стекает по подбородку, как течет в горло этот жидкий мед… Он пьянил своей сладостью… и обжигал терпкостью. Удивительное сочетание терпкости и сладости, огня и меда. Маленький мальчик, сидящий в корнях груши и поедающий саму любовь, которой она казалась в тот момент. Живая и сладкая, наполняющая, насыщающая… и ничего слаще он больше в жизни так и не узнал, ни одно слово, человек или тепло бедер не приносили ему такой же сладости. И он даже успел забыть, как это было хорошо… — Я сказал… — голос Сюэ Яна звучал ровно, — что, если я отдамся тебе, убьешь ли ты для меня человека? Сун Лань едва смог вывести себя из овладевшего им оцепенения, которое поразило его слишком сильно, вообще своим наличием. — Ты уверен, что просишь у того? — Уверен. — Почему? Сюэ Ян ответил не сразу. — Слухи, — коротко поведал он. — И откуда же слухи такие берутся? — Сун Ланю очень захотелось усмехнуться, но не хотелось показывать, что с какого-то недоброго он самую малость этим разговором заинтересован. Сюэ Ян сразу почувствовал, что с ним говорят несерьезно. — Так ты возьмешься? — моргнул он. Лицо его сразу стало источать какую-то сырую надменность. — Если я правильно понял, — Сун Лань наконец-то вспомнил, что у него тлела сигарета, и сделал затяжку, выдохнув тающее облако, — то ищешь ты убийцу. И слухи почему-то указали на меня. Юноша, я не знаю, кто влил тебе этот бред в уши, но иди-ка ты отсюда, пока я не разозлился. Отвернувшись, Сун Лань взял свой стакан и неспешно, хотя и немного напряженно, отпил, однако не успели его губы оторваться от стакана, как он услышал следующее: — Ты детектив городской полиции в отделе преступлений, связанных с убийствами и серийными убийствами, — голос Сюэ Яна был ровный, не понять его слова было невозможно. — Однако… ты сам был обвинен в достаточно серьезном убийстве, за что получил понижение в звании, но восстановился. Верно? Сун Лань застыл, даже сердце его, казалось, замерло. Сюэ Ян очень внимательно на него смотрел, а потому от него не мог ускользнуть тот едва заметный ужас, который проскользнул во взгляде Сун Ланя. Сюэ Ян не знал, но своими словами он открыл такую дверь, за которой… тьма во тьме погибает, одна чернота пожирает другую, так она черна и изувечена. Уголок губ Сун Ланя дернулся, но веки так и оставались поднятыми. Бармен увидел это, случайно увидел, и внутри него поднялось какое-то предостерегающее чувство. Учитывая контингент заведения, он уже собаку съел на разоблачении истинной сущности человека… В следующую секунду по лицу Сюэ Яна резко и довольно сильно хлопнула ладонь, и его счастье, что это просто была ладонь, а не кулак, хотя синяк, без сомнений всё равно останется. Удар был таким сильным и резким, что не только Сюэ Ян, а даже более спортивный человек не смог бы препятствовать этому удару. Сюэ Яна буквально выбросило со стула, он упал на бок, стул перевернулся. Шум привлек остальных зевак. Сун Лань тяжело встал со своего места, вес его тела заставил пол скрипнуть. Он присел рядом с Сюэ Яном, впив в него такой тяжелый, полный ненависти взгляд, что впору и воздуху было задымиться. Или чадеть. — Прочь от меня, — злым давящим шепотом прозвучал его голос. — Убирайся к чертовой матери и не смей больше открывать ко мне свой грязный рот… если не хочешь на собственной шкуре проверить, что есть слух, а что — правда. Сюэ Ян тяжело, но давяще дышал, пытаясь скрыть обуявшую его дрожь. Так как удар прошелся вблизи губы, то нижняя разорвалась, а скула горела красным, который позднее начнет обретать и другие оттенки. Но всё же Сюэ Ян не держал глаза в пол, он смотрел на Сун Ланя и слышно было, как часто и сдавленно он дышит носом, что означало, что его пробирает дрожь. Страха, или это просто была естественная физическая реакция… да плевать. Уж Сун Ланю так тем более. — Выслушай меня… — прозвучал голос Сюэ Яна, из-за чего у Сун Ланя дернулись брови, а взгляд стал больше. — Я не хотел тебя оскорбить, я просто… Вскрикнув, Сюэ Ян вынужденно сжал веки, так как в его волосы вцепились слишком больно… и потянули, что теперь их лица практически не имели преграды воздуха. — Придушу, — шепот Сун Ланя был настолько пугающим, что у Сюэ Яна по-настоящему сжалось сердце, чего с ним уже давненько не бывало. — Прочь, прочь. Ты ничего не знаешь. Хочешь убийства? Тогда убью тебя. Годится? Их всё еще не разнимали, потому что слухи и правда ходили всякие об этом человеке. Многие знали, что он из полиции, такие были слухи… но очень немногие слышали о скандале, связанным с одним детективом на почве убийства, правда никто не знал, об этом ли детективе была речь. Однако из-за очевидной замкнутости, угрюмости, а также весьма недоброжелательного вида, а еще из-за комплекции и более чем «позитивного» выражения лица предполагали, что это, скорее всего, тот самый человек. Впрочем, очень многие полицейские, учитывая специфику работы, попадали в подобные ситуации, из-за, скажем, фактора непреднамеренности и непредсказуемости. Допустим, шальные пули или промахи в выстреле, или вынужденное убийство, хотя по стандарту полицейский не имел права стрелять в жизненно-важные органы, только если случай совсем уж был пиковым. Однако это еще нужно было доказать. Но кто сказал, что все полицейские святые? Сколько среди них было продажных, сколько было тех, кто работал на мафию или теневое правительство, или был внедренным кротом? Поэтому к скандалам такого рода относились очень внимательно, так как считалось, что более двуличной собаки, чем чин в органах правопорядка, было не найти. Вот почему ходили такие темные слухи, и стоило лишь посмотреть на это лицо, почти сразу приходишь к выводу — этот человек действительно мог убить. Сун Лань совсем не понял, когда неожиданно Сюэ Ян… усмехнулся. — Годится, — он облизнул кровоточащую губу и вдруг впился в него страстным, почти жаждущим и… абсолютно уверенным взглядом. — Так даже лучше будет, одной жертвой меньше. Жаль только, что зло, сделавшее её таковой, останется разлагаться, поедая других… Его волосы всё еще были сжаты пальцами Сун Ланя, но упрямый, гиблый и как будто полностью принявший свою участь взгляд прожег Сун Ланя до костей. Он… знавал такую пагубную тоску в человеческих глазах, в конце концов не такая ли тоска встречала его каждый раз в зеркале? Вот только… эти глаза были значительно моложе, совсем юные, молодые… но плескалась в них такая тоска и боль, такая усталость и злость, злость даже на эту истощающую силы усталость, что просто… задевало за живое. — Пусти… — долетел до Сун Ланя злобный шепот. — Пусти меня! Он и не понял, как вцепились ему в запястье, так нескоро слова Сюэ Яна долетели до него. Но пальцы Сун Ланя оставались сжатыми. Они смотрели друг на друга, теперь уже молча, и казалось взгляды их обменивались чем-то, словно информацией… вот только понималась она совсем другими органами чувств. Пальцы Сун Ланя разжались, Сюэ Ян довольно грубо отпихнул его руку и, пошатнувшись, встал, как показалось Сун Ланю на не совсем твердые ноги. Он не знал, что так слаб этот парень был из-за голода, из-за утраченного желания есть. Натянув и поправив сползшие на нос очки, Сюэ Ян с презрением посмотрел на машинально вставшего Сун Ланя и развернулся, уходя к выходу. Сун Лань же, в мыслях которого царил раздор, не знал, что думать. Он бы и выбросил это из головы, если бы не был так опустошен…***
Из-за случившегося, о том, чтобы продолжать спокойно сидеть в баре не могло быть и речи, и вовсе не потому, что на него могли смотреть или его бы это напрягало. Просто… неприятные чувства, гиблый осадок. Поэтому допив свой алкоголь, он тоже вышел, но чуть позже, а когда вышел и вдохнул смрадный воздух со стороны проезжей части услышал звуки потасовки. Они были в тени, слева от него. Сун Лань даже не повернул головы. Он вытащил сигарету, чиркнул зажигалкой, приблизив к огню конец сигареты, в то время как слева от него слышались звуки борьбы и пока еще приглушенные маты. — Да не дергайся ты, — долетело до слуха Сун Ланя, когда он выпустил дым, — сам же пришел, поздно давать заднюю! Взгляд Сун Ланя стал совсем далеким. Он устало закатил глаза и сделал еще одну затяжку, частично обернувшись в сторону дороги. — Ты не сдержишь слова, — услышал он до боли знакомый голос. Точнее, еще не успевший стереться с памяти. — Пусти меня! Сун Ланя посетило чувство неприятного дежавю, и нахмурившись он повернулся в сторону звуков, а приглядевшись увидел фигуру не менее знакомую, чем голос. Это же тот парень! Твою мать, и получаса не прошло, чтобы он не нажил себе беду! — Иди сюда! — Сюэ Яна тащили к стене. — И молись, чтобы я был добрым, иначе… Договорить ему не позволило не сопротивление Сюэ Яна, а мощный удар в челюсть сжатым кулаком, из-за которого мужчина отлетел к стене и сразу же сжался, взвыв от боли. Сюэ Ян, которого изрядно успели потаскать по земле, в шоке уставился на своего обидчика, а после — на возвышающегося над ним Сун Ланя. — Вот ты дрянь, — хоть и бил одного, но, кажется, обращался совсем к другому, — похоже, тебе моей печенки мало было… решил к хую подлезть? Продолжая бить, Сун Лань даже не поменял выражение лица, был похож на робота, который исполняет функцию защиты… ну, так казалось, что защиты. Когда стонущий «обидчик» начал уносить еще целые ноги, Сун Лань лишь вяло посмотрел ему вслед, спрашивая себя, что же он такое, черт возьми, творит. Разве у него мало проблем? Зачем он наживает себе новые… тем более по такой тупейшей причине, как защита того, кто сам нарывается. «Придурок, — мысленно ругал себя Сун Лань. Он вообще не любил моменты, когда приходилось это делать. Он же не шизоид какой-то, искать утешения, выковыривая из глубин бездны свое собственное Я. — Лучше бы просто домой пошел…» Сюэ Ян всё еще был на земле, можно сказать, полулежа на ней. Его губа была разбита и кровоточила, но он словно не обращал на это внимание, дыша так, словно недавно задыхался, а теперь приводил дыхание в порядок. — Черт, — Сун Лань заправил волосы назад, правда был этот жест больше нервный, нежели успокаивающий. — Вот же дьявол… И затих, полуобернувшись, в намерении немедленно уйти. На распластанного на земле парня он внимания вообще не обращал. И без того не любящий компанию людей, молчаливый и замкнутый господин Сунь предпочитал блаженное уединение даже тогда, когда от одиночества задыхался, на что уже много лет ему было плевать. Да, вот так — плевать, и без разницы, что душа уже гнила, объятая таким бесчувствием. На всё… плевать, катись оно всё к чертям. Ничего не могло его тронуть, даже боль. Из таких людей порой получаются профессиональные убийцы… Едва увидев, что Сун Лань собирается уйти, Сюэ Ян, который впился в него своими большими глазами, вдруг сорвался с места и вот так, на коленях, шаркая ими по асфальту, подполз к Цзычэню, что тот, мягко сказать, без радости встретил. — Ты чего?! — почти закричал он, когда парень вцепился ему в бедра. — Псих какой-то, да? Убери от меня свои руки! Странно, но на него так сильно навалились, явно использовав собственный вес, что Сун Лань вынужденно сделал шаг назад, упершись в стену, довольно больно кстати, так как всё еще не определился с тем, что же ему делать с этим парнем. Сюэ Ян же двигался так быстро, явно воспользовавшись заминкой Сун Ланя, что тот успел лишь округлить глаза, когда его пояс чуть ли не выдернули, а пуговицу с ширинкой дернули так, что едва не оторвали. — Не смей! — пальцы вцепились в волосы и тут же рефлекторно сжались сильнее, пока дыхание замерло. Зубы. Эта тварь, заглотив его член, обнажила зубы. Взгляд Сюэ Яна был поднят, он смотрел ему прямо в глаза, пока стоял на коленях с его членом во рту… и эти глаза явственно говорили: «Без глупостей». Что же касается члена, то из-за драки и нервов он уже был слегка возбужден, но теплый рот и еще более нервная обстановка, плюс еще и усталость от того же голода, измождение от бессонных ночей и алкоголя сделали свое дело, и дружок его стал податлив, а в теплом рту так вообще обрел новую жизнь. И Сюэ Ян, чьи глаза взирали из-за преграды линз, этим воспользовался. Он убрал зубы и подался вперед, сжав губы. Пальцы Сун Ланя дрогнули в его волосах, и голова Сюэ Яна начала двигаться. Из-за шума вентиляции и пароотводителя закоулок не мог в полной мере пропитаться звуками насильной ласки, однако вид её повергал в смятение. Сун Лань заметил, что Сюэ Ян отсасывает член так, как и положено человеку, имевшему близкое и неоднократное дело с этим предметом, ведь хорошо ощущалось, что этот рот знает, с чем имеет дело. Сюэ Ян сосал крепко, но не больно, он двигался быстро и брал глубоко, стараясь помогать себе языком, особенно высовывая его у самого основания, пытаясь достать кончиком до яиц, стараясь этим кончиком их облизать. И это было слишком резко на контрасте с тесной влажностью его рта, с его шумным горячим дыханием, которое щекотало пах. Казалось, что он спешит, но хочет принести удовольствие, и по тому, как он покраснел, становилось очевидно, что он задыхается от своих усилий, а Сун Лань… Он просто вцепился ему в волосы, отчего-то ощутив прилив странной чувственности и от вида, и от действия. — Хватит, я сейчас кончу, — прошипел он, стиснув зубы. — Ты слышишь меня, псих, я кончу сейчас, отстранись! Но Сюэ Ян даже не пытался. Он насадился еще глубже, рыкнул горлом, словно возмущался, и вцепился ему в бедра. Сун Лань жестко дернул его за волосы, резко отстранив, но всё же не успел: его член выстрелил плотной струей, которая попала Сюэ Яну на лицо, из-за чего, рассвирепев, Сун Лань грубо отшвырнул от себя парня, слегка задыхаясь от полученного оргазма. — Вот же падаль паршивая, — выругался он, — сказано тебе, отстранись! Ты меня выбесить хочешь, или думаешь, что из-за того, что сделал, я тебе шею не сверну?! Сюэ Ян, который снова оказался на земле с залитым белым лицом, как-то странно смотрел в пол. По его линзе и щеке стекало семя, толкаясь по щеке к губам, но в глазах не было никаких эмоций. Вот только… он улыбнулся, подняв взгляд на Сун Ланя, словно говоря: «Ты попался… и попал». На что ему вторил злобный, угрожающий взгляд. «Размечтался». — Мне негде жить, — тихий, но глубокий голос прозвучал и его горла, — а еще меня избили. — И что? — Сун Лань застегнул штаны. Сюэ Ян невесело улыбнулся. — Ну допустим, за свое спасение я расплатился… — Я тебя не спасал, — перебил его Сун Лань. Взгляд Сюэ Яна стал чуточку веселее. — Но твою доброту я явно лишь одним отсосом не возмещу. Пусти меня к себе домой, потрахаемся вволю. Ты уставший, это видно, а я на многое способен. — Слушай, — вдруг усмехнулся Сун Лань, — а не пойти ли тебе нахуй? — Да вот, — и себе усмехнулся Сюэ Ян, — как раз пытаюсь. — Пойди, догони того придурка и трахнись с ним, как и хотел. — Ты его от меня отпугнул. Расплачивайся. — Чего? — Расплачивайся, — тон Сюэ Яна стал угрожающим. — Или… — Или что? — дернул бровью Сун Лань. Улыбка Сюэ Яна вдруг стала недоброй. — Или я сейчас же пойду и заявлю на тебя, — а увидев ту иронию, скользнувшую в чужих глазах, продолжил: — У меня во рту твой семенной материал, я запросто докажу, что ты меня принудил. Хочешь ненужных проблем? Будь уверен, я стану стоять насмерть в своих словах, и получишь ты дело, от которого не отмоешься. Поэтому лучше по-хорошему договоримся, и начнем с того, что мне негде спать. И я не против трахнуться, даже без презерватива. — Вот ты гондон, — не сдержался Сун Лань. — Шантажом меня вздумал взять?! Не боишься, что забью? — Вперед, — низко ответил Сюэ Ян, — я даже прохриплю тебе «спасибо». Сун Лань шумно выдохнул, недовольно нахмурившись. — Ну что, мы договорились? — Сюэ Ян устал ждать. — Дай мне руку, помоги встать. И он демонстративно протянул руку, хотя помощи не ждал. Сун Лань так же демонстративно посмотрел на эту руку, всем своим видом показывая глубокое презрение, после чего отвернулся и зашагал прочь. Рука Сюэ Яна опустилась, он впился злым усталом взглядом в кирпичную стену. — Тебя долго ждать, упырь? — Сюэ Ян резко обернулся на эти слова. Сун Лань стоял на выходе из переулка, держа руки в карманах. Его темный силуэт маячил как черный маяк в туманной серости пасмурной погоды. — Упрашивать не стану, но не сможешь поспевать — твои проблемы. Катись ко всем чертям. Этот парень выбесил его до невозможного сильно. И да, угрозу Сун Лань воспринял серьезно, потому что этот сукин сын хорошо знал, что сказать… но откуда? Да какая уже разница. Сюэ Ян встал и, слегка пошатнувшись, быстрым шагом пошел следом, и вскоре его фигура тоже потерялась среди серости дымных испарений из выходящих наружу труб…