***
Разместившись в номере, Мэдисон начинает осматривать каждый уголок, каждую вещь, отмечает, насколько же большая и высокая здесь кровать, что для неё весьма проблемно. Билли находит специальную маленькую лесенку для кровати в другом конце спальни и ставит её прямо перед тем, как девушка уверенно собирается с духом, чтобы как-то залезть на эту кровать с округлым животом. Мэди тянется ладонью к его смоляным волосам, растрёпанным и немного влажным на затылке от духоты, что насыщает воздух собой. Её губы выдают для Руссо благодарную улыбку, когда он подхватывает её на руки и укладывает в постель с ювелирной аккуратностью. Тяжело считать его бесчеловечным именно в такие моменты, ведь он показывает себя с совершенно иной стороны. Билли становится более заботливым, он словно нарочно пытается как-то отогреть себе замёрший склад нормальных эмоций, где отсутствуют жестокость, гнев, неконтролируемость и непонятное чувство, о котором девушке даже думать не хочется. В противовес всему, Билли быстро чмокает её в лоб и продолжает заниматься остальными делами. Кажется, что в этом нет ничего особенного. Он всегда целует её именно так. Наверное, не зря говорят, что такие поцелуи похожи на «отцовские», потому что в тебе должны зажигаться флешбеки из детства, когда папа целовал тебя перед сном в лоб, но у Мэди это конфисковали вместе с разбитыми мечтами. Поцелуи Бакстера всегда были неправильные, он не вкладывал в них любовь. Он просто делал это как должное, чтобы, вероятно, избавиться от этого чувства. В отце должно быть что-то, что у дочери вызывает тепло и чувство защищённости. Мэдисон же ощущала лишь желания забиться в угол и уткнуться головой в согнутые колени, крепко прижатые к груди. Она уже давно ужилась с этим, хотя нельзя сказать точно, через что ей пришлось пройти, чтобы сделать это. Поначалу можно подумать, что вонзённый в живот нож и изнасилование — и есть плата, но если оглянуться назад, в далёкое прошлое, то ещё можно различить проявление воспоминаний, которые Бутман закупорила в бутылку с остальными воспоминаниямт, не приносящими ничего хорошего кроме ненависти и града слёз. Мама заставляла её смириться с этим. Нет, она не срывалась на маленькую Мэди, но постоянные укоры насчёт произошедшего напрягали, и девочка подчинилась, когда ей было около десяти лет. Бакстер выветрился из списка людей, которые были для неё важны. Она ни во что его не ставила, как и он — её. Ведь что ещё он мог сказать кроме того, что его так называемая дочь растёт характером похожая на мать? В четырнадцать он впервые назвал её шлюхой и сказал, что судьба у неё будет такая же, как и у Дженны. Мэди не поверила, а потом через три года Билли изнасиловал её. Как будто Бакстер заранее проклял её, заговаривал гнусными словами и подослал практически самого опасного преступника в Нью-Йорке. — Я хочу есть, — глухим голосом жалуется Мэдисон, подтягиваясь на удобной мягкой кровати. Постельное бельё пахнет специальным ароматизатором с лавандой. Девушка вдыхает этот аромат, заполняя лёгкие по краям, и проводит ладошкой по подушке, стряхивая с неё невидимую пыль. — Поражён, — с открытым стёбом бросает Билли, запихивая последний чемодан в шкаф. — Если хочешь есть, могу заказать ужин в номер. — Была бы признательна, — отвечает она, — и можешь, пожалуйста, всё же просветить меня, почему мы остаёмся здесь на два дня, а не на одну ночь? — Не могу сказать, это сюрприз, — закрывая дверцу шкафа, кидает мужчина эту фразу, и по его тону слышно, что на этой теме он ставит точку и даже не надо делать попытки допрашивать его как грёбаный полицейский, который светит тебе лампой в глаза и давит угрозами, словно прессом. Персик легко запрыгивает на кровать и начинает топтаться между подушками, стараясь обустроить себе местечко, чтобы улечься свернувшись клубком. Через какое-то время в номер приносят ужин, и Мэди с большим аппетитом трапезничает, переключая каналы на плазменном телевизоре, висящем на стене. Билли сидит в кресле, сгорбившись над маленьким кофейным столиком, и, практически не моргая, пялится в экран ноутбука. Его согнутые локти вжимаются в бёдра, сжатый кулак, спрятанный другой ладонью, подпирает подбородок. Ещё через час Мэдисон сладко засыпает под «Сплетницу», положив ладони под щеку. На электронных часах мелькает уже за полночь — Руссо перекидывает взгляд на тумбочку, на которой они стояли именно в этом момент, словно чувствуя, что пора — и он выключает телевизор и свет, хотя знает, как девчонка боится темноты с недавних пор. Дверь в номер за ним захлопывается на удивление тише, чем могло быть.***
Жар интенсивно лямзает ей кожу, отчего сон тут же исчезает и девушка неохотно раскрывает отяжелевшие веки, понимая, что из-за одеяла, которым Билли так заботливо укрыл её, прежде чем уйти, тело усеялось липким потом. Мэди медленно привстаёт на локти, чтобы убедиться, что её муж здесь и не оставил её одну в полной темноте, но обнаруживает, что на другой части кровати спит только Персик. От Билли в номере осталась только реминисценция его аромата, насытившая воздух. Она с трудом встаёт с кровати на мягкий ворс, начинающий ласкать её голые ступни, и включает светильник на прикроватной тумбочке, принимая тот факт, что одной ей становится жутко в этой неизвестной тьме. Шторы закрывают весь вид на ночной Лас-Вегас, словно ткань впитывает в себя весь свет, чтобы ещё больше насолить Мэдисон и её хрупкому аспекту насчёт темноты, которому она привыкла придерживаться ещё с детства, как только звуки ссоры из родительской комнаты начали становиться громче и пронзительнее. Глаза устремляются к часам. Три часа утра. Классно. «И где он шляется в такое время?» — про себя задаётся вопросом Бутман и сжатым кулаками пытается вывести из глаз вымышленную воду, от которой зрение растекается из-за недавнего сна. Мэди мигом переодевает свою пижаму в более-менее приемлемую одежду и покидает номер, запирая дверь карточкой. Она начинает шнырять по всему этажу в поисках Билли, но не обнаруживает ни единой душонки, кроме обслуживающего персонала. Спустя десять минут шатаний по коридорам девушка спускается вниз, коря себя за глупость, что раньше не решилась этого сделать. Она просто потеряла время, когда могла уже вести своего мужа в номер или же уже лежать в постели и спать. Лифт останавливается на первом этаже — именно там находится казино и бар. Мэдисон выходит практически фурией, как только двери наконец полностью открываются, и топает к бару, сразу откинув мысль, что Билли мог бы сейчас сидеть и проигрывать деньги, играя в покер. Она ведь даже не знает, умеет ли он вообще играть в него или нет. В том баре, которым он владел, а потом безо всякой сентиментальной тоски, не испытывая чувства привязанности к тому месту, сжёг, было много чего для развлечений помимо боёв без правил. Мэди до сих пор помнит, что в самом углу стоял бильярдный стол и некоторые играли в покер, когда они проводили то злосчастное мероприятие в честь дня рождения Билли. Место для игры в покер находилось там же, где и проводили бои. Видимо, всем было глубоко насрать на посторонний шум и вопли, раз им удавалось так хорошо играть, не обращая внимания на другие вещи. Она находит его сидящим на высоком стуле в расслабленной позе. Рядом стоит бутылка пива, по всей видимости, уже пустая, и бокал с янтарной жидкостью. Кажется, что Мэди слышит даже с такого расстояния, как бряцают льдинки по стеклу, когда Билли делает глотки не жмурясь и ставит бокал обратно на барную стойку, прося бармена повторить. Чёрт… он что, пьяный? Таким же быстрым темпом Мэдисон минует весь зал, приближаясь к своему мужу, и первым же делом отбирает у него бокал. — Моя маленькая жёнушка, — елейно воспевает Билли, криво улыбаясь её присутствию. — Почему ты не спишь? Маленькие девочки должны ночью спать. Он делает грозно-отцовский вид, слегка покачиваясь телом, когда поворачивается к ней, и Мэди замечает, насколько его глаза потемнели от пьянства… — Мальчики тоже должны в это время спать, даже если они уже большие, — плавно проговаривает девушка. — Значит, я плохой мальчик, — улыбка вновь цепляется за его губы, растягивая их и буквально украшая его и без того привлекательное лицо, — а ты плохая девочка. Мы созданы друг для друга, — добавляет он, забирая бокал из её ослабевших пальцев. — Прозвучало как тост, я считаю. И залпом заливает в себя это горькое дерьмо. — Сколько можно пить? Ты в последнее время почти не просыхаешь. Если бы её голос сейчас можно было бы попробовать, то он в точности оказался бы со вкусом тревоги и полной растерянности, потому что девчонка не понимает, как можно справляться со взрослым мужчиной, когда тот пьян и может порой совершать необдуманные вещи. — Не делай из меня закоренелого алкаша, жёнушка, — Билли почти запрещает ей это, потому что Бутман узнаёт этот голос, хотя он и пропитан пьяным бредом. Мэди решает промолчать, не зная, что можно от него ожидать, если она так неаккуратно будет разбрасываться словами, которые начинают сохнуть на языке. Она пытается взять его под локоть и увести отсюда, но мужчина не подаётся, оставаясь сидеть на месте. Его глаза буквально сжирают девушку, когда он хватает её за запястье и тянет ближе к себе. От него несёт перегаром, смешанным с тем самым ароматом, ставшим для неё родным, и Мэдисон цепенеет, ощущая только то, как болезненно сердце избивает изнаночную сторону очерков рёбер. — Дура ты, Мэдисон, — небрежно кидает Руссо, — связалась с таким, как я… Нужно было сразу меня в полицию сдавать, но ты же такая маленькая трусишка, испугалась, что злой дядька придёт и придушит тебя, если ты кому-то расскажешь о том инциденте. Я специально давал тебе шанс, чтобы ты подумала хорошенько: нужно тебе это или нет? — произнося эти слова, Билли проводит тыльной стороной ладони по её распущенным локонам, потом по щеке и трясущейся нижней губе. — Сдала бы меня, ничего этого не было бы. А сейчас уже поздно. — Ты спас меня, — дрожащим голоском выговаривает она. — Если бы я тебя сдала, то я бы умерла от этого неприятного чувства… — От какого чувства? — Что я грязная и никому не нужная, — признаётся, намереваясь отвернуть голову, но его пальцы слишком сильно удерживают её за подбородок, едва лаская ямочку на нём. Слова — плод его влияния. Даже в нетрезвом состоянии он умудряется провернуть подобное без стыда. Его пальцы сильнее сжимаются на её нежной коже лица, и он приближается ещё ближе, чтобы ощутить, насколько же увесистое у неё дыхание. — Ты боишься каждую минуту, проводимую со мной, — низким голосом говорит он такую горькую правду и губами мимолётно касается её ушной раковины. — Я понимаю, что ты любишь меня. Я тоже люблю тебя, но ты — дура, которая добровольно отдалась мне прямо в руки. Буквально преподнесла мне себя на серебряном блюдечке… — Билли, давай не здесь, — перебивает его Мэди и тянет его за собой, но он вцепляется в её узкие плечи, останавливая. — Ты часто напоминаешь мне колибри, но порой мне кажется, что в тебе просыпается маленькая зайчиха, которая влюбилась в большого свирепого волка и готова на всё, лишь бы тот не сожрал её и так же любил, как она — его. Тело спаивает панический страх. Она не может ни говорить, ни двигаться. Она не может практически ни-че-го. Силы остаются только на то, чтобы впериться взглядом прямо в бездны его глаз. Её будто всасывает в них червоточина, разбивает жалкую оболочку, чтобы она распалась на осколки и впилась ей в кожу до кровяных подтёков. Мэди терпит эти убытки, последствия его слов совсем не трогают её, зато перегар становится более ощутимым, прожигая слизистую полость носа. — Пойдём. Ей удаётся заставить его пойти вслед за ней. Практически так же, как и он всегда тянул её за собой по останкам тех жертв, которые были распяты ещё со времён его службы в морской пехоте. Билли тоже должен быть распятым — уже давно, но в этом мире существовала она. Мэдисон никуда не делась, и её жизнь только увеличивала степень его жизни. Ему подарили свободу только из-за этой девчонки, потому что она была его единственным шансом на искупление. Он заходит в лифт первый, даже не умудрившись пропустить её, и облокачивается боком о стену, прослеживая туманным взглядом за своей жёнушкой, которая нажимает на кнопку «пятый этаж», и лифт начинает подниматься вверх. Его взгляд маячит по её тонкотелой фигуре, облапывает спину, словно посылая в её и без того напряжённый позвоночник электрические заряды. — Если бы существовал человек, который родился с разбитым сердцем, то это была бы ты, Мэдисон, — спонтанно высказывает Билли свои мысли вальяжно-пьяным голосом и сталкивается с её изумлёнными глазами, смотрящими на него пристально и неморгающе. — Ты всегда была слишком хрупкой для этого мира, а сейчас стала еще хрупче благодаря своему положению. Эти твои постоянные слёзы, перепады настроения наверняка выматывают. — Не расстраивай меня, тогда и слёз будет меньше, — ворчит себе под нос девушка, отворачиваясь от него. Как только двери лифта раскрываются, она выходит и быстрым шагом направляется к номеру, даже не убедившись, пошёл ли Билли за ней. — Куда ты так разогналась? Сгиб его локтя сжимает заднюю часть её шеи, когда рука падает ей на плечо, чтобы обнять и прижать теснее к чужому телу. Ещё немного, и её ноги обязательно подкосились бы в полной истоме, но мужская хватка слишком крепкая, и поэтому Мэди не позволяют вот так просто грохнуться на пол. Билли по-идиотски мечтательно щерит зубы, контролируя каждый нервозный взмах её пушистых ресниц, и до боли в челюсти вжимает губы в её щёку, чмокая сахарную кожу. Кажется, что зубы трещит от того, как сильно он сцепил их, когда поцеловал девушку. Её лицо лишь коробится от неприятного ощущения смежности его щетины и её кожи. Просто неприятно в очередной раз, и красный след, оставшийся на щеке словно румянцем, можно считать доказательством. Мэдисон достаёт из кармана изношенных спортивных штанов ключ, открывает дверь в номер и запихивает это «пьяное животное» внутрь. Ведёт его к кровати, начинает снимать футболку, пока он увлеченно любуется ею: то, как её брови практически скрещиваются на переносице, губы слегка поджимаются в возмущении. Билли осоловело промаргивается после минутного любования на нахмуренное девичье лицо и чувствует, как её ладони пытаются поспешно расстегнуть его ремень и снять штаны. Руссо приподнимается, сам снимая с себя штаны с носками, а Бутман отшатывается, чтобы он ненароком не задел её. Он кидает вещи на стул, стоящий в углу, и берёт из чемодана свои спальные штаны с майкой, быстро одевается и вновь усаживается в то же положение, притягивая стоящую рядом Мэдисон к себе. Его глаза жадно бегают по её расслабившемуся лицу, проглатывая каждую черту, и он не осознаёт, что под кожей начинают двигаться желваки, а челюсть спрессовывается. На лбу выступает едва заметная пульсирующая венка. Мэди не замечает её, когда оглядывает его снизу вверх так же, как и он её в те моменты, когда возвышается над ней. Она не чувствует превосходства, ничего из подобного. Ей мерещится, что это просто его минутная слабость. Такая… фантастическая. Как в каких-то треклятых сказках. Как будто этого просто не существует, как будто это просто фантазма её разума. Разумеется, Мэдисон хотелось бы, чтобы он на секунду почувствовал себя уязвимым и беззащитным рядом с ней. Но Билли может только залезть головой под её огромную в размерах футболку и невесомо уткнуться лбом в округлый живот, словно стремясь уловить биение чужого сердца внутри неё. Мороз оплетает хребет, по коже вырезаются мурашки, выделяя волосы, которые встают дыбом, и это только потому, что он опаляет своим горячим дыханием её живот. — Она не должна будет знать… — скулит он, сжимая пальцами её бёдра до невъебенного эффекта, что льётся по синевато-фиолетовым трубкам вен вместо выпитого алкоголя. — Мы ничего ей не будем говорить. Мы должны пообещать друг другу, что эта девочка ничего не узнает, когда вырастет. — Она ничего не узнает, — обещает ему девушка. Мэди уже задумывалась об этом ранее неоднократно, когда по ночам было совсем неудобно спать, учитывая, что её живот хоть немного, но округлился, и это доставляло дискомфорт в первые месяцы. Её дочь не должна знать подробности их прошлого, потому что родительский долг обязывает сохранить детскую психику в норме. Они должны стать лучше, чем отец Мэдисон и мать Билли. Они должны уберечь собственного ребёнка от всей этой мутной хуйни, что происходила в их жизнях до того, как всё целостно поменялось с того самого момента, как девушка узнала, что беременна. Или же это произошло ещё раньше, когда они занимались сексом в больнице, рискуя высушить из себя всю муку, что пришлось ощутить обоим за один-сука-день? Всё просто перевернулось с того момента: сначала Билли пропал, потом как снег на голову упали известия о беременности. У неё практически не возникало желания пойти и сделать аборт, потому что следовало считаться с тем фактом, что у неё был отрицательный резус фактора, и если Мэдисон всё-таки совершила такое, то в будущем она бы не могла иметь детей на девяносто процентов. Бутман несмело касается края футболки, тянет на себя, чтобы Билли понял намёк и убрал голову. Даже усердствовать не приходится — его глаза вновь прочно приколоты к ней. Руссо рассматривает её щенячьим взглядом, так, будто попрошайничает у неё лакомства или ласки. Она поправляет свою футболку, смотрит примерно несколько секунд на него, подносит ладони к его лицу, и большие пальцы ложатся на острые скулы так мягко, словно они могли отупеть от силы касания. — Ложись спать, красавчик Билли. Девушка уже собирается уложить его, но он упрямо остаётся в одном положении и продолжает глазеть на неё почти не моргая. Будто он не чувствует сухость — идиот — глаза ведь уже начинают краснеть от того, как долго ты пялишься на свою жёнушку. Билли начинает казаться, словно он не видел её лица и не слышал её голоса целую вечность. Должна же присутствовать причина, почему он так неуклонно не подчиняется ей и не хочет спать… Причина находится быстро и совсем внезапно, озаряя часть мозга своей пьяной гениальностью. — Сначала нужно покурить, — Руссо басит хрипло, лад голоса напоминает целую помесь грубости. — А потом ляжешь спать? — уточняет Мэдисон. — А потом лягу спать как самый хороший мальчик, — заметно, что он идёт у неё на поводу, когда произносит это уступчиво и с более мягкой интонацией. Мэди находит в кармане штанов пачку сигарет с зажигалкой и отдаёт ему прямо в руки перед тем, как забраться на другую сторону кровати и отвернуться от него в сторону окна, что скрыто тёмно-синими шторами. — Ты обиделась? — рокочет позади голос, и дым струится грязно-серебристым оттенком к ней. Вдох-выдох. Это не должно быть настолько тяжело. Дышать — это естественный процесс. — Нет, — наполовину врёт она, не понимая, почему всё-таки у неё остался неприятный осадок после их разговора. — На лицемерие нельзя обижаться. — Лицемерие? — по-акульи скалясь, переспрашивает Билли. — Где ты увидала лицемерие, детка? — После свадьбы ты говорил, что не жалеешь ни о чём, а сейчас заявляешь, что когда-то давал мне фору, и это звучало… Что ты говоришь, господи… Мэдисон закусывает нижнюю губу до новых ссадин, покрывающих старые, и делает едва слышимые вдохи и выдохи, чтобы переосмыслить обо всём. Она как будто обожгла язык, пока выговаривала слова, и, наверное, поэтому так резко замялась, не договорив предложение. — Нет смысла жалеть, — оскал стирается с его лица, губы сжимают фильтр сигареты, норовя разломать. Билли захватывает её двумя пальцами, чтобы избежать этого, и пролонгирует, — прошлое не вернёшь, чтобы исправить все косяки. Но даже если бы у меня и появился такой шанс, то я бы изменил только ту ночь. Я бы не насиловал тебя, не травмировал ещё больше. Руссо поворачивает голову и цепляется глазами к её спине — прямо как тогда. Она лежала месивом на своих детских простынях, кровь вытекала из неё струйкой, и он не обратил на это внимание, пока не услышал тихие стенания. Конечно, девчонка продолжала спать, но её промежность адски болела, и Билли понимал это, когда проснулся рано утром и попытался хоть как-то исправить это. Крови было немного, она облекала её тонкие бёдра, запекаясь на истерзанной коже. Он отнёс девушку в ванную комнату, хотя она до сих пор находилась в своих сладких снах, положил в горячую воду, чтобы её мышцы расслабились, и, быстро чмокнув, в приоткрытые губы, сбежал. Он ложится в постель рядом с ней, кладёт пепельницу на грудь и продолжает изнурённо заглатывать в себя эту токсичную херь, смотря в идеально белый потолок вялым взглядом. — Мама рассказывала, что если у женщины рождается девочка, то это вознаграждение за что-то, — произносит Бутман, всё также лёжа спиной к нему. — Как думаешь, за что мне достанется это вознаграждение? Табак кажется ему безвкусным. Дым не выжигает последнюю тяжесть, не въедается в лёгкие и не выветривается вместе с алкоголем в крови. Глаза лениво перемещаются с потолка на её спину, и Билли пытается внушить своему злому разуму, что её слова ничуть не смочены девичьей чушью. — Хорошие девочки неисправимо и очень часто влюбляются в мудаков, — хрипит мужчина, ощущая в глотке странную вязкую смесь, и сглатывает её, несмотря на небольшой проблеск брезгливости. — Чтобы любовь была не настолько уродливой, судьба вознаграждает этих девочек. Иначе… Они будут обречены до конца дней. — Выходит, я обречена, — выдыхает Мэди, ковыряя ногтем указательного пальца наволочку. — Теперь нет, — но слышится: «да, но я буду тебе врать, чтобы не переживала на седьмом месяце беременности». — Да, Билли, я обречена, — говорит она правду вместо него. — Правильно ты сказал, что я дура. Нужно было тебя сдавать полиции, а не лежать с мыслями о самоубийстве и никуда практически не ходить — только в школу. Даже плакать не хочется, когда воспоминания гребут всю черепную коробку. Мэдисон уже достаточно наревелась, поэтому ей хватает достоинства заявить самой себе, что хватит. — Я люблю тебя, — зачем-то признаётся Руссо и тушит сигарету об пепельницу. — Ты пьян, — хмыкает она, понимая, что в трезвом состоянии он практически не говорит такие «раскатистые» слова. — Ложись спать, пожалуйста. Кровать прогибается рядом с ней под весом чужого тела. Билли совсем близко, дышит ей в шею, посылая под кожу щетинистый холодок. Маленькие волоски встают дыбом. Дыхание атрофируется. Губы целуют её в ямочку на шее, где ощущается кипучее сердцебиение. Поцелуй выходит совсем неощутимый, она даже не понимает поначалу, что он делает. Словно по ней прошлись кончиком пальца, увлажнённым слюной. А ещё, совсем немножко кожу поразило чем-то колючим. Возможно, это была его щетина. А возможно, поцелуи действительно становятся более настоящими в его исполнении. Он берёт её хрупкую ладонь, заставляет повернуться на спину и, начиная с кисти, обцеловывает каждый участок кожи. Хотя это и поцелуями нельзя назвать — скорее полуукусы. Около локтя Билли кусает сильнее, вызывая из уст тихий скулёж. На коже остаётся заметный след от зубов и небольшое покраснение. Он идёт дальше. Пускает отчаянную дрожь. Её глаза намертво зажмурены в бесплодной попытке скорее уснуть, потому что возбуждение от мужских умелых касаний воспаляется внизу живота приятной беспомощностью положения. Когда последний полуукус-полупоцелуй остывает на её румяной щеке, сон охватывает её с такой силой, как будто девушка не спала двое суток подряд.***
Буквально через час Мэдисон просыпается от громких женских стонов, что доносятся из соседнего номера. Прямо за чёртовой стеной. Да уж, сейчас самое время трахаться — в полпятого утра, когда все нормальные люди спят и пытаются выспаться, а не слушать мерзкие звуки их совокупления. Девушка переворачивается на спину, большим и указательным пальцами протирая глаза. Боже, ей просто хочется наконец поспать в нормальных условиях. Ей хочется вернуться в родной Нью-Йорк и больше никогда не выходить из дома, высыпаясь после того, как вкусила все прелести и непрелести дерьмового сна. Мэди затаивает дыхание, прислушиваясь. Билли, вероятнее всего, тоже не спит и слушает этот кошмар, что творится за стеной, которая, кажется, была выстроена из максимально тонкого картона. Женщина увеличивает громкость на несколько рангов точно, поднимаясь всё выше и выше до тех пор, пока терпение Руссо не лопается так быстро, что Мэдисон даже и не замечает, как он вскакивает с кровати и направляется к двери. — Сейчас вернусь. — Ясно, что он пошёл разбираться с этой неугомонной парочкой. Фу, фу, фу. Просто фу. Без слов. Мэди не может точно объяснить причину такой злости. Причина имеется лишь одна, но она наотрез её отклоняет, как телефонный звонок с неизвестным номером, поскольку просто не хочет признавать. Отсутствие половой жизни не должно так влиять на неё. Оно просто не обязано. Оно не имеет никакого права так управлять её эмоциями. Как будто они заключили какой-то грёбаный контракт, гласящий, что это «отсутствие» вправе распоряжаться с душевными порывами, как ему захочется. Оно вправе дёргать за ниточки так же, как делал это Билли. Они оба — идеальные манипуляторы, любящие расплющивать определённые точки, что кровоточат язвами, и соскребать последние силы со стенок её внутренностей. За стенкой все стоны глохнут. Бутман не успевает подумать о скорейшем возвращении Билли, как дверь открывается и сразу же яростно захлопывается. Он однозначно находится не в духе, и Мэди видит это по его рукам: вены на предплечьях напряжённо вздулись, будто в них запустили воду, пальцы сжаты в кулак. И складывается ощущение, словно он хотел ударить мужика, который трахал ту истошно стонущую бабу, но сдержался и поэтому вернулся обратно такой взбешённый. От него несёт чопорностью, и оно должно быть чревато последствиями. Но Руссо вместо того, чтобы что-то говорить или продолжать беситься, просто ложиться в постель, закутывается тонким одеялом и старается уснуть как можно скорее. Он ведь даже толком не протрезвел… — Билли, — зовёт его Мэди, едва касаясь ладонью его плеча. Мужчина резким движением поворачивается к ней и хапает её тело, прижимая выпирающие лопатки к своей груди. — Помолчи, — отрезает он этот приказ и вдыхает в себя благоухание фруктов, исходящих из каждого её волоска. — Нам нужно поспать.***
На следующее утро её настойчиво будят солнечные потоки света, что врезаются в девичье тело гарпунами. Мэди досадливо мычит, лениво разлепляя глаза, и подтягивается, поворачивая голову в сторону окна. Другая сторона кровати пустует, и она вздыхает с неким разочарованием, но уже через мгновение улавливает шорох в другой комнате и встаёт с постели, пряча ноги в мягкие отельные тапочки. Шурша об идеально разложенный паркет, она медленно семенит в соседнюю комнату и зевает, прикрывая рот ладошкой. Билли сидит на диване, обтянутом обивкой из белоснежного велюра, и смотрит телевизор, попивая своё излюбленное крепкое кофе без сахара. — Как ты себя чувствуешь? — с сонной интонацией спрашивает Мэдисон, присаживаясь рядом с ним, и прикладывает тыльную сторону ладони к его лбу. — Жара нет. Похмелья тоже. — Со мной всё прекрасно, мамочка, — язвительно бросает Билли, доставая из кармана штанов телефон. — Ты голодна? Я сейчас закажу завтрак в номер. Да, было бы неплохо. Она не проговаривает это вслух. Только кивает и откидывается назад на спинку дивана, поднимая глаза на телевизор. Вышедший из спальни Персик прыгает к ним на диван и удобно устраивается на коленях Руссо, пока тот заказывает для себя и Мэдисон завтрак. — Я хочу какао с зефирками, — мечтательно шепчет девушка, разглядывая какое-то маленькое пятнышко на своих штанах. — Да, и принесите ещё какао с зефирами и корицей, — всё-таки услышав её тихие-тихие слова, добавил в заказ Билли и положил трубку, сразу же кинув на девчонку свой непроницаемый взгляд. Мэдисон намеренно не смотрит в ответ, берёт в охапку всю свою актёрскую игру, которая у неё есть, и выводит интерес к очень старому фильму, что показывают по телевизору. Она знает эту странную реакцию у Билли. Он считает её слишком детской. Даже тот факт, что она любит какао с зефирками заставляет его думать, что девчонка застряла где-то между детством и подростковом возрастом. Это даже мило в какой-то степени. Он слабо ухмыляется, с трудом подавляя рвущуюся улыбку, и сводит всё своё внимание на кота, начиная поглаживать его рыжую шерсть в полоску. — Никогда не смотрела «Крёстного отца»? — любопытствует Билли, намекая, что по её недоумевающему лицу всё видно — она впервые видит этот фильм. Чёрт, он реально читает её, как открытую книгу. Видимо, за столько месяцев уже успел научиться такой способности. Мэди отрицательно мотает головой, наконец взглянув на него, и понимает, что теряет дыхание от того, как он смотрит на неё. Как будто пожирает глазами. Она всегда будет ненавидеть в нём эту пугающую черту. У него слишком тёмные глаза, слишком злые, и напряжение, что рассеивается по капиллярам и венам, кажется ей тяжестью, которую наносит ей этот грёбаный взгляд. «Нельзя быть такой уязвимой» — она в очередной твердит себе это за всё время, пока Руссо простреливает её до самых костей своим колющим взглядом. И на секунду кажется, что это чувство становится чересчур материальным. Так легко он мог бы прямо сейчас пронизать её своим запястным лезвием. Прямо как её (псевдо)отец. Предать, разорвать, избить, отобрать ребёнка, уйти, превратить её жизнь в ад… Мэдисон бросает в дрожь от этих патологических мыслей, что грязью обливают её воспалённый на первый взгляд мозг. Это продолжается до тех пор, пока стук в дверь не отвлёк весь этот чёртов поток мыслей, перекрыв им путь каким-то сверхъестественным образом. Билли разъединяет зрительный контакт с ней и раздражённо морщит губы, вставая с дивана, чтобы открыть дверь. Молодой парень — по всей видимости, официант, завозит в номер тележку с их завтраком и, получив от Руссо щедрых чаевых, удаляется из номера с неестественной улыбкой на лице. — Не забудь выпить витамины, — напоминает Билли, положив поднос с завтраком на кофейный столик. От вида глазуньи с беконом у неё во рту начинается обильное слюновыделение. Инстинкт вторит ей, что следует прямо сейчас накинуться на еду и слопать сразу две порции, оставив муженька без завтрака. Но Мэди за семь месяцев беременности уже привыкла к таким странным рывкам в её голове. Словно кто-то заселился туда, как чёрт, и теперь регулярно действует ей на нервы своими выкрутасами. — Мэдисон, — пытается надавить Билли на неё, протягивая баночку с витаминами, — сначала витамины, потом завтрак. Запомни уже это. И улыбается… Не злобно. Без толики гнева в голосе. Только сплошной контроль и забота, которую абсорбирует в себя его улыбка. Она почти что затравленно поднимает на него глаза, протягивает ладонь, берёт баночку с витаминами: на этикетке изображена фигура беременной женщины, естественно, нарисованной. Девушка выпускает судорожный выдох и вываливает на ладонь две розовые таблетки. Билли подает ей стакан воды и прослеживает за тем, чтобы она всё проглотила. Мэдисон может поклясться, что если бы он имел возможность просматривать внутренности, то обязательно проконтролировал, чтобы таблетки оказались в её желудке, а потом в крови. С довольным видом Билли забирает у неё опустошённый стакан и большим пальцем очерчивает контур черепа к подбородку, надавливая на ямочку, которую он считает одной из её изюминок во внешности. — Кто бы ещё о тебе заботился кроме меня? — ласковым голосом разглагольствует он, тыльной стороной ладони поглаживая её щёку. — Не знаю, — сглатывает Мэди, — может быть… мама? Бутман как будто не до конца уверена в собственных словах. В ней не сквозит та решительность, как в нём. — А если бы не было мамы? — задаёт вопрос, который сечёт напрочь. Нет… Нет такого варианта, где не было бы мамы. Она всегда была рядом — по-другому быть не может. Дженна всегда заботилась о ней, пока Бакстер только делал вид, что является для неё отцом. Мама стала для неё центром вселенной в своё время, поэтому сейчас для Мэди существует только одна единственная цель — сделать всё возможное, чтобы их с Билли дочь никогда не страдала от нехватки заботы со стороны обоих родителей. Мужчина медленно присаживается перед ней на корточки, охватывает её сложенные ладони в свои и сжимает. — В каждой чёртовой вселенной я бы заботился о тебе. Я находил бы тебя при любых обстоятельствах и любил как сейчас, — проговаривает Билли крайне серьёзным тоном, потому что это действительно значит для него слишком много. — Я уверен, что люблю тебя в каждой вселенной независимо от того, существует она или нет. Он целует ей пальцы не спеша, пока у неё обрубается дыхание от его слов. — Всё, ешь, — последний раз поцеловав её ладонь, резко бросает Руссо и отстраняется от неё, чтобы снова сесть на диван. Выйдя из минутного помутнения, Мэдисон опускает взгляд на Персика, жалобно глядевшего прямо на неё своими рыжевато-карими глазами с вертикальными узкими зрачками. Она запускает ладонь в его шерсть и, слегка царапая ногтями тонкую кожу кота, начинает поглаживать его, ища в этом успокоение. Зуд ощущается в самых костях, наполняя их странными веществами помимо эритроцитов. Ей бы сейчас так зарыться в растрёпанные локоны Билли, чувствуя, как их сгущение из сплошной шелковистости блажит её безжизненную кожу. Мэди пододвигается ближе к нему, перекладывая кота на другую сторону. Кончик её языка упирается меж передних зубов, как будто силясь вылезти через сжатые губы и облизать их потрескавшиеся края. Ладонь сама по себе касается мужского затылка, нежно массирует, перебираясь прямо в густоту смольных волос. Видишь? Ничего катастрофичного не случилось. Он не откусил тебе руку. Он позволяет касаться себя. Кости могли бы уже разломаться от того, как сильно он сжал бы твои тонкие запястья. Но Билли этого не делает. Продолжает смотреть «Крёстного отца» и жевать глазунью, кажется, даже не замечая, что его так в открытую касаются, гладят, ещё больше создавая на голове бедлам. — Кто тогда будет заботится о тебе? — омраченным голоском спрашивает девушка. Билли фыркает, видимо, не удивляясь такому вопросу. — Я сам способен о себе позаботиться. Уже тридцать с лишнем лет это делаю и не жалуюсь, — сказано совсем невозмутимо, как только бекон оказывается прожёванным. — Ты — совсем другое дело. О тебе нужно заботиться, иначе снова будешь бегать по больницам, чтобы спасти свой тощий зад от пищевого расстройства, — переводя дыхание, проговаривает Руссо с собственным убеждением, которого он привык придерживаться, как ёбаный перфекционист, — или же у тебя начнутся преждевременные роды, и девочка родится слабой только потому, что её милая мама как всегда забыла принять витамины, — предполагает он убийственно спокойным голосом, продолжая мысленно задумываться о других последствиях её забывчивости и безалаберности. Девчонка любит витать в облаках, любит мечтать, находясь полностью в своих мыслях. Она забывает обо всём на свете, когда находится в коматозно-мечтательном состоянии. У Билли даже иногда складывается полное впечатление, что ей будет глубоко насрать на их дочь, когда та будет реветь без продыху, как и полагается младенцам — зато Мэдисон отдохнёт и помечтает, блять. — Ешь, Мэдисон, — уже приказывает мужчина, положив поднос с её порцией ей на колени. — Чем меньше ешь, тем делаешь хуже себе и ребёнку. Ей совсем не хочется отнимать ладонь от его волос, но это приходится делать, когда тебе насильно всучивают вилку в слабые тонкие пальчики. — Ешь, — жёстко отрезает Билли и поднимает на неё свои глаза. Мэдисон разглядывает его белоснежные белки глаз, что так удивительно идеально контрастируют с чёрным оттенком радужек. Хоть вены перережь, застрелись на глазах у всего Лас-Вегаса — она всё равно будет продолжать вот так смотреть на него, изучать каждую черту лица, в голове записывать новый пункт, который ей удалось рассмотреть. Она последний раз смотрит на него, нервно вздыхает снова и начинает трапезу, наконец восторгаясь от вкуса еды на рецепторах языка, что успели на какое-то мгновение онеметь от её нездорового сна.***
Они проезжают мимо очередного моста, на котором прикреплена табличка: «до Лос Анджелеса 1 км». Не имея больше никакого терпения терпеть духоту, Мэдисон нажимает на ощупь на кнопку на двери и опускает стекло, впуская в салон свежий, вполне нормальный по температуре воздух. Кондиционер в его машине стоит мощный, поэтому ей строго противопоказано включать его, даже если от жары закружится голова и она «упадёт» в обморок. Такая малютка не должна находиться в салоне, заполненным ледяным воздухом, а то простудит себе ещё чего, не дай бог. Возись потом с ней, беспокойся за ребёнка в её хрупком животе, обтянутым тонким эпидермисом, и рви собственные нервы от того, как сильно это его раздражает. Высшей марки ебанутство… Даже нравится задыхаться от собственного гнева, что умерщвляет организм своими морными веществами. Билли бросает взгляд, что не виден через тёмное стекло солнечных очков на Мэдисон — на такую румяную и вспотевшую из-за этой чёртовой духоты, что зажимает её в тиски. Стоит ревновать, но тогда он превратится в настоящего идиота, не знающего границ. Такая нежная, невинная, полулежит на кожаном сидении… Мелкие волоски выбились уже как несколько часов назад из её небрежного пучка, закреплённого чёрной лентой и невидимками, и прилипают к взмокшей кожей на висках и скулах. Она смотрит не на него, а в окно, нежится под потоком свежего ветерка, и Билли искренне ненавидит, что до него он доходит чуть ли не рикошетом, просто отталкиваясь и возвращаясь к её маленькому, расслабившемуся телу. Растворившись в нирване, Бутман совсем отключила собственные мысли. Она не замечает, как машина уже проезжает мимо зданий Лос-Анджелеса, пальмы посажены практически в каждых уголках улиц. Господи… неужели они действительно практически приехали? Такой долгий путь — и вот, они здесь. Билли заворачивает за город, едет по пустой дороге, поодаль находится пляж и виднеется синеватая полоска океана. — Мы почти приехали, — сообщает ей Билли, выворачивая руль направо. Мэди хватается за последнюю возможность насытиться мыслями о родном Нью-Йорке, пока их новый дом не покажется ей самой прекрасной сказочной мечтой. Она не может предать свои убеждения, что Лос Анджелес — обычный город, ничего примечательного в нём нет. В Нью-Йорке тоже есть океан и пляжи. В Нью-Йорке больше возможностей, больше родного и больше воспоминаний. В Нью-Йорке больше боли, больше преступлений и кладбищ больше. Билли же… Билли же всё равно. У него наконец наступила апатия по этому поводу ещё прошлой ночью, посему ему легче размышлять о новом доме, чем Мэдисон. Подъехав к большому белому дому, Билли припарковывает машину и, убрав солнечные очки на голову, смотрит на девчонку, что с нахмуренным личиком разглядывает издалека их новый дом. Даже губки надула — вот же блять — как по-детски обиженно. — Нас уже ждут, идём, — подталкивает он её, чтобы перестала вот так смотреть вдаль на этот дом, как будто уже смогла возненавидеть его без всяких весомых причин. Она выходит из машины вслед за ним, стараясь не хлопать дверью слишком сильно, а то ещё виноватой выставит или наорёт, чтобы больше так не делала. Держится ладонью за живот, подходит к нему, принимает протянутую руку свободной и слегка сжимает её, принимая на себя прилив ветра, что нёсся прямо от моря. Пахнет оазисом и солью. Пахнет чем-то тёплым и пригодным для жизни. Домик у океана… Как мечтал Билли… Как мечтали они… Боже, у Бутман даже чувство деформированной ненависти катится к чертям. Мужчина тянет её к дому. Оттуда на террасу выходит женщина в возрасте, щурит глаза, закрываясь ладонью от солнечных бликов, и улыбается, когда парочка оказалась уже у лестницы с шестью ступеньками. — Добрый день, мистер Руссо, — здоровается она, протягивая ладонь для рукопожатия. — Миссис Коллинс, — Билли слегка склоняет голову в уважительном жесте и в ответ тянет свободную ладонь. — Надеюсь, мы не заставили вас долго ждать? — интересуется он, сжимая женскую ладонь, и отпускает её спустя несколько секунд, растягивая губы в улыбке. — Нет, что вы, я здесь с самого утра, прощаюсь с домом, — поджав тонкие губы в неком унынии, произносит миссис Коллинс, но резко перекидывает взгляд на Мэдисон, которая уже успела заметить, что в этой женщине есть что-то такое, что притягивало. В ней существует тёплая энергетика. — А вы, как я полагаю, миссис Руссо, верно? Девушка кивает фактически в смущении, вызывая у миссис Коллинс повторную улыбку. — На каком месяце сейчас? Поначалу Мэди не внимает смысл вопроса, но потом её прошибает словно подзатыльником, и она вспоминает о своём положении. — На седьмом, — отвечает она, сглатывая слюну, и чувствует, еак от жажды всё засохло на стенках гортани. — Правда? — откровенно удивляется женщина, подбрасывая брови на лоб, — а кажется, что на четвёртом или пятом. От подобных комментариев всегда хочется закатить глаза, но Мэди ограничивается лишь секундной хмуростью и бросает взгляд на задумчивого Руссо, что осматривает, кажется, каждый уголок, изучая каждый объект, словно стремясь отыскать нечто подозрительное. — Врачи говорят, что это из-за моей физиологии. Хлопает глазами так неестественно невинно и миловидно, что у любого разомлело бы сердце прямо сейчас. Миссис Коллинс вздыхает последний раз, прежде чем невесомо постучать ладонью по деревянному столбу террасы и развернуться. — Думаю, вам нужно дать время осмотреться, а потом я покажу ваши новые владения, — кидает напоследок женщина и заходит обратно в дом. Билли одевает очки на переносицу и, приобняв Мэди за плечи, не спеша направляется к спуску. — Почему эта женщина продала нам дом? Не заметно, чтобы она была счастлива, — вслух рассуждает Мэдисон, посасывая свою нижнюю губу. — Понятия не имею, — лениво протягивает Билли и помогает ей спуститься по ступенькам к пляжу, крепко держа за локоть и ладонь. — Я удивился, когда она разрешила сделать внутри дома ремонт и добавить некоторые коррективы в планировке. — Ты, наверное, очень много денег отдал ради этого, — мямлит она, находясь в некотором роде сконфуженности по этой теме. Деньги всегда для неё имели большую ценность. В какой-то момент им с мамой вообще приходилось чуть ли не голодать, чтобы сэкономить хотя бы остаток зарплаты. Только потом, когда Дженну повысили, у Мэдисон пропал этот страх вновь оказаться в этом бездонном колодце бедности. Но тот феномен, что Билли пришлось отдать немыслимое количество денег, чтобы создать для неё и ребёнка уют, вызывает какое-то чувство долга перед ним. Она не отдала за это всё ни цента, а Руссо даже не требовал от неё ничего, что могло бы компенсировать это чувство. — Снова заводишь эту песню про деньги? — хриплым баритоном задаёт вопрос и отходит от неё ближе к океану. Наблюдает, как пенятся края, когда волны усеивают песок влажностью, и вдыхает аромат неукротимой флегмы. Мэдисон подбирается к нему, ступая по песку, подол её платья развевается от ветра, а она даже не соблаговолит поправить его, чтобы не поднимался едва ли не до самых трусов. — Лучше почувствуй этот запах, — благоговейно источает он, жестикулируя руками так, словно подгоняет к себе этот запах. — Пахнет… Тихим океаном, — утверждает Мэдисон. Билли смотрит на неё через солнечные очки, и лукавая улыбочка связывается на его губах невидимыми нитками. — Не только Тихим океаном, детка, но и новыми перспективами, — приближаясь к её сморщившемуся от ярких лазеров солнца лицу, декламирует вкрадчивой интонацией. Мэди мягко улыбается в ответ. Так, будто бы он несёт чепуху или вообще сейчас провалится под землю из-за своей самонадеянности. Ведь стоят они на песке. Самое главное, чтобы он не оказался зыбучим — а то действительно провалиться для полного счастья. — Буду открывать свою сеть ресторанов, — гордо возглашает Билли с таким видом, как будто уже их открыл и добился высот. Девчонка продолжает улыбаться, обнимает его за локоть и тычется виском в его плечо, вглядываясь вдаль. Интересно, насколько здесь глубоко? Водятся ли поблизости акулы? Можно ли вообще здесь плавать? Мэди размышляет, стоя в его объятиях, как в защитных путах, и ощущает на темечке поцелуи вкупе с приятным настроением.***
— Здесь находится сад и зона для отдыха, — произносит миссис Коллинс, когда Мэдисон выходит вместе с ней во двор через разъезжающуюся дверь на кухне. — Я сажала цветочки, но ты можешь сажать всё, что захочешь. Бутман шарит глазами по грядкам с перегородками и по шезлонгам, что поставлены прямо рядом с домом. Не дом, а мечта. Она в этом окончательно убедилась: около десяти комнат, ремонт восхитительный, была добавлена детская напротив их с Билли спальни, и… была ещё одна комната. Секретная… Руссо обещал показать ей, что там, только после того, как уедет миссис Коллинс. Первое, что приходит ей в голову — красная комната из фильма «Пятьдесят оттенков серого». От Билли можно ожидать всё что угодно. Соответственно, есть существенные основания подозревать его в том, что эта «секретная» комната была сделана только ради секса и всего прочего, что создано для интимных применений. Её вновь бросает в дрожь от этих мыслей. И зачем я только думаю об этом?! Вдох-выдох. Слабый толчок проходится внутри неё прямо в мочевой пузырь. Ещё чуть-чуть — и девушка согнулась бы в пополам, если бы не пристальный взгляд миссис Коллинс. — Да, цветочки — это хорошая идея, — невозмутимо говорит Мэди, держась ладонью за свой выпирающий живот. Пинки кажутся мучением истончавшего электрического провода, что теперь бьёт её быстрее и сильнее в стократ. — Толкается? — спрашивает женщина, заметив, что что-то не так. — Есть немного, — ухмыляется Мэдисон. — Помню, когда была беременной, вообще не могла ничего делать, — начинает рассказывать она. — У меня родился буйный мальчик. Сейчас ему двадцать. Уехал учиться в другой город, а я осталась здесь. — У вас нет мужа? — любопытствует девушка, присаживаясь на сплетенный стул. — Умер два года назад от рака, — миссис Коллинс отвечает холодным голосом, но Мэдисон всё равно слышит лёгкую нотку боли, наверняка благодаря женским инстинктам. Теперь ясно, почему женщина решила продать этот дом. Если бы Билли умер, она тоже бы продала дом и переехала, потому что всё бы напоминало о нём, о тех временах, когда они переехали сюда и жили очень много лет вместе, пока смерть всё-таки не решила отомстить ему за то, что когда-то тот пошёл против неё и заставил бояться. — Соболезную, — почти не разлепляя губ, бормочет Бутман. — Ничего, не забивай себе голову этим, — отмахивается от неё миссис Коллинс, и уголок её губы дёргается в полуулыбке. — А у тебя кто должен родиться? — Девочка. Мэдисон поднимает на неё глаза, до сих пор держа ладони на своём животе. — Имя уже придумали? — Пока нет, — и просто пожимает узкими плечиками. — Она родится красивой, — роняет миссис Коллинс и опускает взгляд на едва выпирающий живот Мэдисон. — Это ей наверняка передастся генетически.***
Как только миссис Коллинс оставляет их одних в этом большом доме с новым ремонтом и обставленными многочисленными коробками комнатами, которые грузчики привезли ещё за день до их приезда, Билли наконец ведёт её в ту комнату, а Мэдисон повторяет про себя, что в этом нет ничего плохого — если твой муж просто оставил в той комнате подарок или ещё что-то сделал, что может вызвать у неё тепло на душе. Но это никак не может быть связано с грёбаной красной комнатой для плотских утёх, о которой девушка уже успела надумать себе. Билли держит её за руку, словно пытается унять поток её мыслей. Он ведёт её по коридору на втором этаже, останавливается около той злосчастной двери и, достав из кармана маленький ключик, открывает её. — Заходи, — уступает ей мужчина. Она секунду смотрит в пространство, серьёзно задумавшись, потом переводит взгляд на своего мужа, пока внутри неё ведётся страшная война. Ей нельзя туда заходить. Вдруг там хуже, чем просто красная комната? Вдруг там пыточная? Именно такая же, как в том баре в Нью-Йорке! Обязательно такая же. — Чего ты ждёшь? — недоумевает он, внезапно сложив брови перевёрнутой крышей дома на переносице. Хмурится. Но не злится. Это к лучшему. Значит, там нет ничего ужасного. Господи, и когда она стала таким параноиком? Почему ей везде видится подвох? Посчитав до десяти, как в детстве, Мэди закрывает глаза, выдыхает из переполненных лёгких воздух — ведь не дышала совсем его детка, экономила дыхание — и ладонью резко нажимает на ручку двери, раскрывая её. Бутман растягивает время, как только может, медленно входя в комнату под тяжёлым взглядом Билли, что устремлён ей в затылок. Как будто провожает её, норовя остаться незамеченным. Ну вот… Вот стоят несколько мольбертов у стены, вот стоит целый шкаф с разными коробками красок, вот стоит стульчик, на котором она должна будет сидеть, когда будет производить искусство, смешивая краски на палитре и проводя кисточкой по белоснежной ткани мольберта. Неужели Мэдисон опасалась этого? — Тебе нравится? — искренне интересуется Билли у неё за спиной. Мэди поворачивается к нему всем телом, смотрит своими зелёными глазами: белки блестят от счастья и теплоты, что течёт в ней вместо крови. Её тело самовольно прижимается к нему так тесно, чтобы он задохнулся от её любви. И улыбается по-девичьи наивно ему в грудь. — Спасибо, — шепчет, опыляя кожу сквозь ткань тонкой майки горячим дыханием. — Я так тебя люблю… Спасибо тебе… Она продолжает что-то шептать, словно в бреду, пока он держит её так сильно, чтобы не осталось ни единого сомнения, что этот дом станет той самой***
Спустя неделю Билли возвращается домой с щенком золотистого ретривера и даёт ему имя «Бальдр». Весь вечер он проводит с ним, пока Мэдисон готовит для них ужин и бросает на этих двоих ревнивые взгляды, наблюдая за тем, как Руссо держит его на руках и тискает, словно он является самым милым существом на земле. Персик отреагировал на нового члена семьи достаточно холодно, что нельзя было сказала о самом Бальдре. Он прыгал и бегал вокруг кота и пытался поиграть с ним, когда тот просто хотел уединения и спокойно поспать. Мэди зовёт Билли в столовую, где уже накрыт стол, и весь ужин сидит поникшая, ест без аппетита, так ещё и щенок постоянно попрошайничает у неё вкусную еду. Он и так уже сожрал две чашки корма для щенят, куда ещё больше? У Билли же совсем рот не закрывается: всё болтает о том, как мечтал с детства о большой собаке, и вот, наконец, она у него появилась! Какое счастье! Осталось только похлопать стоя! Серьёзно, ей уже до слёз обидно, что все разговоры лишь про собаку. Нет, Мэди сама обрадовалась, когда Билли принёс его, но она не подозревала, что он забьёт на неё и будет почти весь день заниматься лишь щенком. Ей почему-то хочется плакать от того, что ему всё равно на неё и на их дочь, хотя она ещё и не родилась, но в принципе, наверное, ничего не поменялось, если бы оно было так — всё равно бы больше внимания уделял Бальдру. Когда силы держаться полностью иссякают, Мэдисон резко встаёт из-за стола и быстрым шагом направляется в ванную комнату, чтобы прорыдаться как следует, а потом выйти и натянуть на личико сладенькую улыбочку, чтобы челюсть и скулы сводило от фальшивости. Это всё наверняка из-за беременности. Она делает её такой ранимой. Билли вначале не понимает, почему у неё случается такой всплеск эмоций, но потом бежит за ней и стучит в дверь в ванную комнату, откуда доносятся звуки плескающейся просто так воды и звуки рыдания, что прячутся в её ладонь. — Детка? Всегда это его ласковое «детка»! Детка, детка, детка… И произносит его каждый раз маниакально-любяще. То же самое происходило бы, если он кричал, что она маленькая шлюха. Всё равно бы произносил точно с такой же интонацией. Как наждачкой по коже возле сонной артерии. Как сильные пальцы, что сдавливают тебе шею, пока лицо не станет похоже на сливу. Он любит называть её котёнком. В частности, при отрицательных эмоциях, что так по-блядски вытрахивают из него всё человеческое. Его маленький котёнок… Плачет сейчас, жалобно мяукая, потому что не заработала должного внимания от папочки. Билли открывает дверь, поражаясь, что девчонка не закрыла её на замочек. Она сидит на полу, с опущенной головой, грива мягких локонов скрывают её зарёванное личико, а ладони заметно дрожат, покоясь на острых коленях. Твою мать… Совсем девчушка расклеилась. Уже не склеишь оборванные кусочки, каким бы аккуратным ты не был. Руссо присаживается на корточки рядом с ней, убирает указательным и средним пальцами часть её локонов, оголяя для себя девичьи слёзы и нездорово красный оттенок, что идеально лежит на её землистой коже. Как спелая клубничка со сладкими зачатками. Просит прощения ни за что — просто за то, что плачет из-за своих выёбистых гормонов. У Билли голова идёт кругом от недоумения, когда она начинает так сердечно извиняться и пробовать стереть неутихающий ручей из слёз на своих полыхнувших щёчках. Он делает это за неё, большими пальцами кружит по скулам, убирая солёный слой. Ей требуются считанные секунды, чтобы наконец взглянуть на него и потянуться, чтобы сел рядом и позволил прижаться к себе. Билли присаживается на кафель рядышком. Мэдисон тут же жмётся к нему, положив голову на грудь, но уже не плачет, а прислушивается к рваному сердцебиению. Анализирует, почему оно такое неровное, почему стучит с… перерывами? Сначала высокая пульсация, потом внезапная тишина длиной в нескольких секунд. Это тревожит её, побуждает задуматься, не умирает ли Руссо от чувства вины. Надрывности в дыхательных проходах вызывают желание заорать и прокашляться. Она слышит топот маленьких лапок и дивится тому, насколько весел щенок, когда стоит на пороге ванной комнаты и смотрит на своих хозяев преданными глазами, размахивая хвостом в разные стороны. Мэди вытягивает руку, выжидает, когда до Бальдра дойдёт, что она подзывает его к себе и на манер самой главной любимице домашних животных улыбается, чувствуя, как тянет тонкую плёнку на губах от сплошной сухости до саднящих иголок. Щенок подскакивает к ней, забирается на ноги и с любопытством обнюхивает её выпирающий живот под слоем домашней футболки. — Ты чувствуешь её, да? — полувсхлипывая, продолжает улыбаться девушка и окунает ладонь в его мягкую шерсть на загривке. Скоро она родится, а этот щенок будет обнюхивать её маленькие ручки и ножки, будет облизывать её маленькое личико и тыкаться своей мордочкой, когда она будет плакать, поскуливая вместе с ней. — Он такой милый… — шепчет Мэдисон, когда щенок укладывается рядом с ней, положив подбородок на бёдра прямо возле её живота. — Теперь не ревнуешь? — иронично изгибает бровь Билли, поглаживая питомца по голове. Мэдисон пытается вложить в свой взгляд всю возможную обиду и смотрит на него боком, чтобы ещё больше убедить мужчину в своём огорчении. — Какая же ты у меня плакса ранимая, — чмокая в уголок губы, хрипит Руссо и тянет её обмякшее тело ближе к своему, чтобы согреть.***
Билли рассказывает ей о том, что бывают периоды, когда акулы действительно могут плавать рядом с берегом, ища свежую плоть. Он ведёт её на пляж, пока Бальдр крутится возле ног в безграничном счастии. Мэдисон удивляется как легко его можно обрадовать. Например, сегодня они впервые его берут с собой на прогулку по берегу, а он уже махает своим хвостиком и бежит первее всех. Билли пока не надевает на него поводок, потому что в таком маленьком возрасте он пока не способен кого-то сбить с ног или покусать. Тем более, на этом пляже почти никого не бывает — только если соседи иногда выходят. — Ты уверен, что сейчас нет акул? — она вкладывает в голос весь свой скепсис. — Источники говорят, что нет, — просто отвечает он и помогает ей сесть на растеленный на песке плед. Она боится здесь плавать. Поскольку акулы слишком непредсказуемые существа и одна из них может поджидать где-то на глубине рядом с берегом. — Здесь безопасно, не волнуйся, — начинает успокаивать её Билли, — акулы плавают в основном около вон той скалы, если приближаются к берегу. Он показывает рукой на скалу, которая находится достаточно далеко отсюда. — Почему именно там? — По словам соседей, некоторые туристы любят приезжать сюда и прыгать с этой скалы, как экстремисты, — пускает смешок Руссо, убрав солнечные очки на голову. — Скорее, как самоубийцы, — подмечает Мэди и облокачивается руками назад, поддерживая тело, чтобы солнечные лучи пригревали её бледную кожу. Поначалу она собиралась идти в купальнике, но Билли отговорил её, напомнив, что ей не рекомендуется плавать в беременном положении. Поэтому Мэдисон одела летний костюм и сверху накинула тонкую материю парео. Билли проводит прищуренным взглядом линию по её телу и заглатывает куда поглубже желание хищно оскалиться, как какой-то грёбаный маньячила, что по ночам дрочит на мысли о беременных девушек. Выпустив из лёгких воздух, он отворачивается и начинает контролировать Бальдра, что уже несколько минут плещется в воде возле берега, не решаясь заплыть глубже.