***
Они проходят мимо многоэтажного здания, что освещает улицу своими неоновыми разноцветными бликами. Лужи блестят на неровной дороге с ямами, пьяный смех шарахается по всему округу, вибрируя в ушах. Улица потускнела, затянувшись мраком ночи. На небе — ни единой звёздочки, каждый участок зарастает облаками, равняясь с настроением Билли — таким же мутным, практически траурным, словно они с Фрэнком только что похоронили его прошлую жизнь. В его волосах переплетается косичками неоновый блеск, Билли запускает в них пальцы, пытаясь разгладить растрепавшиеся пряди, и делает медленные, но большие глотки, ощущая на языке насыщенный вкус хмеля тёмного пива. Он скучал по нему, как и по тем временам, когда они с Фрэнком могли посидеть возле какого-нибудь рандомного бара и казаться обычными пьяницами в глазах других. Всё это время ему не хватало этого ощущения, а теперь они здесь и смеются с какой-то херни, сказанной Фрэнком в пьяном бреду. Руссо успел забыть, что значит быть обычным мужиком со своими проблемами, которые можно высказать другу. Он забыл обо всём. — Я, конечно, ненавижу тебя — долболоба, — вяло проговаривает Касл, и его смех снова растекается по всей улице, но он продолжает говорить, несмотря на пьяное веселье, что мешает ему нормально высказывать свои мысли, — но должен признаться, что мне стало легче. — Долболоб? — Билли заглатывает в себя ещё тёмного пива. Фрэнк кладёт руку на заднюю часть его шеи и приближает его ближе к себе. — Самый долболобный долболоб, — словно заговорщицки шепчет Фрэнк. Мужчины заражаются смехом, и проходящие мимо люди странно поглядывают на них. Рука падает на плечо Фрэнка, обнимая его, и Билли наблюдает за тем, как он делает несколько глотков своего пива, продолжая при этом хихикать. — Вот смотри, — начинает Билли и задумчиво поджимает губы, — у меня скоро родится дочь. Ты вообще веришь в это? — Ты что, идиот? Конечно, нет, — Фрэнк пытается дать ему шуточный подзатыльник, но Руссо юрко уворачивается. — Ты всегда был человек-свобода, и я до сих пор не могу поверить, что ты всё-таки нашёл ту самую, пускай и слишком поздно. Билли отворачивает от него голову и нацеливает взгляд в лужу, снова о чём-то серьёзно задумавшись. — Можно я кое-что сделаю? — спрашивает Фрэнк, допивая содержимое стеклянной бутылки. — Что? — Ударю тебя, — спокойно отвечает он, как будто это сущий пустяк. — Мне нужно, чтобы моя душа окончательно успокоилась рядом с тобой, Руссо. Фрэнк тыкает указательным пальцем ему в грудь, и Билли начинает хмурится в тот же миг, на его лбу образовываются складочки, добавляя ему возраст, и он выпучивает нижнюю губу, делая вид, словно находится в сильнейшей обиде из-за этой просьбы. Однако Руссо понимает, что это меньшее, что он заслуживает получить от Фрэнка после всего произошедшего. — Ладно, — сдаётся Билли, вставая со своего седалища. — Серьёзно? — удивляется Фрэнк, а его глаза расширяются от положительного ответа. — Я думал, ты зассышь. — Нет, — Билли тянет букву «е», искривляя от негодования лицевые мышцы, — я не настолько трус, Фрэнки-бой. Я знаю, что заслужил это, — его голос настолько охрип от алкогольного опьянения, что кажется, будто его голосовые связки набухли и не давали ему говорить привычно. — Хотя, знаешь, если тебе станет ещё легче, я могу сам себя грохнуть. Последние слова сказаны в бреду. Просто из-за нахлынувших эмоций и воспоминаний не очень приятного характера. — Я не настолько ублюдок, чтобы ребёнка отца лишать, — Фрэнк также встаёт с места, на котором они сидели, и угрожает ему кулаком, — ты меня лишил семьи, я тебе это не прощу, но не думай, что можешь свою семью разрушить. — В сотый… или какой там раз повторяю, что я не убивал их и не участвовал в этом дерьме, Фрэнк, — на всю улицу орёт Билли, пытаясь доказать, что это чистая правда. Их тела слегка покачиваются из-за нескольких выпитых бутылок пива и множественного количества рюмок водки, выпитых в баре напротив. Фрэнк встаёт наготове, как и Билли. — Ты готов, Билл? — На все сто, — уверенно цедит Руссо, тяжело выдыхая воздух через нос, — ну давай! — Точно? — уточняет Фрэнк в последний раз и выжидательно стоит, не двигаясь, что удивительно для его состояния. — Да! Вспоминая все грехи Билли, все его оплошности, Касл наносит удар ему прямо под скулу, но боли совсем нет — кожа заморозилась и онемела от пьянства, только в глазах едва потемнело и тело начало покачиваться от силы удара. Даже крови нет, просто красный след, который скоро исчезнет. Билли несколько раз подряд крепко зажмуривает глаза, приходя в себя, и смотрит на Фрэнка, что уже сидит и открывает новую бутылку пива. Эмоции дают трещину, открывая те же самые старые шрамы у этих мужчин, что пережили многое и получили в сраную награду только посттравматическое стрессовое расстройство под влиянием военных нравоучений и жестокости. Руссо присаживается рядом, наконец приходя в себя, но оставаясь всё в том же алкогольном опьянении. Его пальцы в очередной раз зарываются в взлохмаченные пряди волос практически чёрного оттенка, и через его сомкнутые губы наружу просачивается многоговорящее мычание. Фрэнк лишь сглатывает, поглядывая на этого несчастного придурка, и топит дразнящую улыбку, поднося стеклянное горлышко к губам. Абсолютно эксцентрично видеть, как Билли снедает непредубеждённая совесть. И то, как он достаёт почти пустую смятую пачку Мальборо дрожащими от переизбытка эмоций руками, настораживает Фрэнка ещё больше. Здесь точно что-то нечисто. Руссо определённо от него ещё что-то скрывает, но умалчивает об этом, потому что по жизни является упрямым козлом — всё это зримо по его действиям и состоянии, в котором он находится сегодня. — Ох, Фрэнки, знал бы ты, что я натворил почти год назад… — задыхаясь от чувства вины, мямлит Билли и затягивается дымом, что танцует на языке и уходит вниз по горлу, а затем — в воздух через едва раскрытые губы. Пальцы лихорадочно дрожат, Руссо держит фильтр возле губ, но не делает повторных затяжек. Желудок комкается от тошнотворного позыва, а боль двигается дальше — именно туда, где у него живут чёрные бабочки, что трепыхают каждый раз при виде Мэдисон, а теперь… Теперь они спрятались от этой боли, боясь, что им тоже будет несладко, как и хозяину. — Я её изнасиловал, — каждая буква даётся тяжело, словно ему без передышки сжимают и разжимают глотку. Ком вязнет там и производит спазматический эффект. Касл раскрывает губы, не зная, что ответить на это, и не смекалисто начинает промаргиваться, пытаясь хоть что-то уловить у себя в мыслях. — Кого? — просто спрашивает он, а Билли медленно переводит на него свой ватный взгляд. — Мэдисон, — с горечью произносит её имя Руссо, высовывая язык, и облизывает свои обветренные губы. — Я её изнасиловал через месяц после нашей первой встречи. Хочется сжечь самого себя и свои воспоминания. Просто забыть всё, что было когда-то, чтобы сейчас грудь не сдавливала эта токсичная боль со своими побочными эффектами, от которых потом будет ещё хуёвее. Билли отворачивает голову, чтобы стыд совсем не сожрал его от одного вида Фрэнка, приходящего в искренний шок. — Ты совсем ёбнулся? — вопрос или же… констатация факта? Он кивает на это, соглашаясь на оба варианта. Билли просто не знает, как ещё реагировать, и продолжает говорить, понизив тон, чтобы не раскрыть Фрэнку свою болезненную резь в горле. — Это называется помутнение мозга, — произносит Руссо, не замечая, что голос не только затих на несколько уровней, но и понизился. Самобичевание — не то чувство, которое он мечтал бы ощущать так изощрённо. Даже привязанность не казалась ему настолько жалким чувством, как это. Похоть, счастье, ревность, злость, умиление… Есть множество эмоций, которые испытывать не так больно, как раскаяние и чувство вины. Билли не привык к этому, особенно после Афганистана и долгой службы в морской пехоте. Всё, что он делал — убивал, не щадил и не думал ни о чём, потому что знал, что потерпит фиаско, если почувствуют хоть одно из более человечных чувств. Нормальный человек бы испытывал раскаяние после убийства. Он бы не спал по ночам, кусал локти и не находил себе места. Руссо же не помнит, когда в последний раз такое происходило. Может, вечность тому назад? А может, больше? Что может быть длиннее вечности? Ответ на последний вопрос так прост, что даже произносить про себя его не хочется. Разумеется, долгие секунды запоздалого сожаления, которые тянутся, словно связки человека с отвратительной растяжкой. Алкоголь терпко жжётся на кончике языка. Слишком сильно, чтобы просто игнорировать. Билли в ярости на самого себя ведёт плечом, чувствуя, как мышцы начинают сводить спазмом, а сигаретный никотин попадает не только в лёгкие, но и в желудок. Он давится кашлем, поднося сжатый в кулак ладонь к губам, и, когда этот приступ заканчивается снова, решает заправить свой организм тёмным пивом. Но Билли делает только хуже себе. Потому что заслуживает этого. — Если выдашь меня Мадани, это будет справедливо, — басит Билли, вновь посмотрев на своего бывшего друга, — ну знаешь, око за око, — объясняет он, жестикулируя рукой с наполовину выкурившей сигаретой. — Ага, зуб за зуб, кровь за кровь, — подхватывает Фрэнк, жадно глотая пиво так, будто не бухает вот уже несколько часов, а только начинает. — Я предал тебя, ты должен тоже предать меня, — настаивает Билли практически с гортанным рычанием, поглядывая на Касла исподлобья. Его губы искривляются от неудовлетворения от всей чуши, что Руссо выдал только что, словно это было всего лишь формальностью. — Я знаю, что ты не простишь меня, но мне нужно хоть немного почувствовать себя легче после того, что произошло с тобой. — Я скорее ещё раз врежу тебе, чтобы мозги снова встали на место, чем пойду к Мадани и расскажу про это изнасилование, — постучав кулаком ему по башке, отвечает Фрэнк на последнюю фразу, сказанную Билли в состоянии сильного алкогольного опьянения и припадка. — Тем более, я не припоминаю, чтобы Мэдисон упоминала про это. А знаешь, почему? Потому что она хотела спасти твой чёртов зад от проблем, Билл. — Пф, она боится меня, — фыркает Руссо. — Если бы боялась, то не была бы настолько влюблённой в тебя, — оспаривает Фрэнк, принимаясь с нервозностью постукивать пальцами по своему бедру. — Она мужиков боится, Фрэнк, — вальяжно пропевает Билли и выбрасывает окурок в ближайшую лужу, — а меня особенно… Я ей столько боли причинил, отобрал свободу и вообще обрюхатил, чтобы привязать к себе. Это — нездоровая херь, и она не может привести ни к чему хорошему. — Не обобщай, — жёстко отрезает Касл, пытаясь оспорить его последние слова, — ты однолюб, и это нормально, что ты наконец кого-то полюбил настолько, что готов пойти на любой риск. — Считаешь, что я однолюб? — Ты никого никогда не любил: раньше у тебя были опытные игрушки для хорошего траха, а не восемнадцатилетние девчонки, у которых молоко на губах ещё не высохло. Фрэнк в очередной раз оказывается прав. Даже намекая на невинность Мэдисон, он попадает прямо в точку, и у Билли пуще прежнего сводит живот от осознания. В голове выплывают на самую поверхность сознания воспоминания о ней: о её тонких, изящных очертаниях, о её пухлых насыщенных губах, о её зелёных глазах, которые Руссо никогда ни у кого не видел — только у этой девчонки. Он вспоминает, какие у неё красивые ладони с маленькими тонкими нитями вен на тыльной стороне. Он любит обцеловывать каждый их дюйм, чувствовать их дрожь и взгляд Мэдисон на себе. Она до сих пор не может окончательно привыкнуть к тому, что в нём что-то… поменялось. Кардинально. Ещё тогда, когда обычная прогулка закончилась перестрелкой и ему пришлось забрать Бутман в своё так называемое «укрытие». — Такие девчонки разве не могут быть «хорошими игрушками для траха»? — передразнивает его Билли заплетающимся языком и понимает, что алкоголя на сегодня достаточно. — Да хрен их знает, — скрипнув зубами, молвит Фрэнк и облокачивается спиной о холодную бетонную стену здания. — Слышал что-то про Эми Бендикс? — Это та девчонка, которая постоянно ушивается рядом с тобой? — улюлюкает Билли с язвительной улыбочкой на губах. — В отличие от тебя, я хотя бы не становлюсь старым извращенцем, — в ответ подкалывает его, а Билли слегка отталкивает его от себя, когда Касл заражается громким смехом. — Мэдисон меня до гробовой доски скоро доведёт, а ты ржёшь, как лошадь, — ворчит Руссо и выплёскивает содержимое стеклянной бутылки на и без того мокрый асфальт, — и вообще, я в самом расцвете сил, — уже надменно добавляет он, проводя ладонью по своим волосам, — так что не обессудь. — Ну-ну, красавчик Билли, — посмеивается Фрэнк, допивая последнюю бутылку пива. Они расходятся только в четыре утра, когда на небе начинает светать, а утренняя роса ложится на траву. Билли чувствует на душе катарсис, ложась в постель рядом с Мэдисон, которая видит уже десятый сон и сладко посапывает, положив ладони под щёку. Она обещала дождаться его, но посиделки с Фрэнком слишком затянулись, и поэтому Руссо застал свою маленькую жёнушку спящей.***
Ему впервые за всё время снится карусель. Та самая, на которой произошла вся канитель, и его шрам был напоминанием, что воспоминания не всегда могут покинуть мозг так легко, как бы нам хотелось больше всего в этом грязно-порочном мире. Если бы он не сбежал тогда… что бы произошло? Они бы с Фрэнком разорвали друг друга на части? Один изуродовал бы другого? Второй вариант ему кажется более реалистичным раскладом событий, если бы Билли не сбежал ещё до того, как Мадани появилась на этой чёртовой карусели. Ему снится, как Фрэнк уродует его, держа за растрёпанные волосы, и впечатывает лицо в разбитое зеркало. Осколки впиваются в его кожу, создавая раны, после которых останутся глубокие шрамы. Но это всего лишь треклятый сон. И, блять, лучше бы ему раскроили череп, потому что слушать собственные вопли слишком больно и невыносимо, как будто Руссо было жалко самого себя в этой вселенной. Из этого сна его вытаскивают мягкие пальцы, касающиеся его щеки настолько нежно и любяще, что у Билли складывается ощущение, словно его и вовсе не пытаются разбудить, а просто потрогать, как он трогал Мэдисон, пока она спала. Это было ещё тогда, когда он приходил к ней каждую ночь непрошенным гостем. Это было ещё до изнасилования, пока мужчина пытался понять, почему его тянет к этой девчонке. Средним пальцем она проводит линию вдоль его подбородка, аккуратная щетина корябает её нежные подушечки. Потом скользит по очертанию носа и вниз, задерживаясь на его губах — уже большим пальцем. Билли делает вид, словно его это никак не трогает, и держит веки закрытыми, хотя готов поклясться, что даже через них видит её сладкую улыбку. Она немного наклоняется, и Руссо ощущает её тёплое дыхание на своих губах, которое побуждает поверить его в то, что эта девчонка способна поддерживать терморегуляцию его организма. Как будто он больше не властен над собой. Её губы соприкасаются с его, но не целуют. Мэдисон просто оставляет мягкий чувственный чмок и отстраняется, а её тонкие пальцы внезапно оказываются в его волосах, пытаясь придать им нормальный вид. А когда она заканчивает заниматься этим незначительным занятием, Билли удерживает её рядом с собой, притягивая ближе, чтобы не посмела уйти, сбежать от него. Блять, это полный парадокс. Он не отрицает это, когда раскрывает веки и замечает замутнённым взглядом, что даже сейчас Мэди кажется самым прекрасным созданием, что он видел за все свои тридцать пять лет. Пускай она и расплывается в его глазах, но это не помеха для него, чтобы продолжать пялиться на неё заворожённо и слишком любовно. — Ты вчера пил? — её голос до сих пор сонный и совсем тихий. Её ладони почему-то трусят в его руках, Билли поглядывает на них периферическим взглядом и пытается убаюкать их дрожь, бережно сжимая. — Прости, детка, — он даже не знает, за что просит прощение, но чувствует себя слишком виноватым перед ней, как будто ночью произошло что-то непоправимое. — Ничего страшного, — ласково произносит Мэдисон, переводя взгляд в сторону, и Билли замечает на её щеках намёк на румянец. Он не помнит половины вчерашнего вечера, но хорошо запомнил фрагмент разговора с Фрэнком про «око за око». Выходит, Билли растрепал ему про своё кощунственное поведение к Мэдисон в начале их отношений, если их можно так назвать. — Нам скоро нужно выезжать. Её голос выводит его из мыслей. Мужчина молча кивает головой, протягивая руку к её лицу, и захватывает в ладонь часть её щеки и затылка, обводя большим пальцем круги на одном и том же месте — именно там, где расцвёл коралловый румянец. — Я же вчера привёз свои вещи? — интересуется Билли у Мэди, оглядывая каждый участок комнаты. В углу стоят его чемоданы и сумка с деньгами, которая хранится уже несколько месяцев как сбережение. Пока Руссо предпочитает использовать карточку, которая оформлена на чужое имя, потому что так намного безопаснее расплачиваться за покупки. Хотя дело и было закрыто, что-то ему подсказывало, что Мадани всё равно найдёт повод поймать его и посадить за решётку на-все-гда. — Я не хочу уезжать из Нью-Йорка, — потухшим тоном роняет Бутман, сидя с опущенной головой. Волосы закрывают вид на её омраченное выражение лица, и Билли сводит брови практически вместе, касаясь пальцами её подбородка, и поворачивает её голову в свою сторону, чтобы она посмотрела в его тёмные глаза своими зелёными и выдала все свои мысли. — Тебе нужно учиться, а мне нужно, чтобы моё имя забыли в этом городе, — объясняет он ей, стараясь быть мягким, и поглаживает её милое личико своими длинными пальцами. — Пять или шесть лет будет для нас достаточно. Потом мы вернёмся сюда. — Это слишком долго, — упирается она, томно выдыхая, и льнёт к его ладони, чтобы он продолжал ласкать её. — Ты сама выбрала психологический факультет, я тебя не заставлял, — с секундной ухмылкой проговаривает мужчина, словно укоряя её. Мэдисон смотрит на него с долей обиды, что плещется в зелёном лесу её радужек, но Билли всё равно видит ней свою милую, ласковую лань, что нуждается в его защите и поддержке. Он пододвигается ближе к ней, принимая другое положение на кровати, и кладёт голову на её колени, чувствуя её округлый живот рядом со своим лицом. Эта девушка кажется ему хрупкой для беременности и для родов. По словам врачей, Мэди слишком худая, и это является космической проблемой: при родах она может не выдержать и умереть вместе с ребёнком, что Билли никак не мог допустить. Для неё эти роды могут стать тяжёлыми и мучительными, но почему все сразу сходятся во мнении, что это может привести к смерти? У Руссо это вызывает искреннее негодование и желание переломать всем врачам кости, если с его женой и ребёнком что-то случится при родах. Её маленькая ладонь зарывается в его волосы, начиная массировать кожу головы нежными движениями. От удовольствия Билли захлопывает веки, а его рука обвивается вокруг её талии стальной змеёй. Он утыкается носом в её аккуратно выпирающий живот, надеясь почувствовать хоть что-то, но сегодня их дочь спокойна и даже не пинается как обычно или же не меняет позу так, что это заметно по тому, как живот Мэдисон начинает двигаться. — Она игнорирует своего отца, — хрипло ворчит Билли, вновь сведя брови к переносице практически по-детски. Мэди не замечает, как её уголки губ растягиваются в улыбке, и продолжает играться с его прядями, царапая ногтями его кожу, зная, как он любит, когда она это делает. — Но она наконец не причиняет боль своей матери, — шепчет ему на ухо, наклонившись, и кратко целует в уголок губы. Руссо понимает, что не должен быть настолько эгоистичен и забывать о благополучии своей маленькой жены, что вынашивает этого буйного ребёнка в своей утробе и жалуется на удивление редко о своих болях. — Похоже, эта девочка моя копия, — говорит он, приподнимаясь, и глядит на Мэдисон с улыбкой. — Честно говоря, я надеюсь, что она будет маленьким ангелом, как ты. Я не хочу, чтобы в ней рос монстр. — Она лапочка, — убеждённо урчит себе под нос, даже не смотря на него, и берёт свой телефон, чтобы узнать, сколько время. — Пойдём завтракать. — Мне нужно сначала в душ. Иначе отрезвиться никак не получится. Особенно после ночного пьянства.***
Они позавтракали, сразу же собрали все свои чемоданы с сумками, и Билли потащил их в машину, укладывая вещи в багажник так, чтобы всё вместилось. Он положил переноску с Персиком на заднее сидение и, пока Мэдисон прощалась со своей мамой, думал о том, что это животное в этой поездке будет огромной обузой. В гостиницах или мотелях, возможно, нельзя будет ночевать с ним, тем более они целый днями будут в дороге. Когда им останавливаться, чтобы этот рыжий клубок шерсти смог сходить по своим делам? Когда Дженна закончила прощаться с Мэдисон, она позвала Билли, чтобы переговорить с ним с глазу на глаз. — Береги её и не смей обижать, — строго велела она ему, посылая лазеры своими зелёными, как у Мэди, глазами. Билли едва вытеснил из себя улыбку для неё и кивнул. — Миссис Бутман, я хоть и не совсем хороший мужчина, но Мэдисон — единственный дорогой для меня человек не считая ребёнка, которого она носит, — вкрадчиво ответил он, и его улыбка исчезла мгновенно. — Я надеюсь, что в этой поездке ничего не случится? — прищурившись, спросила она, её руки были сложены на груди всё это время. Ему бы самому надеяться на это, но, чтобы мать Мэдисон была спокойна, Руссо пришлось изобразить всю свою уверенность. — Конечно.***
Мэдисон нажимает на красную кнопку и направляет камеру на Билли, который ведёт машину с серьёзным выражением лица. Его локоть прижат к двери, согнутым кулаком он придерживает голову, а правая ладонь намертво прижата к рулю. Девушка замечает, как его костяшки пальцев окрашиваются в белый от того, как крепко он сжимает руль, и она прикусывает свою нижнюю губу, подавляя глупую улыбку. — Ну что, красавчик Билли, как у тебя дела? — деловито задаёт ему вопрос, но через секунду не выдерживает и начинает улыбаться. Он поворачивает голову, глядя прямо в камеру усталым взглядом, и раздражённо улыбается фальшивой улыбкой. — Сногсшибательно, — язвит Билли почти шипением и вновь устремляет взгляд на дорогу. — Всё ясно, мистер Руссо не в духе, — перевернув камеру в свою сторону, произносит Мэдисон и строит разочарованную рожицу. — А ты поведи машину четвёртый час подряд в такую жару, и я на тебя посмотрю, — достаточно грубо бросает Руссо. Мэди замечает на его лбу бисеринки пота, что стекают по лицу в разные стороны. Она достаёт из своей сумочки носовой платок и начинает заботливо вытирать испарину не выключая камеру, а, наоборот, снимая всё это. Она соображает положить её на панель, чтобы было удобнее продолжать медленно протирать его кожу. Липкий пот стекает по шее, и девушка также движется платком вниз, преграждая им путь. На лице Билли не появляется ни единой эмоции — только безразличность. Он даже не смотрит на неё, что начинает расстраивать так, как будто Мэдисон не знает, что Билли всегда был таким холодным и отчуждённым, как самые студёные страны в мире, которых просто не хотели признавать. В ней возникает резкое желание содрать с него эту корку безразличия носовым платком, используя при этом ногти, чтобы ему было больнее. Может, так Билли перестанет вести себя как безумец с менталитетом робота? Мэди натыкается средним и указательным пальцами на округлый шрам на его левой щеке и внезапно начинает разглаживать его, пока большой палец едва соприкасается с его нижней губой. — Мэди, — её имя вырывается агрессивным рычанием из его груди, вгоняя иголками озноб под её полупрозрачную тонкую кожу. Билли резко нажимает на тормоз посреди пустой дороги и поворачивает голову к Мэдисон. Её лицо находится совсем рядом с его, она глядит растерянным взглядом на его переносицу — только не в глаза, потому что они у него угрожающие и совсем чёрные-чёрные, как чернила девятнадцатого века, как ночное небо, испачканное сплошным потоком туч и молниями в преддверии ужасной грозы. Билли сползает острым взглядом вниз по её подбородку, по тонкой шее к ключицам и на вырез её летнего светло-голубого сарафанчика. Он видит её белый бюстгальтер и очертания груди, что стала немного припухшей и чувствительной в связи с беременностью. Сглатывай, Билли. И он глотает это, наконец вспоминая, что не должен совершать глупостей. Только не сейчас. Его кадык нервно перекатывается сначала вверх и вниз, пока не встаёт на место, и его рука мимолётно оказывается на затылке девушки, грубо притягивая её ближе к своему лицу. Билли вцепляется в её губы настолько деспотически, что Мэди начинает сильнее бросать в дрожь, а из её горла — вырываться неразборчиве звуки, как будто она пытается ему что-то сказать или остановить. Её губы болят от такого напора, Билли сминает их нещадно и в придачу пропихивает язык ей в рот, продолжая этот поцелуй. Бутман чиркает пальцами по его белой футболке, стараясь ударить, но у неё ничего не выходит. Силы практически на исходе. Она не помнит, когда в последний раз он так целовал её. Хотя это и поцелуем нельзя назвать — сплошное изнасилование. Наконец, когда Руссо приходит в себя и отцепляется от неё, Мэдисон бьёт его сжатым кулаком по груди и сжигает хмурым взглядом. Но даже в таком виде она выглядит очаровательно, и Билли не замечает боли, которую она ему приносит своими слабыми ударами. Блеск его глаз молниеносно смягчается, и мужчина останавливает её, перехватывая хрупкие запястья в свои руки. — Мне было больно! — верещит Мэди, полосуя слух Билли своим девичьим визгом. — Ладно, прости, я не знаю, что на меня нашло. Видимо, от жары мозги начали плавиться, — успокаивает её Руссо, отпуская запястья, и берёт телефон в руки, чтобы посмотреть в навигаторе поблизости заправку. — Ближайшая заправка только в двадцати минут езды отсюда, заедем, заправимся, и я куплю что-то перекусить, пока ты Персика выгуливаешь. Мэдисон издаёт звук, похожий на «угу», берёт камеру с панели и выключает её, сделав мысленную заметку стереть потом последние кадры на ноутбуке, когда они доедут до Лос-Анджелеса.***
На заправке неприятно благоухает бензином, что вызывает у Мэдисон рвотные позывы, и потому она быстро вытаскивает Персика из переноски, надевает на него шлейку и ведёт подальше отсюда. Билли же совсем не обращает внимания на запахи, желая поскорее купить еду и расплатиться за бензин. Он даже не замечает, как кассирша — девушка лет двадцати пяти — начинает кокетничать с ним и игриво улыбаться, умышленно растягивая время провождения с ним. Она специально делает вид, что не понимает, какое именно кофе он хочет, потом медленно кладёт сэндвичи в контейнер. Руссо начинает наконец понимать, что ей нужно от него, и говорит, что на улице его ждёт ревнивая беременная жена, которая может надрать этой девушке зад. Конечно, он перегибает палку, но зато выходит очень даже эффективно. Билли выходит оттуда довольный, с пакетом еды и двумя бумажными стаканчиками, успев позабыть об этой флиртующей девушке, и взглядом ищет поблизости Мэди, которая должна была уже ждать его в машине, но в салоне нет ни её, ни Персика — только пустая переноска и маленькая чёрная сумочка. Очень безопасно, блять, оставлять вещи в машине, пускай и в закрытой. Руссо тихо цокает языком и направляется на её поиски, молясь, чтобы она случайно не попала в какую-нибудь передрягу. Он пьёт горячий американо из бумажного стаканчика, пока обходит заправку и направляется в чащу леса. Здесь не так жарко, потому что кроны деревьев закрывают проход солнечным лучам. Ветерок приятно обдувает его кожу до целого омёта мурашек, и Билли наконец расслабляется, невзирая на то, что малышка Мэди куда-то запропастилась. В самом конце тропинки заметен яркий свет полосками вдоль деревьев, и Руссо ускоряется, стараясь допить свой кофе двумя огромными глотками. Глаза разрезает от потока солнечного света, когда мужчина выходит на какой-то обширный луг с зелёной травой и непонятными цветочками аметистового оттенка. Но цветами здесь ни капли не пахнет — только фруктовыми нотками парфюма, что служит для Билли самой настоящей амброзией. Каждый день. Каждую ночь. Каждое «прикосновение» этого аромата для него как целый фейерверк жизненной энергии. Он обрисовывает взглядом её миниатюрную фигуру вдали и медленно направляется к ней, ступая по чисто-зелёной траве. Мэдисон снимает виды на камеру, о чём-то рассказывая, а Персик расслабленно лежит неподалёку от неё, что-то обнюхивая вокруг себя. Услышав посторонние тихие шаги позади себя, девушка оборачивается и набрасывает на свои пухлые алые губы милую улыбку, снимая подкрадывающегося к ней Билли. — Лейтенант Руссо попался! — восторженно восклицает Мэди, улыбаясь шире. Билли поднимает руки в знак своего поражения и копирует её улыбку, подбираясь к ней ближе медленными шагами. Наверное, это тот раз, который следует считать особенным, потому что он какого-то хрена рад своему поражению. Никогда не был, а сейчас, когда восемнадцатилетняя девчонка смогла услышать его, Билли не приходит в ярость или в неудовлетворённость. Хотя он особо и не пытался быть осторожным, как хищная пантера, которая охотится за прекрасной аппетитной ланью. — Дай кофе, — замечая в его руке бумажный стаканчик, просит она с той же ослепительной улыбочкой, по-детски полагая, что это на него подействует. — Тебе нельзя, — спокойно перечит ей Билли, приподнимая стаканчик, — к тому же я всё выпил. Он вскидывает брови от быстрой смены эмоций на её румяном от неимоверной жары личике. С беременностью это стало проблемой. Она может плакать по любому поводу; в ней и раньше существовала эта эмоциональность и ранимость, но то, что происходит сейчас, не лезет ни в какие ворота. Билли сделал что-то не то? Слёзы. Билли не так на неё посмотрел? Слёзы. Билли купил ей не то, что она просила? Слёзы. Или ещё хуже, когда он себе что-то купил, а ей нет. Это уже истерика. У неё это происходит не каждый раз, за что Руссо благодарен ей и готов за это целовать пальцы ног, лишь бы вновь не произошла ёбаная истерика. Мэди просто может проигнорировать все эти причины, когда она чем-то занята. Или же слёзы может заменять гнев, но он бывает совсем незначительный, практически крошечный. — Ты даже не удосужился купить мне попить? Билли замечает, как её глазные яблоки начинают характерно краснеть и из под век вывёртывается солёное скопление слёз. Она выключает камеру и опускает руку, приближаясь к нему ближе. — Мэди, не начинай, — тихо умоляет её Билли, поднимая указательный палец, а остальными держит пустой бумажный стаканчик. — Почему ты опять обо мне забыл? — пропуская мимо ушей его слова, спрашивает она смятым голосом, как будто он её только что предал самым ужасным способом, что было ему присуще по большей части. — Я купил тебе зелёный чай, он в машине, — примиряюще пытается её заверить Руссо, положив свободную ладонь на её напряжённое плечико. Мэди шмыгает носом, смотря на него заплаканными глазами, и Билли почему-то видит в ней ребёнка. — Правда? — словно не хочет верить ему, совсем не желает. — Правда, твой любимый — жасминовый, — уверяет мужчина, перекладывая ладонь на её щёку, и немного небрежно смахивает дорожки из слёз. На другой щеке он смахивает тыльной стороной, поглаживая, и скользит ладонью вниз к её подбородку, к шее и к ключицам. Обводит их контур осторожно, не нажимая, потому что знает, какая чувствительная у неё кожа. Тонкая, мертвенная, потому так сильно выделяются сплетения сине-фиолетовых вен. — Почему ты у меня такая эмоциональная? — незлобно воркует Билли, перекладывая свободную ладонь на её талию, и притягивает ближе к своему телу, чувствуя, как её аккуратный, выпирающий живот жмётся к нему. — Гормоны, — всхлипывает Мэди, силясь успокоиться и унять собственные эмоции как можно скорее. — Гормоны, — повторяет он это слово с лукавой ухмылочкой, словно подтверждая, и вжимает её маленькое тело ещё ближе к своему, совершенно не оставляя дистанции. — Ты такая милая, детка. Меня это будоражит. — Милая? — переспрашивает Бутман, чувствуя его аромат, витающий вокруг её тела, и у неё практически ослабевают колени, а дрожь проникает в них через нервные импульсы. — Очаровательная, красивая, великолепная, удивительная, исключительная… — на одном дыхании перечисляет все возможные олицетворяющие слова, которые приходят ему в голову бездумно, как будто Руссо изначально собирался высказать ей всё, что думает о ней изо дня в день, — есть множество синонимов, которые описывают всю твою мягкую, невинную душу. Но жалко, что такой ангел достался такому монстру, как я. Я не заслуживаю тебя ни толику, и всё же… — он прерывается, обводя взглядом каждый изгиб её тощего тела, каждую черту её милого лица, и только после продолжает, высунув кончик языка и облизав свои внезапно обсохлые, как осенний лист, губы, — я эгоист, котёнок, страшный эгоист. Я изнасиловал тебя, а потом ещё долго издевался, но ты всё равно почему-то стоишь сейчас перед до мной, носишь мою фамилию и моего ребёнка в своём чреве. Я никогда не дам тебе свободы, ты понимаешь это? — С самого начала поняла, — в ту же секунду отвечает Мэдисон, не вырываясь из его хватки, а стоя смирно и позволяя ему держать себя на короткой дистанции между их телами. Её полуопущенные ресницы возбуждённо подрагивают. Она не хочет смотреть на него, она не хочет поднимать голову. В ней нет этого желания. Мэди, несомненно, его любит, но после пламенной речи, произнесённой им буквально минуту назад, ей хочется снова разрыдаться от безнадёжности. Раньше она не появлялась в таких масштабах, как сейчас. Она в принципе не беспокоила Мэдисон, но теперь Билли испортил в ней то, что девушка выстраивала для себя, чтобы свыкнуться с мыслью о том, что её жизнь будет разрезана на «до» и «после». Не будет больше свободы, потому что она всё-таки позволила ему запереть себя в золотой клетке, потому что она — его маленькая колибри самого редкого вида: с подрезанными крыльями и округлившимся животом. Можно ли считать это репродуктивным насилием? Этот вопрос часто появляется у неё в голове, хотя Мэди никогда даже не задумывалась об этой беременности в таком русле. Она сама не захотела делать аборт, она сама захотела оставить этого ребёнка. Да, у неё имеется жуткий страх перед родами и воспитанием этой маленькой девочки, но материнский инстинкт в ней растёт, что, по её мнению, было хорошо. Это уже что-то значит. Прежняя жизнь будет забыта, оставлена в прошлом. Начнётся новая, с Билли и дочерью. Теперь всё будет по-другому. Мэдисон лениво поднимает на него свои малахитовые глаза, что светятся беспредельной мягкостью, и её губы подрагивают, расплываясь в улыбке. Они оба знают, что у них нездоровые отношения, но это не мешает Билли заботиться о ней каждый день, а ей, в свою очередь, делать всё возможное, чтобы радовать его своей лучезарностью. Как он и предвещал, когда делал ей невыносимо больно. — Билли, ты меня любишь? Она стала часто спрашивать его именно этот вопрос, как будто боясь однажды услышать «нет». — До тошноты, — по слогам процеживает Руссо, ловко подхватывая свою маленькую жёнушку на руки. Теперь их лица находятся практически на одном уровне, носы соприкасаются кончиками, а девичьи пальцы ухватываются за его плечи, впиваясь в кожу короткими ногтями сквозь белую футболку. Билли всегда так делает — резко поднимает её так, чтобы у неё сердце прошагало траурный марш. Её тонкую шею опалило жаром его дыхания, когда он приподнимает её тело выше и закидывает ноги на свою поясницу. — Разве не опасно так делать? — спрашивает Мэдисон, как будто он был врачом и знал, что можно вытворять, а что нет во время беременности. — Я же не сжимаю твой милый живот, — легкомысленно хрипит мужчина низким басом, крепко держа её в своих руках, — это самое главное, если держишь такую драгоценную ношу. — То есть я для тебя ноша? — Нет, хотя ты и набрала вес, я до сих пор держу тебя, словно воздух, а не капризную беременную пташку, — дразнится Билли, довольствуясь её безобидной злостью. Мэди задето выпучивает свою нижнюю губу. Её опускают обратно на землю так аккуратно, как будто такой пустяк может причинить ей вред, и мужские руки снова обвиваются вокруг её талии, притягивая к себе. — Ты как обычно пытаешься внушить мне, что недостаток веса — это очень плохо? — задаёт вопрос девушка, не зная, куда лучше смотреть — на своего мужа или на Персика, что пытается поймать пролетающую мимо бабочку. — Это не шутки, Мэди, — уже строго произносит Билли и думает, как тяжело всё-таки кому-то вбить голову истину. Она понимающе кивает головой, поднимая на него свои глаза, и замечает, как солнечный свет осветляет оттенок его радужек, делая их тёмно-карими. Так он выглядит менее злобно и более любяще. Таким и должен быть её муж — Мэдисон так думает, любуясь им с едва приоткрытыми пухлыми губами. — Пойдём, — Руссо тянет её назад, ловит прыгающего по траве Персика и начинает поглаживать его рыжеватую шерсть. На нём шлейка практически такого же оттенка — персикового, только немного светлее. Кот ластится к своему любимому хозяину, позабыв о той бабочке, за которой так яростно гнался. — Вы идеальная парочка, — комментирует Мэди, вновь растягивая свои манящие губы в улыбке. Возможно. Но Билли уже не думает о Персике. Он думает о том, какая красивая у неё улыбка. Только и всего…***
Это место нельзя назвать комфортным и безопасным для ночлега, но здесь поблизости не было ни гостиниц, ни отелей — только этот жалкий мотельчик. Билли заплатил за комнату с двуспальной кроватью, надеясь, что там не будет клопов или ещё какой-нибудь шаблонной херни, которая обязана подобать остальным мотелям в Америке. Конечно, ему приходилось спать в местах и похуже этого, но, на удивление, комната, за которую он заплатил вдвое больше, чем полагалось, оказалась отчасти приемлемой. Мэдисон падает на подушки, сдерживая порыв завыть от боли в пояснице, и, чтобы отвлечься от неё, начинает наблюдать за Билли, который заносит внутрь комнаты чемоданы и другие вещи. Пружины скрипучего матраса чуть ли не впиваются ей в позвонки, и это ещё больше вызывает нескладность. Всё здесь дискомфортное и неудобное, как будто сама судьба желает сегодня потешиться над ней окончательно. Мэди прослеживает за тем, как Руссо стаскивает с себя свою огромную сумку, которую нужно беречь как зеницу ока, и кидает в угол комнаты. Он залезает на кровать рядом с ней и напряжённо выдыхает из лёгких воздух. Билли просто заебался за этот день, а дневная жара подливала масло в огонь. Сейчас же, когда уже наступил вечер, ему не так тяжко. Им ещё ехать и ехать до этого Лос-Анджелеса, и, если признаться честно, Билли его всегда недолюбливал. Есть многие критерии, почему этот город вызывает у него такую раздражённость. И на первом месте с золотым кубком в руках стоит жара. Там всегда либо тепло, либо жарко. В Нью-йорке же такого никогда не было, там всё умеренно. Летом могут быть и холода, и жара, а зимой — снег, который может растаять за один день, а потом ещё раз выпасть и не таять все три месяца. Такая погода приходится ему по душе. Он уже бывал в Лос-Анджелесе около пяти лет назад. Они с Фрэнком возвращались в Нью-Йорк, взяв отпуск, о котором мечтали целый год, если не больше. У них должен был быть перелёт с Лос-Анджелеса и сразу до Нью-Йорка. В первую же секунду Билли захотелось плюнуть на всё и съебаться первым же рейсом оттуда, потому что этот город показался ему невыносимым. Просто катастрофически негодным для жизни. Нью-Йорк — город, в который хочется возвращаться. Лос-Анджелес — город, в который можно приехать лишь раз, а потом забыть как самый настоящий кошмар. Однозначно, туда можно съездить ещё разок, но просто для восполнения пробелов в душе или для раздумий. Но никак для того, чтобы жить на постоянной основе. И Билли счастлив, что они будут жить там пять лет, а не больше, потому что для него это уже предел всего. Мужчина переворачивается на бок, лицом к Мэдисон, и несколько раз промаргивается, как будто не верит, что это именно она лежит с ним. Его рука тянется к ней, увиваясь вокруг туловища, и приближает ближе к своему телу, обнимая не крепко, но достаточно, чтобы ощутить всё его собственничество и любовь одновременно. Девушка не противится этим объятиям, видимо, уже привыкшая к такому роду выражения чувств, и утыкается носом в его шею, вдыхая его запах, настолько любимый и настолько родной, что становится практически больно. В её ноздрях будто происходит взрыв от этого аромата его парфюма, что сохраняется до сих пор даже после двенадцатичасовой жары. Она мажет губами по его коже. Именно там, где кадык, именно там, где заканчивается черта его аккуратной щетины. — Хотелось бы посмотреть, как ты будешь выглядеть без щетины, — шёпот приятно режет ему кожу на шее прямо до судорог. — Я буду выглядеть моложе своего возраста, — с выдохом отвечает Билли, мягко поглаживая её спину. Сейчас он — диаметральная противоположность своей настоящей сущности. Билли теперь часто обходится с ней чрезвычайно нежно, словно опасаясь, что его красивый цветок может потерять свои нежные лепестки. Мэди вдыхает глубже его запах, пытаясь до краёв заполнить им свои лёгкие. Руссо проделывает аналогию её действий, ощущая, как её нос продолжает тереться о его кожу на шее. Его нос закопан в её распущенные волосы, что приятно благоухают фруктами. Ему так спокойно лежать с ней вот так и ничего не делать. Просто ничего. Мэдисон для него как пристанище покоя. Она помогает ему забыться. Она действует на него слишком сильно, чтобы не замечать этого. Даже Фрэнку понравилось, что эта девчонка помогла Билли пройти через девять кругов ада, чтобы в конце концов прийти к тому, что Билли Руссо превратится в реального кота, который будет желать ласки от своей любимой хозяйки. Как уличный голодный пёс мог превратиться в это? Он привстаёт на локти, осматривая комнату ещё раз уже более ювелирным взглядом, и останавливается на двери, что ведёт в ванную комнату. Его взгляд варьируется из спокойного и ленивого в презрительный и скептический. Что можно ожидать от ванной в подобных мотелях? У них как заведено: старая плитка, еле держащаяся на стенах, потрескивающийся потолок, ржавая сантехника, вероятно, со времён рождения Билли, и самое дешёвое мыло с шампунем. Он не хочет принимать здесь душ, но сейчас, когда у него такое состояние, ему просто насрать на все перечисленные клише про ванные комнаты в таких мотелях. — Я пойду приму душ, — информирует её Билли, целуя в висок, и большим пальцем мягко массирует её скулу. — Ты можешь посмотреть телевизор. Руссо берёт с прикроватной тумбочки пульт от старого телевизора — такие были в девяностые, он хорошо помнит их — и отдаёт Мэди. Возле её выпирающего живота укладывается сонный на вид Персик, и девушка опускает взгляд на него, лукаво улыбаясь. — Животные хорошо чувствуют другую жизнь внутри нас, — толкует Мэдисон, почёсывая кота за ушком. Персик словно охраняет её живот, и Билли понимает почему. — Этот парень мне нравится с каждым разом всё больше и больше, — хихикает он и снова оставляет поцелуй на её виске. — Он чувствует, что наша дочь беззащитна. — Как он может это чувствовать? — подняв на него свои зелёные глаза, интересуется Бутман, и ямочки на её щеках завораживают его. — Полагаю, благодаря инстинктам, — отвечает Билли, убирая спавшие пряди волос на её лицо за ухо. — Ты такая красивая, — его голос притихший и размякнутый, словно и не его вовсе, — я правда никогда не встречал никого прекраснее и невиннее тебя. Мэдисон чувствует жар смущения на своих щеках. Они становятся практически багровыми, и это только потому, что Руссо — сущий говнюк, который обожает её смущать. — Ты вроде собирался в душ, — напоминает ему Мэди смятенным тоном, не прекращая думать о его комплиментах. Собирался… Но ему так сильно хочется побыть с ней ещё немного. — Да, детка, я отвлёкся, — ехидно проговаривает Билли и в очередной раз целует её уже в нежные губы. После краткого чмока он встаёт с матраса, что издаёт протяжный скрип, и губы мужчины кривятся от брезгливости. И как им спать на этом ёбаном матрасе, которому уже сто лет в обед? Билли не собирается забивать этим свою голову — и так проблем было достаточно. Он щипает себя за переносицу, медленно открывая дверь в ванную комнату. Закрывает глаза и отсчитывает ровно десять секунд. Он делает это, чтобы сразу же не обомлеть от ужаса, когда наконец откроет глаза и увидит… Но открыв глаза, Билли не видит ничего ужасного. Плитка приемлемая, потолки, по всей видимости, только недавно красили, а сантехника, хоть и не ржавая, но видно, что самая дешёвая. — Могло быть и хуже, — шепчет себе под нос, закрывая за собой дверь. Глаза мечутся туда-сюда, вероятно, стараясь всё же найти нечто ужасное, что заставит его схватить Мэдисон за руку и увести отсюда. Лучше переночевать в машине, чем здесь. Но в очередной раз Руссо ничего не находит. Даже тараканов нет. С горем пополам Билли принял душ за пятнадцать минут. Конечно, он мог выйти и пораньше, но все его мысли были унесены куда-то не туда, пока едва тёплая струя воды стекала по его напряжённому телу, норовя расслабить. Он рассматривал свои шрамы, вспоминая, какой когда получил, и совершенно чокнутая ностальгия захватила его слишком крепко, чтобы не замечать по изменившемуся выражению его лица, что его задели собственные мысли и воспоминания. Он не мог назвать те времена лучшими, и всё же… Они были связаны с Фрэнком, с его семьёй. Билли вспоминал, как ходил в парки с детьми Фрэнка и Марии. Он развлекал их каждый раз, когда приезжал во время отпуска домой и забирал у родителей, чтобы те побыли наедине. Хоть Руссо и имел на тот момент штамп бабника, но с Лизой и Фрэнком-младшим он встречался практически чаще, чем с теми женщинами, с которыми спал и использовал как секс-игрушек. Лиза была умной девочкой, а Фрэнк-младший — весельчаком и постоянно пытался пошутить над своим дядей Билли. Что, блять, пошло не так? Почему ему пришло в голову, что деньги важнее семьи? Билли выходит из ванной комнаты в одном полотенце, обёрнутом вокруг его бёдер, и думает об этом с озадаченным выражением лица. Мысли его так тронули, что сейчас он не может вывернуться от них, как бы это ни хотелось. Он думает-думает-думает, пока чужая невесомая ладонь не ложится на его плечо, мягко сжимая его практически рядом со шрамом, который был получен, когда ему было одиннадцать лет. На фоне всех этих мыслей раздаются звуки, исходящие от телевизора. Мэди включила себе «Том и Джерри» на каком-то канале, а Билли только это заметил. Он осознаёт, что сидит на кровати — поникший и практически разбитый как вчера вечером, когда они с Фрэнком разговаривали о его погибшей семье. Это не сравнится с его витыми шрамами на теле. Билли пропитывается чувством вины от кончиков пальцев на ногах до кожи головы, когда Мэдисон кладёт голову на другое его плечо и что-то начинает говорить ему. Что-то утешающее. — Я монстр? — он не понимает, у кого спрашивает: у себя или у неё? Девушка вмиг отстраняется от него и смотрит так неподдельно встревоженно, аж руки чешутся как хочется вжать её хрупкое тело в своё. Терпение гаснет вместе с мыслями. Он просто хочет спокойствия и держать её в своих руках, чтобы не было вот этих жалобных взглядов и всяких фраз, содержащих в себе слова полной ласки и любви. — Почему ты так говоришь? — рвано выдыхает Мэдисон, едва шевеля губами, и берёт его мрачное лицо в свои ладони. Чтобы не было лишних расспросов Билли просто пожимает плечами и наклоняется к ней, касаясь кончиком носа её щеки. Она так вкусно пахнет, так сладко, что возникает чувство голода. Его рука ложится на её бедро, мягко сжимая, а губы целуют её румянец. Мужчина как будто ощущает этот жар на её коже — именно там, где рождается краска. Он скользит кончиком носа вниз, рисуя кривую, неаккуратную линию на её молочной коже, и понимает, что не может оторвать от неё ни взгляд, ни руки. Билли в некоторой степени ненавидит себя из-за того, что так одержим восемнадцатилетней девушкой. Так нельзя. Так просто невозможно жить. Но без неё ещё хуёвее. Руссо не мог и дня представить, чтобы он совершенно не думал о ней, не скучал и не видел её. Раньше такого никогда не было, но с каждым днём эта любовь становилась безумнее и отчаяннее, и оттого Билли начал понимать, что не может вернуться назад, с чего начал. На тот момент это было просто невозможно. — Я столько сотворил, детка, — истошно завывает он, прижимаясь головой к её груди. — Я убил тех, кого любил. Из-за меня погибла семья Фрэнка. Я монстр, Мэди… Её нежные руки обвиваются вокруг его шеи и прижимают ближе к себе, силясь утешить его хотя бы таким образом. — Ты не монстр, Билли, — целуя его в темечко, шепчет Мэди, подушечком пальца поглаживая его кожу в районе щеки и скулы. — Монстр, — с рыком начинает настаивать Билли, сжимая пальцы на её бедре. — Ты говоришь, что я не монстр, потому что любишь меня. Но я монстр, детка, и он до сих пор живёт внутри меня. Мэдисон разочарованно вздыхает, продолжая обнимать его так любяще, как будто он был её сыном, а не мужем. Как будто это он на семнадцать лет младше её, а не она. Всё это так дезориентирует мозг, что сил думать больше нет. Она просто гладит его своими тонкими пальчиками и прижимает его голову к своей груди. Его волосы — влажные и намного темнее обычного. Другая ладонь зарывается в них и заботливо расчёсывает, приглаживает, чтобы получилась его обычная укладка. Чтобы он продолжал казаться тем грозным Билли Руссо — красавчиком без души. Но душа у него есть, только чересчур промозглая и изувеченная. И Мэди знает, куда жать, чтобы Билли превратился в того любящего страстного мужчину, который готов ради неё на всё. Даже снова начать убивать, если в этом будет необходимость. В его голове — молочный туман, как и перед глазами. Он долго убеждает самого себя, что это не слёзы, а просто доказательство, что он устал. Так устал, что когда он закрывает глаза, из-под век выходит одинокая слеза, которая стекает по виску и попадает на палец девушки. Бутман ничего не говорит, а просто стирает остальные потёкшие слёзы и начинает вновь что-то шептать ему — что-то, что сама не слышит. Этот запредельный шёпот кажется совсем чужим и туманным. Он нагоняет дрожь и рвёт мысли на лоскуты. Мэдисон колотит от переживаний за него, она прикладывает свою щеку к его макушке и начинает укачивать, как младенца, ощущая на своей коже его поцелуи. Билли касается увлажнёнными солёной влагой губами кожи на её плече, а его рука тянет её тело ещё ближе к своему. Её ночнушка впитывает в себя всю оставшуюся влагу, которая осталась после душа. Пятнышки на ней незначительные, но заметные. Руссо оглаживает каждую с таким видом, словно корит себя за это, но, однако, на деле ему глубоко всё равно. Разум смазывается до конца основания, практически переходя черту. Билли не может позволить себе потерять свой единственный кров, который у него остался. Он просто… не может потерять Мэди. — Ты не монстр, — вторит она, сухими губами дотрагиваясь до его лба. В солнечном сплетении всё сводит от боли. Ему нравятся эти мягкие ласковые поцелуи, что девушка оставляет чуть ли не на каждой частичке его лица своими сладкими пухлыми губами. Черепная коробка вскипает от раската громов его мыслей. Очередных нудных мыслей. Билли думает, что ему не стоит делать то, что он хочет, но желание раскрыть ей всю его историю, всё его прошлое взрастает, словно ненужный бесполезный сорняк. — Хочешь, кое-что покажу? — поднимает свои покрасневшие глаза и смотрит ожидающе, водя по её локонам свободной ладонью. — Я никому никогда не рассказывал об этом. Билли приходится через силу отстраниться от её тёплого маленького тела, чтобы встать и взять из чёрного большого чемодана принадлежавшую ему какую-то маленькую записную книжечку. Мэди с любопытством начинает разглядывать её, когда он отдаёт её ей в руки, и присаживается рядом, по всей видимости, не собираясь переодеваться, чтобы не смущать девушку своим полуголым телом. — Когда я нашёл свою мать в какой-то ободранной старой квартире, там лежала эта книжечка, — рассказывает Руссо унылым голосом, наблюдая, как пальцы Мэдисон сжимаются на корешке. — Я пытался допросить её, что это такое и зачем она вела запись в этой книжке, но сама знаешь, что в её состоянии она хрен что тебе скажет, — уже безжалостно выплёвывает он и ненавистно сжимает челюсть, желваки скатываются от скул к соединению щёк и ушей. — Это дневник? — спрашивает Мэди, стараясь сохранять спокойствие, в отличие от её мужа. — Да, Карла вела его от моего лица, когда я был ещё пиздюком, — уняв свой пыл, объясняет мужчина и кривит губы. — В этом дневнике, если его так можно назвать, одно сплошное лицемерие моей драгоценной матушки. — Ого, — поражается Бутман и неуверенно открывает первую страницу. «Билли год. Я как две капли воды похож на своего отца, мама даже назвала меня в честь него. Она часто говорит, что я вырасту таким же красавцем, как и он, но я лишь улыбаюсь и пытаюсь делать свои первые шаги…» Мэдисон, не дочитав первую запись, поворачивается к Билли настолько резко, как будто её ошпарили и она хочет попросить у него помощи. — Ты знаешь, кто твой отец? — её голос тихий, как и всегда. У неё это похоже в крови — говорить тихо и смущённо. — Судя по всему, какой-нибудь её клиент, в которого она влюбилась и специально забеременела от него, — его волнение выдаёт сбившееся дыхание и проглатывание слов. — Я не понимаю, зачем она родила меня, если мой так называемый отец не вернулся к ней и не собирался. Девушка жалобно косится на Билли. Невзначай. Она знает, что он не любит, когда его жалеют, и всё же… Тяжёлый вдох равносилен удару по рёбрам с ноги. Мэди давно не ощущала такой невероятной тяжести, и, чтобы отвлечься, её глаза снова опускаются, и она зачитывает другую запись. «Билли четыре. Я научился разговаривать. Теперь болтаю без умолку, и маму это порой начинает раздражать, но она не может сказать мне это, ведь я ещё ребёнок и многого не понимаю. Мой папа так и не объявился, мама говорит, что я всё больше и больше становлюсь похожим на него. И теперь я могу не только улыбаться, но и отвечать ей.» — Оказывается, ты с детства такой болтун, — прыскает Мэдисон, приближая к нему своё лицо и прикладывает свой подбородок с ямочкой на его плечо. — Ты, наверное, таким милашкой был. Её пальчики захватывают его щёки и сжимают их в игривом жесте. Мэди улыбается так сладко и мило, что у Билли сдавливает дыхание. Она продолжает тискать его как плюшевого огромного медведя, тихо хихикая. — Милашка Билли, — напевает девушка томным голоском ему на ухо, — ну не будь таким серьёзным. Руссо любит её и только поэтому не злится и не пытается её прибить за такие слова и действия. Но кто-то другой на её месте был бы уже мёртв. Билли убил бы его в мгновение ока, не задумываясь даже. — Ты мой очаровашка, — продолжает любя тискать его Мэдисон, улыбаясь так ослепительно, словно она была богиней солнца Пандией, — такой родной, такой любимый и красивый. Она разговаривает с ним, как с ребёнком, и мужчина ещё больше удивляется, почему в нём до сих пор не возникает желания свернуть ей тонкую изящную шею, которая так идеально вмещается в его руке. Билли вновь обнимает её и притягивает ближе к себе, начиная осыпать её кожу на лице многочисленными поцелуями. Хихикание становится громче на пару уровней, а её маленькое тельце съёживается в его руках, когда поцелуи начинают переходить на её шею и вниз — к ключицам. У Билли нет чувства уязвимости. Совсем наоборот. Он чувствует, как уязвима она. Такое хрупкое создание в его руках совсем не сопротивляется. Мэди сама к нему льнёт в полном обожании, забыв о своей моральной этике и о том, что её муж — убийца, бывший военный. Он легко попадает в цель, едва взглянув на неё. Он может вырвать тебе сердце, не предупреждая. Он насильно раздвинет твой бандаж рёбер, чтобы докопаться до самой души, до самого сердца. Ранимого и совсем беззащитного, ведь рёбра у неё, как и она сама, хрупкие, совсем непрочные. Даже старая каменная стена, которая уже начинает сыпаться, прочнее. Слышно только шуршание страниц, когда Бутман перелистывает их слишком быстро, хотя дойти до самой сути, хотя дойти до конца. «Всё идёт наперекосяк…» Здесь даже не написан возраст Билли, а почерк не такой аккуратный, как в других записях. Складывается ощущение, что его мать писала последний текст так, словно куда-то спешила. «Ей пришлось бросить меня в Олбани. Совсем одного. Я так долго звал её, но мамы не было. Я так долго плакал. Какой-то мужик подошёл ко мне и спросил, в чём дело. Тогда же меня и отправили в приют.» — Знаешь, что самое ужасное? — Билли отрывает её от чтения последней записи, не заботясь, дочитала она или нет, — эта сука в точности описала мои эмоции, — с наболевшей ненавистью процеживает он сквозь сжатые зубы, его руки сжимаются на её спине, стискивая кожу практически до синяков. — Я помню, как не мог дышать из-за своих слёз. — Она любила тебя… — почему-то произносит Мэди, хотя сама не знает точно. Болезненно. Правда больно, как будто это происходило с ней, хотя по сути, у неё ситуация с отцом была практически идентичной. — Вот именно, но почему разлюбила? — подаёт голос мужчина, склоняя голову к своему плечу, и глядит на задумчивое личико Мэдисон. — Что я мог ей сделать? На самой последней странице уже нормальным почерком написано: «Прости, что не удалось стать нормальной матерью». Словно мать Билли знала наперёд, что он найдёт этот дневник. — Не знаю, Билли... — квело отвечает Бутман. — Я теперь боюсь. — Чего боишься, детка? — Что, если я не готова к материнству? Что, если я не выдержу и поступлю так же, как и твоя мать? — хмурится девушка и закрывает эту записную книжку, откладывая в сторону. — А что, если ты не готов? — Мэди, — он приближает её взволнованное лицо к своему, шепча её имя практически беззвучно, — не забивай свою голову этим дерьмом. Я тебя не брошу, слышишь? Она суетливо кивает головой, смотря на него своими кукольными зелёными глазами. Её ресницы трепещут, как и всегда. Мэдисон выглядит как сладкий запретный плод, как что-то, что человек ещё не трогал. Кроме него, разумеется. И ему это льстит так, что уровень эго поднимается в нём, кажется, до самой луны. Самоуверенная ухмылка красит его лицо. Руссо склоняется ещё ближе к ней, чувствуя её колеблющееся дыхание, которое отзывается жаром на коже. Он трётся кончиком носа о её кончик, и его ухмылка перестраивается в широкую улыбку. — Ты такая… моя, — замогильным голосом произносит Билли, надавливая большим пальцем на её нижнюю губу. — Ведь моя? Скажи это, детка. Скажи, что ты моя, — требует холодно, смотря очень близко своим самым убийственным взглядом. Мэди не может не подчиниться. Мэди знает, что он сходит с ума, думая, что она может ответить своё тихое, почти немое «нет». — Я твоя, — послушно говорит она, глотая буквы, и прочерчивает ладонью линию на его плече, до сих пор глядя ему прямо в глаза. Малышка совсем выглядит бесстрашной. Совсем храброй и заворожённой благодаря его умелым манипуляциям. Его пальцы ласкают её скулы, а в ноздри попадает запах её нежной кожи. Билли нисколько не дивится, думая о том, что Мэдисон продолжает принадлежать ему до самого конца. Не отрицает, не плачет от страха, а только подтверждает. — Хорошая девочка, — хвалит Руссо и невесомо чмокает в губы, распаляя в ней огонёк возбуждения. Всё-таки гормоны берут своё… — Я хочу тебя, — почти умоляюще завывает девушка, потеревшись щекой о его ладонь. — Билли, ты не можешь мучить меня. Это причиняет мне боль. — Слушай, я уже совершил ошибку, трахнув тебя тогда в больнице, не заставляй меня делать это снова, — флегматично проговаривает Билли, наблюдая за тем, как её глазная оболочка окутывается слезами. — Нет, нет, детка, не надо плакать. Но слишком поздно умолять её, ведь солёные крупинки начинают медленно стекать по её щекам, и смотрит она так предательски, будто он виноват в том, что из-за противопоказаний врачей они не могут заниматься сексом. — Ты меня не любишь! — громко всхлипывает Бутман и давит на жалость своими невинными глазами. — Люблю, — просто отрезает Билли, вытирая каждую слезинку с её лица. Ком сжимает ей глотку до спазмов. Так больно и отвратно от своих чёртовых гормонов. Они так ей осточертели, что сил сдерживаться уже нет. Мэдисон ощущает себя беззащитным ребёнком, который потерялся в огромном супермаркете и ищет свою маму в каждом отделении, бегая своими короткими маленькими ножками. В ней не угасает та девочка, что пытается до сих пор найти в любом мужчине отца. Пускай она боится каждого из них, но травмы всегда будут в приоритете у разума. Её травмы — это нелюбовь и холод отца. Потому Мэди так отчаянно и цепляется за Билли, потому она боится, что он бросит её. Потому что так бы поступил Бакстер при первой же возможности. Девушка видит в Билли больше, чем просто мужа. Она видит в нём свою точку опоры при резком падении. Она видит в нём того, кто может дать ей всё, чего бы она ни захотела. Разумеется он злодей в их истории, самый главный антагонист, но даже у такого, как он, есть слабости. И теперь слабость Билли Руссо — только Мэдисон и их ребёнок. Приятное ощущение дробит кожу, маленькие волоски встают дыбом, когда чужие пальцы внезапно, совсем незаметно из-за слёз и её мыслей приподнимают край милой ночнушки и проникают прямо под хлопковые трусики, касаясь интимного местечка. Билли уже успел забыть, насколько нежный у неё клитор, насколько тугие у неё стенки, когда он вбивается в её податливое тело, насколько сладкие у неё стоны и охуенный вкус, когда он ласкает её языком. Руссо делал ей куннилингус всего лишь раз и готов делать ещё и ещё, чтобы удовлетворить свою дрожащую, возбуждённую девочку, что страдает от своих беременных гормонов. Он осознанно готов сделать всё, чтобы слёзы на её щеках были исключительно от удовольствия, но никак не от отчаяния. — Ах, — исторгает Мэдисон, и её голова падает на его плечо. Пальцы надавливают на пульсирующий комочек умело, зная, как ей нравится это. — Я правда хочу трахнуть тебя, — шепчет ей в локоны, продолжая стимулировать нежные складки, а его свободная ладонь ложится на её затылок, — но не так, — добавляет Руссо с агрессивным выдохом. — Я обязательно трахну тебя так, чтобы ты несколько недель не могла встать с кровати. И я сделаю это скоро, детка, но не сейчас. Слова вгрызаются ей в кожу головы, переплетаясь в волосах предупреждением. Они действуют на неё сильнее, они кажутся ей такими горячими и возбуждающими… — Тот инцидент в больнице… Я сожалею о нём. Мэдисон стонет громче, ощущая, как низ живота приятно покалывает, а ноги слабеют от этого безграничного экстаза. Длинные пальцы ускоряются, пытаясь довести её до самой глубины безумия. Кожа на его плечах краснеет от её хватки, и он практически рычит, когда её ногти впиваются в него чуть ли не до костей. — Но я не сожалею, что кончил в твою милую, нуждающуюся киску, — кидает он грязные словечки, принуждая краснеть её сильнее. Его ладонь перекидывает её пропитанные липким потом волосы на другое плечо, и он склоняется к хрупкой, чувствительной шее, проводя по ней языком влажную, тёплую линию и потом зацеловывая её. Девушка вздрагивает от такого жеста, но не рыпается — только постанывает ему на ушко, чтобы ещё больше раззадорить в нём зверя. Его мышцы стянуты, голова наливается свинцом, из горла рвётся глухой рык, и Билли ускоряет движение указательного и среднего пальцев, чувствуя, как они смачиваются её смазкой, и тихо хмыкает, заставляя её поднять голову и посмотреть ему в глаза. Как будто… Как будто он никогда не лишал её девственности. Блять, её складки как нежные лепестки. Просто такие мягкие и нежные, такие омрачающие его здравый разум, что давно уже опьянел и притворялся трезвым, как подросток, что вернулся с вечеринки и пытается сделать вид перед родителями, что ни капли в рот не брал. Мэдисон хнычет, стараясь отвести смущенный взгляд, но Билли — упрямый сукин сын — заставляет смотреть в его безумные глаза, доводя её до очередных слёз. Предупреждением кусает до судорожной боли её нижнюю губу. Бутман что-то бормочет так сдавленно, словно он душит её, а не удовлетворяет. И ей это нравится. Она беспомощно скулит, подаваясь бёдрами вперёд. Она умоляет его глазами, а его ухмылка только ранит её сильнее. Но ранит так мучительно блаженно, что хочется просто подчиняться ему, делать всё, что он ей скажет — лишь бы получить за это обещанную награду. Стоны, больше похожие на умоляющий скулёж, хриплые, и это ещё больше усугубляет его блядское положение. Билли желает войти в неё прямо сейчас, пока она готова для него, пока она так идеально трётся об его пальцы своей сладкой, истекающей киской. Её грудь жмётся к его — обнажённой, и он осязает даже через достаточно плотную ткань ночнушки, насколько твёрдые у неё горошины сосков. Большой палец нажимает на её подбородок, чтобы Мэди приподняла свою голову, открывая вид на живописную бледную шейку. Билли достаточно долго любуется ею, прежде чем склониться и снова провести языком по липкой от пота коже. Но даже солоноватый вкус на кончике языка отдаётся приятным ощущением. В ней всё вкусно. Абсолютно каждая частичка. У него подпитано жаром желание вылизать её всю, сожрать полностью, как безумный каннибал. — Кто бы мог подумать, что такой невинной девочке понравится, когда большой злой дядька будет ласкать её пальцами. Это не его голос. Это голос его внутреннего монстра, о котором сегодня шла речь. — Будь хорошей девочкой и не отводи своего взгляда, и, может, тогда я позволю тебе кончить на свои пальцы, — шипит Руссо, вновь удерживая своей крепкой рукой её голову. Слёзы, как вода, стекают по её разгорячённым щекам. Мэдисон сглатывает их, когда капли попадают прямо в приоткрытый от безудержных стонов рот. — Пожалуйста… — приглушённо бормочет девушка, продолжая послушно глядеть в его глаза почти не моргая. Но этого недостаточно, чтобы утолить его голод. — Громче, принцесса, — жёстко отдаёт приказ мужчина, а его голос напоминает пуленепробиваемое стекло — такое же твёрдое и которое нельзя разбить, как бы сильно этого ни хотелось. Скорее она причинит себе боль, сделав такую столь бесполезную попытку, — так, чтобы я слышал. — Пожалуйста, — громче умоляет она, растягивая последнее «а» в неконтролируемом стоне. Его взгляд смягчается всего на минуту, может быть, больше. Но ему кажется, что он снова поступает неправильно и некрасиво по отношению к ней. Билли с трудом сглатывает вязкую слюну, от предвкушения поцелуя горят губы и пальцы сильнее надавливают на клитор, массируя его круговыми движениями быстрее и интенсивнее. Он глушит очередной стон своими губами, впиваясь в них со всей своей ненасытностью и алчностью. Руссо ощущает, как напрягается её выпирающий живот и как дрожат её бёдра. Он забирает у неё глоток воздуха, когда, наконец, позволяет ей дойти до точки услады. Больше ей не нужно умолять. Больше не нужно с неловкостью смотреть в глаза и ожидать, когда он перестанет её мучить. Глаза колет тёмным полотном, в животе словно каждый участок наполняется тёплой водой. Мэди бесстрастно поглядывает на него своими нефритовыми глазами, отстраняясь от его тела. Но прежде чем она успевает растянуть дистанцию между ними, Билли хватает её за кукольное запястье и снова тянет на себя, сталкиваясь с ней губами в очередном поцелуе. Страшно раскрыть глаза и увидеть его тёмные глаза, пронизанные непонятными для неё эмоциями, когда он отстраняется от неё. — Спасибо, — сама не знает, за что благодарит, но чувствует, что это правильно. Мужчина ухмыляется так громко, разбивая края её стеклянного терпения — единственную защиту, которую он смог уничтожить. Мэдисон кладёт ладони на его щёки и большими пальцами поглаживает их, пока Билли подносит к её губам увлажнённые её смазкой пальцы и коварно улыбается, намекая, чтобы она раскрыла свой маленький рот и попробовала себя на вкус. Девушка продолжает слушаться, ведь быть хорошей девочкой у неё в приоритете. Она раскрывает свои пухлые губки и обхватывает его пальцы, слизывая собственную смазку. Видно, насколько Руссо доволен ей. Его улыбка становится шире, и разглядывает он её лицо не с прежней алчностью, а с искренним обожанием. Он оставляет последний поцелуй в уголке её губ, чмокая быстро и почти не касаясь кожи, и встаёт с кровати, чтобы переодеться в удобную одежду для сна. Полотенце спадает на пол, а щёки его прекрасной жёнушки наливаются кровью и горят пуще прежнего.***
Ночь прошла не так хорошо, как хотелось бы. Мэди слышались посторонние шорохи и тихий голос за дверью. Сердце стучало от страха в висках и в горле, в ушах звенело от волнения, её взгляд нервно бегал по комнате, когда она проснулась в который раз за ночь и еле-еле приподнялась, придерживаясь одной рукой за живот. Билли спал так, словно его сон был мёртвым, и девушку это напугало ещё больше. Она толкнула его рукой в плечо, пытаясь разбудить. — Билли, — громким шёпотом произнесла его имя, боясь, что за дверью неизвестный услышит её. Руссо сразу же лениво раскрыл веки и пару раз моргнул, смотря на Мэдисон абсолютно чисто-сонным взглядом. — М? Что стряслось? Ты чего-то хочешь? — сразу же закопошился он и улыбнулся ей кривой улыбкой, в темноте нащупав её маленькую ладонь рядом со своей. — Нет, мне кажется, там кто-то ходит, — тяжело дыша, выговорила девушка, — мне страшно. Билли сразу почувствовал бодрость, как только услышал шорохи за закрытой на все замки дверью. Его рука поползла под подушку, и он, отыскав спрятанный пистолет, мигом вытащил его и медленно встал с постели, сохраняя спокойствие и беззвучность собственных действий. Он приложил указательный палец к губам, прося Мэди ничего не говорить и вообще сидеть тихо, как мышка, пока он ходит смотреть, что за хрень происходит. Его рука крепко сжимала ствол, шаги были совершенно бесшумными, а дыхание едва можно было назвать тяжёлым. Потому что Руссо был совершенно спокоен. У него всегда была быстрая реакция, поэтому в случае опасности он успеет выстрелить ублюдку в голову прежде, чем он успеет подумать о том, чтобы причинить боль ему или Мэдисон. Он замялся, когда начал открывать дверь и послышался достаточно громкий щелчок. Билли стиснул зубы от негодования и яростно выдохнул, открывая дверь на улицу и… …ничего? Серьёзно? Сначала показалось, что они с Мэди оба сошли с ума. И только потом выяснилось, что это просто был бродячий кот, который шарахался по всему этажу. — Всё хорошо, детка, ложись спать, — мягко целуя её губы, начал успокаивать её Билли и прошёлся ладонью по её растрёпанным локонам. Он бросил взгляд на Персика, что спал на полу свернувшись калачиком, и опустил лицо в собственные ладони, подавляя в груди вырывающийся вой. Безумно хотелось спать, но Билли знал, что теперь он не сможет уснуть. Не тогда, когда нужно оберегать Мэди.***
Сегодня погода не такая жаркая и солнечная, как вчера. Ветер сильный, за окном льёт дождь, а тонкую кожу Мэдисон рассекает мурашками от холода. Она зарывается носом в воротник толстовки, принадлежащей Билли, пытаясь уловить его еле сохранившийся аромат, когда они выходят из машины и направляются ко входу в кафе. Вместе с ветром трепещут её мысли, и она серьёзно задумывается о том, как же хорошо, что Билли отдал ей свою вещь. Ей кажется этот жест таким… значительным. Как будто он отдал ей частичку себя, хотя отчасти так оно есть, если вспомнить, что она носит в себе его ребёнка. Зайдя внутрь придорожного кафе, первое, что попадается в глаза — игровой автомат, стоящий практически посередине зала. Бутман никогда не любила такие автоматы, потому что часто проигрывала, тратя свои жетоны раз за разом просто так. И до сих пор ей так хочется выиграть какую-нибудь плюшевую игрушку, что сердце за рёбрами начинает биться сильнее от предвкушающего волнения. Но Билли берёт её за руку и тянет к столику возле окна, перекрывая желание подойти к этому автомату. Он кладёт переноску с Персиком рядом с собой, а Мэдисон усаживает напротив. Уже через минуту, девушка забывает об этом, когда к ним подходит милая девушка в форме официантки и добродушно улыбается им. — Две порции яичницы с беконом и кофе, — диктует Руссо заказ, прежде чем Мэди успевает что-то сказать, — а молодой леди зелёный чай с жасмином. Она обиженно смотрит на него, хмурясь по-ребячески, и резко падает на спинку красного кожаного дивана, отворачивая голову к окну. — Никакого кофе, и не нужно дуться на меня, — сурово выдаёт Билли, сузив глаза, когда официантка уходит, предупредив, что нужно будет немного подождать. — Я хочу кофе, — огрызается девушка, уже не выдержав такого давления всех запретов. — Хотя бы немного мне можно, но ты, как озабоченный, помешался на всех противопоказаниях врача. — Хах, смотрю, кто-то уже начал зубки показывать, — склонившись над столом, чтобы быть ближе к ней, издаёт ядовитый смешок мужчина, хотя глаза у него становятся совсем злыми. Практически ненормальными. — Я не только для тебя стараюсь, но и для ребёнка, поэтому засунь сама-знаешь-куда свои хотелки и подумай о девочке, которая растёт внутри тебя, если ты, конечно, ещё помнишь об этом. Это бьёт её в рёбра. Так больно и невыносимо, что хочется разреветься прямо при людях. И ей будет всё равно — она беременная, и многие должны понять, что это всего лишь чёртовы гормоны. — Как ты можешь так говорить? — задушенно выдыхает Мэдисон и замечает, как меняется его взгляд. Значительно меняется. Билли внезапно осознаёт, что ляпнул лишнего, и открывает рот, чтобы попросить прощения, но официантка наконец приносит им заказ и желает приятного аппетита. Мэди начинает молча есть свою яичницу без всякого аппетита, буквально заталкивая в глотку еду и проглатывая её через силу, как будто в её пищеводе находится какая-та преграда. Он не выдерживает напряжённого молчания между ними ни секунды и пересаживается на её диванчик, пододвигая к себе свою порцию завтрака. — Я понимаю, как тебе сложно сейчас, на тебя столько навалилось в последние пару месяцев. Сначала отец, который оказывается вообще не твоей отец, потом экзамены, и на выпускном эта перепалка с твоей одноклассницей, — он тараторит быстро, ковыряя вилкой желток, который тут же начал растекаться по всей тарелке. — Гормоны забыл включить в список, прости… — Нет, это я должна просить прощение, — спорит Мэди, захватывая его руку в свою, и несильно сжимает. — Ты заботишься обо мне, а я веду себя как, извини за выражение, неблагодарная сука. Непривычно слышать от Мэдисон подобные слова. Она никогда не ругалась матом и вслух боялась произнести оскорбительные словечки, но сейчас девушка чувствует сильную вину перед ним, хотя виноваты на деле оказываются оба. Одна капризничает — другой грубит и делает больно морально. Поэтому вывод один… — Хорошо, давай тогда закроем тему, пока я снова что-нибудь не сморозил. Билли целует её в волосы, закрывая веки, и делает паузу, чтобы вдохнуть её запах, прежде чем отстраниться и продолжить завтракать. Кофе его ни в какую не хочет бодрить после бессонной ночи, а мозг практически не соображает здравых вещей. Спустя какое-то время, Бутман уходит в уборную, когда заканчивает со своим завтраком, и пропадает на десять минут, что начинает сильно волновать Билли. Он проходит мимо бара, расплачивается за завтрак и глазами ищет знакомую фигурку, пока не замечает её возле того самого игрового автомата. Руссо невольно засматривается на то, как отчаянно Мэди пытается выиграть себе плюшевого кенгуру. У неё остаётся всего два жетона, но девушка не теряет надежды, воинственно борясь с этим автоматом. Мужчина даже умиляется этому, подходя всё ближе и ближе, пока не соприкасается своей грудью с её головой и не кладёт подбородок на её макушку. Улыбается, чёрт. Смотрит. И ещё больше улыбается. Кладёт переноску со спящим Персиком на пол. Перекладывает подбородок на её острое плечико, тянет руки к управлению и направляет клешню прямо к заветному кенгуру. Она не спеша опускается вниз и наконец хватает игрушку, направляя её в ёмкость, чтобы игрок смог получить свой приз. Осчастливленная Мэдисон собирается уже достать её, но Руссо опережает её и прячет игрушку за спину, по-лисьи улыбаясь своей сбитой с толку жёнушке. — Что нужно сделать, чтобы поблагодарить папочку, детка? — хрипло протягивает Билли, и она поднимает голову, смотря своими бархатными глазами. Он наклоняется, не делая ни единой попытки, чтобы поцеловать её первым. Но Мэди девочка смекалистая. Должна понять. И она понимает, вставая на цыпочки, и робко касается его своими губами, благодаря за то, что он наконец исполнил её мечту выиграть плюшевую игрушку в этом плутоватом автомате. Такой же шанс выиграть всю его любовь — практически нулевой. Но нужно быть профессионалом, чтобы провернуть такую аферу и завоевать его жестокое, омрачённое сердце. — Ты слишком милая, детка. После произнесённых слов мужчина отдаёт ей приз, и Мэди прижимает своего плюшевого кенгуру к груди, солнечно улыбаясь. Вероятно, её улыбка станет единственным лучиком света в эту отвратительную погоду.