Это всё ради искусства

      Никогда не сознавался и не предлагал вслух, но Клаус думал о подобном. После случая в ночном клубе, когда в машине брат с его безумной женой предложил групповое "общение"... Клаус занервничал. Потому что захотел. И начал думать об этом намного чаще. Фантазировать. Представлять этот жгучий дуэт, а меж ними он.       Что-то было в этих мыслях. Опасное, горячее и привлекательное. Как сами Пятый и Ингрид. А то, что он сам будет максимально пассивен ни капли не смущало. Представлял, как их контрастные по температуре руки касались его тела, в нос ударяли ароматы весенних цветов и крепкого кофе, смешанного с одеколоном. Как их губы покрывали его поцелуями, оставляя следы от засосов и помады. Сердце с приятной болью колотилось бы от вида их горящих в темноте, словно у хищников, глаз. А он их жертва, готовая поддаться собственной слабости.       Лишь некровное, но все же родство, подобно пощечине, отрезвляло и вынуждало бегом отмыть руки, а иногда и с головой уйти под воду. Временами даже специально старался выводить брата, чтоб возбуждение и мутные фантазии заменились страхом. Но увы. Непринуждённые смешки, улыбки и касания, не несущие в себе ничего интимного, оседали в памяти и гоняли кровь до тех пор, пока не возвращался в пустой дом и не запирался в ванной или спальне. А там уже доводил себя до грязного удовольствия. Это в самом деле ощущалось чем-то отвратительным. Но так этого хотелось. Пускай потом при встрече было стыдно смотреть им в глаза.       Всё это долго будоражило, заставляло немолодое сердце забиться с невероятной скоростью, а на лице появлялся неуместный румянец. Пока не появился он. Этот очаровательный наглец, вызывающий схожие по жгучести мечты и фантазии одной лишь своей улыбкой, одним лёгким смешком. В нём была отрада и спасение, но с ним же "неправильно" и "постыдно" ощущались в сотни раз острее. Он слишком молод для Клауса. Слишком чист, невинен и светел. Но как же этот мальчишка желанен.       С ним хотелось общаться ночи напролёт — было куда безопаснее, чем гулять по улицам и ловить косые взгляды, мол, совратил малолетку. Да не так уж этот паршивец и мал, восемнадцать ему! Но даже так это походило на глупое оправдание. А ещё, оставаясь наедине, к мальчишке хотелось прикасаться, ведь его светлая кожа казалась такой мягкой; хотелось целовать в губы, что всегда расплывались в такую лучезарную улыбку, прям дурно становилось; хотелось взять его на столе кафешки или у стенки какой-нибудь уборной, ухватившись за бедра, и услышать робкий шёпот, в котором слышалось:

Я люблю тебя, Клаус...

      Опасно. Слишком опасно подобное желать, а потому и старался свести личные встречи до минимума. Хватит общения по телефону, обмена фотографиями и сообщениями. С головой достаточно. Хватит, чтобы, как и до этого, улечься на кровати, сняв часть одежды, и, часто повторяя имя, позволить собственной ладони довести себя до оргазма.       Иногда даже получалось мастурбировать во время разговора. Мальчишка рассказывал о том, как у него прошёл день, смеялся, вздыхал, иногда отвлекался на что-то, — его внимание так быстро переключается, Господи, — а потом вновь начинал что-то рассказывать. У него всегда находилось, чем поделиться. Временами даже присылал фотографии с какой-нибудь новой покупкой или чем-то необычным, милым, красивым, напоминающим любимого мужчину, по которому очень скучает.       А Клаус зубы стискивает сильнее от этих фотографий. Там умопомрачительная улыбка, блестящие глаза, мягкие от апельсиновой гигиенички губы, и даже частично обнажённое тело. Этот чертенок, кажется, издевался над ним. Но Клаусу в кайф это издевательство, ведь член всегда потом гудит так, что остаётся лишь дрочить, да периодически сетовать то на испорченную одежду, то на поспешную смену белья. А иной раз и вовсе кончит так резко, что семя на телефон попадёт — подставлял экран с фоткой, представляя всякое. Грязно всё это, мерзко и неправильно, но... это уже успело стать необходимым.       И так из раза в раз. Аккуратно, чтобы не застукали. Проглатывая стоны и стараясь дышать не так рвано. Сложно. Негодник вышлет фото то в новой майке, которую, гадство, майкой не назовёшь, — там полоски одни! — то вообще в плавках. Но Клаус сдерживается, иногда даже пытается отвечать, благо это не всегда обязательно. И вот уже чувствует, что в шаге от эйфории, вот-вот тело расплывётся от приятной усталости. Но вместо этого сильно напрягается.       — Ты опять это делаешь? — Тихонько смеются в трубку. А Клаусу далеко не весело. Не в момент, когда самому неловко и даже страшно, а член семенем заходится.       — О-о чём ты? — Аж заикаться начал ни с того ни с сего.       — Ты думаешь обо мне не в том ключе, в котором должен.       — С чего ты..       — Слишком тяжело дышишь. А ещё сопишь, кряхтишь. И делаешь ты это не в первый раз.       Застукал. Давно застукал. А может быть и так, что догадался-то давно, просто решил проверить, насколько же испорчен его партнёр. Клаус испорченный до мозга костей. Грязный, ужасный...       — Думаешь, я отвратителен?.. — Аж плакать хочется ему от обиды и мерзости. И слезы по итогу поступают, но не из-за собственных необоснованных домыслов. Из-за чужих слов.       — Ни капли. Ты прекрасен. И всегда был таким. — С облегчением вздыхает Клаус, слезинки смахнуть хочет, да тут же чертыхается. Рука всё ещё грязная. Но от этого отвлекают. — Можно я тоже в кое-чём признаюсь?       — Конечно.       — Я бы хотел увидеть тебя в этот момент.       — Что?..       — Я бы хотел посмотреть, как ты мастурбируешь. Как член лежит в твоей прекрасной руке. Я очень хочу это увидеть.       Щёки рдеют. Голова кружится. Сердце тарабанит оглушительно в груди. А член от этих слов в мгновение отвердевает вновь. Клаус тоже искренне хочет, чтобы этот негодяй был рядом сейчас.       — Может... — Аж слышно, как собеседник сам смущается, да криво улыбается, стесняясь собственных мыслей. — Может, обменяемся фотографиями?       С болью и характерным шумом сглатывает, но не решается ответить. От этой дурной затеи хочется провалиться сквозь землю... Щелчок камеры.       — Но чур ты первый, — выдаёт Клаус, уже готовясь отослать фото на левый аккаунт, за которым уже год сидит его собеседник.       — А что ты хочешь увидеть от меня?       — Любое фото, которое ты сделаешь сейчас, подойдёт.       Приходится подождать, слыша приглушенные ругательства и грохот на фоне — подбирает наряд и место для снимка. Возится, благо не так долго, а потому долгожданное изображение приходит через минут пять. Он в той самой майке, в которой видно подкаченное крепкое — чересчур крепкое для восемнадцати лет, — тело с открытыми плечами. В ухе блестящая серьга-цепочка с маленьким свисающим солнышком. Странные овальные очки. На губах чёрная помада. Рот чуть приоткрыт, от чего виден язык, на конце которого свисает крупная капля слюны. Тело Клауса реагирует мгновенно, аж соски твердеют от столь горячего вида, но взгляд все равно цепляется за другое.       — Ты давно брюнет?       — Ам... Краска осталась, вот и решил поэкспериментировать... Но не переживай! Она смоется быстро! И вообще, где мой снимок?!       Негромко смеясь, всё же отправляет фото члена в ладони. А потом вмиг становится жарко. Нет, не от руки, что вновь поднимается и опускается, раскатывая по стволу чувствительную кожу и не от головки больной из-за прилившей крови.       — Клаус...       Слышит, как его молодой собеседник тяжело и часто дышит. Явно сквозь зубы, потому что уголок подушки кусает — заглушить себя пытается. Как скулит жалобно и завывает. Слышит движение руки, неопытное, а потому слишком быстрое.       — Милый, не торопись так, — пытается угомонить паренька, да только сам мастурбировать начинает непривычно быстро. Старается поймать его ритм. Будто делают это одновременно друг другу.       — Я так хочу быть рядом с тобой...       — Я тоже...       — Клаус...       Из телефона робким шёпотом слышит своё имя. Очень часто. Так нежно и любовно оно звучит. Почему-то странно осознавать, как там, на другой стороне, его действительно любят, по нему скучают. Его искренне желают. Это дурманящее чувство сводит с ума. Оно искрами проносится под кожей, опаляет уши и шею. Оно кажется неописуемо теплым, как и семя, растекающееся по ладони вновь. А мальчишка там хнычет, слышно, что трясётся. И в этот момент желание Клауса сходится с чужим.       — Я бы тоже хотел сейчас увидеть, как ты дрочешь, представляя меня, моя маленькая очаровательная тыковка.       Там что-то лепечут. Виновато так, шмыгая носом, но задорно. Вздыхают чуть сопя. А после чертыхаются на плохо изученном языке — видать, испачкал что-то.       — Убить тебя за подобное не должны, — прыскает со смеху Клаус, представляя, как мальчишка взволнован от своего же проступка.       — Да понятное дело, просто... Блять!       — Вместо того, чтобы переживать за вещи, может мы, ну...       — Повторим? — отвечают не сразу, но с откровенным энтузиазмом.       — Заметь, это сказал не я! Это твоя инициатива!       С минуту молчат оба. Думает там небось, взвешивает все "за" и "однозначно за". Или же проверяет, точно ли дома у него там никого нет. Он там один, и Клаус об этом знает.       — Тогда повторим. Как ты смотришь на то, чтобы мы с тобой это сделали... по видеозвонку?       — И почему я всё ещё наивно думаю о тебе, как о милом и нежном одуванчике?       — Это ошибочное мнение. Одуванчики не хотят, чтобы им в рот затолкали член... У одуванчиков вообще рта нет, если так подумать...       — Развратник!       — Прошу тебя, не бери пример с сестры!       — А ты не бери пример с родителей! — Когда-то ругался из-за разговоров о семье, а тут сам о них упомянул.       — Уж поверь, Клаус, — ловко переключается с нежности на томный и волнительный шёпот, жар которого даже через смартфон можно ощутить, — от них я получил только лучшее. И я говорю про свои знания и про рот, о котором ты явно мечтаешь так же сильно, как я о твоих ладонях, с которых мне хочется слизать твою же сперму...       — Да что ж ты делаешь со мной?! — Плевать, что по вою можно догадаться, как смутили его эти слова. И возбудили. — Сейчас я тебе позвоню! Жди!