И тогда епископ услышал голос, раздавшийся из глубины скалы: «Довольно молиться, епископ Гудмунд. Нечистой силе тоже надо где-то жить» © «Альманах непознанного»
Леон, некогда капитан королевских гвардейцев, а ныне барон дю Валлон де Брасье де Пьерфон, сын Портоса, не мог вспомнить, когда он в последний раз испытывал такую сильную, подкреплённую горечью разочарования и ядом презрения, ненависть к самому себе. Хотя, если уж на то пошло, он и к другим людям никогда не испытывал такой ненависти. К преступникам, которых требовалось арестовать, он относился чаще всего равнодушно, как к части задания, которое ему надлежало выполнить. Противники, дававшие отпор, вызывали либо глухое раздражение — как попавший в сапог камушек или всплывший в супе волос, либо уважение — в том случае, если они были достойными противниками. Даже дети мушкетёров, из-за которых Леону пришлось вытерпеть столько насмешек и унижений, дети, которым он в конце концов не смог отомстить ничем, кроме горьких, брошенных прямо в лицо упрёков, — даже они не вызывали у него таких чувств, какие вызывал у себя он сам. А ведь в случившемся была и их вина, детей Атоса, Портоса, Арамиса и д’Артаньяна — вечно задумчивого и меланхоличного Рауля де Ла Фер, хохотушки-сестры Леона Анжелики, сладкоголосого любимца женщин Анри д’Эрбле и мальчишки в девичьем теле, неукротимой Жаклин д’Артаньян. После того, как отцы-мушкетёры вернулись на тот свет, их дети остались стоять на широкой лестнице возле Лувра, чувствуя себя беспомощными, как слепые котята или выброшенные на берег утопающие, которым по чистой случайности повезло остаться в живых. Они не знали, что делать, что говорить, как дальше жить эту жизнь, которая должна была оборваться во время их безумного приключения с королевскими сокровищами — но по нелепой прихоти судьбы не оборвалась. Впрочем, Анри, Жаклин, Анжелика и Рауль быстро пришли в себя и вскоре уже весело хохотали над шутками друг друга, почтительно преклоняли колени перед Людовиком XIV и Анной Австрийской, отбивались от расспросов налетевшей вихрем толпы придворных и, в конце концов, весёлой четвёркой отправились в трактир — выпить за упокой душ их отцов и за своё благополучное возвращение. Их даже нельзя было упрекнуть в том, что они забыли про Леона — нет, Анжелика настойчиво звала брата с собой, но он столь же настойчиво отказывался и всё-таки переупрямил сестру. С того душного парижского вечера и начался раскол между ними — четверо детей мушкетёров были на одной стороне, Леон на другой, и с каждым мгновением пропасть между ними становилась всё шире. С тех пор прошёл почти месяц, и за это время многое успело поменяться. Анри и Жаклин целыми днями были заняты подготовкой к свадьбе, а ночами, как подозревал Леон, кое-чем другим, куда более приятным. Рауль де Ла Фер ненадолго уезжал в свои владения, чтобы привести в порядок дела, а заодно подлечить рану, полученную им во время схватки с монахами. Анжелика вернулась в монастырь, но лишь затем, чтобы решительно объявить матери настоятельнице, что она отказывается становиться монахиней. Настоятельница отпустила несостоявшуюся Христову невесту, причём «она как будто даже была рада избавиться от меня», — с грустью рассказывала Анжелика брату. Что касается самого Леона, то он подал прошение об отставке, потому что быть капитаном гвардейцев после того, как он сражался со своими же людьми, было бы невыносимо. Прошение было удовлетворено королём. Тот же король узаконил Леона, очевидно, решив, что детей мушкетёров лучше иметь в друзьях, нежели во врагах, и Леон, некогда бастард, не знавший своего отца, ныне носил титул барона и мог претендовать на земли своего отца. Мог — но не хотел. Замок Портоса (к сожалению, сгоревший дотла) и его угодья (к счастью, нетронутые) принадлежали Анжелике, она выросла в этих краях, знала всех местных жителей, и они знали и любили весёлую дочку барона дю Валлона. Леон же навсегда остался бы для них чужаком, поэтому он даже ни разу не посетил имение, принадлежавшее ему по праву. Пусть со сгоревшим замком и долгами, наверняка оставшимися после гибели Портоса, разбирается Анжелика — или её будущий муж. Леон даже мог наверняка сказать, кто будет этим мужем — он видел нежные взгляды, которые Рауль де Ла Фер бросал в сторону его сестры. «Пусть так и будет», — с мрачной решимостью думал бывший капитан. «Пусть Анри женится на Жаклин, а Анжелика выходит замуж за Рауля, и тогда в их крепкой четвёрке точно не будет места для меня». С другой стороны, Рауль был человеком, способным позаботиться о баронессе дю Валлон, и этим самым снимал ответственность с плеч Леона. Да и в конце-то концов, Анжелика была девушкой, способной постоять за себя! Именно поэтому однажды невыносимо жарким днём, на изломе августа, Леон дю Валлон захватил с собой верную шпагу, увенчанную головой Вакха (в этот день улыбка божка казалась особенно издевательской), пару пистолетов, туго набитый кошелёк, запахнул на груди плащ, оседлал вороную кобылицу и покинул Париж. Он мчался по извилистой дороге, словно пытаясь сбежать от преследующих его терзаний, и ненавидел себя за этот побег. Он ведь никогда не сбегал от опасностей — ни на пустынном берегу, около разрушенных взрывом скал, когда ему противостоял бледный Арамис в окровавленном камзоле, ни в Англии, когда ему угрожали оружием головорезы де Круаль, ни у дома монахов-иезуитов, когда очередной взрыв разнёс половину дома. Даже в Бретейе, столкнувшись с воскресшими мушкетёрами и их детьми, он и то не отступил! А теперь сбегал, трусливо, как крыса, покидая сестру и её друзей. Конечно, Леон успокаивал себя тем, что Анжелике и остальным ничего не угрожает, по крайней мере, в настоящее время (в том, что дети мушкетёров рано или поздно найдут себе новые неприятности, он не сомневался). Анжелика под надёжной защитой, король, а уж тем более королева-мать, благоволят тем, кто вернул им сокровища Франции, Кольбер притих, и все его усилия направлены на то, чтобы сохранить в первую очередь голову, а во вторую — лицо. Иезуиты разбиты в пух и прах, Луиза де Круаль умчалась в неизвестном направлении... «Точь-в-точь как я», — подумал Леон, и эта мысль наполнила его внезапной злобой. Он не мог оставаться с остальными детьми мушкетёров после всего, что было между ними, но не мог и стать их врагом. Именно поэтому он сбежал, отказавшись и от должности, что теперь вызывала у него лишь отвращение, и от опостылевшего королевского двора с его притворством и фальшью, бьющим в глаза великолепием и слащавостью. Пусть дети мушкетёров защищают своего короля, повторяя путь своих отцов, с Леона же довольно, он уходит. Поспешно покидая Париж, сын Портоса ещё не знал, что будет делать дальше, но не сомневался, что человек, ловко владеющий оружием и умеющий убивать людей, без работы не останется. Не всё ли равно кому служить — Кольберу, королю, де Круаль (при воспоминании о ней больно защемило сердце) или какому-нибудь мелкопоместному дворянину? Дни сменялись днями, осень уже вступила в свои права, а Леон уносился всё дальше и дальше от Парижа, на запад, ночевал на постоялых дворах, мок под дождями и всё никак не мог найти успокоения своему сердцу. Иногда мелькала мысль вернуться, но все такие помыслы он гнал от себя как недостойные. Сын Портоса представлял, как Анжелика вернётся в небольшую комнатку, которую она снимала в Париже, и обнаружит на столе письмо, как она нахмурится, вчитываясь в неровные строки, написанные размашистым почерком брата, и брови её скорбно поднимутся, а губы задрожат, когда до неё дойдёт смысл написанного. «Анжелика! Когда ты прочитаешь это письмо, я буду уже далеко от Парижа. Куда направляюсь — не скажу, потому что и сам этого не знаю. Наверное, я должен попросить прощения за то, что оставляю тебя одну, но я-то знаю, что ты не одна — у тебя есть Анри, Жаклин и Рауль. Признайся графу в любви, а то он будет собираться с духом до второго пришествия. Да, я знаю, что ты в него влюблена, и он в тебя тоже. Тянуть незачем. Замок отца полностью твой, как и его земли. Можешь делать с ними всё, что хочешь — считай, что я отказываюсь от своих прав на отцовские владения. Не вини себя в том, что я уехал от вас — так было нужно. Я не могу быть с вами и не хочу быть против вас. Ничего, мир велик, и в нём, Бог даст, найдётся место для Леона, бывшего капитана гвардейцев, так и не ставшего бароном дю Валлоном. Не ищи меня, это бесполезно. Если хочешь помочь мне, помолись за меня — хотя уверен, ты сделаешь это и без напоминания. Не давай Анри и Жаклин ссориться, а то так может дойти и до новой дуэли. Держись подальше от Лувра — он не для таких чистых душ, как твоя. Храни отцовскую шпагу — может, ты когда-нибудь передашь её вашим с Раулем детям.Твой, как бы мне ни хотелось это забыть, брат Леон»
После такого письма невозможно было вернуться и забрать все написанные слова назад, поэтому Леон продолжал упорно нестись вперёд, преследуя свою пока ещё невидимую цель. А цель уже показалась на горизонте, её неясные очертания вырисовывались под покровом тумана, едва сын Портоса оказался в Бретани — этом гордом свободолюбивом краю, пропитанном запахом моря и соли, криками чаек и зеленью лесов. Здесь даже дышалось как-то легче, свободнее, и Леон впервые за много дней сумел вздохнуть полной грудью, а терзавшие его мысли не ушли совсем, но будто бы отступили, затаились в тени. После ночи, проведённой на постоялом дворе, Леон раздумывал о дальнейшем пути, жуя знаменитые бретонские блинчики — те на вкус были отвратительными, пересоленными, словно вся соль из моря впиталась в них. В помещении было шумно и тесно, люди пили, ели, болтали, пихали друг друга локтями, пышнотелая румяная жена трактирщика разносила еду и подливала в кувшины вино, ловко уворачиваясь от рук некоторых подвыпивших мужчин и со смехом отвечая на их крепкие словечки не менее крепкими выражениями. Несмотря на тесноту, Леон сидел за столом в полном одиночестве — люди натыкались на его мрачный воспалённый взгляд, как на остриё шпаги, замечали и саму шпагу, висевшую на боку, и спешили убраться восвояси. Сын Портоса не особо желал прислушиваться к разговорам, но пара-другая фраз то и дело долетали до него. — Урожай, слава Господу, хороший... Да и рыба точно сама в сети идёт... — Да не было меня на том сеновале! Уж если бы я решил путаться с девчонками, то разве выбрал бы эту тощую Клариссу? — Хороший сидр, хозяйка! Налей-ка ещё! — А возле сарая — провалиться мне на этом самом месте! — видели покойную Агнессу! Стоит, как живая, но вся белая, ни слова не говорит, только смотрит, и с волос вода каплет... — Недаром этот лес называют проклятым! Туда ни один человек после заката солнца не сунется! — Каково-то бедной Эжени, господской дочке, — она ведь после смерти отца осталась одна-одинёшенька! Мать, правда, жива, так она в монастырь ушла, грехи замаливать... — Вы позволите, сударь? — перед Леоном возник скромно одетый человек с худым розоватым лицом и водянисто-голубыми глазами, излучавшими необыкновенную кротость и доброту. Не будь на нём мирского платья, Леон бы принял его за священника. Бывший капитан неопределённо хмыкнул, и то ли его взгляд на мгновение утратил мрачность, то ли незнакомцу было всё равно, где сидеть, но он опустился на скамью напротив Леона и сосредоточенно заработал ложкой, поедая горячий суп. Обрывки разговоров пробудили в сыне Портоса чувство неясной тревоги. Он, прищурившись, огляделся, словно пытаясь проникнуть в самые глубокие помыслы окружавших его людей, затем перевёл взгляд на своего неожиданного сотрапезника. — Скажите, о чём говорят эти люди? Какие-то привидения, проклятья, замаливание грехов... — А, так вы не местный! — незнакомец, словно только и ждавший возможности поговорить, охотно оторвался от еды. — Места здесь, знаете ли... нехорошие. Кто верит, а кто нет, а только ходят слухи, что водится здесь разная нечисть. То призраки являются, то в лесу духи бродят, то будто бы оборотень на людей нападает... Может, и выдумки, а только много кто в эти выдумки верит. — А кто такая Эжени, у которой отец умер? — А, это Эжени де Сен-Мартен, дочь покойного шевалье, — собеседник Леона перекрестился и возвёл очи к небесам. — Хороший он был человек, упокой Господь его душу. Никаких жестокостей за ним замечено не было, всегда к простым людям с уважением... Жена его — тоже хорошая женщина, набожная. Говорят, очень уж она по нему убивалась, вскоре после его смерти в монастырь ушла, здесь, поблизости. А Эжени, значит, единственная дочка у них, так она и осталась одна в замке. Тоже хорошая девушка, — видимо, незнакомец обладал крайне миролюбивым нравом, и все люди для него были хорошими, добрыми и преисполненными всяческих достоинств. — Только печальная, так оно и неудивительно — в одночасье лишиться и отца, и матери! Живёт она теперь в замке, боится, наверное, — замок-то возле самого леса. И защитить её некому... Эх, ей бы замуж выйти да уехать куда подальше отсюда... Куда вы, сударь? — Благодарю, — рассеянно бросил Леон, поднимаясь из-за стола. — Мне пора. Выяснив у хозяина, как добраться до замка, некогда принадлежавшего шевалье де Сен-Мартену, а теперь перешедшего к его дочери, сын Портоса расплатился и вышел наружу. День был пасмурный и прохладный, но хотя бы дождь не лил, и копыта лошади не увязали в грязи. Дорога заняла у Леона не так много времени, и вскоре он уже подъезжал к небольшому строению из тёмно-серого камня, лишённому всяких архитектурных излишеств и чем-то похожему на крепость. И башенки, увенчанные остроконечными крышами, и узкие окна, и серый цвет здания, казалось, излучали неприязнь, направленную на незваного гостя. «Невесело, должно быть, жить в таком месте», — подумал Леон, спешиваясь. Он и сам не знал, что толкнуло его отправиться в этот замок, к совершенно незнакомой молодой девушке, к видневшемуся вдали лесу с его тайнами и привидениями. Шансы, что Леон сможет здесь устроиться на службу, ничтожно малы. Конечно, оставшейся в одиночестве девушке нужна защита, особенно если она боится леса и таящегося в нём зла, но примет ли она на службу незнакомца, у которого нет при себе ни одного рекомендательного письма? С другой стороны, защищаться ей действительно нужно, но не от призраков, в которых сын Портоса не особо верил, а от людей, посягающих на её наследство, от разбойников, которые вполне могут промышлять в этом мрачном лесу. А найти заступников в этом диком краю, судя по пугливым разговорам крестьян, довольно сложно... На стук открыла молодая девушка в голубом платье, и Леон сразу определил, что это не может быть Эжени де Сен-Мартен, потому что дочь, лишившаяся обоих родителей, не могла быть полна таким непритворным счастьем. Её белые зубы сияли, как и большие зелёные глаза, а из-под белого чепчика выбилась кудрявая золотистая прядь. — Здравствуйте, сударь! — звонко воскликнула она. — Доброе утро, — Леон слегка склонил голову. — Здесь живёт мадемуазель де Сен-Мартен? — Здесь, — белокурая девушка подкрепила свои слова энергичным кивком. — Меня зовут Леон. Леон... Лебренн, — он немного помедлил, прежде чем назвать фамилию матери, которую носил все эти годы, не зная, что он дю Валлон. — Я ищу, где можно устроиться на службу, и думается, я могу быть полезен вашей госпоже. — Проходите, — девушка с приветливой улыбкой пропустила его в дом, сама же выглянула наружу, и до Леона донёсся её звонкий крик: «Эй, Бомани! У нас гость! Позаботься о его лошади!». «Надо же, какое необычное имя у конюха», — мельком подумал сын Портоса, оглядываясь по сторонам. Изнутри дом выглядел ещё более мрачным. Узкие окна будто совсем не пропускали свет, в углах таились тени, всё вокруг казалось серым и будто бы подёрнутым паутиной. Судя по скромной обстановке, семейство де Сен-Мартен явно жило небогато — впрочем, тут хотя бы не было потёков на стенах и задувающих сквозь щели сквозняков. Белокурая служанка проводила Леона в комнату, играющую, по-видимому, роль гостиной, и, кивнув на тяжёлое дубовое кресло, упорхнула. Бывший капитан сел и осмотрелся, отметив несколько портретов, висевших на стенах, — они, скорее всего, изображали членов семьи де Сен-Мартен, но разглядеть в полумраке их черты было затруднительно. Он поднял взгляд к теряющемуся в сумраке потолку, затем перевёл его на потёртый ковёр, а дальше осматриваться было некогда, потому что двойные двери в дальнем конце комнаты отворились, и Леон поспешно поднялся с кресла. Вошедшая в гостиную девушка полностью соответствовала этому мрачному замку — вот каким было первое впечатление Леона. Эжени де Сен-Мартен был стройна, невысока ростом, изящна и словно соткана из трёх цветов: серого, белого и чёрного. Серое платье, большие серые глаза, тёмно-русые, но тоже кажущиеся серыми волосы, белые руки, белая шея, белое лицо без малейшего румянца, на котором тонкими чёрными штрихами прорисованы брови и ресницы. Леон без удивления и даже с некоторым сочувствием отметил грустное и серьёзное выражение её лица. — Господин Лебренн? — К вашим услугам, — он галантно поклонился. — Эжени де Сен-Мартен, — она коротко присела. — У вас ко мне дело? — Именно так, — подтвердил Леон. — Видите ли, я сегодня утром услышал на постоялом дворе, что вы недавно потеряли отца, — он сочувственно склонил голову, — а ваша мать ушла в монастырь. Теперь вы живёте одна, в не самом безопасном месте, и вам может потребоваться защита. Я прекрасно фехтую и метко стреляю... правда, большинство тех, кто мог бы это подтвердить, уже не в нашем мире. — И вы готовы защищать меня? — тихо, без тени улыбки спросила она. — Именно так. Боюсь, я не смогу предоставить вам никаких рекомендаций, но до недавнего времени я был капитаном королевских гвардейцев в Париже. — Были? Что же случилось? — Я подал в отставку, — после небольшой паузы Леон продолжил, — потому что королевская служба перестала соответствовать моим идеалам. — И прямо из Парижа, от королевского двора, где вы получали жалованье из казны, отправились сюда, в провинцию? — Я понимаю, что это выглядит странно, — смиренно отозвался бывший капитан, — и вы вправе подозревать меня в чём угодно. Но знаете, Париж иногда ужасно надоедает, и хочется... глотнуть свежего морского воздуха. — Я не смогу платить вам столько же, сколько вам платили на прежней службе, — тихо, но решительно произнесла Эжени. — Скорее всего, я даже половину этой суммы не смогу вам заплатить. — Это неважно, — Леон дёрнул плечом. — Всё равно здесь особо не на что тратить деньги, да я и в Париже никогда не был гулякой и мотом. — И ещё одно, — Эжени продолжала стоять, и Леон из вежливости тоже не садился, из-за чего их разговор приобретал дополнительную напряжённость. — Я знаю, как выглядит ситуация, когда мужчина в самом расцвете лет устраивается на службу к молодой дворянке, у которой имеется приданое, хоть и весьма скромное. Так вот, я не собираюсь выходить замуж. То есть вообще-то собираюсь, но сейчас у меня полно других дел. — Я... об этом и не думал, — Леон растерялся настолько, что даже не ощутил злости от столь нелепого предположения. — Я не охочусь за титулами или богатством! Он едва не проговорился, что титул у него точно имеется, да и поместье побогаче, чем у Эжени, но вовремя осекся. Леон потому и представился фамилией матери, чтобы избавиться от воспоминаний, отсечь возможные расспросы об отце, вызванные громкой фамилией «дю Валлон», начать жизнь с чистого листа. Именно это — про чистый лист — он и ответил, когда Эжени спросила, чего он, собственно, ищет в такой глуши, если не денег, знатности или славы. — Возможности забыться. Начать всё заново. Возможности помочь кому-то. Знаете, сударыня, я неплохо умею убивать и мог бы делать это за деньги, но по мне, лучше уж помогать кому-то, защищать... Если вам может угрожать опасность, почему бы мне не защитить вас? — Звучит так благородно, что даже не верится, — Эжени задумчиво покачала головой. — Но если вы всё же решите остаться... Скажите, вы ведь на постоялом дворе наверняка слышали байки местных? Про призраков, оборотней, проклятый лес? — Слышал, — кивнул Леон. — А вы сами-то в это верите? Прежде чем ответить, он вспомнил лошадей гвардейцев и свою собственную лошадь, сходившую с ума от присутствия призраков рядом, вспомнил фигуры четверых мушкетёров, вернувшихся из мёртвых, и сияющее неземным светом кольцо бессмертия. Вспомнил растворившиеся в вечерних сумерках силуэты альбигойских коней и всадников, сидевших на них. — Я верю, что в нашем мире существует много такого, чего человек познать не в состоянии. Пока не в состоянии, — сдержанно ответил Леон. — А вы верите? — Пожалуй, я думаю так же, как и вы, — казалось, Эжени удовлетворена его ответом. — В нашем мире действительно много всякого, чего человеку постичь не дано. Пока не дано. Она встряхнула головой и решительно объявила: — Что ж, если вы не боитесь призраков и чудовищ, если вас не смущает маленькое жалованье и вы согласны подчиняться женщине, то я беру вас на службу. Может, это знак судьбы: вы появились как раз в то время, когда я размышляла, смогу ли в одиночку справиться со всеми делами, оставшимися после смерти отца. Мне необходимо кое-что проверить... в лесу и в деревне. Разобраться с некоторыми странностями, которые могут угрожать мне... и не только мне. — Какая опасность может скрываться в лесу? Разбойники? Контрабандисты? — насторожился Леон. — Возможно, — уклончиво ответила Эжени. — Как бы то ни было, я очень надеюсь на вашу помощь, потому что заниматься расследованием в одиночку — занятие небезопасное. Леон не смог сдержать усмешку при слове «расследование», но девушка не обратила на это внимания. — Располагайтесь, Сюзанна вас проводит, — Эжени подошла к дверям, распахнула их, и к ней тотчас кинулась служанка — она появилась так быстро, что у Леона возникло подозрение, не подслушивала ли она их разговор. — Сюзанна, отведи господина Лебренна в бывшую комнату отца, — велела она. Белокурая Сюзанна кивнула и заспешила вперёд, оглядываясь через плечо на Леона. Он зашагал за ней, но на пороге застыл и обернулся, чтобы ещё раз увидеть свою новую хозяйку. Вот только позади уже никого не было, словно Эжени де Сен-Мартен сама была призраком и растаяла, превратилась в безликую тень.