Страшные сказки Бретани

В спальне Эжени де Сен-Мартен было тихо и сумрачно — слабый свет исходил только от свечи, стоявшей на столике возле кровати, а единственным звуком, раздававшимся в тишине, было хриплое и прерывистое дыхание Леона. Он плакал совершенно беззвучно — Эжени не слышала его всхлипываний, лишь ощущала дрожь, волнами пробегавшую по его телу. Она лежала, уставившись в полумрак потолка, и терпеливо ждала, когда дыхание бывшего капитана станет более ровным. Наконец он как будто бы успокоился, и она опустила руку на его макушку, осторожно провела пальцами по жёстким светлым волосам, погладила Леона по шее, чувствуя, как он вздрагивает от каждого прикосновения. — Надеюсь, это слёзы радости? — спросила Эжени. — Да... да, конечно, — он высвободился из-под её руки и, отвернувшись, чтобы она не видела его лица, принялся яростно вытирать глаза. Дыхание Леона всё ещё было сбито, и Эжени слышала, как дрожит его голос. — Просто... я этого никак не ожидал. Ты пила какие-то свои зелья, и я думал, ты не хочешь... — Я и не хотела, — вздохнула Эжени. — Никогда не представляла себя матерью. Но потом я подумала, как ты будешь счастлив стать отцом... а Корнелия уже мертва и не сможет причинить нашему ребёнку вред. Кроме того, я лишилась магии и теперь должна немедленно заполнить эту пустоту чем-то новым. Почему бы и не ребёнком? — Я прочёл твоё письмо, — в голосе Леона неожиданно зазвучали обвиняющие нотки, он повернулся, и Эжени увидела, как гневно блестят его глаза. — Ты хотела уехать! Бросить меня, нас всех и уплыть в Англию! — Ты знаешь, почему я должна была так поступить! — вскинулась Эжени. — Если прочёл письмо, то знаешь... кстати, как ты его нашёл? — Я искал в библиотеке хоть что-то, что может тебе помочь, — угрюмо ответил он. — Ты не приходила в себя с тех самых пор, как исцелила Анжелику. Мы отвезли тебя домой, уложили в постель, Анжелика и Сюзанна хлопотали над тобой, а я пытался найти способ привести тебя в чувство. Рылся среди книг, увидел между них конверт, адресованный мне, достал его, стал читать... — Леон замолчал и с упрёком посмотрел на Эжени. — Ты знаешь, почему я собиралась уехать, — вздохнула она. — Корнелия не оставила бы вас в покое, пока я была рядом. Если бы я уплыла в Англию, она отправилась бы за мной, и вы все были бы в безопасности. И моя мать, и Сюзанна, и все здешние жители. Иначе она бы не остановилась, пока не отняла бы у меня всё, что мне дорого! — Если бы ты уехала, как намеревалась, никто на свете не спас бы Анжелику, — ответил Леон. — Она так и осталась бы лежать на дороге с переломанными костями, — его голос снова дрогнул. — Как она вообще оказалась здесь? — спросила Эжени. — Я надеялась, что все дети мушкетёров останутся в Париже, далеко от Корнелии, и не будут подвергаться опасности! — Анжелика проследила за Корнелией, подслушала пару её разговоров и узнала, что та ищет наиболее быстрый способ попасть в Бретань. Должно быть, Корнелия догадалась, что ты хочешь уехать, и спешила догнать тебя. Анжелика тут же помчалась сюда. Она надеялась, что успеет раньше Корнелии, предупредит нас обо всём, и мы вместе расставим этой ведьме ловушку. Но сестра недооценила Корнелию... — Леон с болью стиснул зубы. — Но она ведь жива, правда? — попыталась подбодрить его Эжени. — Жива и целёхонька, от переломов даже следа не осталось. Анжелика была потрясена, когда очнулась и обнаружила рядом тебя, лежащую на дороге, залитую кровью и бездыханную. Я примчался через несколько минут, когда она пыталась привести тебя в чувство. Вместе мы довезли тебя домой, а про остальное я уже сказал. — А Корнелия? Она ведь не восстанет из мёртвых? — Перед тем, как ехать за тобой, я достал огниво и сжёг её тело — оно сгорело дотла, — жёстко ответил Леон. — Единственное, на что я надеюсь — это на то, что после смерти она не станет мстительным призраком и не вселится в какую-нибудь козу или лошадь! — Не думаю, — покачала головой Эжени. — Это было бы для неё слишком унизительно — как и являться в виде призрака, видеть меня, живую и счастливую, и всякий раз вспоминать, что я победила её. Мы победили, — тут же поправилась она, бросив взгляд на Леона. — Не думаю, что Корнелия и в самом деле так уж сильно любила моего отца — скорее, она просто не смогла смириться с тем, что он выбрал не её, предпочёл ей, рыжеволосой красавице-ведьме, мою скромную, набожную и рассудительную мать. Корнелия была отвергнута, возможно, впервые в жизни, и мстила за это всем — моему отцу, моей матери, мне, моим друзьям. Она вынудила моего отца отравиться, я уверена! — А тебя она едва не вынудила сбежать! — он сверкнул глазами. — Ты никогда не уходила от опасности — неужели ты из-за неё уехала бы в другую страну, оставив родной дом, друзей, меня? А ребёнок? Неужели ты позволила бы моему ребёнку пережить то же самое, что пережил я, обрекла бы его на судьбу бастарда? Или... — в глазах Леона возникло понимание, и его плечи поникли ещё больше. — Я делала это ради вашей безопасности, — как можно мягче произнесла Эжени, склонив голову. — Рано или поздно мы с Корнелией сошлись бы в решающей битве, и лучше было бы, если бы рядом не было никого, кто дорог мне. И ребёнка тоже — мне легче было избавиться от него самой, чем потерять его из-за Корнелии. Я не хотела, чтобы кто-нибудь ещё пострадал из-за меня — достаточно Клер, тебя и Анжелики. — Но вас, к счастью, потянуло в одну и ту же церковь, и вы сошлись в битве намного раньше, — Леон устроился поудобнее на полу рядом с кроватью. — Теперь, когда Корнелия мертва, и нам с тобой больше ничего не угрожает, ты ведь сохранишь ребёнка, правда? Ты... ты станешь моей женой? — он с силой сжал её руку. Эжени вспомнила свои детские мечты, в которых прекрасный принц на белом коне или рыцарь в сияющих доспехах опускался перед ней на одно колено, предлагал руку и сердце и обещал увезти в замок, видневшийся на горизонте. Как далеки эти мечты были от того, что происходило сейчас — от старой сумрачной комнаты в видавшем виды замке, где измученный возлюбленный Эжени звал её замуж, чтобы их дитя не несло крест бастарда! — Разумеется, стану, — она с нежностью посмотрела на Леона и осторожно высвободила занемевшую кисть из его пальцев. — Но имей в виду: то, что я лишилась магии, не означает, что я позволю тебе посягать на мою свободу! — Ты спасла жизнь моей сестре, моим друзьям и мне, поддерживала меня в трудную минуту, лечила мои раны, дала мне цель в жизни, открыла передо мной новый мир, — он покачал головой, усмехаясь. — И после этого ты думаешь, что я буду помыкать тобой? — Никогда не знаешь, как брак изменит человека, — Эжени смотрела на него с настороженностью, какая часто появлялась в её взгляде в первые дни их знакомства. — В конце концов, мы всегда может разъехаться: ты в Бретань, я — в отцовский замок, — пожал плечами Леон. — И насчёт магии... Ты уверена, что навсегда лишилась её? Может, это временно, как после исцеления Катрин Дюбуа? И через неделю ты уже снова сможешь зажигать свечи взглядом... — Нет, не смогу, — настороженность в её глазах сменилась глубокой грустью. — Я это чувствую, Леон. Магия была во мне всегда, с самого рождения, а теперь её нет. Я стала какой-то пустой, точно сосуд, из которого вылили содержимое, и он теперь никогда не наполнится. Я слишком много потратила в схватке с Корнелией, а остальное ушло на спасение твоей сестры, и теперь я больше не смогу колдовать. Не думай, что я жалею об этом! — спохватилась она. — Я счастлива, что успела вовремя и смогла спасти Анжелику. — Может, я смогу как-то подпитать твою магию? — он опустил ладонь на её бедро, погладил его сквозь тонкую ткань сорочки, но тут же отдёрнул руку, испугавшись сделать Эжени больно. — Если это не причинит вреда ребёнку, конечно. По телу девушки пробежала дрожь, но это была дрожь желания, и она с удивлением поняла, что хотела бы, чтобы Леон продолжил свои ласки. — Нет, теперь никакая боль и никакое наслаждение не вернут мне мою магию, — вздохнула она. — Впрочем, ничто не мешает нам пробовать снова и снова. Даже если мы и не добьёмся успеха, то получим немало удовольствия, правда? Они оба улыбнулись, но тут взгляд Эжени упал в угол, и она вновь посерьёзнела. Там лежали обломки шпаги, доставшейся Леону от отца, и Вакх выглядывал из темноты, корчил рожицу, желая напугать, виноградные грозди тускло поблёскивали, и Эжени знала, хотя не видела, что на эфесе всё ещё различим девиз: «Вино жизни, вино боя». Клинок валялся рядом, очищенный от крови Корнелии и уже не кажущийся таким грозным, как раньше. — Мне жаль, — еле слышно проговорила она. Леон досадливо дёрнул плечом. — Она нарочно её сломала, — проговорил он. — Проверяла, в сознании ли я и могу ли ещё броситься на неё. Мне пришлось собрать все силы, чтобы лежать спокойно, притворяясь полумёртвым. Когда Корнелия сломала мою шпагу, это было... так больно! Хуже, чем на берегу моря, когда Жаклин забрала её и отдала Анжелике. — Может, её ещё удастся починить? — робко предположила Эжени, но Леон только помотал головой. Превозмогая слабость, девушка села на постели и осторожно опустила ладонь на его плечо. — Когда я была без сознания, — осторожно начала она, — то видела сон. Видимо, я оказалась между жизнью и смертью и попала в место у фонтана. Там я встретила твоего отца. — Портоса? — Леон дёрнулся и резко повернулся к ней. — Он говорил с тобой? Что он сказал? — Что благодарен мне за спасение его сына и дочери, — ответила Эжени. — Что мы с тобой два сапога пара, мы одинаково упрямы, и ты должен жениться на мне. Что они там, в ином мире, иногда пробуждаются от вечного сна и смотрят на своих потомков. Что у меня родится девочка, поэтому твои планы назвать сына Исааком отменяются. — Как ты узнала? — Леон с изумлением воззрился на неё. — Я только что подумал: если родится сын, я назову его в честь отца! — Я тебя слишком хорошо знаю, — печально сказала она. — Ты любишь отца гораздо больше, чем он того заслуживает. Именно это я ему и сказала. Вообще, признаюсь честно, говорила больше я, чем Портос. Я высказала ему все упрёки, какие у меня накопились — за то, что ему было наплевать на сына и любовницу, за то, что он был ужасным отцом! — Ты встретилась с духом моего отца, чтобы наговорить ему гадостей? — Леон, похоже, не знал, смеяться ему или плакать. — И что он ответил? — К его чести, должна сказать, что он принял все упрёки. И кажется, он и правда раскаивается в содеянном. — Ты невозможна, — бывший капитан потряс головой. — Заглянуть на тот свет только затем, чтобы отругать моего отца, подумать только! — Он это заслужил, — горячо возразила Эжени, — а я не хотела на тот свет и оказалась там случайно! Впрочем, могу тебя успокоить: Портоса не так-то просто обидеть. Он не злится на меня и обещал навестить вас во сне, тебя и Анжелику. Так что ты, скорее всего, ещё увидишься с ним. — Надеюсь, — Леон привалился спиной к кровати, лишившись последних сил. — Боже, на меня за сегодняшний день свалилось больше событий, чем за предыдущий месяц! Мне надо передохнуть. — Можешь лечь рядом со мной, — Эжени гостеприимно подвинулась и откинула одеяло, но Леон помотал головой и с трудом поднялся на ноги. — Нет уж, ты лучше лежи и набирайся сил, а я пойду к себе, — он добрался до двери спальни, открыл её и, пошатываясь, исчез в темноте коридора, а Эжени откинулась на подушку и закрыла глаза, чувствуя, как вокруг неё меркнет золотистое сияние, и она погружается в спасительную блаженную тьму.

***

Шесть лет спустя Эта весна выдалась в Бретани необычайно тёплой, и всё живое пошло в рост очень рано. В конце апреля деревья уже были окутаны нежной зелёной дымкой молодой листвы, из-под земли с необыкновенным упорством пробивались цветы, птицы соперничали друг с другом, издавая звонкие трели, солнце пригревало по-особому тепло, и Эжени дю Валлон млела под его лучами, сидя возле окна. Она зашивала платье дочери — Кóра разорвала его во время своего очередного приключения где-то на чердаке или в сарае, и теперь Эжени трудилась, заштопывая бок тёмно-синего наряда, но мысли её витали далеко. Лучи солнца ласкали её, как пальцы возлюбленного, и она позволила себе расслабиться, опустить шитьё и закрыть глаза, представляя, что это Леон гладит её по щеке и шее, прижимается губами, скользит ниже, в вырез платья... Издалека послышался стук копыт, и Эжени встрепенулась, отогнала непристойную фантазию и выглянула в окно, чтобы убедиться, что слух её не обманывает. На дороге виднелась фигура всадника в развевающемся чёрном плаще, направлявшегося к замку, и Эжени вздохнула с облегчением — несмотря на то, что пути в её краях были безопасны, а нечисти в последнее время стало значительно меньше, она всегда переживала, когда Леон покидал её, пускай даже ненадолго, как сегодня. Но вот он вернулся, и она снова смогла обратиться к шитью, предвкушая, как муж будет рассказывать о своей поездке, а маленькая Кора — слушать с широко раскрытыми глазами, как будто отец уезжал не в соседнюю деревню, а в неведомый край, чтобы сражаться с драконами и чудовищами. За прошедшие шесть лет многое изменилось. Эжени вышла замуж за Леона дю Валлона — свадьбу сыграли на следующей неделе после Рауля и Анжелики. Жаклин д’Эрбле на исходе зимы родила сына — славного крепкого мальчишку, которого они с Анри назвали Шарль-Рене, объединив имена своих отцов. Юный д’Эрбле пошёл больше в деда по линии матери, чем по линии отца — такой же неугомонный и неукротимый, как маршал Франции д’Артаньян, он взял шпагу в руки едва ли не раньше, чем научился ходить, а через несколько лет уже не давал покоя никому в доме, носясь по коридорам, размахивая шпагой и выкрикивая одному ему понятный боевой клич. Светловолосый и кареглазый, мальчишка унаследовал красоту обоих родителей, ловкость Жаклин и музыкальный талант Анри, так что сын Арамиса часто замечал, что Шарль-Рене разобьёт немало девичьих сердец, когда вырастет, а Жаклин добавляла, что он проткнёт шпагой не меньше мужских. Эжени родила спустя месяц после Жаклин, в марте, и позднее радовалась только одному — что она тогда была в Бретани, а Леон в Париже, и он не смог сразу приехать к ней, не увидел её, страдающую на родильном ложе, истекающую кровью, мокрую от пота, стонущую сквозь зубы молитвы и выкрикивающую ругательства. Хорошего лекаря здесь найти было почти невозможно, и Эжени, почувствовав приближение родов, послала за Жанной Буле. Старая травница была единственной, кто остался возле её постели — Бомани и Сюзанну хозяйка отослала прочь, несмотря на их возражения. Её беременность долгое время была незаметна — живот почти не рос, и Эжени благодаря чуть более свободным платьям и некоторым женским хитростям оставалась столь же стройной, как и раньше. Зато в последние месяцы она почти не могла ходить — собственный живот казался ей чудовищно огромным, она стала ужасно неповоротливой, почти не могла есть, страдая от рвоты, и считала дни, ожидая родов, как избавления от тяжкой ноши. Ни одно избавление не бывает без боли, но такой боли Эжени не испытывала никогда в жизни — даже когда сошлась в бою с Корнелией де Пуиссон и лишилась магии. Она была твёрдо уверена, что уже не встанет с окровавленной постели, и мысленно то просила прощения у Леона за то, что покинула его так рано и таким нелепым способом, то радовалась своей предусмотрительности — за несколько дней до родов она привела в порядок дела в поместье, написала завещание, оставив замок и всё имущество в нём Леону, и готова была отправиться в мир иной — он уже не пугал её после многочисленных встреч с призраками и разговора с Портосом возле фонтана. Но этот мир был не готов отпустить Эжени. Сама не зная как, она пережила невыносимую боль и вскоре с удивлением смотрела на заходящееся в крике дитя, которое показывала ей улыбающаяся Жанна Буле. Родилась, как и предсказывал Портос, девочка, вполне крепкая и здоровая, смотревшая на мир ясными голубыми глазами, удивительно серьёзными для столь маленького существа. Все младенцы, которых Эжени видела до этого, были сморщенными, красными, пищащими и походили не то на обезьянок, не то на гномов, но её дочь показалась ей даже красивой. — Ну какая красавица! — восхищалась Жанна, и Эжени готова была с ней согласиться. Помимо приятной наружности её дочь, как выяснилось в дальнейшем, обладала хорошим аппетитом, железным здоровьем и умением засыпать после первых же нот колыбельной, так что поначалу у матери не возникло с ней никаких проблем. Леон примчался в Бретань на следующий день, до полусмерти загнав свою вороную кобылу, и, сам едва держась на ногах, ворвался в спальню, где рухнул на колени возле постели Эжени. Её клонило в сон после кормления ребёнка, но она всё же нашла силы улыбнуться мужу и притянуть его к себе. — Прости, — хрипло выдохнул он, утыкаясь лицом в её живот, как девять месяцев назад, когда только узнал о её беременности. — Прости, что не был с тобой. — Ничего, я этому только рада, — прошелестела Эжени, гладя его по затылку. — Роды — ужасное и кровавое зрелище, и я тоже не хотела бы на них быть. Леон приподнял голову, заглядывая в колыбельку, где мирно спала новорождённая, и при виде его бледного, измученного и бесконечно счастливого лица, при виде блестящих в глазах слёз Эжени подумала, что все эти страдания, пожалуй, были не зря. — Какая она красивая, — выдохнул Леон, не в силах оторвать взгляда от дочери. — Жанна Буле сказала то же самое, — Эжени, перебарывая сонливость, приподнялась на локте. — Как ты назовёшь её? В этом вопросе я полностью уступаю тебе. — Корантина, — прошептал он. — Так звали мою мать. Впоследствии они пришли к выводу, что Корантина звучит слишком длинно и сложно для такой малышки, и их дочь, крещённая в церкви под именем Корантины, стала для всех просто Кóрой. Когда она немного подросла, стало ясно, что от матери ей достались тонкие черты лица, тёмные волосы и любовь к книгам, а от отца — голубые глаза, тяга к приключениям и пылкий нрав. Кора могла всё утро провести в библиотеке, слушая истории матери о феях и лесных духах, а днём убежать в лес — разыскивать этих самых духов. Неудивительно, что Эжени переживала за неё — хотя все местные обожали дочь госпожи, а нечисть в лесу почти перевелась, она по своем опыту знала, как много на свете злых людей и нелюдей, и пыталась всеми силами оградить дочь от них, рассказывая ей о своих с Леоном приключениях — пока что в виде сказок. Позже, когда Кора подрастёт, можно будет открыть ей правду: мир населён удивительными созданиями, порой очень опасными, и все истории о путешествиях её отца и матери — чистая правда. Больше Эжени не собиралась терпеть столь великую боль и прямо заявила Леону, что рожать больше не будет. Его, впрочем, это нисколько не расстроило — одна дочь сделала его безмерно счастливым, и о другой он и не мечтал. Кроме того, у него появились племянники — Анжелика, у которой чадолюбие явно преобладало над страхом боли и смерти, за прошедшие годы родила дважды — сына Оливье и дочь Франсуазу. Оливье де Ла Фер, худенький темноволосый мальчишка с задумчивым взглядом, явно пошёл в отца, Франсуаза, пухленькая хохотушка со светлыми кудрями, в мать. Эжени часто навещала детей мушкетёров — постепенно то, что началось с гневной отповеди в замке Сен-Мартен и продолжилось нежданным спасением на крыше Нотр-Дама, переросло в настоящую дружбу. Дети мушкетёров служили королю столь же преданно, как когда-то их отцы, и Людовик XIV расцветал, поднимаясь на пик своего могущества, плодил детей, приближал и отдалял фавориток. Мария-Терезия оставалась при нём верной и незаметной тенью, Анна Австрийская тихо ушла в мир иной пару лет назад, воссоединившись со всеми, кого она знала и любила, и с теми, кто любил её, и дети мушкетёров искренне оплакали королеву. Атос, Портос, Арамис и д’Артаньян продолжали жить в их детях и в детях их детей, как и Венсан де Сен-Мартен продолжал жить в своей внучке. Эжени всё-таки примирилась с Матильдой, навестив её в монастыре вместе с дочерью — даже очерствевшее вдовье сердце растаяло при виде маленькой Коры, и Матильда, стиснув зубы, приняла Леона дю Валлона как мужа своей дочери и владельца замка Сен-Мартен. Хотя настоящей хозяйкой всё же была Эжени — Леон послушно вникал в тонкости управления замком, но не пытался забрать у неё бразды правления. Имение Портоса, медленно, но верно отстраивавшееся после пожара, так и не стало для бывшего капитана родным домом, хотя Эжени во время кратких визитов туда нашла замок очаровательным в своей мрачности и долго бродила по тёмным коридорам, пытаясь поймать неуловимые тени прошлого, витавшие между стен. Мамбо, старый слуга Портоса, напомнил ей Бомани, хотя владел французским языком куда хуже. Он обожал детей Леона и Анжелики не меньше, чем Бомани обожал Кору. Глядя, как старый негр рассказывает зачарованно слушающей девочке про живых мертвецов, древних богов и пляски охотников у костра, Эжени радовалась тому, что у их семьи есть такой верный защитник. Сюзанна вскоре после окончания истории с Корнелией вышла замуж, что не помешало ей остаться служить в замке, по-прежнему болтать с подругами и приносить госпоже последние новости. Даже лишившись магии, Эжени иногда сталкивалась с нечистью — впрочем, чаще всего это были безобидные лесные духи или призраки, оставившие на земле незавершённые дела. В других провинциях то и дело вспыхивали крестьянские восстания, но в краях Эжени всё было тихо и спокойно, словно их и в самом деле укрывал незримый покров волшебства. Крестьяне любили свою госпожу и её супруга, любили их маленькую дочь, и Эжени ощущала себя в безопасности в этих местах. Проезжая по холмам, рассказывая Коре истории, отправляясь с Леоном в его владения или отдаваясь ему в постели, она чувствовала себя счастливой — настолько, насколько это было возможно после потери магии, которая напоминала о себе тянущей болью, и тогда Эжени ощущала себя такой же неполной, как человек, лишившийся на войне руки или ноги. Волшебство ушло навсегда, оставив после себя дыру, которую не могли заполнить даже муж, дочь, друзья и родные края. Шум внизу вырвал Эжени из воспоминаний, и она со вздохом отложила шитьё, понимая, что сосредоточиться не удастся. Вот послышались тяжёлые шаги Леона, ему навстречу звонко протопала Кора, зазвучали голоса — девочка о чём-то возбуждённо рассказывала отцу. Затем снова раздался шум, и шаги Леона стали громче — он направлялся к спальне Эжени, причём бегом. Встревоженная, она поднялась с кресла и развернулась к двери в тот самый миг, когда муж ворвался внутрь — таким взволнованным она видела его лишь однажды, когда он столь же поспешно ворвался в спальню, где она приходила в себя после родов. — Что-то случилось? — Эжени настороженно посмотрела на Леона. — Кора, — он задыхался после быстрого бега и сжимал эфес шпаги, не боясь оцарапаться об острые рожки Вакха — Александр Клеман, несмотря на свой возраст, оказался искусным кузнецом и сумел-таки починить оружие, унаследованное Леоном от отца, сплавив две части воедино. — Ты должна... это увидеть. Кора! — крикнул он через плечо. — Иди сюда и покажи маме... то, что показала мне. Кора немедленно появилась в дверях — тоненькая, как молодое деревце, сияющая большими голубыми глазами и трясущая тёмными локонами. Она положила на пол перед собой вороньи перья, бывшие некогда оберегом Леона, — однажды он по доброте душевной отдал розетку из перьев дочери, и та немедленно распотрошила её. — Смотри, как я могу! — с этими словами Кора взмахнула рукой, и перья, повинуясь её движению, поднялись в воздух и медленно закружились, словно танцуя. Леон перевёл изумлённый и в то же время восхищённый взгляд с дочери на жену — та стояла неподвижно, изо всех сил сжимая спинку кресла, и по лицу её катились слёзы. — Ты плачешь? — Кора нахмурилась, и перья тотчас же упали на пол. — Я сделала что-то плохое? — она встревоженно оглянулась на отца, и тот, опустившись на одно колено, прижал дочь к себе. — Нет, — проговорила Эжени, чувствуя, как к горлу подкатывают рыдания. — Нет, Кора... То, что ты сделала — это чудесно, прекрасно, замечательно... — Твоя магия никуда не исчезла! — воскликнул Леон. — Она возродилась в нашей дочери! Кора — тоже волшебница! — Боже мой, как же я счастлива, — прошептала Эжени, приближаясь к ним. Она упала на колени, обнимая дочь, и Леон притянул к себе их обеих. Так они и стояли втроём под лучами солнца, льющимися из окна, и Эжени ощущала бьющую в дочери магию, ещё первозданную и необузданную, только-только пробудившуюся, но несоизмеримо большую, чем у неё, и это осознание наполняло её не завистью, а счастьем. Волшебство никуда не ушло, оно было здесь, а значит, была жива Бретань с её призраками, духами и колдунами, с её страшными сказками, тенистыми лесами и зелёными полями, были живы мушкетёры и их дети, была жива Эжени, и тянущая, сосущая пустота внутри неё начала понемногу затягиваться.