***
Больше всего на свете Эжени хотелось броситься в объятия Леона и разрыдаться, но страх за Анжелику заставил её подняться на ноги, худо-бедно вытереть кровь под носом и побрести к выходу. Сын Портоса всё ещё стоял на коленях возле тела мёртвой колдуньи, держа в руках обломки шпаги и время от времени встряхивая головой. Эжени боялась глядеть на его лицо — она понимала, что он только что перенёс величайшую потерю, лишившись наследия своего отца, и может не перенести ещё одну, узнав о гибели своей сестры. — Я скоро вернусь, — пробормотала она, не вполне уверенная, что Леон её слышит, с трудом добралась до выхода и захромала к дереву, возле которого оставила коня. Ланселот встретил её, шатающуюся, мокрую, исцарапанную и бледную, в залитом кровью платье, тихим встревоженным ржанием, но всё же подпустил к себе. Привязанная неподалёку вороная кобыла Леона тоже негромко заржала, и Эжени не смогла не сказать ей: «Твой хозяин скоро вернётся», хотя и не знала, так ли это. С огромными усилиями взобравшись в седло, она подстегнула Ланселота и пустилась в сторону дороги, молясь Богу, дьяволу, лесным духам, нечисти и нежити, чтобы они защитили Анжелику и не дали ей погибнуть в этом туманном краю, а Леону — стать свидетелем её смерти. Ланселот был умным конём — он сам, почти не направляемый поводьями, нёс всадницу по дороге, изредка оглашая воздух ржанием и фырканьем. Прохладный ветер остужал истерзанное тело Эжени, охлаждал её лицо, но он же бил в глаза, заставляя их слезиться, и вскоре она уже ничего не видела — вся дорога предстала перед ней размытым серо-бурым пятном с зелёными кляксами деревьев по бокам. Когда сбоку мелькнуло что-то красное, Эжени едва не проехала мимо, но Ланселот нервно дёрнулся, заржав громче, чем раньше, и она, чуть не вылетев из седла, была вынуждена остановиться. Анжелика дю Валлон лежала посередине дороги — её тёмно-красное дорожное платье разметалось вокруг неё, и Эжени в первый миг показалось, что девушка лежит в луже крови. Светлые волосы растрепались и окружали голову, подобно нимбу, но на лице сестры Леона застыло страдание, брови приподнялись, будто дочь Портоса удивлялась тому, как она оказалась в таком положении. Её конь, видимо, не получил серьёзных повреждений при падении и ускакал прочь, а вот всадница пострадала куда сильнее. Она слабо шевелилась, пытаясь не то встать, не то ползти, с губ её срывались вздохи и хрипы, но тело не подчинялось ей и лежало так нелепо, что казалось, будто у Анжелики переломаны все кости. Эжени спешилась, подбежала к Анжелике и упала на колени возле неё. Голубые глаза сестры Леона приоткрылись, но они смотрели сквозь девушку, не узнавая. — Анжелика, это я, Эжени! — она сжала кисть раненой, но тут же выпустила, боясь причинить ещё больше боли. — Я помогу тебе, всё будет хорошо! — Рауль... — еле слышно прошептала Анжелика. — Леон... Папа... Кто-нибудь, помогите... — Сейчас, сейчас, — Эжени собирала все силы и очень боялась, что их может не хватить. Для исцеления требовался огромный выброс магии, а она почти всё потратила в схватке с Корнелией и теперь ощущала пустоту внутри, пустоту, из которой приходилось клещами вытягивать крупицы волшебства, и ощущение было такое, будто она сама из себя тянет внутренности. — Эжени, — взор Анжелики на миг прояснился. — Корнелия... едет сюда. В Бретань... Она хочет... вас убить. Вас и Леона... — её слова прервал хриплый выдох. — Корнелия мертва, тебе больше нечего бояться, — Эжени невесомо опустила руки на грудь дочери Портоса и закрыла глаза. В кончиках пальцев началось знакомое покалывание, ладони потеплели, и она знала, хотя не видела, что золотое свечение исходит из её рук, окутывает Анжелику, исцеляя её. Эжени вся сосредоточилась на ранах, запретив себе думать о крови, снова побежавшей из носа, о дикой слабости и головокружении, о подкатившей к самому горлу тошноте — сейчас нельзя было думать ни о чём, кроме излечения Анжелики. Эжени осторожно касалась её пальцами, и сломанные кости срастались, ушибы заживали, царапины затягивались, потерянная кровь восстанавливалась, и вот уже дыхание девушки стало более ровным, исчезли хрипы и стоны. Открыв глаза, Эжени сквозь пелену слёз увидела, что смертельная бледность покидает лицо Анжелики, глаза становятся ясными и чистыми, и дрожь, пробегающая по её телу, знаменовала возрождение к жизни. «Сейчас, ещё немного, я подлечу её и закончу, чтобы совсем не лишиться магии», — пообещала себе Эжени, прекрасно сознавая, что это ложь. Было уже слишком поздно — вся её колдовская сила уходила, наполовину потраченная в битве с Корнелией, наполовину вытекшая в израненное тело Анжелики. Магия уходила вместе с кровью, льющейся из носа, вместе с пóтом, выступившим на лбу, висках и над верхней губой, вместе с силами, покидавшими Эжени, и она с каждой минутой становилась всё менее и менее волшебницей, проваливалась в пустоту, становилась никем. К тому времени, как она отняла руки, Анжелика уже дышала глубоко, на её щеках появился румянец, и она села, недоверчиво ощупывая себя. Сзади послышался стук копыт, Ланселот снова заржал, а у Эжени кончились последние силы, и она рухнула прямо на дорогу рядом с изумлённо вскрикнувшей Анжеликой, полетела в манящую её пустоту, в бесконечную черноту ночи. Сознание возвращалось очень медленно. Сначала Эжени осознала, что она лежит на чём-то, но при этом сохранялось странное ощущение бестелесности. Потом вернулись слух и зрение, и она услышала совсем рядом журчание воды, а в глаза ударил яркий свет, и девушка подняла руку, заслоняя глаза. Возле неё веяло свежестью, в воздухе витали ароматы цветов, и пахло, как после грозы. Она села, мимолётно удивившись тому, что голова совсем не кружится, глаза снова видят чётко и ясно, а всё тело не раскалывается от боли. Оглядевшись, Эжени удивилась ещё больше, поняв, что находится на какой-то площади у подножия фонтана. Его струи сбегали вниз, издавая то самое мелодичное журчание, что привело её в чувство, откуда-то доносились голоса людей, и сбоку то и дело возникали смутные тени, но когда Эжени поворачивала голову, чтобы рассмотреть их, они исчезали. — Эжени, дитя моё, — раздался совсем рядом низкий голос, и она вскочила на ноги, испуганно оглянувшись. Перед ней стоял один из самых крупных мужчин, которых она когда-либо видела: высокий, широкоплечий гигант с густыми рыжими кудрями и такой же бородой, одетый в порядком потрёпанный и запылённый камзол. Его голубые глаза внимательно смотрели на Эжени, и она поняла, что этот пристальный чуть прищуренный взгляд ей очень знаком. — Вы — Портос! — выдохнула она, в ужасе отступая к краю фонтана. — Барон дю Валлон де Брасье де Пьерфон, отец Леона! А я... Господи, значит, я мертва! При мысли о том, что Леон лишился возлюбленной, отдавшей жизнь ради его сестры, что у них никогда не будет общих детей, что дитя умерло в её утробе, Эжени охватила великая скорбь, и она готова была разрыдаться прямо здесь, но тут Портос негодующе воскликнул: — Ничего подобного! Ты просто лежишь в глубоком обмороке, а это всё, — он обвёл рукой фонтан и окружавшие его здания, которые расплывались в тени, и Эжени никак не удавалось их разглядеть, — тебе снится. — Значит, я жива? — она почувствовала внезапную слабость в ногах и присела на край фонтана. — Живее многих живых, — заверил её Портос. — И моя дочь жива благодаря тебе, да и все остальные дети тоже! Ты не раз спасала им жизнь, особенно моему мальчику! — Вы всё видели? — слабым голосом спросила Эжени. — Отсюда... сверху? — Не всё, но кое-что, — он покачал головой. — Здесь время течёт совсем иначе, и иногда не знаешь, день на земле прошёл или год. Мы все тут пребываем в некоем забвении, точно во сне, время от времени просыпаясь, чтобы взглянуть на своих детей. Эх, жаль, здесь нет Арамиса, он бы тебе объяснил куда лучше, чем я! — вздохнул Портос. — Я, признаться, не силён в движениях небесных сфер! — Зачем вы меня тут ждали? — она вспомнила некоторые рассказы Леона и почувствовала, как слабость, страх и облегчение уходят, сменяемые праведным гневом. — Чтобы поблагодарить, разумеется! Не каждому выпадает такой шанс, но тебе очень повезло оказаться между жизнью и смертью и попасть сюда, — Портос крякнул, сообразив, что выразился не совсем удачно. — Я давно хотел с тобой поговорить. Спасибо, что присматривала за моим мальчиком и выручала его из бед. — Я тоже давно хотела с вами поговорить, — Эжени нашла в себе достаточно сил, чтобы подняться на ноги. — Вот только спасибо я вам не скажу. Всё, чего добился Леон, было сделано не благодаря вам, а вопреки вам. Вам было наплевать на него тридцать долгих лет, а потом вы явились и начали воспитывать его, как будто он дитя малое, угрожая надрать ему уши! На его месте я бы плюнула вам в лицо и послала к чёрту, а он ещё нашёл что-то, за что вас можно уважать! Вам бы кто уши надрал! — Чёрт знает что! — снова крякнул Портос. — Да в тебя никак вселился дух моей покойной супруги госпожи Кокнар! Только она могла меня так отчитывать! — Вы были ужасным отцом для Леона, — горячо продолжала Эжени, — а потом смели явиться с того света и требовать от него доказать, что он достоин вас! Леон-то достоин всего, а вот вы — вы недостойны такого сына! Я помню, каким он прибыл в Бретань — эти приключения и дети мушкетёров едва не свели его с ума! Но он всё это пережил, стал мне верным спутником и храбрым защитником, а позднее лучшим возлюбленным, которого я только могла пожелать! И всё же он из чувства долга покинул меня, отправился за сестрой и её друзьями в Париж, где едва не погиб! Он защищал свою сестру, даже когда не знал, что она его сестра, даже когда они ещё были друг другу чужими людьми. Он — благороднейший человек, которого я знаю, благороднее, чем его отец! Леон не оставил бы соблазнённую им женщину с бастардом, навестив её только дважды — чтобы заделать ребёнка и чтобы подарить этому ребёнку оружие, которым ребёнок впоследствии убьёт его лучшего друга! — Прекрати! — громыхнул Портос. — Чёрт возьми, ты не смеешь меня отчитывать! Ты годишься мне в дочери, девочка! — Мой отец — Венсан де Сен-Мартен, а не вы, — ощерилась Эжени, — и я счастлива, что это так, хотя его бывшая любовница и принесла мне столько бед! И я буду вас отчитывать, потому что хоть кто-то должен это сделать! Слишком долго вы пользовались всеобщей любовью и уважением, господа мушкетёры! — И на том свете нет покоя от упрёков, — пробурчал отец Леона, но вид у него был пристыженный. — Боже, да ты так же упряма, как мой сын и я, если не больше! Неудивительно, что он выбрал тебя... — Вы тоже скажете, что мы не подходим друг другу, что он со мной только из-за одиночества, а я с ним из жалости? — нахмурилась Эжени. — Кто сказал тебе такую чушь? — возмутился Портос. — Та рыжая ведьма? Я хотел сказать совершенно иное: что вы с ним два сапога пара и что Леон будет полным дураком, если не женится на тебе! — Вы не смеете называть его дураком! — вспыхнула она. — Я его отец! Кто, если не я? — То, что в нём течёт ваша кровь, ещё не делает вас отцом! — заявила Эжени. — И вообще-то это мне решать, выходить замуж за Леона или нет! — Ты же любишь его, разве нет? — Люблю, — вздохнула она, опуская голову и несколько смягчаясь. — И ношу под сердцем его дитя. Я выйду замуж, если выберусь отсюда и очнусь... — Непременно очнёшься! — заверил её Портос. — ... и надеюсь, Леон будет рад возможности растить своего ребёнка, быть для него настоящим отцом, а не таким, каким были вы. — Продолжаешь меня упрекать? — вздохнул мушкетёр. — Воистину, в тебе упрямства больше, чем во мне, Леоне и Анжелике, вместе взятых! — Но если у меня будет мальчик, Леон наверняка захочет назвать его Исааком, в вашу честь, а я этого не хочу. Не считаю, что вы этого достойны. — За это ты можешь не переживать, — ответил Портос. — У тебя родится девочка. — Откуда вы знаете? — она снова нахмурилась. — Знаю, — он склонил голову. — А может, вы и всю её будущую судьбу знаете? — от мысли, что вся жизнь её дочери предрешена, и от её родителей ничего не зависит, Эжени похолодела, но Портос покачал головой. — Откуда же мне знать? Нам тут порой открываются видения будущего или прошлого, но в них сам чёрт ногу сломит. У вас с Леоном будет дочь, а у меня внучка, и это всё, что мне известно. — Ладно, — Эжени снова отступила к краю фонтана. — Дети мушкетёров говорили, что мёртвые могут являться к живым во снах. Леон об этом никогда не говорит, но мне кажется, он сильно скучает. Если вы можете, придите к нему и поговорите с ним. Ему нужна ваша поддержка, ведь он лишился всего, что от вас осталось — замка, шпаги, едва не лишился сестры! — Я и сам собирался к нему прийти! — громыхнул Портос. — После всего, что пережили мои малютки, они заслуживают доброго отеческого слова. — Хорошо, — она кивнула. — Значит, я могу надеяться, что небеса благосклонны ко мне и Леону. Наверное, мне пора уходить? — Смотри, не споткнись на пороге райских врат! — хохотнул на прощание Портос. Похоже, посмертие смягчило его буйный нрав, и все упрёки Эжени он воспринял как должное, хотя на земле взорвался бы и начал спорить. Девушка опустила ресницы и ощутила, как мир вокруг неё растворяется, погружаясь в небытие, плавно тают стены домов, исчезает за стеной воды фонтан, расплывается громадная фигура Портоса, и перед глазами медленно проявляются очертания её спальни. Было уже темно, на прикроватном столике горела свеча, и её дрожащий золотой свет озарял комнату. Эжени лежала в постели, заботливо укрытая одеялом, а неподалёку в кресле дремал, уронив голову на грудь, Леон дю Валлон. — Леон, — шёпотом позвала она. Сын Портоса вздрогнул, вскинулся, дико озираясь, потом взглянул на неё и, соскользнув с кресла, упал на колени рядом с кроватью. — Эжени! Ты очнулась! Благодарю тебя, Господи, — в его голосе звучали с трудом сдерживаемые слёзы. Эжени сжала его руку и заставила себя улыбнуться, хотя всё тело нестерпимо болело, голова снова кружилась, а из-за жуткой слабости она с трудом могла говорить. — Как Анжелика? — Жива и невредима. Она сидела у твоей постели и только недавно вышла, — его голубые глаза ярко блестели. — Ты спасла ей жизнь! — И отдала за это всю свою магию, — Эжени знала, что говорит правду: ощущение волшебства покинуло её, ушло безвозвратно, оставив после себя чувство сосущей пустоты, которую ничто не в силах заполнить. — Я теперь не колдунья и никогда больше не буду. Я лишилась магии, но приобрела взамен кое-что другое. Она сделала глубокий вдох и закрыла глаза, не в силах больше смотреть на Леона, выглядевшего бесконечно измученным и в то же время бесконечно счастливым. — Леон, я беременна. У нас будет ребёнок. И Эжени обессиленно откинулась на подушку, чувствуя, как Леон отбрасывает одеяло и прижимается лицом к её животу, как его тело вздрагивает от беззвучных рыданий, а её рубашка становится мокрой от слёз.Глава XLIV. Потерянное и обретённое
16 марта 2023 г. в 18:00
Надо отдать должное Корнелии — она, несмотря на всё своё изумление, успела увернуться, и огненный шар, вылетевший из рук Эжени, пролетел мимо, не задев её. Он упал где-то позади, в глубоком сумраке церкви, и рассыпался искрами, большинство из которых исчезло без следа, но некоторые остались тихо тлеть на обломках досок. Эжени некогда было беспокоиться о возможном пожаре — её переполняли ярость и страх за Анжелику, и любые мысли о побеге в Англию пропали, сменившись желанием остановить Корнелию. Впрочем, умей Эжени перемещаться из одного места в другое с помощью магии, она бы сделала это, немедленно помчалась на помощь дочери Портоса — но она не умела, и оставалось только сражаться с ведьмой.
— Ты тоже колдунья! — выдохнула та, отступая и вытягивая перед собой руки. — Твой отец знал? Нет, конечно же нет, — ответила она самой себе, — иначе он запер бы тебя в каком-нибудь монастыре. После нашего расставания Венсан стал бояться магии. Интересно было бы посмотреть на его лицо, когда он очутился на том свете и узнал, что его дочь — ведьма! — Корнелия звонко расхохоталась, но в смехе её звучали панические нотки. — Ты стала тем, чего он боялся больше всего на свете!
— Отец не стал бы бояться меня, если бы узнал всю правду, — ответила Эжени, согревая в руках новый огненный шар. — Ты не единственная, у кого связаны с этой церковью особенные воспоминания. Меня несколько лет назад пытался обесчестить один юноша — рядом с церковью, между холмов. И я убила его, убила при помощи магии. Думаешь, я не смогу убить тебя?
— Думаю, тебе не хватит сил, — Корнелия уже оправилась после потрясения и теперь смотрела на Эжени с насмешкой. — Интересно, знают ли дети мушкетёров и твой обожаемый капитан? Наверняка знают, ведь у вас нет друг от друга тайн! И теперь понятно, как они справились с Туссаком — рядом с ними была ты! Но как ты считаешь, долго они будут терпеть ведьму рядом с собой? Восхищение рано или поздно перейдёт в страх, ведь люди всегда боятся того, чего не понимают. Сколько времени пройдёт до того момента, как они захотят сжечь тебя на костре?
— Не пытайся запугать меня, — сквозь зубы проговорила Эжени и метнула новый шар, но Корнелия перехватила его в воздухе, и он обернулся гигантской пылающей змеёй. Она молнией метнулась к девушке, и та едва успела взмахнуть руками, обратив огненное существо в пепел. Корнелия между тем не сдавалась — после нового её жеста множество осколков и обломков, валявшихся на полу церкви, медленно поднялись в воздух, а затем полетели в сторону Эжени, постепенно ускоряясь. Она остановила их порывом ветра, но несколько кусочков стекла всё же успели мазнуть по её рукам и щекам, и она поморщилась от острых уколов боли.
— Ты ослабеешь, — выдохнула Корнелия, уворачиваясь от обломков досок, которые полетели в неё по мановению Эжени.
— Ты тоже, — ответила та, на этот раз собирая в руках не огонь, а воду. Поток ударил в её противницу со страшной силой, но Корнелия вскинула руки, и вода вмиг замёрзла, превратилась в сосульки, ледяные кинжалы, которые со звоном попадали на пол. Видя, как они растекаются лужицами, Эжени ощутила слабость и почувствовала, что по верхней губе из носа течёт что-то тёплое. Мысленно выругавшись, она утёрлась тыльной стороной ладони и не удивилась, увидев на ней красные пятна.
— Жизнь и магия уходят из тебя вместе с кровью, — Корнелия тяжело дышала, её лоб был мокрым от пота, на висках тоже блестели капельки. Она снова подняла руки, и с потолка мягко обрушился поток чего-то тёмного, что Эжени в первый миг приняла за птиц, но потом поняла, что это жабы — большие, склизкие, буро-зелёные, глухо квакающие и булькающие.
— Из тебя тоже, — процедила она, останавливая поток взмахом руки — её передёрнуло от мысли, что жабы могут коснуться её кожи, упасть на лицо или, упаси Боже, залезть в вырез платья. — Решила устроить мне вторую казнь египетскую? — по мановению руки Эжени жабы взмыли в воздух, обратились острыми кинжалами и полетели в Корнелию, но та сделала шаг назад и растаяла в окружении цветных искр, а кинжалы упали на пол, растворившись на полпути. Эжени, переводя дыхание, завертелась на месте, ожидая нового нападения и гадая, где появится Корнелия. Та возникла возле входа в церковь — волосы её растрепались и неопрятными рыжими лохмами спадали на лицо, грудь тяжело вздымалась, из носа тоже текла тоненькая струйка крови.
— Я устрою все десять казней египетских, если потребуется, — почти шёпотом проговорила она, не сводя с Эжени ненавидящего взгляда. Девушка вздрогнула, вспомнив про десятую казнь, смерть первенцев, и с трудом удержалась, чтобы не прижать руку к животу. Ещё сегодня утром она сама хотела избавиться от ребёнка, чтобы не подвергать его опасности, но мысль о том, что его убьёт Корнелия, была невыносима.
— Эжени! — снаружи послышался грохот сапог, и в церковь ворвался Леон дю Валлон. — Я увидел твоего Ланселота и понял, что ты где-то здесь... Какого чёрта?
Увидев Корнелию, он тут же выхватил шпагу, но колдунья только рассмеялась.
— Надо же, кто пришёл на помощь своей возлюбленной! Сын Портоса! Бастард Портоса, — она ядовито улыбнулась, подчеркнув слово «бастард».
— Меня называли словами и похуже, — холодно отозвался Леон, осматривая церковь с дымящимися досками, растекающимися по полу лужами, усеянную осколками и усыпанную пеплом. — Вы всё-таки разыскали нас и решили прикончить?
— Я разыскала вас, но здесь я оказалась случайно, — Корнелия переводила дух, явно готовясь нанести новый удар. — Нас с Эжени потянуло в одно и то же место. Как странно — у меня с ним связаны самые приятные воспоминания, а у неё — самые неприятные! Право, жаль, что тот юноша тогда не довёл дело до конца! Бесчестье единственной дочери было бы достойным наказанием для Венсана!
— Жаль, что вы не умерли, когда потеряли ребёнка, — выдохнула в ответ Эжени, меняясь в лице, но Корнелия только рассмеялась.
— Неужели вы мне поверили? О, я выдумала эту историю, чтобы разжалобить вас, ведь всем известно, как вы сочувствуете женщинам! Рассказ о женщине, в одночасье потерявшей любимого и дитя, зачатое от него, должен был вас растрогать, но видимо, ваши принципы изменяются, когда речь заходит о вашем отце. Ему вы готовы простить всё!
— Не вам судить о моих принципах! — воскликнула Эжени. — Вы лгали мне с самой первой встречи! Откуда мне знать, что вы не лжёте о любви моего отца к вам?
— Не тебе судить о любви, — губы Корнелии искривились. — Единственный, кого ты смогла найти, девчонка, это бастард, которому настолько не хватало человеческого тепла, что он потянулся к первой, кто не оттолкнула его! Больше ты никому не нужна, да и ему скоро не будешь нужна — когда он найдёт кого-нибудь покрасивее.
— Замолчите! — вспыхнул Леон, крепче сжимая шпагу.
— Иначе что? — ведьма обернулась к нему. — Убьёте меня? Поднимете руку на женщину?
— Мне уже случалось фехтовать с женщиной в мужском обличье, даже дважды, оттаскивать женщину от сокровищ, сбрасывать женщину с плеч, — мрачно ответил он. — Да вы и не женщина, вы — исчадие ада!
— Отцы-мушкетёры тоже так оправдывали себя, когда казнили миледи Винтер? — поинтересовалась Корнелия. — Очень удобно считать любого неугодного вам человека нечистью, чтобы иметь возможность убить его!
— Я не это имел в виду, — поморщился Леон. — Мне за последний год приходилось встречать нечисть, которая была куда более человечна, чем вы — призраков, оборотня, лесного духа... даже вампиршу! Телом вы человек, и это, пожалуй, в вас самое худшее.
Корнелия, судя по всему, была задета. Она резко взмахнула рукой в сторону Леона, и шпага, вылетев из его руки, со звоном прокатилась по полу. Бывший капитан кинулся поднимать её, но новый взмах колдуньи сбил его с ног, протащил по полу и ударил о стену. Эжени издала низкий протяжный крик и направила на противницу всю свою мощь. Корнелию подбросило к потолку, а затем повлекло вниз с такой силой, что она непременно разбилась бы, если бы не успела в последний миг смягчить падение и, высвободившись из захвата Эжени, мягко упасть на пол. Она почти сразу же поднялась, и обе волшебницы сошлись в битве.
Эжени никогда ещё не приходилось тратить столько магических сил — даже когда она исцеляла смертельно раненую Катрин Дюбуа, отбивала атаки вампира де Сен-Жермена или пыталась остановить Виктора Туссака. Корнелия была куда более опытна в колдовстве, но перемещение из одного места в другое и долгая схватка измотали её, так что она с трудом держалась на ногах. При этом она оставалась опасной противницей, и Эжени напрягала все силы, пытаясь победить её, понять, что случилось с неподвижно лежащим в углу Леоном, и думая о том, что её помощь нужна Анжелике, раненой, истекающей кровью, придавленной тяжёлой тушей коня... Эти мысли мешали сосредоточиться, и Эжени зашаталась, пропуская один удар за другим.
В старой церкви вспыхивал и гас огонь, с потолка лилась вода, превращаясь то в клубы пара, то в осколки льда, взмывали к потолку стаи птиц и летучих мышей, обращаясь потоками крови и градом камней. Обе волшебницы, порядком вымотанные, из последних сил отбивали атаки друг друга. Первой не выдержала Корнелия — она стала отступать к двери, и Эжени поняла, что её противница ищет возможности сбежать, снова исчезнуть в снопе разноцветных искр.
— Не смей! — прохрипела она, вытирая кровь, ручьём бегущую из носа. — Не смей... сбегать... с поля... боя!
Мощный удар отшвырнул её к стене, и от сотрясения перед глазами всё потемнело. Эжени, чудом оставшись в сознании, видела сквозь застилавшую мир сероватую пелену, как Корнелия, шатаясь, направляется к лежащему возле другой стены сыну Портоса, и попыталась собрать все силы для решающего удара, но магия отказывалась ей подчиняться.
— Леон! — простонала она. — Леон, очнись!
— На этот раз у тебя нет под рукой золы, верно? — Корнелия подобрала шпагу и со злостью сжала её в руках. Эжени не поняла, применила она магию или просто изо всех сил согнула оружие, но послышался громкий треск, и шпага Леона, некогда унаследованная им от отца, разломилась на две части. Они громко ударились об пол, прокатились по нему, и перед глазами измученной Эжени предстала рожица Вакха, по-прежнему нахально улыбающаяся в окружении виноградных гроздьев.
— Нет, — прошептала Эжени, отчаянно пытаясь собрать хоть какие-то крупицы магических сил и отбросить Корнелию от капитана. — Нет, Леон...
— Что ж, тебе хотя бы повезёт умереть быстро, — ведьма подняла обломок клинка, нацелив его в грудь Леона, и тут он внезапно очнулся. Быстрым, почти змеиным движением Леон рванулся вверх, схватил Корнелию за рукав, и она, потеряв равновесие, упала на колени. Обломок шпаги просвистел возле самого уха Леона, но потом пальцы колдуньи разжались, клинок выпал из них, она обмякла и медленно повалилась на пол. Зрение Эжени немного прояснилось, и она увидела, что из груди Корнелии торчит большой кусок стекла, а по платью растекается тёмно-красная лужа.
— Я смог, — прохрипел Леон, склоняясь над телом ведьмы — она ещё пыталась что-то сказать, но на губах её булькала кровь, а ореховые глаза уже заволокло дымкой. — Смог... убить женщину.
Тело Корнелии в последний раз выгнулось и застыло, и в церкви наступила неимоверная, оглушительная тишина.