Глазами в ясное лазоревое небо

      Дома у Бенедетто никогда толком и не было. Сперва был приют, потом — улица, сердобольные хозяюшки, пускавшие шкодливого оборванца на ночь погреться, когда морозы хлестали по лицу особенно резко, потом — коммуна под открытым небом, потом — каторга, потом… места на ночёвку были. А дома — не было. Зато был до боли знакомый, трепетно любимый, город.       Уехать из Парижа? Нет уж, лучше сразу в петлю головой. Променять на что угодно эти крохотные улочки Монмартра? Эти кованые балконы Елисейских полей? Этот вечный стук экипажей по набережной Сены? Этот грузный перезвон колоколов Нотр-Дама? Нет. Бенедетто был хозяином этого города, паучьей походкой снуя в ночи от одного богача к другому. Бенедетто чувствовал этот город, плавясь в объятиях очередной гризетки из Латинского квартала. Бенедетто сам был этим городом, протягивая якобы добросовестному ростовщику с площади Пигаль чьи-то фамильные часы. Нет, никого родного у Бенедетто в жизни не было. Кроме Парижа.       — Ах, в Марселе было так хорошо, — на город снова упала осень. Все возвращались в родные гнёзда. Лёгкая дымка загара на бледных руках Валентины смотрелась до глупого неуместно. — Тёплое солнышко, море, бриз… тебя не хватало. Поедем следующим летом с нами?       — Я уже бывал на юге. В Тулоне.       — И правда… — стушевалась сестра. — Прости, я не хотела.       Бенедетто рассмеялся даже будто бы как-то весело. Ставить людей в неловкое положение своей трагической историей с недавних (или вполне себе давних) пор стало одним из его любимейших хобби. Да любимым, на самом деле — других-то он так и не завёл толком. А Марсель с его этими корабликами, рыбаками и солёным воздухом Бенедетто к чёрту не сдался совсем, даже если он на каторжный Тулон и не похож вовсе. Главное — он совсем не похож на Париж.       Впрочем, свидеться, наконец, с сестрёнкой и послушать её птичьи рассказы о тёплых странах было очень приятно. За пару месяцев разлуки Бенедетто успел сполна соскучиться. Нет, родного Парижа ему всегда хватало для компании, большего он и не желал, но, оказывается, едва это «большее» замаячит на горизонте, жить без него ты уже не сможешь. Пусть оно рассказывает о том, как здорово на юге, пусть восхищается своими беспрекословно идеальными женихом и свекровью — главное, что рядом. Может, всё-таки, стоило поехать туда с ней?.. Нет уж. Эту шалую мысль Бенедетто от себя резко-резко отогнал, чтоб и не думала появляться. Кроме Парижа ему никто не нужен.       Когда Бенедетто, раскланявшись и заобнимавшись, ушёл из дома Валентины, стояла уже непроглядная ночь. Видно, вечером прошёл очередной мерзейший дождь: брусчатка была скользкой и неприятной. На фонарях исправно продолжали экономить. Любой другой бы предпочёл как можно скорее спрятаться в экипаж, чтоб тот унёс его в тёплый дом, но Бенедетто экипажей не любил. Деньги-то теперь у него были, даже в избытке — а привычки остались. И любовь к цепкому паучьему шагу.       «Дома» всё равно никто не ждал; мать и её семья, которую Бенедетто всё никак не желал считать своей, с летнего отпуска ещё не вернулись, да и вряд ли вернутся до начала серьёзных заморозков. Тоже ведь с собой звали — и тоже отказался. Мог бы сейчас где-то в Италии срывать апельсины прямо с веток, а вместо этого в лицо ему бил окостенелый вонючий ветер с реки, да холодный чугун заборчика на набережной пальцы жёг. Мог бы — а вместо этого Бенедетто изредка, раз в месяц, что ли, комкано отвечал на письма Эрмины, приходившие в избытке. По матери, правда, тоже скучал где-то на задворках своей мелочной душонки, но чувство это прятал подальше. Не нужно оно ему. А Париж — нужен.       Стоя над чёрной-пречёрной водой, прислушиваясь к тому, как она яростно билась в камень, споря с крикливыми чайками, принюхиваясь к ароматам ночного города, промерзая до костей, Бенедетто был счастлив. Смотря на белёсые очертания домов, он улыбался. Якшаясь с местными воришками, он чувствовал себя твёрдо уместным, своим, нужным. Пялясь на чересчур уж цветастые вывески квартала красных фонарей, он радовался. Париж был ему лучшим другом, старшим товарищем, матерью, отцом, невестой, женой — кем угодно и всеми сразу. Париж его бил, бранил, ранил, а потом — грел, ласкал, кормил и успокаивал. Задавал кучу страшных вопросов, а потом — сам давал на них однозначные вопросы. В Париж он врос с самых корней, а Париж — врос в него до дрожи.       И как Бенедетто отсюда уедет? С Парижем он повязан       навек.