Сладость смертного греха

— Отец Томас! Отец Томас! — Вдруг раздаются голоса за дверью, в которую стучатся в несколько рук, — Отец Томас, откройте, беда пришла!       Томас встрепенулся, как только услышал неожиданные возгласы, и приостановил чтение молитвы. Обычно люди знают, что в столь позднее время его нельзя тревожить, ведь личные часы ещё никто не отменял, однако, если крестьянам действительно понадобилась Божья помощь, значит произошло нечто по-настоящему страшное. — Отец Томас, беда пришла, откуда её не ждали! Беда окаянная, ой беда! — Вновь послышались дрожащие голоса.       Захлопнув книгу и отложив её на письменный стол, Томас взял свечу, устало встал со стула и подошёл к двери, с мрачным скрипом отворяя её: — Что произошло? — С недопониманием спрашивает он, оглядывая испуганных и перевозбуждённых крестьян, — Что именно привело вас ко мне? — Беда! Беда, Отец Томас! На нашу деревню снова напали! — Тараторят в один голос мужчины, с оханьем и отчаяньем мотая головой. — Кто? — Табор цыган! Их вожак грозится сжечь дома и забрать наших женщин, если мы не отдадим ему золото и лошадей! — Но мы же платили налог, неужели ему не хватило? — Ой не знаем, не знаем, ходят слухи, что вожака разгневала Виктория — дочка нашего местного купца, отказавшая ему в замужестве. Вы же знаете, она баба хоть и красивая, но боевая, с характером, такую хрен замуж возьмёшь, она даже под предлогом смерти не согласится стать чьей-то! И, Отец, у нас плохая весть: платить табору нечем, в прошлый раз мы всё подчистую отдали. — Раз пошло такое дело, значит дадим отпор бесам окаянным, чтобы больше не смели наглеть! Спрячьте жён и детей, а мужики пусть вооружатся и идут в бой, — Воодушевлённо глаголет Отец в приказном тоне, и крестьяне повинуются, кланяются по несколько раз, после спеша толпой к выходу.       Как только свет факелов растворился в глубине длинного коридора, Томас сбросил образ непоколебимого Отца и в страхе ринулся к письменному столу и полкам, судорожно собирая важные бумаги и книги. Ему ни в коем случае нельзя допустить, чтобы варвары превратили ценные документы в никому не нужный пепел. Уместить всё добро получилось с большим трудом, однако, сделав это, священник сразу же поспешил к углу комнаты, чтобы поддеть ловкими пальцами каменную плиту у пола и открыть тайник. — Здесь их никто не найдет… — Едва слышно шепчет себе под нос он, смахивая паутину со стенок тайника.       Отец наспех сложил все бумаги и книги и аккуратно вставил плиту на своё место. Затем он вскочил на ноги и поспешил к выходу, чтобы посмотреть на происходящее на улице. Томас бежал по коридорам подобно вихрю, свисающие до груди розарии звенели при каждом быстром шаге, подол рясы постоянно путался под ногами, а пряди золотистых взлохмаченных волос развевались в разные стороны, словно по ветру.       Открыв тяжёлую дверь, Томас вышел на улицу и в то же мгновение замер, поражаясь увиденному: посреди царивших сумерек, куда ни глянь, были огонь и тела умерших крестьян, со всех сторон доносились не стихающие женские крики и топот лошадиных копыт, внушающие страх. Картина стала по-настоящему устрашающей, стоило священнику заметить среди мёртвых знакомого кузнеца-ювелира; в памяти всплыли воспоминания, которые отдались по телу неприятной дрожью. Когда-то этот парень сковал кольцо в виде змеи и подарил его Томасу в знак своей чистотой и непорочной любви, которую диакон тогда отверг, назвав неправильной. В то время Отец Томас был ещё очень юн и не так верен Богу, однако запреты знал хорошо и строго следовал им. Правда, чувства кузнеца на самом деле были взаимны: вопреки всему сердце Томаса трепетало от каждого взгляда милого юноши, который только-только учился ювелирному мастерству, но позволить обрушить на себя грех и поддаться желаниям для ученика священника было сравнимо со смертью. Потушить огонёк чувств и скрыть ото всех грех у Томаса получилось, однако выкинуть кольцо духу не хватило: оно было удивительной красоты, как и сам кузнец, который ещё не раз приходил к нему во снах, чтобы воссоединиться хотя бы там — в мире, где нет рамок и запретов. — Да проведёт тебя Вневышний на небеса… — Нашёптывает Отец, смотря на бездвижное лицо кузнеца, — Прости меня, Андриано, за то, что я отверг ребяческие чувства и навлёк на тебя печаль и муки, отчего ты возненавидел мир и… — Он опускает взгляд, устремив его на свою ладонь, которую всё ещё украшает то самое подаренное кольцо в виде змеи, — И меня…       После некой исповеди, в душе Томаса поселились боль и отчаянье: до сих пор не безразличный ему человек умер, а в родной деревне, в которой ранее бурлила жизнь, сейчас царят хаос и бесчинство, словно сам Сатана решил прийти в мир людской, чтобы превратить всё в руины.       Очередной раз осмотревшись по сторонам, Отец случайно заметил конюшню, которую ещё не тронул огонь, из-за чего в его голове пронеслась нечистая мысль: «А что, если взять коня и ускакать прочь? Деревню всё равно не спасти, мне нечего терять». В иной раз Томас бы не допустил подобных мыслей, однако чувство самосохранения притупляло сознание и веру, подталкивая на грешный поступок.       Помотав головой, чтобы откинуть лишние сомнения, он рванул с места, пытаясь скрытно пробраться к хлеву. Сделав это, Томас схватил деревянный, достаточно тяжёлый засов и отбросил его на землю, открывая массивные двери конюшни; сквозь кромешную тьму ничего не получалось разглядеть, но по звукам было ясно, что все пять лошадей всё ещё одиноко стояли в стойлах, видимо, оставшись без своего верного конюха.       Страх искушающе шептал священнику о том, чтобы он рванул к стойлам, взял лучшего скакуна и помчался к хижине лесника, что в глубине леса, чтобы спрятаться там от глаз людских, но спонтанный порыв остановил пробудившийся голос совести, заставивший усомниться в правильности пока что не совершённого поступка: «Что же я творю?.. Разве это велел делать мне Всевышний? Разве он хотел, чтобы его Сын, помутнённый страхом, бежал, навлекая на себя страшный позор? Я не должен бросать тех, кто сейчас гибнет, не должен отдавать лошадей проклятым цыганам, которые навлекут на этих созданий муки», — Томас аккуратными шагами ступает вглубь хлева, — «Чтобы искупить вину за грешные помыслы, я должен дать свободу лошадям, а сам остаться в деревне, Бог сам решит, достоин ли я земной жизни или нет».       Закончив рассуждения, он быстрыми движениями один за другим начал открывать металлические засовы, распахивая дверцы стойл. Из-за темноты Томас часто спотыкался и чуть ли не падал на колени, но спустя некоторое время ему всё-таки удалось открыть затворки и дать долгожданную свободу лошадям, которые отблагодарили парня радостным гоготом и фырканьем. Однако, стоило жеребцам покинуть хлев и убежать, куда глаза глядят, неожиданно в тот же миг раздался зловещий свист, а за ним не менее зловещий и разгневанный голос: «Кто посмел выпустить коней без моего приказа?!» Причём голос был до боли знаком: вожак цыганского табора — Дамиано — являлся для Отца Томаса воплощением самого худшего кошмара.       От грозного клича священник замер, с ужасом смотря через многочисленные щели в стенах хлева на лошадь с наездником, проносящуюся со скоростью ветра мимо конюшни. Пара секунд и в двери, словно ураган, ворвался Дамиано, освещая помещение светом факела. Звон его украшений разного сплава разносился эхом по хлеву, мужчина тяжело дышал, проходясь быстрым взглядом по всей конюшне в поиске заветных лошадей, которых, увы, уже не было в стойлах. — Дрянной священник, зачем ты выпустил коней?! — На лице мужчины появляется хищный оскал, его тёмные глаза, отражающие языки пламени, сверкают злостью, отчего по телу Томаса проходится холодок.       Отец хотел было сделать рывок, чтобы сбежать, но не тут-то было: Дамиано достал кинжал. — Ты никуда не уйдешь! — Клинок угрожающе направляют на священника, — Сукин ты сын, отвечай, зачем выпустил лошадей?! — Это велел мне Всевышний, — Томас пытается сохранять голос хладнокровным, но за всей видимой непоколебимостью на самом деле скрывается дрожь от страха, гуляющая по коже.       Разгневавшись ещё сильнее, цыган накинулся на священника и вжал его в массивную деревянную балку, приставляя нож к горлу. — Повтори, — Дамиано злостно смотрит в бегающие в разные стороны глаза напротив, — Я приказал повторить! — Это… Это велел мне Всев… Всевышний… — Томас цепенеет, боясь даже лишний раз втянуть носом воздух, ведь лезвие ножа слишком близко приставлено к его горлу. — Всевышний, говоришь? — Ухмыляясь и оголяя несколько золотых зубов, Дамиано ещё плотнее вжимает священника в балку, — Раз такое дело, значит вместо лошадей я заберу тебя, — Грубо вцепившись в волосы Томаса, цыган тащит его к выходу из хлева, — И ты поплатишься за свой подлый поступок! — Нет, отпустите! Живо отпустите! — Вопит Отец, пытаясь вырваться, но цепкие пальцы слишком крепко сжимают его волосы, — Бог вас покарает! Бог не простит вам этого! — Замолкни, иначе прикажу, чтобы тебя раздели и привязали к скачущему коню! — Как только Дамиано выводит Томаса на улицу, небрежно швыряя его на землю, он снова громко свистит, из-за чего в ушах раздаётся неприятный звон, — Итан, где тебя черти носят? Бегом сюда, нужно связать ещё одного заложника! — Всевышний никогда не простит вам грехи! — Снова причитает Отец Томас, пытаясь встать на ноги, однако всё его тело саднит от не самого мягкого приземления, поэтому он так и остаётся в полулежачем положении, — Вы — бес, не заслуживающий искупления!       Окинув священника насмешливым взглядом, Дамиано самодовольно улыбнулся, опять хватая его за волосы и оттягивая голову назад для того, чтобы посмотреть ему в лицо. — Смотрю, ты чересчур верующий? — Вожак наклоняется к священнику настолько близко, что тот невольно вздрагивает и инстинктивно пытается отстраниться, но у него ничего не выходит, — Придётся это исправить.       Дамиано схватился за подол рясы, желая задрать его до талии, чтобы надругаться над телом Томаса и поддаться с ним похоти прямо здесь, на улице. Однако, к огромному сожалению цыгана, откуда ни возьмись за его спиной появился тот самый Итан, который ловко спрыгнул с лошади на ходу и поспешил подойти к вожаку. — И это наша добыча? — Скептически спрашивает он, придирчиво осматривая Томаса, — Зачем нам этот священник? От него не будет никакого проку, лучше девок побольше взять да скота и золота. — Никакого проку? — Дамиано оценивающе смотрит на фигуру Томаса, которую прекрасно очерчивает подпоясанная ряса, — Знаешь, мне надоели эти распутные девки, согласись, молоденький священник был бы неплохим вариантом для утех, тем более, издалека он вылитая баба! — Но он же всё равно мужчина… — А ну цыц! Только я решаю, кто будет в моей постели жаркой ночью. — Спать с мужчиной неправильно, — Итан с отвращением поглядывает на Дамиано, а затем на испуганного священника, который, выпучив глаза, смотрит на них в ответ. — Я свободен от предрассудков, поэтому желаю заняться сексом с тем, на кого пал мой взор. — Я не поддамся искушению и Похоти! Я верен Богу! — Вновь вскрикивает Отец, когда до него с запозданием доходит, что с ним желают сделать.       Он подскочил и решил убежать прочь от искусителя, но подол одеяния сыграл с ним злую шутку: через пару мгновений священник упал на землю, не успев толком даже убежать. — И всё-таки я возьму святошу с собой, он будет веселить меня скучными вечерами, а, когда я наиграюсь с ним, брошу гнить в колодец. Делов-то! — Смеясь, Дамиано подходит к Томасу, рывком ставя его на ноги, отчего тот издаёт приглушённый вскрик, — Всё, вяжи его.