Pov Пит
Момент аварии стал тем самым случаем, который отложился в моей памяти подобно записанному на кассету фильму, и все последующее после случившегося время воспроизводился каждую ночь, будоража сознание подобно кошмару. Я помню это одновременно слишком отчетливо, и слишком размыто. Первое, когда холодный воздух коснулся моих щек, а я, бессвязно залепетав что-то, чего сам не помню, рухнул на колени перед разбитым автомобилем. Второе, сразу после того, как я потянул искореженную дверь машины на себя руками, покрытыми уже засохшей — своей и чужой — кровью, беззвучно зазывая Вегаса. Мне было так страшно смотреть сквозь дым из-за ожидания худшего, страшно настолько сильно, что пальцы не могли ухватиться за ручку. Они словно онемели, поэтому я заскреб ногтями по темному битому стеклу. И даже тот момент, когда меня внезапно оттеснили: мигалки скорой помощи ослепили своими яркими вспышками, а куча беспокойных людей загалдела в унисон, шокированная из-за произошедшего. Кто-то поднял меня с колен и попытался увести, тогда как спасатели старались аккуратно вскрыть дверь и вытащить водителя. Ну и в окончании всего, когда представляемый мной ужас материализовался, а из машины вытащили кого-то, кто выглядел как мертвец, я осознал, что то, что обжигало мои щеки все это время — были слезы. Жгучие и непрекращающиеся. Вегаса уложили на носилки. Я отчетливо помню себя, не верящего в то, что это мог быть он. Его голова была повернута в сторону, видимыми были лишь залитые кровью шея и вся грудь из-под разорванного пиджака, из бежевого превратившегося в темно-бордовый. А еще — безжизненно лежащие руки, такие же кроваво-красные, как и мои собственные. Одна из них, уложенная на грудь, упала и повисла, блеснув огромным кольцом на пальце, не позволяя мне усомниться в том, что это действительно был Вегас. Не давая мне шанса и подумать,поверить в то, что все это — нереально. Мне хотелось кричать и рыдать одновременно, но горло словно сдавило, перекрывая доступ к кислороду, поэтому все, на что я был способен в момент отъезда машины скорой помощи — на то, чтобы раскрыть рот в немом крике, одновременно с этим пытаясь вдохнуть. Люди, обступившие меня и теперь обратившие внимание на мое состояние, и из-за этого не позволившие мне броситься вдогонку за скорой, слились в одну толпу, в одну серую массу, на которую мне было совершенно все равно. Обессиленно упав на колени и коснувшись лбом сырой земли, я заскреб по ней пальцами, вырывая траву ногтями, все еще не имея возможности вдохнуть — тогда мне казалось, что я и не смогу, после увиденного ужаса и Вегаса, показавшегося мне безжизненным и не дышащим. Вязкие слезы, смешанные со слюной и кровью, стекали на землю с моего лица. Отмахнуться от людей, пытавшихся меня поднять, не получилось: вскоре я вновь оказался на ногах, не соображая, почему и кто тащит меня в соседнюю машину. Последнее — словно телепортация — мое перемещение в отделение неотложной помощи. Прижавшись спиной к холодной стене больницы, я растирал покрасневшие от слез щеки все то время, пока вокруг суетились люди. Незаметной тенью встав дальше всех, я не сводил взгляда с светящейся алым светом таблички над дверью, за которой решалась судьба — не только Вегаса, но и моя. Спустя время, когда коридор совсем опустел, но мои щеки так и не высохли, продолжая быть мокрыми из-за слез, из-за поворота неожиданно выскочил Макао. Подросток стремительно пронесся мимо меня и вцепился в ручку входа в отделение, намереваясь войти, но был прерван персоналом. — Господин Макао! Господин Макао, вам нельзя туда, отойдите… — увещевали его, стараясь удержать буйного подростка от попыток войти в палату. — Эй, брат! Ты же не оставишь меня?.. Ты не можешь бросить меня так же, как отец! — неожиданно надрывно закричал Макао, вырываясь из хватки врачей. — Брат… Его голос, который я давно не слышал, заставил меня вздрогнуть. Такой отчаянный и громкий поначалу, после дрогнувший из-за внезапного всхлипа, который он не смог сдержать. — Ты не можешь… Пожалуйста… — продолжил Макао совсем тихо, уже не пытаясь войти в палату, и обессиленно наклонившись в сторону двери. Он несколько раз стукнулся лбом о мутное стекло до того, как врачи оттащили его от него. Макао низко наклонился и опустил голову, а после на больничный пол закапали слезы. Его громкие всхлипы разрывали меня на части, громким эхом отражаясь от больничных стен, поэтому я, с трудом найдя в себе силы самому перестать лить слезы, и вытерев лицо рукавом, подошел к нему. Указав врачам, что подростка можно отпустить, осторожно положил руку на его спину. Макао никак на это не отреагировал, плечи его задрожали и он громко заплакал, не сдерживаясь и завывая. — Господин Макао. — охрипшим из-за недавней истерики голосом сказал я, обращая внимание Макао на себя. — Не волнуйтесь. Кхун-Вегас скоро очнется. Ребенок поднял голову и взглянул на меня, и то, что я увидел, усилило жгучую боль в моем сердце. Его глаза налились слезами и блестели, он пристально смотрел на меня, словно пытаясь разглядеть что-то, что могло дать ему подсказку или ответ, дать подтверждение сказанным мною словам. Я сразу понял, что ему необходима поддержка, неважно от кого, но важно — какая. Поэтому, посмотрев на него так уверенно и тепло, как только мог, я протянул руку к его заплаканному лицу и стер мокрую дорожку с щеки большим пальцем. — Кхун-Вегас обязательно очнется, не плачьте. — Точно?.. — растерянно переспросил Макао и замер, словно то, каким был бы мой ответ, действительно могло что-то решить. Постаравшись спрятать собственную печаль за широкой улыбкой, я быстро закивал, приобнимая его за плечи: — Конечно, не сомневайтесь. Он не бросит своего братишку одного, я точно это знаю. Нужно лишь подождать. Макао долго смотрел на меня, а я смотрел на него в ответ, отметив, как постепенно опустошенность и тоска в его глазах менялась на что-то, похожее на надежду. Он смахнул непролитые слезы со своих ресниц, а после потянулся мне навстречу, заключая в объятия, обессиленно утыкаясь куда-то мне в плечо мокрым носом. Обняв его в ответ, я выдохнул, ощущая, как недавно смененная рубашка снова намокает в районе рукава. — Ты его друг? — раздался тихий вопрос, из-за которого я замешкался на долю секунды, но быстро с этим согласился: — Да. — зная, что пока не стоит вдаваться в подробности, подтвердил я. — Я друг. И я буду рядом. Все будет хорошо. Это определенно были те слова, которых не хватало подростку, потерявшему отца и почти потерявшему брата — и все это в один день. Дрожащее тело сильнее прижалось ко мне, а пальцы вцепились в ткань моей рубашки до треска, словно я был спасательным кругом, без которого проплыть он был не в состоянии. Трепетно перебирая волосы Макао и покачивая его в своих объятиях, утешающе похлопывая по спине, я рассматривал по прежнему горящую красным табличку над дверью в отделение, стараясь поверить своим собственным словам, сказанным подростку. Несмотря на то, что тепло брата Вегаса постепенно утихомирило бурю в моем сердце, страх за Вегаса от этого не исчез. Он был настолько сильным, что казалось, словно такого и не существует — разве люди могут так сильно бояться за чью-то жизнь? Теперь, когда случилось страшное, я понял — да, могут. Я так сильно боялся за него. И спустя время тоже: до сна на твердой скамье около палаты, в беспокойном ожидании, когда сердце с силой стучало о ребра, не давая возможности отвлечься от фантомной боли и страха. До каждодневного плача в одиночестве, впоследствии сорванного голоса и невозможности нормально разговаривать несколько дней. До разбитых о тренировочную грушу пальцев в те ночи, когда заснуть не рядом с его палатой не получалось, а голова кипела от мыслей о нем. До полного понимания, что дышать без Вегаса с каждым днем становилось так же трудно, как вдыхать угарный газ полной грудью. Я боюсь, Вегас. И я все еще жду, пока ты очнешься.***
Сегодня я надеялся провести с Вегасом больше времени, чем обычно. В планах на сегодня была поездка на остров, что означало разлуку с Вегасом на пару дней — да, даже такой срок казался мне страшным. Скорее не из-за себя и собственного бессилия от долгого нахождения не рядом с ним, хотя это тоже было причиной. Я боялся того, что он мог внезапно проснуться. Совершенно один, без меня рядом, Вегас совершенно точно подумал бы, что я бросил его и ушел, как когда-то его покинули все, кого он любил — мысль об этом пугала больше остальных. Но я надеялся, что светлое небо Чумпхона приведет меня в чувство, а чистый воздух и холодное море поможет развеяться, и я приеду бодрый, и с новыми силами. На пару дней мне действительно была необходима разгрузка. Войдя в светлую палату, мой нос сразу учуял отдаленный аромат камелии. Она уже подвяла, и я, намереваясь ее сменить, разместил принесенные мной вещи и новый букет на столе, и взял вазочку. Слив воду и убрав старые цветы, заменил их на новые, невольно залюбовавшись нежными, розовыми лепестками. Эти цветы я выбрал неслучайно: возможно, кому-то может показаться глупой затеей приносить букеты человеку, лежащему в коме, неспособному оценить их красоту до того, как они ее растеряют. Я так не думал, ведь мой выбор, упавший именно на эти цветы, показывал, как сильно я тоскую по Вегасу. Возможности открыто поделиться этим с кем-то у меня нет: благодаря этому, наверное, можно представить, будто я распылил все свои чувства на эти полупрозрачные лепестки, вложил в них все, что меня тревожит. Поделился с ними частью своей боли. Когда Вегас наконец очнется и увидит букет, я уверен, его губы тронет улыбка. Но сейчас улыбка была лишь на моих губах, пока я наблюдал за солнечным лучом, играющим на его умиротворенном лице. Пододвинувшись вместе со стулом ближе к кровати, я наклонился к Вегасу, роняя голову на его грудь; после этого ее вмиг покинули любые мысли, важным было лишь тихое, равномерное дыхание, и громко бьющееся сердце, действующие на меня лучше любого успокоительного. — Вегас, я скучаю. — в очередной раз искреннее признание слетело с моих губ. — Нонг’Макао тоже по тебе скучает. Он вернулся в школу, я говорил? Да… говорил, вроде бы. О чем я еще не рассказывал? — я сделал задумчивое лицо. — О, наверное, о том, как вчера мы ходили в караоке с Поршем и Кхуном… В подобные этому моменты я совсем терял счет времени: пропущенный вызов от Порша говорил о том, что пора возвращаться. Мне хотелось посидеть еще чуть-чуть, и я прекратил говорить обо всем, что приходит мне в голову. — Сегодня я уезжаю в Чумпхон, навестить бабушку. Знаешь, я расскажу ей о тебе. А потом, когда ты очнешься, мы поедем туда вместе! Если ты захочешь, конечно. — волнительно рассказывал я последние новости. — Так вот, там можно порыбачить, позаниматься дайвингом, ходить на фестивали! Я бы хотел показать тебе свою жизнь и семью. Уверен, ты бы понравился бабуле Джуи. Ну, вернусь я через несколько дней, ты же не будешь скучать по мне это время? — задал я вопрос в пустоту, ответом на который мне послужило его тихое дыхание, и мягко вздымающаяся грудь под моей головой. Все это время прижимаясь к широкой груди щекой, я какое-то время разглядывал его красивое лицо с этого ракурса. Моя рука, по обычаю, гладила руку Вегаса; я мягко переплетал наши пальцы, все еще смутно помня его прикосновения, которых я не ощущал уже примерно… месяц? — Так много времени прошло, ты же не собираешься оставить меня? Ты не можешь так поступить, после всего, через что я прошел, чтобы быть с тобой. После недолгих размышлений, в мою голову пришла сцена из дорамы, просмотренной с господином Кхуном недавно, и я в шутку развернул целую драму: — Надеюсь, в твою голову не придет мысль забыть меня? Ну, знаешь, как в кино. Если ты проснешься и не узнаешь меня, я не знаю, что я сделаю! Думаю, я сильно тебе врежу. Хотя нет, не сильно, сначала я позволю тебе восстановиться, а вот потом врежу! Так сильно, что ты сразу меня вспомнишь. Кажется, моя фантазия слишком сильно разошлась. Но разговоры шли Вегасу на пользу, я об этом знал. Доктор Топ настаивал на том, чтобы с Вегасом разговаривали, пока он в таком состоянии. Меня не нужно было об этом просить: даже если бы это не требовалось, думаю, я не смог бы молчать во время этих визитов. Вегас не мог поддержать диалог, но я и не ждал от него никакого ответа. Просто рассказывал ему обо всем, что происходило со мной, делился с ним переживаниями. Тем, как сильно я его жду. — Я жду тебя. — мой тихий шепот нарушил воцарившееся молчание. — Я всегда буду ждать тебя. Татуировка на моей груди не врала: я был честен с ним, и с собой тоже. Я буду ждать его столько, сколько потребуется. Еще раз приласкав руку Вегаса и полюбовавшись им, не удержавшись от того, чтобы мимолетно чмокнуть в лоб, я поднялся. Уже в дверном проеме я обернулся и мягко улыбнулся, то ли Вегасу, то ли самому себе. Мое сердце грела надежда на то, что все обязательно наладится, во что я старался верить за всех нас: за основную семью, тоже ожидающую пробуждение Вегаса, за его брата. И за себя. Все будет хорошо. Обязательно.