Pov Вегас
Я просто хотел проверить — что случится, если я поцелую Пита, если дотронусь до него, отзовется ли мышечная память моего тела на взаимодействие наших тел. И желание что-то сделать почти переросло в обязательный пунктик — я должен был прикоснуться к нему, поцеловать его, посмотреть ему в глаза — в глаза человека, которые могли привести меня к правде. Я ощущал себя ведомым. Ведомым своим прошлым, ведомым старой версией себя, которая, определенно, имела с ним какую-то связь. Я словно действовал на автомате, словно знал каждую частичку его тела, почему-то знал, что если сжать худое бедро чуть сильнее обычного, тело Пита откликнется на эту боль с жаром. Знал, что держать его за шею очень приятно — и мне, и ему. Словно мои губы должны были накрыть его — рано или поздно, руки помнили места, которых они касались когда-то, и теперь отзывались на это, побуждая обхватить тонкую шею, потрогать там и тут. Пит ответил на мой поцелуй, и я почти ухватился за тонкую нить, ведущую к клубку, конец которой оставалось только потянуть — и он распутается, наконец приведет меня к разгадке. Или нет?.. Я просто прижимался к тонким обветренным губам и, несмотря на то, что поцелуй был мягким и согревающим, ни о каком возвращении памяти не шло и речи — ничего, что было забыто, не вспомнилось, ни одной новой мысли не проскочило в голове. Лишь холод из-за ветра, трепавшего наши волосы и робко касающегося обветренных щек, заставил поежиться, проникнув под тонкую синтетическую ткань больничной рубашки. Совершенно никаких новых отрывков воспоминаний я не получил, и разочарование немного больно кольнуло по моему самомнению — я действительно надеялся на то, что поцелуй с телохранителем сможет решить все мои проблемы? Такое бывает только в сказке, Вегас — поцелуй способен решить все проблемы лишь тогда, когда он красочно расписан сказочником на страницах детских книг, не иначе. Когда я отстранился от Пита, тепло, оставленное его губами на моих, быстро исчезло, подарив новое воспоминание — кажется, я целовался с телохранителем Кинна впервые. Принципы не позволяли мне лезть к его преданным песикам, не считая мальчиков по вызову, но этот момент был исключением. И я не должен был испытывать ничего, кроме обычного ощущения чужих губ, накрывших свои — Пит по прежнему был телохранителем Кинна, по прежнему должен был относиться ко мне предвзято, по стандарту их семейки — по прежнему нас разделяла огромная пропасть. Но он был другим: Пит смотрел на меня так, словно был способен разглядеть меня настоящего, увидеть во мне живого человека. С чувствами, эмоциями и своими переживаниями. Его глаза были говорящими, и в его взгляде никогда не было пренебрежения, лишь плохо скрываемая нежность. Пит казался искренним, разбитым, хранящим тайну: он прятал что-то совершенно секретное о нас глубоко внутри себя, и это что-то, возможно, разрушало его изнутри, из-за чего он все же сыпался, и скрывал свои переживания и эмоции все хуже и хуже. По лицу Пита широкой кистью мазнула печаль, и его взгляд потускнел, когда он понял, что этот поцелуй не был воссоединительным. Он выглядел слишком расстроенным, наверное, даже больше, чем я — из-за этого под ребра словно вонзилось острие, которое поцарапало легкие и я взволнованно задышал, объятия холода внезапно проникли в через горло и с силой сдавили их. Теперь мне хотелось думать не о себе и свое потерянной памяти, а о человеке, который тоже был не менее потерянным сейчас. Что-то неведомо сильное заставило меня напрячься и долго всматриваться в лицо напротив, ожидая непонятно чего, и это непонятно что произошло, когда Пит тихо позвал меня — впервые без уважительной приставки: — Вегас. Мои мысли враждовали друг с другом, но эта борьба изначально была бесполезной. Словно иллюзия выбора — я уже знал, что хочу сделать это по своей воле — когда быстро наклонился и поймал удивленный выдох Пита своими губами, целуя его во второй раз. Поцелуй не мог вернуть мне воспоминания, но сумел немного переписать историю: новыми яркими чернилами в моей кровавой биографии теперь было записано имя Пита, на которое я отзывался с трепетом и настоящим, неподдельным волнением. Второй поцелуй после изучающего первого был горьким, окрашенным нашими переживаниями и с привкусом грусти, но от этого еще более приятным и волшебным. — Пит, я не помню тебя. — я честно признался, отстранившись, и в глазах напротив, кажется, наступила вечная зима. Я не был уверен в себе — точно нет — но мне захотелось разгладить морщинку меж его бровей, разжечь искру в глазах и навсегда убрать этот холод, томящийся на дне темных зрачков столь долгое время. Я не был виноват в том, что ничего не вспомнил, но все же чем-то теплым, хранившемся глубоко внутри меня, словно предназначенным для одного единственного человека, мне захотело поделиться с Питом, приободрить его, не позволить ему погрязнуть в печали. Прошлый Вегас не проявил себя, но настоящий был готов дать обещание, и небеса грозились обрушиться на меня за такие слова: — Но я хочу вспомнить. Я постараюсь. Пит посмотрел на меня в ответ. С печалью. И надеждой. С надеждой, что я вспомню.***
Дни стремительно сменяли друг друга, не привнося ничего нового в размеренную, скучную больничную жизнь, срок которой подходил к концу. Погружаться в себя вошло в привычку, пытаться вспомнить хоть что-то — пополнило список обязательных дел. Дневник давно кончился, и места для новых записей не осталось совсем, поэтому свои новые чувства приходилось записывать в телефон. И тем не менее, никакие размышления и мысли, перенесенные из головы на бумагу или в приложение заметок, не наталкивали меня на верный путь. Больше я не мог вспомнить ничего — я топтался на одном месте, правда пытался сдвинуться хотя бы на шаг, но не мог — и теперь в моей голове стояла оглушительная тишина — никакие отголоски прошлого больше меня не беспокоили. Уже совсем скоро — завтра, я покину эти душные больничные стены и, наверное, начну жизнь с чистого листа. Я знал, что никто не сможет повлиять на мое решение — ни держащий в своих руках Кинн, ни такой же Порш, который был совершенно мне безразличен — лишь иногда меня окатывало чувством несправедливости, как холодной водой. Почему он занял мое место? Как это произошло? Было страшно думать о том, что же случилось за то время, которое я не помню. Возможно, я настолько сильно подвел отца, что он решил свести счеты с жизнью, чтобы не иметь такого сына, как я. Это, конечно, не было так — его убил собственный брат, но и такой вариант казался мне вполне реалистичным. Мне многое хотелось узнать у Пита, расспросить его, так как сейчас мне казалось, что доверять я могу лишь ему. В конце концов, не Кинн обхаживал меня все эти дни, не он беспокоился и охранял от мнимой опасности. Не он был рядом. Только Пит. Хотелось узнать его версию произошедшего, ведь, мне запросто могли недоговорить многие детали того кровавого побоища, в котором погиб мой отец. Пит точно присутствовал там, и было немного странно смотреть на него сейчас — он был рядом со мной все это время. Не с Кинном, Танкхуном и, как его там — Поршем. Почему? Как наши пути смогли пересечься, если от рук моих людей погибли десятки его товарищей по оружию? Семьи враждовали — так было всегда. Мы должны были быть врагами, в конце то концов. Мои размышления прервали три быстрых стука, а после в дверь протиснулась сначала взлохмаченная макушка, а потом и весь Пит: он посмотрел на меня, и я мигом отложил наушники и свой телефон. — Вегас? — М? — Кое кто пришел тебя навестить. — пояснил Пит и прошел вглубь палаты с пакетами. Прежде чем я успел подумать о раздражающем Кинне и его новом парне, следом за Питом в палату весело прошагал Макао, и мои губы тронула улыбка. Кажется, очередной разговор о переезде в ненавистную мной семью ждал меня позже. — Брат! — младший за считанные секунды преодолел расстояние между нами и кинулся ко мне в объятия. Я не смог сдержать порыв нежности: за все время моего нахождения в больнице он приходил лишь один раз — после моего выхода из комы — Долго тебе еще сидеть здесь? — Привет. — потрепав брата по голове, я позволил ему крепко себя обнять. — Скоро выписка. А что, скучал по мне? — Конечно! Увидев разбросанные на прикроватном столе книжки, Макао закатил глаза и страдальчески вздохнул: — Наверное, ужасно читать книжки сутками напролет. Боковым зрением я наблюдал за Питом, который разгружал бумажные пакеты, раскладывая контейнеры с едой. — Вам ли не знать об этом, Нонг’Макао. — внезапно вмешался в разговор Пит. — насколько я знаю, вы с братом Порша должны готовиться к экзаменам сейчас, м? Сколько книг вы прочитали на этой неделе? Макао выглядел так, словно не ожидал такого вопроса, и, кажется, считая книги в своем уме, он не пришел даже к цифре «2». Я с некоторым удивлением смотрел на них, подметив, как легко и непринужденно Пит общается с моим капризным братом, к которому не так то просто найти подход. — Ну, может, в этом месяце мы прочитали и не так много… — постарался увильнуть от ответа он, за что получил легкий щелчок по носу от меня. — Ай! Я немного укоризненно посмотрел на Макао, и Пит отзеркалил мой взгляд, из-за чего мой младший брат, под двумя парами пристально смотрящих глаз, выставил перед собой руки и сдался: — Ладно-ладно, возможно, я почитаю что-нибудь, когда вернусь домой. — он сказал это без задней мысли, но моя расслабленность вмиг сменилась растерянностью, а после я немного обдумал его последние слова. Домой? Хоть я и вел себя спокойно, проживая последние дни перед выпиской, это вовсе не значило, что после ухода из больницы стены поместья главной семьи станут мне домом, как для Макао — который, суда по всему, слишком быстро переметнулся из одной семьи в другую. Тот факт, что пока я был в коме, семьи слились в одну, ничего не значил — я по прежнему держался от них особняком — ведь все решили без меня. Могло ли быть по другому? Макао уже выпутался из моих объятий и подошел к столу, чтобы посмотреть на принесенную Питом еду, поэтому моя напряженная поза и мрачная тень, скользнувшая по лицу, остались для них незамеченными. — Как поживает Порчэй? — спросил Пит у Нонга, который уже уплетал самое вкусное, что смог найти в бумажных пакетах — сэндвич с курицей. — Отлично! Вчера он проиграл мне тысячу бат, когда мы с господином Танкхуном играли в шашки. — Эй, вы что, играете на деньги? — Никому не говори об этом, Пи’Пит. — умоляюще попросил Макао. — Ладно-ладно, ешь. Вегас?.. Эй, Вегас?.. Прикосновение руки Пита к плечу вырвало меня из транса, и я заметил, что он аккуратно разложил две порции на столе, теперь приглашая меня сесть за него. Еда выглядела немного необычно, но аппетитно, и внезапно вспомнившийся далеко не самый приятный вкус больничных завтраков и обедов придал мне мотивации ненадолго отбросить раздражающие мысли о главном клане, чтобы принять приглашение сесть за стол. Блюда действительно выглядели непривычно насыщенными, но от того не менее аппетитными, и поданные Питом палочки я тыкнул в рис, смешивая его с какой-то красноватой подливкой и мясом. — Мм, вкуфно, Пи’Пит. Дома так не готовфят, скажи, ты случайно не подрабатывал шеф-поваром? — Сначала прожуйте, а потом говорите. Я был телохранителем, а не поваром — а эта еда — из очень хорошего заведения южной кухни. — Пит посмеялся, но отвлекся на треск палочек, которые мои пальцы непроизвольно сжали сильнее обычного — очередное упоминание дома — в кавычках — стоило проигнорировать, но это было выше моих сил. — Что такое, Вегас? Невкусно? Я решил отвлечься на еду, чтобы ответить на вопрос и не сболтнуть лишнего, поэтому, набив рот рисом, слегка поморщившись из-за неожиданной остроты и запив все водой, прокомментировал вкус: — Очень странно и остро. Хочешь, чтобы у меня появилась язва желудка? — Вовсе нет. — Пит как-то обиженно хмыкает. — Это самое неострое блюдо из меню. Свинина с болгарским перцем довольно вкусное сочетание… — Тогда почему сам не ешь? — спросил я, когда понял, что Пит просто стоял рядом со столом, ожидая, пока мы с Макао поедим. — Я купил это для вас, а не для себя. — немного смущенно ответил Пит, но от моего взгляда не скрылось то, как он рассматривал несколько стоящих раскрытых контейнеров с плохо скрываемым аппетитом, и я мог бы проигнорировать это — но после недавних событий это казалось мне чем-то невозможным. Кусок в горло не полезет до тех пор, пока я лично не накормлю его — только так. Рукой с палочками в ней я указал на свободное место: — Садись. Ну? Пит замялся, но все же отодвинул стул и сел, и, видимо, чтобы сбить меня с мысли, быстро переключился на Макао: — Ну как, вкусно? Может, мне съездить и купить еще? — Макао, с набитым сэндвичем ртом, не успел даже ответить, и я был быстрее него: — Никуда не нужно ехать. — разломав новые палочки, я сунул их Питу в руки. — Не выйдешь из-за стола, пока не поешь. Ну, давай. Я думаю, ты точно знаешь, что из этого здесь самое вкусное. В глазах Пита блеснуло что-то, похожее на благодарность, и спорить со мной он не стал. На какое-то время я снова позабыл обо всех волнующих меня мыслях, так как сцена болтающих за одним столом Макао и телохранителя Кинна казалась мне просто невозможной — я очень часто моргал, не понимая, почему, смотря на их взаимодействие, где-то внутри меня разливается тепло, но ничего против я не имел. Совсем. Пит был исключением из правил — он перекладывал мне самое вкусное мясо и подавал воду, угощал Макао и слушал его истории — эта посиделка за столом показалась мне слишком семейной и личной. Когда Макао закончил с едой и завалился в кресло, чтобы поиграть в телефон, Пит все же заметил, что я неотрывно смотрел в его сторону все это время. — Кхм, что такое? — Вкусно? — в ответ на обычный вопрос Пит подавился, и я немного усмехнулся. — Все же очень остро, да? Возьми воды. — Спасибо. — Питу быстро схватил стакан и мигом опустошил его, и, кажется, моя насмешка ему не очень понравилась. — Это совсем не остро, там где я вырос есть блюда куда острее. — Откуда ты? — я уже закончил со своей порцией, но вставать из-за стола не спешил. — Провинция Чумпхон. — Ммм… Знаю такую. Это случайно не тот остров, который Корн когда-то спас от нищеты? Пит кивнул. — Кхун-Корн помог и моей семье в том числе, с тех самых пор я работаю на него. — прозвучало так преданно и благодарственно, что я немного поморщился, по прежнему не переваривая любые упоминания главной семьи, пусть я и начал этот разговор первым. Укол чего-то, напоминаюего зависть или ревность, неприятно вонзился под кожу — в голове проскочила мысль о том, что иметь такого преданного человека я бы тоже хотел. Но и тут Кинн был первым: Пит работал на него, а не на меня, и даже наши с ним сложные, только ему известные отношения не могли быть сильнее этого факта. — Вижу, ты очень предан основной семье. — Это так. Пит улыбнулся мне и продолжил есть, я же задумчиво стучал пальцами по столешнице какое-то время.Было интересно, по какой причине такой, как он, мог пересечься с таким, как я — слишком преданный пес главной семьи вообще имел шанс закрутить со мной отношения? Романтические, сексуальные, дружеские, приятельские?.. Да какие угодно, разве такое было возможно? В это слабо верилось, поэтому я решил провести время с Макао, который играл в какой-то глупый шутер, чтобы отвлечься от нагло лезущих в голову мыслей. Приятное времяпровождение все же закончилось и через час Пит ушел, чтобы проводить Макао до машины, после чего я снова остался один. Тепло и незнакомое мне ощущение уюта пропитали воздух вокруг, поэтому возвращаться к негативным мыслям мне правда не хотелось: я думал, что до завтрашнего дня выписки побуду один, но Пит вернулся в палату, и его улыбающееся лицо немного рассеяло мрачные тучи, успевшие сгуститься над моей головой. Он немного смущенно сел на стул — самый дальний от моей кровати — и внезапно слишком серьезно посмотрел в мою сторону, а после куда-то себе под ноги, и только сейчас я заметил небольшую черную сумку, которую он занес в палату и поставил на пол. Я выгнул бровь, думая о том, зачем мне еще книги, которые, вероятно, могли лежать в этой таинственной сумке. Пит понял мой взгляд и как-то нервно схватился за край своей рубашки, пропустив ткань между пальцев, чтобы потеребить ее и занять руки. — Что там? — озвучил я интересующий меня вопрос. — Вещи. — И какие же? Пит промолчал и как-то зажался, и его нарастающее волнение мне совсем не понравилось, а вышивка знака главной семьи на сумке, которая была замечена мною только сейчас, добавила в ситуацию капельку напряжения, которая грозила разростись в целое море. — Твои. — прозвучало слишком неоднозначно. — Завтра выписка и главная семья… То есть, просто семья, прислала тебе их. Тут одежда и… — Они не моя семья. — пальцы Пита успели лишь коснуться застежки сумки, но застыли в таком положении, остановленные моими медленно произнесенными и тяжелыми словами. — Никто из них не моя семья, и я, вообще-то, не давал согласия на то, чтобы ехать в их дом после выписки. Я пытался придерживаться равнодушного выражения лица и говорить спокойно, хотя фильтровать речь не было чем-то, чем я обычно занимался — я никогда не тратил на это время, предпочитая говорить так, как есть. Особенно с телохранителями Кинна — с ними либо грубо, либо никак. Пит сжал губы в тонкую плотную линию, и было понятно, что мой ответ был неизбежным, но он все же расстроенно выдохнул, когда я подкрепил свои слова: — Я туда не поеду. — Это неправильно. — Что неправильно, Пит? Что? То, что я не хочу жить в доме убийцы своего отца? — голос все же дрогнул и прозвучал громче, чем я хотел, так как, кажется, что-то очень похожее я уже обсуждал и с ним, и с самим Кинном, и даже Порш вставил свои пять копеек тогда, поэтому некоторая досада за то, что мои слова в который раз были сказаны словно впустую, все же сдавила грудь. Пит сидел на бежевом стуле в топорной странной позе, и я видел, как напряглись его плечи, а пальцы продолжали терзать бедную рубашку до состояния мятости, зачем то. Я видел его таким неуверенным и кислым не в первый раз, но сейчас это казалось чем-то неправильным, настолько сильно он, кажется, боялся подобрать неправильные слова сейчас — они словно были уже в пути и грозились стать озвученными, и Пит боролся с тем, чтобы не ляпнуть что-то, что могло меня разозлить. Но, с другой стороны, подобрать правильные слова в этой ситуации было проблемой, я знал это — только фраза: «как тебе будет угодно, Вегас, главная семья просто оставит тебя в покое» — могла меня устроить. Я был готов в который раз повторить свой грубый ответ, который уже готовился отскочить с языка, но почему-то сдержался. Просто знал, что губы Пита станут еще более тонкими, а взгляд похолодеет, с особой жестокостью заморозит все вокруг. Я никогда бы не позволил себе промолчать по такой глупой причине, как боязнь задеть собеседника, но отсутствие улыбки на его лице словно выкачало из меня последние силы — я успел привыкнуть к ней за это время. Она была способна на чудеса: успокаивала, знала, как растопить лед и вынуждала улыбнуться в ответ. Сейчас Пит не улыбался, лишь сидел передо мной и выглядел таким поникшим, словно моя позиция приносила ему невероятные страдания, и каждое слово, которое я хотел сказать, могло усилить его боль. Было очень тяжело — хотелось просто ничего не говорить — молчать, но тишина грозилась задавить нас обоих тяжелым напряжением, и мне все же пришлось продолжить диалог. — Пит… — наконец выдавил из себя я, и он наконец поднял голову, привлеченный моим мягким тоном. — Даже если я ничего не помню, это не значит, что мне не больно. Если я не видел то, как умер мой отец, это не означает, что он не снится мне в кошмарах. Ты понимаешь? — Я понимаю. — У меня ничего не осталось. — услышав это, Пит сузил глаза как-то слишком опечаленно, словно эти слова отозвались глубоко внутри него так же болезненно, как и внутри меня. Возможно, так и было, так как такую искренность просто невозможно подделать — Пит продолжал занимать свои руки, но теперь не одеждой, а собственными пальцами, с силой ковыряя неровную кожу у ногтей. — Я не хочу жить под одной крышей с убийцей моего отца. Я не смогу. Поэтому меня просто тошнит, когда Макао называет это место домом. — в какой-то момент слова начали царапать горло, и я остановился, немного болезненно сглотнув вставший поперек горла ком. Пит был так близко и одновременно так далеко: застыв, по прежнему смотрел на меня так, разбивая все мои чувства на мелкие осколки. Вместо того, чтобы закончить разговор и выпроводить его, я больше склонялся к тому, чтобы наизнанку вывернуть перед ним свою душу. Казалось, словно от того, в какое русло повернется моя речь, зависело очень и очень многое, хотя, по факту, не зависело вообще ничего. — Знаешь, иногда я думаю. — чтобы мне было легче говорить, я перевел взгляд куда-то в сторону двери. — Лучше бы я просто умер тогда, вместе с отцом. Пит выглядел так, как будто его увековечили в статую —замерев, он словно прекратил дышать и побледнел, почти слившись цветом с белой стеной, даже перестал размазывать кровь по пальцам, которые успел расковырять до ранки. — Вегас… Нет, подожди. — он неожиданно привстал с места, наконец-то покинув этот несчастный стул, чтобы тут же присесть рядом со мной, словно мои слова могли воплотиться в жизнь, и я мог исчезнуть у него на глазах. Его измученное переживаниями лицо оказалось совсем рядом, и теперь замер уже я, разглядывая его поближе. — Не говори так, никогда так не говори, понимаешь? Никогда… Черт, неужели ты действительно так думаешь? — А ты думаешь, я должен продолжать жить? Есть ли в этом смысл? Если ты знал меня ранее, значит знаешь и то, какой я монстр на самом деле. — Ты не монстр, черт, нет… Пит осекся из-за того, что голос подвел его, и он загнанно замолчал, не зная, какие подобрать слова. Он словно с трудом сдерживался, его глаза посылали мне сигналы и спасательный круг — чтобы вытащить из этой пучины ненависти к себе. Его мысли имели голос, и он достигнул моей головы, путая мои собственные идеи и размышления, уговаривая эти ужасные выводы покинуть мой разум раз и навсегда. — Ты не должен так думать. У тебя есть люди, которые тобой дорожат, те, кто молился за то, чтобы ты выжил. Подумай о Макао, пожалуйста. Сначала в моей голове возник вопрос - молился ли за меня Пит? Но я прогнал эту мысль как-то испуганно, после чего в голове вдруг стало пусто — думать о своей ничтожной жизни каждый день было чуть легче, чем вот так вот открываться кому-то чужому. Чужому ли?.. Кто он для меня? Кто он такой, в конце концов? Кто этот человек, яростно защищающий меня от самого себя, кто он — тот, в чьих глазах стояли слезы, пока я говорил о том, что проклинаю тех врачей, чудом вытащивших меня из комы? Я не мог вспомнить его, но я так сильно хотел этого, что в ушах начал бешено стучать пульс, а состояние стало похожим на лихорадку: глаза даже немного намокли, и в момент я слишком растрогался. Боль была нарастающей, и с каждой новой подобной мыслью, атакующей беззащитного меня, она становилась все сильнее. Кто же ты такой, Пит? — Кто ты, Пит? — я произнес это вслух — Мы же с тобой связаны, скажи мне честно? — посередине своего монолога я заметил, что мою руку, лежащую на простыни, накрыла его теплая, слегка дрожащая ладонь,а после он медленно кивнул — и в моей голове возник еще один, последний вопрос: — Может ли эта связь спасти то немногое, что от меня еще осталось?