Покурим?

      Что сейчас происходит в моей жизни? Что я утаиваю от всех? Кому-то это интересно? Тогда садитесь, я расскажу.       Блять. Чувствую себя сплетницей из одноименного сериала, где все тайны раскрывал какой-то человек. Его имя было неизвестно. Существовал лишь никнейм. «Сплетница». Все боялись оказаться в новостях, написанных этим ником. Если вы увидели свое имя в Сплетнице, это значило, что ваша жизнь никогда не будет прежней. Думаю, это и так ясно, почему. Ведь один маленький секрет может разбить хрупкий, стеклянный сосуд вашей жизни на мелкие кусочки пазла, которые уже не склеишь, ведь они настолько мизерные, что рассмотреть их можно только через лупу.       Вот и я рассматриваю сейчас свою жизнь сквозь увеличительное стекло, пытаясь понять, что же в ней всё-таки творится. Я больше не думаю о Крис…       Блять. Ладно. Кому я нагло пизжу? Я о ней думаю, но уже не так часто. Пытаюсь просто абстрагироваться и пытаться решать проблемы, которые накопились за столько времени моей изоляции от всего мира. Порой всё меня настолько бесит, что хочется опять закрыться в комнате, вырубить телефон и забыть обо всем нахуй. Но я упорно продолжаю двигаться дальше, пытаясь выходить на улицу хотя бы раз в два дня, чтобы просто подышать воздухом. Знаете, как это сложно вообще? А я вот знаю. И это пиздец, если честно.       Слов не хватает, чтобы описать, как мне трудно каждый раз буквально заставлять себя существовать за пределами своей кровати. Юля пытается помогать как может, и за это ей стоит дать огромную нагрудную медаль из чистого золота. Потому что никто другой бы так не смог. Терпения просто не хватило бы, ну или я бы довела человека до психушки. Ну или меня нашли бы в какой-нибудь канаве в Богом забытой глуши, где даже птицы не поют. Не думала я, что будет так титанически сложно.       Из нового: я начала ходить на приёмы к Розенберг. Она не рассказывает, что происходит на проекте, и, наверное, это к лучшему. Если бы она давала мне какую-то информацию, я бы просто не сдержалась и начала думать о ней, как одержимая. А сейчас есть хотя бы какие-то силы для того, чтоб держаться. На сеансах мы обсуждаем, как я живу после проекта. Иногда даже смеемся с того, насколько я от всего отвыкла.       Теперь, кстати, Любовь в курсе, что я из Донецка. И понимает теперь меня чуточку больше. Помню, как рыдала, рассказывая те ужасы, которые мне пришлось увидеть наяву. Помню, как захлебывалась истерикой, пытаясь рассказать, как мы не ели сутками. Даже помню, что она тоже плакала и была в шоке. На самом деле трудно хранить в своей памяти, как мы жрали всё подряд, как озверевший скот. Ели собак, голубей и прочую лабуду. Настолько неприятно это вспоминать. Да что там неприятно? Мне мерзко настолько, что хочется выблевать свои кишки в унитаз и сдохнуть от осознания, что это действительно было.       А мои родные до сих пор там. Я смогла выбраться оттуда, из того ада, воцарившегося на Земле, а они нет. Они остались там, где удары ракет — это просто музыка. Музыка, которая уже не пугает почти, а лишь немного щекочет нервы громкими ударами барабанов. Люди там уже привыкли к тому, что вода больше похожа на кровь. Хотя это если повезёт. Если она вообще есть. За воду на моей родине готовы устроить кровавую баню, в которой утопят слабых, которые не смогли достойно драться за то, что должно быть в свободном доступе.       Это всегда было несправедливо. Не хочу обвинять какие-то страны и людей, живущих там. Просто везде есть плохие и хорошие личности. Но, к сожалению, у плохих людей власти всегда больше, и не у каждого народа есть сила, чтобы свергнуть того, кто стоит у руля управления страной. Знаю, что многие этого не понимают. И даже, возможно, не принимают, считая это позицией тех, кому похуй на то, что гибнут люди. Но мне не похуй, и я так думаю. Я не обвиняю людей, которые молчат, отсиживаясь дома. Я обвиняю тех, у кого на руках густая кровь не может высохнуть, потому что они раз за разом в неё окунают конечности. Чего ж им, блять, не хватает? Всё в толк не возьму. Ради чего всё это делается? Зачем столько смертей невинных людей, которые еще хотели жить и радоваться? Почему кто-то вообще обязан умирать? Для чего придумали слова, которыми можно решить всё, что угодно? Почему и ради чего всё решать нужно насилием? Разве Бог не хотел, чтоб все жили в мире? Разве Иисус не это проповедовал, жертвуя собой?       После очередного тяжелого сеанса иду домой. Мы всё-таки сняли квартиру, которая теперь служит временным пристанищем. Там не очень много места. Да и не в самом благополучном районе она. Чертаново. Метро Чертаново. Но это был самый оптимальный вариант, потому что в гостинице вечно не проживешь, а ехать обратно домой, когда на носу съёмки финала, совсем не хотелось. Да и не хочется, если честно. В той квартире, где я жила, слишком много воспоминаний. Слишком много прошлой жизни, которую я пытаюсь забыть. Не очень хочется возвращаться к одиноко забытой Богом кружке на подоконнике, где из окна показываются не совсем ахуенные виды, так сказать.       Иду, шаркая ногами по мокрому асфальту. Начинает темнеть, потому что на часах около пяти вечера. Потихоньку начинается час-пик. Пробки. Ебучие пробки, которые являются самой огромной проблемой Москвы. Тут столица уступает многим городам, будто и не первая вовсе по качеству жизни. Разные вывески бросаются своими пестрыми цветами в глаза, которые устали видеть только темное. Вижу, как молодёжь идет и смеётся, находясь в огромных компаниях. Счастливые… Всё только впереди. Гуляют, смеются и шутят. А я скоро умру, блять, от скуки взрослой жизни. Это на самом деле такой отстой, кто бы только знал. Всё время куда-то нужно бежать. Всё время нужно что-то делать. Хотела бы я вернуться в свою дохуя нормальную жизнь по моим сегодняшним меркам.       Дождь моросит мелкими каплями, чуть делая волосы влажными. Прикольно. Прохладно. Люблю осень. Всегда она мне нравилась, потому что в это время года хочется закутаться в плед и сидеть смотреть разные фильмы или сериалы, не важно, новые или совсем старые, и есть гору шоколада, а потом спрашивать себя, куда же делась спортивная форма.       Улыбаюсь, потому что это действительно весёлые мысли. Даже хорошие, можно сказать. Кладу руки в карманы своего пальто, натыкаясь на что-то. Конфета? Вытаскиваю руку из кармашка и вижу разноцветный леденец в прозрачной обертке. Такие были в моем детстве. Да сегодня праздник! Неужели их вернули в производство? Распаковываю, тут же закидывая сладость в рот. А вкус не поменялся… Ностальгия.       Обычно после разговоров с Розенберг я не хочу делать ничего. И на мысли сил не хватает. Улыбаться тоже не хочется. А сегодня даже не собираюсь лезть в петлю. Чудеса, да и только. Неужели хоть какие-то продвиги в моем неисправимом случае тупизма есть? Не чувствую обычной усталости, которая отбивала желание жить и что-либо делать, хоть и разговор был не из приятных. Странно.       Столько времени думаю о том, чтобы поговорить с Юлей серьёзно и рассказать о том, что на сердце, любовью горящем, но всё никак не могу набраться сил, которые дадут смелость посмотреть в глаза и сказать, что я глубоко вляпалась. Тяжело это. Хоть и понимаю, что необходимо. Кажется, у меня ничего легкого в жизни не бывает.       Сегодня Розенберг сказала, что до финала осталось совсем чуть-чуть. Значит пришлют приглашение туда, где я должна появиться. Я больше ничего не спрашивала, чтоб лишний раз не давить на свою не зажившую на душе рану, которая всё ещё гноится и кровит. Тяжело дается разлука с той, которую я на протяжении двух месяцев жизни видела практически каждый день. Ранним утром, светлым днем, темным вечером и поздней ночью. Не подумайте, что я сталкер, просто так получалось, что она всегда была перед моими глазами. Не знаю, как именно это работает, но почему-то так случалось.       Я почти привыкла жить на свободе, но прожигающего взгляда ледяных глаз, который разжигал огонь в душе, ахуеть как не хватает. Не хватает хриплого голоса, обладательница которого обычно по утрам выражает им свое недовольство о том, что её разбудили. Ведь она так любит спать. Всегда было интересно, что же ей снилось, потому что спала она беспробудно и даже, наверное, сладко. Всегда забывала спросить. Хотя не то чтобы мы нормально вообще разговаривали. За всё время это случилось раза три, а может четыре. Не считала, потому что злых криков и обидных оскорблений было больше. Просто знаю, что по пальцам можно пересчитать такие моменты, когда голос её был спокойным.       Вижу Пятерочку, и до дома осталось совсем чуть-чуть. Юлька, наверное, уже дома. Надо поговорить. Сегодня. Хватит молчать. Больше не хочу тянуть кота за одно причинное место. Больше так нельзя. Иначе я буду скрывать всё до последнего момента, пока Крис не выйдет с проекта. А потом сама же буду ныть, что вовремя не рассказала. Не хочу, чтобы мой близкий и родной человек узнал всё в последнюю минуту, когда по факту должна была узнать самой первой. Юля должна была узнать ещё в тот самый момент, когда только сорвалась и приехала ко мне, бросив все свои дела. А я поступаю как сука, эгоистично молча о самом сокровенном. Так нельзя с теми людьми, которые тебя любят несмотря ни на что.       Захожу в магазин, поднимаясь по грязным порожкам. И двери сразу же открываются, будто по велению разума. Хотя какой там. Технологии двадцать первого века. Всего-то, блять. Народу много, будто у всех резко кончилась еда в холодильнике. Хотя это не странно, потому что вечер. Все идут с работы. Я тоже такой когда-то была. Дом-работа-магазин-дом. Просто больше нихуя не надо было. Уставала, как сука последняя, но продолжала работать, как не знаю кто. А сейчас надобность, наверное, пропала. Пацанки дают то, за чем многие гонятся годами: возможность не ходить на работу и получать деньги. Только немногие понимают, что это тоже трудно, вот так постоянно сидеть в телефоне и пытаться что-то делать.       Не знаю, какой черт меня привёл в отдел с кофе, но очухиваюсь я в тот момент, когда в моих руках уже лежит пачка с какао. Мне, наверное, просто хочется ощутить её присутствие рядом с собой. Хотя бы так. Она же любит какао. Вообще любит сладкое, как оказывается. А я люблю её. И сладкое тоже. Готова съесть и то, и другое за минуту. Помню, какие воспоминания связаны с шоколадным напитком. Помню, сколько слез тогда вылилось. В тот момент я думала, что это действительно всё. Конец нашей неудавшейся лав стори. Была готова попрощаться с ней так же легко, как она сказала слово «добро» в ответ на мои обвинения. Помню, как было больно и сладко. Сладко от остывшего какао в её чашке, потому что сидела и глотала его, как сумасшедшая, роняя слезы в шоколадный сахар с молоком.       Было практически невыносимо. А она так легко отказалась от меня, и я думала, что нихуя-то я не нужна этому непонятному человеку. В тот момент ещё не понимала, что хуево-то на самом деле сделала сразу двоим. Помню, как всю ночь не спала и провела её на улице прохладной, пытаясь забыться в неком виде селфхарма. Пыталась из себя всё вытравить бегом бесконечным по кругу до седьмого пота. Еще грушу избивала, будто она мне что-то плохое сделала или обидела каким-то хуевым словом. Вспоминала то, что проебала из-за одного единственного идиота, который всю жизнь мне испортил, перевернув все понятия с ног на голову, извратив их до неузнаваемости.       Всё я помню, и забыть, наверное, не получится. Только простить попробую. Её. Но не его.       Выхожу из магазина, неся в руках пакет, где столько дофамина, который даст мне смысл жизни. Ведь тот, что я получила на проекте в последний час, выветрился, оставив после себя очередное сладкое послевкусие, которое до сих по нёбу перекатываю, как любимый леденец из своего давно прошедшего детства. Всё еще скучаю по ней, как брошенная собака, но уже чуть проще. Со временем действительно становится легче. Но только будет ли кому-нибудь от этого лучше? Не потеряю ли я свою влюблённость, которая сейчас кипит внутри, но может угаснуть в любой момент жизни?       Поднимаюсь на лифте до своего этажа. Десятый. Надо же. А я ведь боюсь высоты как сука, но почему-то захотелось жить поближе к небу. Поближе к создателю, который судьбы пишет, распоряжаясь чужими жизнями иногда не совсем гуманно. Может, хотя бы так он посмотрит на меня, обратив внимание на ту, кому уже предписал столько страданий и ужасных происшествий. Может, хоть так сжалится над той, которая какой год молит уже забрать всю эту боль, которая, кажется, уже стала саркомой, которая не излечима ни одним лекарством в мире. Я надеюсь на то, что хоть сейчас он покажет свою милость и даст мне построить отношения с той, которую я по-настоящему люблю.       Ставлю молоко греться на плиту, сама садясь на стул. Юлька в комнате лежит и смотрит какой-то сериал. «Дневники вампира», кажется. А я сижу и не знаю, как вытащить её на разговор. Страшно. Поджилки трясутся, потому что я трусиха ебаная. Не успеваю я даже передумать, как она шаркает на кухню в своих огромных тапочках в виде акул. Милая до ужаса. А по характеру сущий демон. Может послать любого человека трехэтажным матом и не покраснеть.       — Ты чего тут сидишь? — спрашивает, а что ей ответить? Сказать, что принимаю важное решение, о котором думаю уже хуй знает сколько? Залипаю в телефоне? Что сказать-то, блять? Ну почему всё так трудно? У меня в жизни хоть когда-нибудь будет легко?       — Жду, пока молоко согреется, а ты чего встала? — ну ладно. Надо же с чего-то начинать.       Только главное, чтобы голос не дрожал и я не выглядела так, будто меня сейчас казнят через повешение. Хотя кто знает, может, так оно было бы лучше, а. Не пришлось бы так нервничать и думать о том, что я скажу. Да что ж это, блять, такое, а? Хули я так боюсь? Это какой-то пиздец. Такое чувство, что она реально меня, можно подумать, убьет.       — Ты будешь пить какао? Ты же раньше пила только кофе, — говорит, рассматривая желтую пачку с шоколадным порошком. Блять, попалась на том, на чем не ожидала. Господи, ебнутая. Сука, сейчас сама себе голову откушу за ненадобностью, чтоб меньше хуйни творила, клуша ебаная.       — Захотелось. Будешь? — мда. Разговор не то что не клеится — застрелиться, нахуй, хочется.       Вроде ничего она такого не сказала, а я ответила не очень круто. Пиздец. Ну не дура ли, а? Сейчас разбегусь и в стену врежусь, чтоб мозги на место последние встали. Сижу и даже не смотрю на неё. Просто в телефон пялюсь, как будто там что-то интересное есть. Блядство. Дура конченная.       — Да, давай, раз ты угощаешь, — чувствует, что я в хуевом настроении, и старается смягчить.       Я не заслуживаю её, Господи. Ну вот кому она досталась? Той, которая не ценит нихуя в этой жизни? Той, которая только ебанутых любит? Улыбаюсь даже её словам, потому что надо делать вид, что всё хорошо и меня нервы не ебашат, как током.       Она садится напротив меня, а я встаю, потому что не могу сидеть, когда она рядом. Нервничаю слишком сильно. И, кажется, она видит, так как губы поджимает, когда я подрываюсь, как ужаленная. Блядство какое-то. Убейте меня кто-нибудь.       Иду к молоку, которое никак кипеть не хочет, падла. Стою и смотрю в белую жидкость, будто это поможет достигнуть нужных ста градусов Цельсия. Кулаки сжимаются, ногти вонзаются в нежную кожу. Сейчас бы мне грушу, и уверена, что я бы не остановилась до того момента, пока не разбила бы свои кулаки до красной, противно пахнущей железом субстанции. Ебаный пиздец. Я так даже рядом с Крис не психовала, а с ней я психовала много и мучительно больно.       — Что-то случилось? — голос такой встревоженный. Усмехаюсь сама себе. Да, я, блять, случилась в этом мире. Ничего сверхъестественного. Просто Бог обделил меня всем, чем только можно, не дав даже толики того, что есть у адекватных людей.       О, молоко кипеть начало. Выключаю конфорку, где горел огонь, грея жидкость для моей хотелки. Снимаю ковшик с молоком и ставлю его на стол. Достаю кружки и сыплю сахар. Я знаю, что она любит три ложки сахара в любом горячем напитке.       — Да нет. Ничего не случилось, — ставлю перед ней кружку с дымящимся какао. Господи. Почему какао связано с любым тяжелым разговором в моей жизни, а? Других напитков, что ли, нет?       Осквернять что-то такое сладкое и вкусное даже стыдно. Для меня есть отдельная вера. Вера в сладкое. Никогда не предам эту веру. Даже если буду умирать, всё равно на последнем издыхании буду просить о шоколаде. Как бы это смешно ни звучало.       Блять, о чем я только думаю? До чего доводит волнение… Кто-то мучается тремором рук, а я мучаюсь отсутствием мозгов. Тьфу, нахуй.       Окей, гугл, как рассказать лучшей подруге, что влюбилась в ту, которая ненавидела меня и пиздила, пока я спала? Как признаться так, чтобы не потерять единственного человека, который в меня верит?       — Ну я же вижу, что ты с ума сходишь. Кого ты объебать хочешь, кошка? — блять.       Киру напомнила этой своей «кошкой». Только у той были «киски». Блять. Ну что за хуйня?       Я же говорила, что она всё видит. Что она не слепая курица, а я делала из неё столько времени дуру. Боже.       Делаю глоток из чашки, где кипяток дымится. Язык обжигаю и шиплю от боли. Допизделась! Дура, блять. Так мне и надо за всё хорошее. Сука. Убьюсь сейчас.       — Поговорим? Кажется, я и в правду больше не могу молчать, — блять.       Улыбается. Ну что за ангел? Почему она мне досталась-то? Такой хуйлуше, как я. Не могу. Улыбаюсь в ответ, потому что мне, сука, комфортно становится. И рассказывать теперь не так страшно, как было. Теперь хочется пить какао и рассказывать про то, что со мной случилось.       — Только не говори, что больна раком и скоро умрешь. Я этого не переживу, — смеюсь. Она тоже. Прикольно.       Пытается меня поддержать, чтобы я раскрылась и вывалила всё то, что творится в этом несносном бардаке моей души. Хочет действительно услышать и узнать о том, что я боюсь сказать. Это пиздец как радует, потому что она мне ближе всех. И даже Крис никогда ближе неё не станет, как бы сильно я ни любила и с ума по ней ни сходила, сгорая от эмоций, которые она даёт, как опытный диллер наркоту торчку.       — Я влюбилась, Юльк. Влюбилась сильно, — смотрит теперь серьёзно. И в глазах тревога, потому что знает, что любила я всего одного человека, и кончилось это всё хуево для меня же. Волнение плескается в шоколадных глазах, показывая, что этому человеку не всё равно на меня и мои проблемы.       — Кто она? Расскажи мне всё, что посчитаешь нужным, — даже тут границ не переходит, говоря о том, что я могу что-то утаить и оставить лично для себя. Но мне этого не хочется, просто потому что не представляю, как можно промолчать о том, что происходило в том доме. Просто не понимаю, как можно утаить даже самые мелкие детали.       — Ее зовут Кристина. Она из Карелии. Ей двадцать семь. И она нихуя не обычная, — да, красноречие — прям мое. Ничего не скажешь.       Сама с себя смеяться готова, потому что как в голове у себя думать, так мы Лев Толстой, а как разговаривать — так дитё семилетнее, которое слова нормально воедино связать не может. Но она слушает и даже не шолохнется, будто боится что-то упустить. Будто я могу закрыться в любой момент.       — А вся история только по подписке? — улыбается, шутит, давая понять, что выслушает всё то, что я свалю. Готова принять всю грязь, в которой я хочу её искупать. Сука. Ну почему же она такая хорошая?       — Ну, мы не очень дружили в начале. Да что там, она вела себя по-свински всё время. Для неё не существует правил и людей. Она, блять, только себя любит, и больше никого, кажется. Ну, так было по крайней мере. Бухала как сука. В первый же день отпиздила человека, который больше неё раза в три. Смелая, как не знаю кто. Но характер ебанутый, что пиздец, — делаю глоток какао, чтобы язык к нёбу от сухости не лип. Чтоб говорить было проще.       Блять. Говорить уже не сложно. Вспоминать сложнее теперь. Я простила, но не забыла всего того, что было.       — У нас с ней на самом деле просто-то и не было. И моментов, когда хорошо и комфортно, слишком мало было. Понимаешь, я не знаю, когда это всё началось, потому что в один момент у неё была девушка на проекте, а потом бах — и всё. И я уже по ней с ума схожу, и кроме неё мне нахуй никто не нужен. По отношению ко мне она хуево поступала. И не раз, и не два. И пиздила, пока я спала, вместе с остальной толпой. Но она единственная, кто мог вытащить меня из состояния овоща. Её когда выгнали за то побоище со мной, я чуть не сдохла от тоски. Мне так было больно. Я жрать не могла неделю, столько скинула, что меня чуть ли не заставляли есть силой. А когда она приехала, то просто поговорила. Выслушала. Обняла, — вспоминаю, как стояли в туалете тогда, и мурашки по телу бегут. Она же могла проигнорировать и сказать, мол, сама разбирайся со своей ебнутой психикой. А она стояла и вдалбливала, что так нельзя. Значит тогда уже было не всё равно, что со мной. Значит уже тогда было что-то пиздец важное между нами.       — Почему я уверена, что это не вся история? Почему мне кажется, что ты скрываешь историю одного убийства? — блять. Ну. Она всё еще слушает и не собирается бежать, собирая вещи, чтоб от меня куда подальше съебаться. Неужто я зря боялась столько времени? Почти месяц с ума сходила, а тут всё гораздо проще, чем могло бы быть. Она слушает и шутит, будто не ненавидит вот такие отношения, состоящие из ненависти и хуевого отношения к партнеру.       — Убийства, конечно, не было. Но мы расставались в один момент. Ну, точнее мы и не встречались, но в какой-то момент я подумала, что нужно всё это закончить, и пошла поговорить, на что получила одно единственное слово, которое сделало пиздец как больно в тот момент. Я просто ревела на кухне и пила её недопитое какао, — вот так заебись история.       Вслух проговариваю и понимаю, что это полный пиздец и ебанный бред, потому что так быть нихуя не должно. Я выгляжу, как какой-то сталкер, который выбрал себе идол поклонения и теперь с ума по нему сходит.       — Так вот откуда желание выпить эту сладкую хрень. А я-то думаю, что случилось. С каких пор ты пьешь ебанное какао, — смеюсь, потому что она улыбается и в глазах нет ничего осуждающего. Будто она всё понимает и принимает таким, каким оно есть. И на самом деле я ей благодарна, что она не говорит ни слова о том, что я дура тупая.       — Знаешь, ведь после того момента мы и не разговаривали. И вообще никак. А когда меня отправили домой, я так сильно хотела с ней попрощаться, ну, чтоб по-нормальному. Но сама не хотела подходить, всё думала, пусть сама попробует наступить на глотку своей гордыне и подойти. А она всё не подходила и не смотрела. И мне так хуево на душе было, будто всю материю нутра разодрали жутким и острыми, как ножи, когтями, — отпиваю из кружки какао, чтоб заземлиться и не возвращаться обратно в те ощущения, потому что если вернусь, это будет откатом назад. А оно мне сейчас не нужно, потому что всё вроде только начало нормализоваться. И не болит внутри так сильно. Гноится, конечно, но не болит настолько.       — Так вы не попрощались? — хороший вопрос.       И тут сразу вспоминается, что если бы в тот момент я не пошла с Кирой в аппаратурную, то хер бы она вот так пришла. Мне кажется, что ревность всё-таки свое сыграла.       — Ну почему же, попрощались. И переспали впервые за всё время наших муток, — какое странное слово. Мутки. Как будто воду кто-то мутит, и она становится какой-то непонятной. Хотя да, к нам это пиздец как подходит.       — И как оно было? — улыбаюсь, потому что в глазах её интерес горит неподдельный.       — Я никогда такого не испытывала. Это был лучший секс, если честно. Она впервые в жизни стояла перед кем-то на коленях. Понимаешь, как меня размазало от того, что она встала передо мной на колени, так еще старалась сделать мне хорошо. У меня ноги тряслись от того, насколько это было хорошо. Она прощения никогда не просила, а я и тут стала первой, — действительно до сих пор от этого размазывает, как муху по стеклу. Это доверие, которое возникло в тот момент, ни с чем не сравнимо. Если бы я так её не любила, то секс остался бы всего лишь сексом. А это было единение души с душой.       — Любишь? — спрашивает, накрывая мою руку своей ладошкой в знак поддержки.       Хочет показать, что она со мной, несмотря ни на что. И я так сильно её за это люблю. Люблю за то, что, выслушав, просто поддержала и не осудила, как могла бы. Не стала вспоминать мое хуевое и тёмное, как грязь, прошлое. А просто взяла за руку и будто бы сказала, что всё хорошо, тем самым успокоив сердце, которое умереть было готово от острых иголок невыносимого страха.       — Пиздец как сильно, — здесь больше и говорить-то ничего не надо, потому что это действительно так.       Да, сейчас это не та любовь, которая может пережить всё, что угодно. Она хрупкая и всё еще в зародыше, её можно убить, если сильно постараться. Но она всё же есть, основанная только на взглядах и касаниях. Она горит маленьким огоньком внутри тела, чуть грея замерзшие во льдах нервы, которые привыкли к извечному контролю. Этот огонек будет гореть ровно до того момента, пока я не узнаю окончательный ответ той, которая его зажгла.