Покурим?

      Прошла неделя. Семь почти бесконечных дней. Я всё ещё в Москве. Не знаю, почему я решила остаться хотя бы на время. Что-то дёрнуло остаться в огромном городе без души. Просто остаться и побыть в каком-то эфемерном состоянии овоща. Знаю, что обещала попытаться выйти в социум, но это так тяжело.       Я позвонила Юльке, и она обещала скоро приехать. По телефону не могу с ней поговорить, потому что впервые в жизни горю желанием увидеть хоть кого-нибудь близкого. Обнять и поплакаться в дружеское плечо.       О Крис я пытаюсь не думать, ведь иначе просто сорвусь с цепи обещаний и буду ждать её, как дура, в ожидании чуда какого-то. А я ведь хотела, чтобы это не было каким-то глупым ожиданием того, что может никогда не случиться. Я оцениваю всё трезво и знаю, что у неё ко мне нет таких чувств, как у меня, и это нормально. Просто я слишком быстро влюбляюсь в тех, кто причиняет мне достаточно боли. Пусть мы поговорили и даже попрощались по-нормальному, но прошлое ведь осталось. Не будь она такой сукой, вряд ли бы мне понравилась. Не будь она такой разъебанной жизнью, я бы просто прошла мимо. Мой грех в том, что я люблю только тех, кто, увы, не любит меня. И это ужасно на самом деле.       Единственное, что меня держит на плаву, — это то, что она всё же что-то чувствует, ведь прикосновения лгать не могли. Всё чаще вспоминаю, как она выдыхала нетерпеливо, когда я прикасалась к самому сокровенному. Но самое главное это то, что она доверилась. Ей было адски тяжело это сделать, потому что секс — это тема запретная. Её брат сломал в ней то, что должно быть одним целым для нормальной жизни. И это пиздец как грустно. Помню, что ей было хорошо и после она не сбежала в испуге. Это какой-то сверхъестественный уровень доверия от человека, который весь мир в ненависти своей сжечь готов. Для меня это честь, которая мозг плавит и радость безумную приносит. Убивает тем, что именно мне доверяет, и в тревожности купаюсь, как в огромном бассейне, боясь, что однажды проебусь и потеряю всё то, что мне дарят на страх и риск.       Скоро должна выйти первая серия. Хочу посмотреть на то, что там смонтировали. Много ли пиздеца вставили? Или всю звериную жестокость, царившую в самый первый день, вырезали, сделав дьявольских отродий ангелами с белоснежными невинными крыльями за спинами? Хочу увидеть то, какими мы выглядим там, на телевизоре. Выглядим ли мы такими же ебнутыми, как и в жизни? Или всё же есть что-то в нас человеческое? Интересно, кто и что говорил на синхроне, врал ли или правду молвил.       Хочу узнать, что они все про меня говорили тогда. Даже интересно, что говорила Крис. Или она не заметила меня в тот день? Может, я для неё вообще была невидимкой, которую в пьяном угаре невозможно заметить? А может всё-таки заметила как белое пятно, которое выделялось среди всех?       Интересно, что всё же было на этой вакханалии тупого пьянства. Помню только тот момент, что Амину от Крис оттаскивала, когда они драться начинали. Только они обе этого не помнят, и это к лучшему, наверное. Не хочу, чтобы Захарова знала, что уже тогда я пыталась её защитить, оттаскивая человека, который просто мог её убить одним щелчком пальцев, даже особо не стараясь. Та потасовка, что была, — это просто разминка для них двоих. Кажется, что напряг между ними всё еще есть.       Блять. Как страшно смотреть на свой дебют на экране. Это просто пиздец какой-то. Боюсь, что смонтировали всё так, что я теперь гнида последняя, которая всех гнобила за зависимости от вредных веществ, начиная от сигарет и заканчивая тяжелой наркотой. Только я не чморила никого, потому что понимаю, как им пиздец трудно там. Камон, я на последних неделях своего пребывания на проекте смотрела, чтобы Крис не сорвалась и не набухалась вдрызг как обычно.       Блять. Интересно, оставят ли эти моменты с нашими томными взглядами? Увидят ли, что иногда мы вместе на испытаниях не просто так стояли? Заметят ли, что я сгорала от ревности к Мишель? Может, вставят тот момент, где Кира пытается меня удержать от глупости всеми возможными способами? Я не знаю, хочу ли, чтобы вся страна знала о том, что мы какое-то время хуйню крутили на потеху всем. Не знаю, хочу ли, чтоб все видели, как я сильно схожу с ума по ней, только от взглядов ледяных глаз плавясь, как мед на водяной бане на сильном огне. Ничего не знаю, и от этого еще хуже, потому что определиться никак не могу, чего же на самом деле хочу. Я не знаю, чего душа моя желает. Ну, кроме одного…       Когда моя жизнь завязалась только на одном человеке?       Юля приехала. Прошло еще два дня. И сегодня выходит первая серия. Страшно. Я ей так и не рассказала, что там было. Не знаю, почему так оттягиваю этот момент всеми силами. Не хочу, чтобы она знала о том, что я опять влипла в то, от чего бежала столько лет. Я не хочу, чтобы мой родной человек знал о том, что я там пережила. Но одновременно со своими «не хочу» понимаю, что кроме этого единственного светлого человека в моей жизни полной тьмы нет больше никого, кому я могла бы доверить всю эту историю. Кроме неё, я больше не знаю, кому можно рассказать такое — и тебя не осудят. Не знаю, насколько человек должен быть понимающим, чтобы выслушать всю эту хуйню, болью пропитанную, и не осудить меня за мою же слабость. Я упорно молчу, не желая сейчас сваливать на родного человека столько говна. Упорно стараюсь делать вид, что ничего там такого не произошло. Пытаюсь. Но только Юлька же не дура совсем. Она же не я. Больше, чем уверена, что она всё прекрасно понимает. Только молчит почему-то.       Предпочитает не лезть? Не хочет мараться о такую грязь? Понимаю, солнышко. Я бы тоже не хотела. Просто так получилось. Просто я нечаянно опустилась на дно, с которого пыталась выбраться.       Нет, я не называю Кристину дном. Дном я считаю ту боль и ситуацию, в которой мы оказались. Крис наоборот тот человек, которого я считаю светом. Да, она местами резкая и токсичная. Но если бы не она, я бы никогда не отпустила того, кто испоганил мне всю жизнь, разбив зеркало души на осколки и склеив острые куски клеем из плохо пахнущего гноя. Она смогла просто вытеснить его из головы, которая уже с ума начала сходить, видя во всех предателей и лжецов. Выкинула из сердца, предварительно пройдясь по боли, существовавшей в виде его лица и кулаков. Она смогла его вышвырнуть и стать там царицей, восседая на троне моих чувств.       А я и не против. Пусть сидит и никого, никогда туда больше не пускает, чтобы мне больше больно не делали. Пускай охраняет меня, не уходя из моего нутра. Пусть будет там всегда. Я разрешаю. Я прошу. Больше никому не позволю мою боль вытягивать, как таблетки весь дискомфорт. Только ей можно, потому что она особенная. Она совсем другая. И всё можно, что бы она ни сотворила. Она исключение из всех правил, которое никто и никогда не лишит его неприкосновенности. Никто и никогда.       Трудно собрать все мысли в кучу и разложить по полочкам существующих в мозгах шкафов. Нужно попытаться всё разгрести и рассказать. Но у меня упорно ничего не получается. Все будто бы против меня. А мне так хочется исповедаться хоть раз. Не Богу, так хоть тому, кому не всё равно на меня. Хочется впервые за всю жизнь раскрыться на все сто процентов, раскрыв двери, за которыми скрываются оголенные провода души, по которым только ступи босиком — и тебя снесёт лавиной нескончаемых мук.       Только мне вот страшно эти двери от замков освобождать и кому-то показывать те ужасы, которые я пережила. Страшно до ужаса увидеть в родных глазах слезы горючие, которые будут скатываться по нежной, почти фарфоровой коже щек лица, которое стало родным. Страшно увидеть там бегущую неоновым разочарованием строчку с текстом: «Ты не справилась». Страшно любимого всей душой человека правдой огорчать. Она же знает, как трудно я переживала его, буквально умирая от воспоминаний, которые кололись острым жалом взбесившихся ос. Она знает, насколько иногда мне страшно на улицу выходить, потому что бывают моменты, когда я вспоминаю себя и его тогдашних.       Страшно рассказывать человеку, который знает о твоей боли столько всего. Или практически всё. Рассказывать о новой боли страшнее всего, потому что она со мной уже намучилась. Уже столько всего со мной прошла. И теперь придётся всё заново начинать. Новый путь придется идти вдвоем босиком и опять умирать от жажды по нормальной жизни, о которой я уже не помню. Не помню, какая она на вкус. Правда. Может, вкусная. А может пресная. Не знаю. Не помню. И, наверное, уже никогда её не смогу ощутить на своих сухих, словно наждачная бумага, губах. Но зато я помню вкус её покусанных губ. Они сладкие, наверное, от природы. Помню вкус её просьбы о прощении. И он тоже сладкий. Помню слезы её организма, которые текли по моим пальцам, когда те толкались по чуть-чуть. И они несладкие. Единственное, наверное, что в ней несладкое. И это не отталкивает даже несмотря на то, что соленое я почти не люблю.       Сажусь на кровать, где Юля уже лежит одетая в пижаму и яблоко грызёт, впиваясь острыми зубами в сочный спелый фрукт. Даже сок вытекает. Чуть мнусь, не зная, как сесть, чтобы было удобнее. Между нами всё еще нет спокойствия, которое было раньше. Теперь царит какая-то недосказанность, и это убивает. Правда убивает, будто стрела, выпущенная из лука, пронзая тело острым наконечником, сделанным из особого металла.       Боже. Это всё моя вина, потому что я не могу рассказать. Не могу просто объяснить и делаю всё только хуже. Я опять всё порчу. Бесит. Бешусь из-за этого так, как не злилась никогда раньше, понимая, что сама виновата. Дура конченная. Я же могу просто рассказать. Просто открыть рот и рассказать, но молчу, будто мне рот склеили, — губы разлепить не в силах. А Юля принимает как данность. Еще и серию сейчас смотреть будем. Боже. Какой пиздец меня настиг. Ничего не остаётся безнаказанным. Ничего. Вот и я расплачиваюсь за неведомые мне пригрешения.       — Иди сюда, — зовёт меня, хоть я сижу к ней спиной. Зовёт, наплевав на всё.       Люблю её сильно. Моя семья. Единственный человек, который, несмотря на всякую хуйню, всё еще со мной рядом находится, не собираясь убегать. Я за это ей благодарна. Благодарна, что не уходит и терпит все мои закидоны. Святой, блять, человек.       Как странно, что с Кирой они полные противоположности. Вот правда. Совсем разные, как инь-янь. Как черное и белое. Как два неподходящих друг другу пазла одной картинки. Как ебучие Капулетти и Монтекки. Как Дьявол и Бог. Как ангелы и демоны. Но обе почему-то понимают меня лучше всех. Они так похожи в своей разности, что слов не хватает. Люблю Кирюху и многое могу ей доверить, но сейчас нужно как-то с Юлькой поговорить и рассказать всё то, что было.       Сажусь рядом с ней, обнимая за талию. Нужно просто найти нужное время. Просто нужно вытерпеть эту пытку наблюдения за собой в течении четырех часов, где творится дичь на экране. Я хорошо помню, что тогда творилось, и это пиздец, если честно. Огромный такой. Жирный.       Девушка рядом со мной мотает каналы в ожидании, пока начнется шоу. Шоу, ради которого мы тут собрались. Шоу, которое мою жизнь перевернуло на сто восемьдесят градусов, сделав её какой-то совсем другой. Будто всё изменилось в одночасье, и это пугает даже. Какое же блядство, Господи, прости. Осталось пять минут, а у меня во рту пересыхает, потому что странно вот так сидеть и ждать, пока меня по телевизору покажут.       Вспоминаю, как долго я ждала начала съемок и приглашения для входа. Помню, как мою визитку снимали в Новосибирске. Помню, как это было непривычно, рассказывать свою историю на камеру, чтобы потом почти весь мир увидел то, чем я живу. Это было почти невыносимо, потому что вспоминать свою боль всегда до жути, адски мучительно. Помню, как шла по набережной, пытаясь передать то, что чувствую. Помню, как много раз перезаписывали мою исповедь на кладбище. И помню свои слезы, которыми обливалась из-за того, что вспомнила его. Из-за того, что он со мной сотворил.       Помню, что рассказала, как он меня бросил в мой же день рождения. А я сидела и плакала над праздничным тортом, топя сладкий шоколад прозрачной соленой водой, которая катилась из глаз и никак не хотела останавливаться. Помню, что на камеру это засняли, сказав, что дубль был крутой. А я плакала не для того, чтобы меня жалели, ведь жалость я терпеть не могу. Я не ебанный инвалид, чтобы меня жалели. У меня есть все конечности. Я не болею раком. Со мной всё хорошо. Просто психика искалечена чутка.       Я плакала, потому что впервые за очень долгое время рассказываю это кому-то. Мне было больно вспоминать и тем более знать, что это увидят все те, кто меня знает. Но так было нужно. Мне нужно было рассказать, чтобы меня взяли и люди мою историю узнали и поняли, увидев там то, что смогут вынести для себя. Хочу, чтобы маленькие девочки знали, что связываться с мужчинами старше себя не совсем круто, особенно, когда они давят на тебя, пытаясь переделать. Хочу, чтобы они поняли, что если в отношениях тебя принуждают, то нужно бежать от этого человека, не разбирая множества дорог. Нужно бежать со всех ног, забыв о своей любви нахуй. Если бы только в тот период моей жизни передо мной был такой пример, я бы никогда не связалась с ним. Я бы никогда не испоганила свою жизнь до такого дна.       Реклама. Она тянется бесконечно долго, будто специально. Я успеваю пережевать все свои щеки, искусав до крови и боли. Жду. Жду. Жду. А всё никак не начнется. Может, я увижу хоть кадр, и станет проще. Может, я хотя бы смогу спокойно выдохнуть, чтобы расслабиться и сидеть нормально, а не как на иголках, которые колют нежную кожу, раня до крови.       Блядство. Как же я ненавижу ждать. Ожидание всегда смерти подобно. Оно мозги выносит похлеще самых искусных мозгоебов. Я всегда устаю ждать. Просто терпения обычного человеческого не хватает. И от этого бешусь сильнее, раздражаясь буквально от всего. Каждое сказанное неправильно слово выводит из себя. Каждый вздох убивает.       Блять, я на голову больная. Юля сидит и просто ждёт. А я нервничаю так, что взорваться готова. Ну не дура ли?       Тревожность грудную клетку разрезает острым ножом, проходясь по легким самым кончиком, делая больнее и страшнее. Да что ж это такое? Почему всё опять происходит как будто в каком-то бреду? Сжимаю руку в кулак, впиваясь в плоть ногтями сильно настолько, насколько могу, потому что иначе сорвусь. Сорвусь истерикой, которая все нервы стопроцентно добьет. А я не хочу. Мне нужно постараться вылезти из того, куда я сама себя загоняю каждый раз.       Пытаюсь дышать размеренно, и единственное, что успокаивает, так это человек, который сидит в моих объятиях и молчаливо поддерживает, лишних слов не говоря. Потому что они сейчас действительно не нужны. Они только усугубят, сделав хуже. Нужно просто дождаться. А это нихуя не просто. Потому что прежде всего я живой человек, который поставил на карту всё. Я поставила всё то, что у меня было, чтобы просто попытаться жить. Чтобы мне помогли, исправив что-то в моих запыленных дурью мозгах.       Молчание в номере только шумом телевизора прерывается и дыханием нашим. Моё чуть взбешенное, оттого и громкое. А Юлино — спокойное и даже равномерное. Завидую ей. Господи, как же я сейчас ей завидую. Тяну свою руку, чтобы её пальцы взять в свою ладонь, чтобы хоть как-то успокоиться. Может, хоть это поможет? Она без лишних вопросов позволяет мне греться об её тепло комфорта и спокойствия. Только сжимает мою руку в знак поддержки. Мол, я с тобой.       И это на самом деле значит много, потому что она дает осознать, что всё понимает. Даёт время для того, чтобы я с мыслями собралась, и смиренно ждет, когда я буду готова снова её впустить в свое тёмное царство навязчивых и сумбурных мыслей. Дает мне время в себя придти и наконец-то набраться ебучей смелости, чтобы рассказать о том, что творится в сердце моем сумасшедшем уже два месяца подряд.       А рука её теплая. Мягкая. Нежная. И совсем маленькая по сравнению с моей. Это навевает какой-то уровень спокойствия, потому что иногда прикосновения могут сказать больше слов, которые склонны вредить морально. Вожу большим пальцем по покрову ладони, чуть щекотя обладательницу.       Она даже улыбается. Улыбаюсь и я. Это даёт надежду на то, что мы сможем общаться как раньше. Дает надежду на то, что она меня не бросит и не сбежит куда подальше, когда так сильно нужна. Я надеюсь, что у меня получится убрать то расстояние, которое между нами возникло из ниоткуда. Хотя, может, я сама виновата.       Почему «может»? Я же сама отстранилась в тот момент, когда лучше всего всё рассказать. Но надеюсь, что всё будет по-прежнему. Надеюсь, что смогу вновь открыться ей. Не хочу терять единственного человека, который верил в меня даже тогда, когда все остальные отворачивались и кривили лица в омерзении. Не хочу оставаться один на один со своими демонами, которые каждый день откусывают от меня по кусочку, стараясь сделать меня еще слабее, чем я есть.       Но я борюсь каждый день, потому что заслуживаю быть цельной и нормальной. Борюсь с собой за то, чтобы существовать как все нормальные люди. Хочется верить в то, что у меня действительно это получается, несмотря на то, что я пока ничего не могу понять. Хочется верить в то, что я смогу жить как все, не стараясь бежать от людей, как от злых языков обжигающего огня. Я постараюсь сделать всё ради того, чтобы использовать каждый совет по максимуму, выжав из него все соки того, что мне может помочь жить дальше. Я обещаю, что не уйду ни на один шаг назад к прошлому. Обещаю, что буду двигаться только вперед. Ради себя, а потом уже для других.       Я пацанка намбер ван, — улыбаюсь, видя её визитку. Интересно всё-таки, что там будет. Про что она рассказывает. Конечно, я много о ней знаю. Было бы странно, если бы не знала столько о человеке, в которого влюбилась. Но, может, всё-таки она что-то еще не рассказала.       Пьяная в жопу сходит со сцены с бутылкой в руках. Ну, неудивительно. Она с бутылкой никогда не рассталась бы, если бы не проект в её жизни. Начинает бить по всем постерам предыдущих сезонов. Ой, блять. Вот сейчас действительно мне смешно, потому что я этого не видела и не знала. Какая она смешная, блять, когда пьяная, на телевизоре. Слов просто нет. Но всё такая же красивая. Еще не начавшая ломаться под прессом психолога и всех вокруг.       И я ненавижу людей, блять, — улыбка сползает с лица, потому что она повторяет мои слова. Я тоже это говорила в своей визитке. Не знаю, вставили или нет, но говорила. Блять. Я никогда не думала, что она вот так это скажет. Никогда не думала, что услышу от неё такую фразу. Камон, она же стала душой компании в доме. Ебучим лидером, которого все слушаются. Человеком, которого все кругом уважали. Я ненавижу людей, но они в этом точно не виноваты.       Пиздец, Господи. Я даже руку Юли сжимаю чуть сильнее, чем позволено, но тут же разжимаю, потому что понимаю, что еще чуть-чуть, и ей будет больно. На мойке от всего мира, значит, спряталась и сидела там до проекта. Круто. Нихуя не скажешь. Вот просто слов нет.       Мне нужно было защитить маму, — я всё ещё не понимаю, как она вывезла на своей спине столько всего. Как она не сломалась.       Она стала такой из-за тех людей, которые, по факту, должны были её защищать, но никак не наоборот. А они сделали из неё монстра, которому нужно только драться и не более. Ну сколько ей было, когда пришлось повзрослеть и встать на защиту человека, которого она любит больше всего в жизни? Шестнадцать? Семнадцать? А это важно?       Важно лишь то, что она была еще совсем ребёнком, но уже вставала перед отцом, чтобы защитить женщину, которая её родила. И это нихуя не круто, потому что она жизни, блять, не видела, считай. Только постоянные драки и запои отца, и то, как он пиздил всех вокруг.       У меня была история с братом. Мне было шесть лет, — я никогда не смогу понять, почему она продолжает его любить и нормально к нему относиться. Это же пиздец, если честно.       Когда я впервые это услышала, я в слезах захлебывалась, потому что не представляю, как так можно. Как можно насиловать маленькую девочку? Как можно насиловать свою собственную младшую сестру?       Ком тошноты стоит в горле, царапая всё нутро. Блять. Ногти вонзаются в свободную ладонь. Ну почему это произошло именно с ней? Ну почему это вообще с кем-то происходит? Ради чего это вообще делают? Какая ебучая мерзость, честно. Хочется все кишки выблевать и сдохнуть, чтобы больше никогда этого не слышать. Её я люблю и принимаю любой настолько, насколько могу. Но эта ситуация просто убивает всё живое во мне.       Я как раз так и думала, что никогда не стану похожей на отца, — ты и не стала на него похожей. Она просто запуталась в этом всем.       Её жизнь не была нормальной практически никогда, поэтому она нашла утешение в том, что её убивает. Блядство. Как же трудно смотреть визитку и слышать столько информации снова, хотя я пыталась это всё забыть, как самый страшный кошмар, который наяву воплотился. Мне за неё больно. Всегда будет за неё невыносимо, мучительно больно, потому что она столько натерпелась. Сколько ж ты натерпелась, моя лапочка? Я, блять, не могу на это смотреть, но всё равно продолжаю, как ебанная мазохистка. Что, блять, со мной не так? Почему мне так нравится себя мучить?       Смотрю на то, какой её представляют в визитке, и рыдать ночами напролет хочется.       Ну, я очень часто бухая гоняла на тачке, — как только она живой осталась, я не знаю. Правда не знаю. После всего того, что в жизни её произошло, не представляю, как можно жить дальше. Правда. Как она ещё не разбилась пьяной на машине об какой-нибудь фонарный столб? Как её еще не убили в многочисленных драках, где она дерётся всегда не на жизнь, а на смерть? Не представляю, блять. Правда не понимаю. Видимо, в рубашке родилась, раз Бог так сильно в неё верит и позволяет на этом свете всё ещё присутствовать.       Я закодировалась, но это было очень тяжело. Да это нереально было, — понимаю, каково ей было. Понимаю, потому что её ломало там, в коттедже, как суку последнюю. Ей же было нихуя не просто вот так отказаться от бухла. Она ходила и чуть ли с ума не сходила. Это было видно по тремору рук, которые тряслись, как в эпилептическом припадке. Было видно по бешеным глазам, когда она будто убить всех взглядом была готова.       Ей было максимально тяжело жить без бухла, хоть она и срывалась, выжирая дохуя и больше на испытаниях. Она набрасывалась на всех подряд в приступах неконтролируемой агрессии, потому что было невыносимо всё молча терпеть. И я её даже не виню, потому что знаю, как ей было тяжело. Не хочу даже заикаться о том, что она сама виновата в своих срывах.       Я выпиваю ноль пять, и всё, блять, меня не остановить, — это я знаю лучше всех, потому что именно я стала жертвой её пьяной агрессии. Именно меня она спящую била, потому что бухло снесло ей крышу.       Когда она выпивает, это совсем другой человек, который весь мир ненавидит и убить каждого человека в этой вселенной готов. Она буквально становится мистером Хайдом. Как будто в ней живет две личности, одна из которых вырывается на долгожданную свободу, когда в организм попадает хоть капля алкоголя. Любого алкоголя. Ей башню сносит вообще от всего, в чем содержатся градусы. Блять. Я не знаю, почему именно так, но от этого обычно страдают люди, которые её окружают. От этого нужно избавиться, но как, я, увы, не знаю.       Без алкоголя будто бы нет радости, — я её понимаю, как бы грустно это ни звучало.       Только зависимость у меня другая. Моя зависимость — это она. Только она. Мой мир без неё серый и блеклый. Неинтересный совсем. И я не знаю, хочу ли избавиться от этой зависимости. Нужно ли вообще избавляться от этого? Как вообще можно самовольно отказаться от человека, от которого меня прет, как от героина? Я не знаю, потому что меня никогда в жизни так от людей не крыло. Никто и никогда не был настолько нужен, чтобы я с ума каждый раз сходила от необходимости хотя бы запах вдохнуть, как наркоманка конченная.       Я хуевая дочь. Я это признаю и понимаю, — она хорошая дочь, потому что никто и никогда не встал бы на защиту матери, жертвуя собой. И Жанна очень сильно любит Крис, несмотря на то, что она творит хуйню.       Проект мне нужен для того, чтобы разобраться, понять. Почему я вообще выбрала такую жизнь? — я надеюсь, что Крис сможет разобраться и понять. Очень сильно хочу, чтобы она получила то, ради чего пришла и столько времени себя ломала, и еще будет ломать, буквально не видя своей боли.       Я всегда, типа, считала себя сильным человеком, — ты сильный человек. Наверное, самый сильный из всех, кого я знаю.       Я хочу разобраться в себе. Хочу сломать себя, — надеюсь, что у неё получится.       Я одиночка, и люди для меня — расходный материал, — надо же, она правда такой была. А я её такой почти не помню. Кира никогда не была со мной такой. Единственный раз, когда она позволила себе меня унизить, так это тогда, когда я её об этом попросила. Не просто попросила, а почти что умоляла.       Странно её видеть такой. Такой жёсткой. Она выглядит как какой-то маньяк на самом деле в этой визитке. Хотя я помню, какое она первое впечатление во мне произвела, когда кричала, что она абьюзер. Кричала, как сумашедшая, буквально заходясь в истерике. В тот момент я испытала отвращение, потому что терпеть не могла тех людей, которые буквально окружающих за живых не считают, распоряжаясь ими как вещами ненужными.       Матерью язык у меня не поворачивается её назвать, — знаю эту историю. Кирюха как-то рассказывала. И на самом деле это грустно, потому что она стала такой, какой была раньше, просто из-за того, что её недолюбили в детстве. Её просто недолюбили, и она посчитала это нормой. Посчитала нормой стать бесчувственной и никогда, никому свою любовь не отдавать.       Пошла она нахуй, — тяжело смотреть на истерику человека, который мне дорог. Тяжело смотреть на слезы человека, который почти никогда не плачет или хорошо их скрывает. Тяжело. Слишком тяжело. Для моего сердца это невыносимо.       И это становится отправной точкой — по моему лицу катится первая слеза. Слеза горечи, которая жжёт глаз своей болью, будто кислотой. Это пиздец как хуево. Такой истории я не пожелаю никому.       Какой бы Кирюша ни была по отношению ко всем, для меня она лучший человек, которого я только видела. Этот человек не дал мне загнуться, когда я стала жертвой буллинга. Не дала мне загнуться, когда Крис выгнали из-за меня. Она просто была рядом. Просто обнимала, когда было нужно. Просто держала за руку. И я никому не дам называть её бесчувственной сукой. Никогда. Никому.       Я ударила её в ответ, и очень сильно, — никогда не одобряла насилие, но, наверное, это было правильно. Наверное, это был единственный выход, чтобы больше не терпеть ебучие побои. И за это я её не осуждаю. Могу многого не понимать из того, что она делает, но никогда не буду осуждать. Потому что она смогла выйти из всей этой ситуации живой. Она просто смогла остаться человеком, пусть и со своими грехами, за которые придётся очень долго платить, но она смогла. Смогла не стать такой же, как её «мать». Эта женщина просто убила всё живое внутри маленькой девочки, которая была ни в чем не виновата. Искорежила всё светлое, что было в душе ребенка. И за это ей гореть в аду, где её будет наказывать сам дьявол.       В общепите я познакомилась с наркотиками и алкоголем, — жаль, что так произошло. Жаль, что человек нуждался в помощи близких, а ей никто не помог, после чего она решила уйти в нирвану. Решила просто перестать трезво смотреть на жизнь.       Это пиздец как хуево звучит. Хуево звучит то, что пустота настолько доебала человека, что он решил перестать думать и жить. Перестал быть трезвым вообще. Это пугает. Не просто пугает, а парализует от страха, как сонный паралич. Просто потому что там, на том дне, может оказаться любой из людей. Просто любой человек может упасть в эту яму и никогда из неё не выбраться, ведь в их жизни не будет проекта, который мозги ставит на место через боль и через «не хочу». Им никто может и не помочь, и они просто умрут от гребанного передоза, который словят от дешевой синтетики.       В семнадцать лет появился человек в моей жизни, — та история, которую она никогда не сможет себе простить. Никогда и ни за что себя не простит и будет корить до конца жизни.       Но я её простила, как та, кого абьюзили. Я взяла на себя ответственность и смелость простить абьюзера за его жестокость, как жертва, которая этому подверглась. И подвергалась не раз, и не два уж точно. Просто нужен был кто-то, кто сможет отпустить ей грех, который только в могилу тянул тяжёлым камнем на шее. Ей нужно было это. И я дала, даже не задумываясь, потому что Кира заслужила прощение как никто другой. Насчет любого человека я бы ещё раздумывала лет пять, но ей захотелось помочь сразу же. Захотелось ответить добром на причиненное добро.       Я не дорожу никем, — врет. Жестоко и подло врет. Дорожит пиздец как. Кристиной дорожит. И, наверное, даже мной, несмотря ни на что. И всем в доме пыталась помогать словами поддержки. Пыталась просто объяснить то, что нельзя срываться. Нельзя уходить и бросать всё на полпути.       Столько слов добрых говорила, хотя могла просто хуй забить и нихера не делать. Могла просто лежать и плевать в потолок, как это делала почти половина девочек. А Кира поддерживала тех, кто, по факту, её соперницы в борьбе за заветную золотую брошь, которая больше походит на золотую медаль Олимпийских игр. До сих пор поддерживает Крис, которая может побороться с ней за звание победительницы. Это ли не опровергает её слова?       Я просто убиваю себя, — убивала. Теперь нет. Теперь она идёт через тернии к звездам. И я очень сильно в неё верю. Верю в то, что у неё всё получится, даже если будет трудно.