Покурим?

Жизнь идёт и не меняется. Всё своим чередом потихоньку налаживается. Всё по чуть-чуть становится нормальным. Состояние моё наконец-то нормализуется и, будто бы, я наконец-то могу спокойно жить. Месяца летят как сумасшедшие. После финала прошёл целый месяц. Представляете? О Кристине я слышу много и часто. И каждый раз сердце убивает грудную клетку тяжёлыми ударами. Каждый раз только имя её заставляет тело покрываться мурашками. И я не могу это остановить. Просто так получается. Мы разошлись окончательно, да. Точнее после финала она не искала меня, а я даже видеть не хотела. В голове я пыталась найти оправдания тому поступку. Найти оправдание тому, что она сотворила с нами своими же руками. Но так, к сожалению, и не нашла. Хождения по кругу мыслей всегда приводили к одному и тому же исходу. Всегда всё кончалось одной мыслью, которая билась в голове набатом: «Она пиздаболка, которая никого, кроме себя не любит». Я могла бы оправдывать её и дальше тем, что у неё травм дохуя и так далее. Но ни одна травма не даёт право причинять боль окружающим тебя людям. Я, возможно, и хотела бы простить и забыть, но человек не изменил. Нет. Он дал обещание и не исполнил. Соврал. А я верить тем, кто хоть раз соврал уже больше не смогу. Просто ради чего? Могу простить для вида. Могу простить ради того, чтобы когда встречаться с ней на общих тусовках здороваться и не агрессировать. Могу создать видимость, что всё нормально. Но я-то правду знаю. Я простить больше не смогу. Особенно такое. Человек не то, что врал. Она унизила меня перед всеми, и даже не удосужилась сказать о том, что нашла кого-то лучше. Не люблю, когда по моей гордости топчутся безбожно. А ей я позволяла слишком много раз. Позволяла делать всё. И никогда даже не возникло мысли нахуй её послать окончательно. Послала, а потом сама же бегала. Я простить могу всё на свете, ну, кроме обещаний пустых и бесполезных. Как по-дурацки получилось всё-таки. Мишель тогда вступилась, поддержала молчаливо. Хоть я с её девушкой хуйню крутила за её спиной. А она всё равно вступилась. И после даже мы смогли нормально начать общаться. Не лучшие подруги, конечно, нет. Но она стала тем человеком, который, наверное, понимает какого быть влюблённым в Захарову. Мишель действительно может жестить и хуйню творить, но она не обманула ни разу. И даже пытается быть рядом, когда нужно. Знаю, что сейчас она вроде на Пхукете, но скоро прилететь должна. Мы по телефону часто говорим. О том, о сём. И ни о чём. Просто успокаивает меня слушать её болтовню. И юмор её тупой чутка. Тоже успокаивает и в мыслях подыхать не даёт. Кира тоже на связи. Созваниваемся и встречаемся иногда. Знаю, что с Крис они после финала не особо. Видимо, моя вина тут всё-таки есть. Медведева себя виноватой чувствует, ведь при ней вся хуйня с Наточий начиналась, а она молчала. Хотя что она могла сделать? Кристину остановить невозможно, когда ей что-то надо. Это человек такой. Мы все её зря романтизировали и думали, что она другая. Она не другая, нет. Она такая, какая есть. И с этим ничего не сделаешь. И как бы больно признавать мне не было, но я не тот человек, который сможет стать для неё единственным. А Кира бросила юзать. Не пьёт. Лишь курит иногда. Ведёт себя прилично. Всегда чем-то занимается, без дела не сидит. Знаю, что общается только со мной, отдалившись от всех с проекта. Будто вычеркнула каждую из них. Не знаю почему, но она выбрала меня. И даже с Юлькой познакомилась. Они друг другу нравятся. Им есть о чём поговорить. Такие разные, но почему-то терроризируют меня теперь вместе. А мне только в радость. Я живу благодаря трём людям, которые не дают мне от боли подыхать. Если бы не было их, я бы, наверное, умерла лёжа на кровати. Жалела бы себя, говоря о том, какая я несчастная. Но правда в том, что не я несчастная, а в том, что я людей хуёвых выбираю. Меня не тянет к хорошим, меня тянет к тем, кто способен меня ломать, как ветер одинокую тростинку. Говорить дохуя можно, но просто жить и пытаться не думать о ней — это выбор, который дался тяжело.

***

День рождения сестёр Кравцовых. Меня позвали. И Юльку тоже. Мы с ними, вроде, неплохо после финала общаемся. Хорошие девчонки, хоть и палку иногда гнут не в ту сторону. Но со всем можно смириться, особенно, когда люди ахуенно комфортные. Там собираются все. Почти все Пацанки. Только Киру и Мишель не звали. Кажется, у Киры с Ларисой своя история, в которую лезть не очень хочется. А Мишель — просто Мишель, которой не очень надо с кем-то общаться не из её сезона. Сама по себе самодостаточный человек. И хайп ей не нужен. И нихуя ей не надо. Просто живёт себе и никуда не лезет, что удивительно. Созванивались буквально сегодня и она мне удачи желала на счёт этого грандиозного события. Всё просто. Сегодня там будет Захарова и Наточий. Два человека, которых мне видеть совсем не хочется. Те люди, которые в моих глазах выглядят облитыми грязью и рвотой. Я мараться о них не хочу. Но отказаться от присутствия там не могу. Иначе буду выглядеть слабой клушей в глазах других. Собираюсь нехотя. Мне просто не хочется видеть этих двоих, и даже голос их слышать. Но собираюсь быть там до последнего, как законченная мазохистка. До жути блять противно туда ехать, зная кто и что там будет. И даже Юлька не спасает. Просто хуёво до боли. И потряхивает от какого-то предчувствия странного. Будто что-то произойти должно. Что-то страшное. И тревога внутри разрывает душу. А я еду, даже не думая повернуть обратно. Зима на улице уже. Декабрь. Холодно, а я пальто надела. Умная до ахуения. Еду, смотря на дорогу и руки в кулаки сжимая. Трасса освещается фонарями. И видно лес, кроны деревьев, которые снежной ватой укутаны, чтобы не замёрзнуть в этой холодной поре. Что-то мне это напоминает. Дорога, машины, фонари. Как будто вернулась на полтора месяца назад. Надо же. День рождения будет проходить за городом. В коттеджном посёлке. Не знаю, почему решили отметить именно там, но, наверное, будет весело. Главное снова не сцепиться с кем-нибудь. И держать свою гордость на крепком стальном поводке. Нужно свой язык острый в мягкий чехол спрятать и ни с кем ссор не затевать. Подъезжаем и я замечаю, что на участке дома два. Одинаковых совсем. Один отражение другого. И людей много уже. Машины подъезжают одна за одной, будто здесь гостей будет человек сто. Они все сезоны что-ли собрать решили? Замечаю Гору, которая из машины выходит, и в руках букет огромный тащит. Сил набираюсь, чтоб дверь открыть и войти. А Юлька меня ждёт терпеливо, понимая, что я морально пытаюсь подготовиться к тому, что меня ждёт. Не каждый день встречаешь человека, которого ты любил, а он по чувствам пробежался кроссом в тяжёлых берцах. Всё могло бы быть иначе, но она этого просто не захотела. Ручку дергаю и слова не говоря, держа в руках подарки, которые решила презентовать. Ничего необычного. Просто рисунки мои, бабки и ещё что-то там по мелочи. Не с пустыми же руками нам идти. Чем ближе к двери подхожу, тем больше внутренняя истеричка просыпается. Боюсь, что не сдержусь и сотворю какую-нибудь хуйню. Сложно это, блять, но я стараюсь держаться изо всех сил. Делаю первый шаг в дом своими чёрными ботинками. Я сегодня решила одеться модно, молодёжно. Джинсы чёрные. Рубашка белая. Берцы. Пальто. Прямо альфа из фанфиков на минималках. Господи, ебучие фанфики. Они меня теперь и в моих же мыслях преследуют. Мишель, блять. Во всём она виновата. Она мне все уши прожужжала про них. Клуша малохольная. Честное слово, иногда убить охота. А в доме царит шум и гам. Смех и крики музыку заглушают своей громкостью. Вот это пиздец. Мне интересно, а она уже тут? Или не приехала ещё? Дай Бог, чтоб ещё не соизволила почтить своим присутствием. Я видеть не готова, улыбаться фальшиво — тоже. Глупо было надеяться, что судьба позволит мне спокойно дышать. Она здесь. И эта тоже здесь. Ну та, которая с моей почти девушкой крутилась, пока я ждала и надеялась, что скоро увижу человека, которого люблю. И надо бы веселиться как делают это все, а я только в мыслях своих витаю, да сок сквозь зубы пропускаю. Бешусь, потому что они здесь вдвоём мне глаза мозолят. Я бы даже напилась, если честно. Вот предала бы все свои принципы и бухала бы, пока вся выпивка не кончится. Пока с ног валиться не начну. Забила бы на то, что до упомрачения боюсь просто даже глоток сделать, а не то, что напиваться. Но не стану, потому что себя предавать ради той, которая не достойна даже не хочу. Гордость не позволит. Уже два часа смотрю на неё тайком. Пытаюсь так, чтоб не заметил никто. Чтоб не поймали за чем-то неприличным и неправильным. А она как на зло всё время рядом ошивается, будто издеваясь надо мной. И мне пиздец как не просто держать себя в руках. Вся воля уходит на то, чтобы жгучую ярость в клетке ледяной держать, руки обмораживая холодом ужасным. Всё не так быть должно. Но оно однако происходит и по моему сердцу бьёт. А она смеётся, меня не замечая. В бешенство меня приводя. Иногда смотрит, осекаясь. Совсем чуть-чуть, но смотрит. И эмоций никаких не выражает. М-да, не думала, что до такого-то дойдёт. Какая же я конченная, слов просто нет. Мне бы сюда Мишель, которая меня отвлекать может. Которая яркий свет, который на себя внимание перетягивает. Мне осточертело, что после всего мой мир всё равно вокруг неё вращается. Меня бесит, что я должна это терпеть. Мне хочется ей по ебалу дать, если честно. Никогда драться не хотела, особенно с теми, кто на проекте был. Ну, Мишель исключением была. Ну, и Захарова им тоже стала. Мне хочется её убить. И глотку зубами перегрызть. Убить охота за то, что использовала и выбросила. Что пообещала и забыла тут же. Хотя одно обещание всё же не забыла, даже исполнила. Она же говорила, что выбросит меня на помойку. Ну вот, я здесь. Я верить в то, что она говорила мне тогда не хотела. И даже слушать не хотела. Слова те ранили больно, что пиздец. Но я надеялась, что всё поменялось. Я стала важнее, чем была. Она мне тело ведь своё доверила. А получилось как всегда. Я правду слышала, но принимать пилюлю горькую не желала. И забивала хуй на правдивые слова, гоняясь за той, что не ценила ни во что. Я правду слышать не хотела, а теперь локти грызу. Мне хочется её забыть, и лица с дыханием напротив больше не вспоминать. Мне надо было просто слушать. Просто слушать и внимать. Надо бы просто думать, и никогда на те же грабли не наступать. Однако я дебилом стала снова. Опять поверила в не то. Глазами возвращаюсь к ней, и затылком на стену опираясь. Смотрю и даже не скрываюсь. Достало быть вором под покровом ночи. Я имею право! Она мне изменила. Я имею право смотреть и порицать. Имею право ненависть сквозь взгляд на неё выливать. Имею право купать её в презрении. Имею право смотреть и подмечать, какой же она всё-таки стала. Где этот герой, который запретит? Есть ли такой человек теперь на свете, который может встать и сказать: «нельзя»? Который сможет мной повелевать, а я как послушная собачка хвостом вилять. Есть ли тот, кто хозяином мне может стать? Нет. Такого больше нет. Больше нет того, кому я ноги готова поцеловать. Больше нет того, кому я готова всё простить. Меня сломали-то давно, но раздробили совсем недавно. Кажется, что и месяца не прошло. Кажется, что было всё вчера, потому что злоба пиздец внутри кипит и убить кругом всех хочет. Внутри боль кости дробит, как ненависть поганая. Ненависть сквозь кости пришла и забрала, оставив просто ноль. Мне похуй на то, что выгляжу злой и психанутой, мне просто больно. Мне просто невыносимо здесь стоять, когда она веселится и на меня смотреть не хочет. Я так не могу. Сил моих не хватит на то, чтоб смотреть без возможности сказать о том, как сильно ненавижу. Любить нельзя ненавидеть. Выхожу на улицу, понимая, что в доме находиться невозможно. Я просто не могу. Это выше моих сил. Может стоит уехать домой? Стоит просто вызвать такси и бежать отсюда, сломя голову? По-другому, наверное, не получится. Не могу смотреть на всё, что здесь происходит. Мне слишком хуёво. Я думала, что справлюсь. Что смогу её игнорировать. Что смогу смотреть просто сквозь неё. Но я не могу! Не могу! Мне блять больно до сих пор. Холодный воздух остужает злость и ненависть внутри кипящих. Остужает голову горячую, которая взорваться готова. Может мне на улице оставшуюся часть времени лучше пробыть, а? Мучаться хотя бы не придётся. Слышу, как дверь открывается. Да что ж такое?! Мне сегодня дадут побыть в тишине? Я не могу. Я убить уже не только её готова. Меня все кругом бесить уже начинают, честно. Тоже мне, блять, друзья тут собрались. Хуесосят друг друга почти всегда, а как бухать так друзья. Стою, молчу, даже не оборачиваюсь, а этот бессмертный подходит чуть ближе ко мне и зажигалкой чиркает. Ну пиздец, блять. — Поговорим? — да ну нахуй. Зубы сжимаются, будто готовы кому-то глотку перекусить прямо сейчас. И злость обратно возвращается, будто не уходила никуда. Да сколько же можно меня мучить-то? Зачем вышла следом? Зачем вообще что-то говорить? — Я тебе ебало сейчас сломаю. Хочешь? — по-другому поговорить не получится. Я слишком сильно злюсь. Слишком мне хуёво. Я даже голос её слышать не могу. Не могу с ней говорить спокойно. Не могу просто объяснить даже, как мне трудно даже голос её слышать и смыслу внимать. Мне трудно нахуй настолько, что кулаки сжимаются и тело к броску, будто бы, готовится. Блядство. Какое же блядство. — Ну так бей. — она сейчас это специально? Ну видно же, блять, что я еле еле сдерживаюсь и убить её готова. Ну почему, блять, постоянно надо меня мучить? Может мне кто-то здесь сказать? Я же действительно хотела по-хорошему. Не говорить, не обвинять. Ничего. Просто молчала себе тихо. Но нет, нам же надо Лизу опять терзать. — Чего ты добиваешься? Мы закончили. Разговаривать можешь с новой девушкой, а со мной уволь. Я не хочу тебя даже слышать. Твой голос раздражает мой тонкий слух. — яд. Один яд. Я больше не могу молчать. А терпеть точно не хочу. Почему я всегда терплю этого человека? Да, люблю даже после всего того, что она сотворила. Даже после того стыда, что я испытыла, блять. Но терпеть теперь точно не буду. -Окей, я снова была не права. — надо же. Она и такое говорить умеет. Она точно трезвая? Точно блять не сорвалась в очередной раз? Она же никогда в жизни своих ошибок не признаёт. А тут такая честь. Даже не знаю, что сказать. — А ты решила верно. Наверно… — усмешка в лицо. Я бросаю ей смех и сарказм прямо в лицо, не жалея. Она же меня не жалела. Она же не жалела Киру, которая знала о её мутках с Наточий. Она же никого не пожалела. Мишель тоже не жалела тогда. Просто начала крутить какую-то хуйню со мной. Она же ёбанная эгоистка. Кого она хочет объебать? Меня? Да я её знаю как свои пять пальцев. — И мне не стоит больше ждать никаких чудес. — да неужели. Мисс очевидность нахуй. Да что блять нахуй с ней. Решила поиздеваться надо мной в очередной раз? Посмеяться, так сказать, напоследок? Ну так пусть быстрее и я домой поеду. Устала, блять. — Я перед тобой стою и не понятно, что ловлю. — не знаю, почему всё ещё здесь стою и слушаю. Конечно, говорю грубо и сарказмом, но слушаю. И даже отвечаю. Хотя ради кого-то другого не стала. Я бы человека просто нахуй послала и забыла бы о нём. А сейчас стою и сама себе сердце рву. Да когда ж мой больной мозг наконец-то поймёт, что она нихуя не исключение из всех правил. Когда этот грецкий орех поймёт, что она мразь последняя, которая меня растоптала, а?! Сколько я ещё буду перед ней унижаться, а? Сколько ещё буду надеяться на то, что всё будет нормально?! Не будет же ничего уже. Не будет! Потому что блять это не тот человек. Она не для меня. — Так трудно просто послушать, да? Просто хоть раз послушать? — трудно. Слушать её я не хочу. Столько раз уже это повторила, но всё ещё стою и не могу с места сдвинуться. Просто не могу. Вдруг она скажет что-то важное. Хотя бы прощение попросит. И то, наверное, хоть каким-то бальзамом на исполосованное полотно души ляжет и раны кровящиеся успокоит, чтоб больно не было. — Один мой друг мне дал совет. — слушать в тот момент эти слова было противно, душили слезы и отвращение. Было мега хуёво, потому что прошло дня два с того ужасного вечера. Я не спала, не ела. Только рыдала в постели. Наверное, в тот момент я задумалась о том, почему вообще живу. Ради чего. — Даже гадать не надо кто. Мишель, блять. Вы же спелись после финала. Как прозаично. — тоже злится. Только ей злиться не на что. Я ей не изменяла. Я её не использовала. Я за ней гонялась, как гончая из ада за сбежавшим мучеником, которому надоели пытки Сатаны. Только вот я человек, а она не мученик. Должно было быть по-человечески всё. По-другому. Не так как у нас. — Она сказала, мол, поищи другую такую. — усмехается. Сигарету бросает. И вижу, что психует. Только чего теперь-то психовать? И друг другу уже никто. Её девушка там, в доме сидит. А она здесь стоит и разговоры ни о чем ведёт. Я даже не знаю, чего она хочет. Зачем вообще вышла и начала. — На себя намекала как пить дать. Она же сначала по тебе сохла, а потом я подвернулась. — и зачем мне эта информация? Она мне не нужна. Она мне нахуй не сдалась. Меня не волнует, кого Мишель любила или любит. Пока сама не скажет, я даже лезть не буду. Одной я в душу уже залезла, до сих пор вон, отмыться не могу. И никогда, наверное, не смогу. Слишком глубоко залезла, слишком сильно увязла. — А ты вечно кому-то подворачиваешься. Кто ж виноват, что ты постоянно куда-то катишься? — тьфу, блять. Не могу. Невозможно. Просто невозможно. У меня внутри такой пиздец, что убиться уже охота. Сколько же уже можно. Я на улице стою, а мне жарко, будто на дворе июль с тридцати градусной жарой. — Может перестанешь уже, а? Я всё понимаю, но я хочу по-нормальному поговорить. — хочет она. А я не хочу! Я её убить, блять, хочу. И больше ничего. Неужели понять до сих пор не может, что она поступила настолько хуёво, что остальные из-за этого от неё отвернулись. Кира, Мишель. Все от неё сбежали, потому что она предавать других только умеет. — А я тоже хотела по-нормальному, но меня кто-то спросил, а? Я тебя спрашиваю: ты меня спросила, а?! — крик. И похуй, что услышат. Пусть слушают. Мне абсолютно до пизды. Мне, блять, больно. Я её любила до слёз, как пел Серов. Я её люблю сейчас до ненависти к себе. Но простить разве можно сейчас? — Лиз. Малышка. Я блять. Ну. Что тебе сейчас сказать? — ничего. Заткнуться и съебаться с глаз моих. Уйти блять от меня подальше. Оставить в покое меня и мою любовь. Вечной любви на свете нет и моя пройдёт. Я верю, что однажды она пройдёт, оставив от себя всего лишь след. Шрам. Но пройдёт, заживёт, зарубцевавшись. Я так хочу, чтоб эта любовь ушла. Хочу, чтоб её не было. — Я тебе, блять, хоть чуть-чуть была дорога? Хоть чуть-чуть нравилась? Или ты просто игралась, а? Ну чего ты молчишь?! Скажи мне. — разворачиваюсь к ней, натыкаясь на лёд сплошной. Смотрит. Смотрит долго и необычно. Не так, как раньше. Даже когда мы трахались так не смотрела. Это должно что-то значить? Не успеваю даже заплакать. Не успеваю развернуться и уйти, как она меня за куртку хватает и к себе притягивает. Губы в губы. Налетаю на неё, как Титаник на айсберг. Блядство. И глаза закрываются по привычке. И слеза скатывается, когда она целует. Языком проводит по губе. И у меня сердце стонет. Я не отвечаю, однако слезы текут. Как же сука больно. А губы у неё вкусные. Как тогда. Ничего не изменилось. Она целует так, будто не ощущает моих слез и горечи. Целует так, будто я всё ещё единственная и желанная. Будто бы ничего не изменилось. Как будто всё по-прежнему. И по сердцу лезвиями проходится, делая больнее, чем было. А я слезы роняя, время оттягиваю для того, чтобы просто оттолкнуть от себя. Мне по-прежнему больно и по-прежнему вкусно до жути. — Пожалуйста. — разрывая поцелуй, прижимается лбом к моему, всё ещё не отпуская. Всё ещё держит. О чем она просит? О чем говорит? Что мне сделать? Боль забыть? Те воспоминания стереть? Дышит загнанно, как зверь, охотившийся за ланью. И крышу сносит мне, потому что отказаться не могу. И оттолкнуть из разряда «невозможно». Мне больно до жути, но я губами к губам прижимаюсь, целуя смело. Целуя, будто забывая всё на свете. Я хочу забыть на один вечер всё, что увидела тогда. Хочу сбежать от воспоминаний, жалящих мозг взбесившимся улием. И она отвечает нежно, усилия прилагая. Знаю, что нежно это не её. Но видимо сейчас по-другому не получится совсем. Нам нужно это. Это последний раз. После не изменится ничего, останется на своих местах. Хватая за руку, тащу в дом её, плюя на то, что увидеть кто-то может. Плюя на то, что кто-то может порицать. Я, может, в глазах у всех буду слабой дурой, но пусть так. Ей я противостоять уж точно не могу. Она идёт послушно, как будто сдаваясь мне во власть. Второй этаж. Под крики радости я боль и гордость свои топчу. Опять ради неё сорвалась, забывшись. Мне нельзя с ней рядом быть. Нельзя даже воздухом дышать одним. Она наркотик ебучий. Она мой страх. Моя любовь. Любовь больная, с гниющими ранами под рёбрами. Уродливо выглядит, а я их даже не лечу. И не позволю никому. Уж лучше так до хрипоты, чем мучаться потом почти всю жизнь. Мне надо в последний раз героином счастья уколоться. В последний раз забыться в удовольствии не скромном. В комнату влетая, от губ не отрываясь, вылетает первый стон. Первый и уже не терпеливый. Чей он? Мой? Её? Да какая разница теперь? Вещи на пол ложатся от яростных движений. Мне не страшно что-нибудь порвать. Я срываю всё с неё, будто бы в припадке. Ломка у меня. Ломка по вкусу кожи и прикосновений шальных, дразнящих. Мне хочется её потрогать и языком опробовать всю нежность плоти. Я могу быть нежнее чуть, но не хочу. Всё, будто месть одна сплошная. Я яростно целую, а она сдаётся, не перетягивая инициативу. Позволяет ей вертеть-крутить. Так странно впервые с ней быть вот так. Впервые ей руководить. Она не делает ничего вообще, лишь целует меня в ответ. И помогает свою же толстовку стягивать. Меня не раздевает, как обычно. А мне так даже легче. Сегодня очередь моя. Сегодня я буду той, которая ведёт себя как мразь. Добираюсь пальцами до волос, которые в хвост как обычно собраны. И на кулак наматываю, отклоняя от себя. Поцелуй намеренно прерывая, к шее бархатной тянусь. Первым касание языка слизываю тот пульс, что бьётся птицей в клетке. Слизываю ту соль своих разочарований. Вспомнить бы хотелось наш первый раз, но на удивление в голове лишь пустота. Волосы на кулаке ощущаются тем самым шёлком, о котором все говорят. Так мягко и прекрасно. Стон и хныканье из неё лишь вырываются. Она мне позволяет и не сбегает никуда. Возможно, это всё жестоко. Возможно, я пробуждаю то, что в ней глубоко сидит. Но со мной ведь тоже поступили жестоко. Меня ведь тоже никто не спросил. Прикусывая кожу, вонзаясь в плоть зубами острыми, намеренно ту боль даря, зная, что она боль не любит. Но разве я люблю? Разве меня хоть кто-нибудь спросил? И стон, какой по счёту сбилась, она роняет, и в поощрение лижу больное место, зная, что метку оставила-таки. Я гребанная эгоистка и мне так нравится моё клеймо. Толкаю от себя двумя руками. Толкаю в грудь. Возможно, выглядит не очень, но так должно быть, чтоб я голову уж точно больше не теряла. Мне надо быть грубее, чтоб сердце вновь к ней не тянулось. Она лишь в топе. И когда руками прикасаюсь к коже, будто током бьёт в ответ. Да что ж такое?! Может когда-нибудь это кончится-таки? Я устала быть с ней, как на бочке пороховой. Мне трудно с ней даже воздухом одним дышать. И в унисон вдох и выдох делать. Она послушно в глубь идёт. Медленно, тягуче. А я за ней ступаю грозно, будто маньяк на жертву. Она выглядит прекрасно. Красная, как боль. Запыхавшаяся, как моё сердце. Прекрасная до рези в глазах. В комнате лишь кровать и кресло. И кровать уж точно нам не подходит. Мы трахаемся везде, ну, кроме мягкого матраса. Столы, в основном. Но кресло тоже ведь сойдёт. И она это тоже понимает. Поэтому, лишь оглянувшись раз, туда идёт, а я за ней. Сегодня по-другому. Сегодня балом правлю я. Очередь моя ею управлять. Останавливается возле самой кромки, ногами с мебелью соприкасаясь. В два шага расстояние преодолеваю. Подлетаю как одержимая. И стою напротив её лица. В глаза красивые заглядываю и вижу там борьбу. Она может позволяет, но демоны прошлого тянут её на дно. Не позволяют сделать то, что я прошу. Они держат её на цепи. Но я по-другому спать с ней не хочу. По-другому просто не смогу. Она дышит быстро, как при паничке. Грудная клетка вздымается, как при лихорадке. И губы дрожью обдаются. Я почти её насилую. Так я тоже не хочу. Хочу, чтоб она доверилась и позволила ею руководить. Хочу, чтоб она наконец-то поняла, что не только ей дано людьми крутить. Стоим вот так ну долго очень. И я бы передумала совсем, но почему-то я опять становлюсь той, которая плакала из-за того, что её изнасиловал брат. И мне жалко вот так уходить. Заканчивать на этой грустной ноте. Кем бы я только не являлась, но насильницей быть уж точно не моё. Я могу попробовать надавить и сделать всё, чтоб она захотела. Но я не буду. Я не он. Мне насиловать не в кайф. Стою вот так напротив и жду разрешения, которого она может и не дать. Жду её решения, за которое борьба идёт не на жизнь, а на смерть. Ей нужны все силы, чтоб сейчас не сбежать. И я это ценю, но мне тоже сложно. Я хочу окончательного ответа, который поставит точку сейчас или, возможно, через час. Только ей решать. И решается она в тот момент, когда меня целует нежно. Мы будто бы поменялись ролями. Всё будто стало по-другому. Теперь она пытается быть мягкой, а я иду всё так же напролом. Языком ей в рот забираясь и за талию хватая, пытаюсь её зажечь как она меня тогда. Пальцы по рёбрам проходят, понимаю, что в таком маленьком теле столько силы обитает. Толкаю в кресло мягко, губы в одиночестве оставляя. И на колени я сажусь. Опускаюсь перед её ногами как верный пёс. К животу ртом я припадаю, в надежде откусить от неё кусок. Целую, языком туда сюда шныряю, заставляя её громко дышать и хрипеть. Прикусываю каждое ребро, тут же смачивая слюной. Её руки на подлокотниках лежат. Правильно. Сегодня они ей не нужны. Кожа на вкус как розы. Терпкая и нежная. Мне вкусно, но мало так, что хочется кричать. Она глаза закрыла и губы лишь кусает, а я наблюдаю за тем, как же ей это всё идёт. Она была права, когда говорила, что я не люблю кем-то руководить. И сверху я тоже быть не хочу. Но она, кажется, исключение из всего. Потому что ей мне руководить ахуеть как нравится. Её под себя ломать мне до дрожи привлекательно. Я знаю, что сегодня последний раз, сама себе это пообещала. Но как мне кайфово ей удовольствие доставлять. Как же мне ахуительно кайфово её заставлять трястись от своих же прикосновений. Секс с ней уже ничто и никогда не затмит. Руками растегиваю пуговку и молнию на джинсах. Заставляя Крис приподняться, чтоб стащить с неё ненужную вещь. Вместе с джинсами стаскиваю и нижнее белье, которое точно никому не упало. И шмотки летят куда-то за спину, ударяясь об ламинат с громким звоном. Прохожусь ладонями от ступней и до бёдер, чуть их раздвигая. Из неё вырывается томный вздох, когда я, от колена почти до самого эпицентра желания, прокладываю дорогу поцелуев. Нежных, еле еле касаясь губами до кожи. Пытаясь не спугнуть ту, которой и так даётся всё это почти мучительно. Но у неё был шанс отказаться, а она выбрала, чтоб я продолжила, поэтому, видимо, придётся осторожничать. Пальцами дотрагиваюсь до истекающего смазкой нутра. И будто током прошибает. Несмотря на всё, она всё равно хочет. Всё равно желает и это бьёт по голове. Пальцами чуть провожу, клитор задевая. И хнык из рта чужого вырывается. Не знаю, сколько вот так проходит, но стоны громкие на грани крика. Её шея сломается совсем скоро от того, как она выгибается. И пальцы двигаются внутри неё. Толкаются там, где жар царит. Смазка хлюпает и мне хочется попробовать на вкус. Стенки узкие совсем. Такое чувство, что секса не было давно. И хнычет она так, будто не кончала с моего уезда. Она мечется по подголовнику, а у меня спираль затягивается сильней. Боже. Я недооценила то, как привлекательно её трахать. Недооценила то, как могут заводить чужие стоны. Мне настолько крышу сносит, что я не понимаю кто я и где. Эти звуки — музыка. Симфония Моцарта. Точно. Опускаюсь головой туда, где рука моя орудует, стараясь выебать всю дурь. Так хорошо, что невыносимо. Лёгкое движение языка по клитору. — Да блять… — первые слова её. Значит нравится. Языком ещё раз, почти лениво. Почти на грани смерти. И стон, и вздох. И да, я издеваюсь. Да, я мучаю её. За всё платить ведь надо. А на вкус она приятная. Чуть солёная. И мне хочется её до основания выпить, как она бутылку водки при первом нашем знакомстве. Чередую движения руки и языка. То языком я быстро атакую, то пальцами жестокий ритм отбиваю. Всё должно быть в меру. А ей ведь нравится. Меня заводит то, как она мне отдаётся. И почему-то в душе какая-то неведанная нежность просыпается. Злобы больше нет. Лишь хочется ей хорошо сделать. До небес вознести. Сегодня всё лишь для неё. Я пытаюсь сделать так, как не сделает никто. Языком клитор обвожу, втягивая в рот. И её подбрасывает на кресле вверх. Приходится одной рукой в живот упереться. Знаю, что кончит скоро, потому что пальцы мои внутри сжимает сильно. И двигаются они с трудом. Вынимаю их, потому что больше не нужны. Она уже в кондиции. Ещё совсем чуть-чуть. Языком теперь прохожусь везде. Быстро, сильно, мощно, стараясь её столкнуть с ёбанного Меркурия. Хочу, чтоб она падала, как я тогда. Смазки становится всё больше, больше. И я слизываю её, как ребёнок подтаявшее мороженое с палочки. Боже. Какое-то сумасшествие. А она уже терпеть не может. Ногтями по коже скребёт беспомощно. Осталось совсем чуть-чуть. Проскальзываю языком туда, где пальцы вакханалию творили. Облизываю тот самый вход. И кончиком одним лишь туда толкаясь. — Лизаа… — она кончает и ноги дрожат. А я всё ещё лижу, она бедра хочет свести, а я руками в них упираюсь, чиня преграду. Её потряхивать изрядно начинает, потому что больно делаю своими атаками языка на клитор. А я вылизываю всё желание как изверг, не думая о том, что с ума её свожу. Отрываться от неё пиздецки трудно. Да и не хочется совсем. Но сделав последний расслабленый мазок, поднимаю туловище и голову на неё. А Кристина смотрит на меня своими глазами голубыми. Они у неё совсем чуть посинели, и зрачки расширились. Красиво. Даже не верится, что это произошло. Произошло и кончилось на этом. Это действительно конец. С колен поднимаюсь. Не выдерживаю смотреть в её глаза. Пусть только что был секс. Но я помню всё. И, увы, секс проблемы не решает. — Не уходи. — просьба шёпотом. А мне этого уже мало. Я не хочу просьб. Хочу слышать совсем другое. — Почему? — вопрос задаю, стоя спиной к ней. Потому что если буду смотреть ей в глаза, то сдамся насовсем. — Я с ней не трахалась. Лишь поцелуи и обнимашки. Ты уехала и мне крышу сорвало. А она появилась в тот момент, когда мне был нужен кто-то рядом. — камень с души-то может и падает. Не трахалась. Значит, я всё ещё единственная. И я не ошиблась с выводом, что секса не было с моего отъезда. — У тебя была Кира, которая могла помочь. А ты, как всегда, решила рану заткнуть какой-то бабой левой. — я стараюсь, чтоб звучало холодно и отчуждённо. Но мне до боли хуёво от всей ситуации. Тошнота. — Прости меня. — не этих слов я хотела. Не этого услышать я желала. Пропади всё пропадом. Сука. — Этого уже недостаточно. — забираю пальто с пола и выхожу за дверь.