Сон Шиндейри

      — Ты только посмотри на себя, любовь моя. На свои прекрасные руки, на тонкие пальцы. Нежные, но сильные, так красиво сходящие в остроту ногтей… Посмотри на эту косточку на запястье. Полюбуйся на свои плечи, на прекрасные ключицы и ложбинку между ними — я так люблю целовать ее. Я обожаю твои глаза, ведь ты видишь меня такой, какая я есть. Меня сводит с ума твоя шея, но еще сильнее — твои скулы, мягкие губы, запах твоих волос. Я не проживу ни дня без твоих прикосновений. Я никогда в жизни не видела ничего красивее, чем ты. Ты прекраснее изгибов Ренхевена, ты чувственнее капель дождя, ты сильнее, чем буря или вырывающийся из пут гарпунеров кит.       — Кита в итоге все равно ловят, затаскивают на борт и свежуют, Дейрдре.       — Замолчи. Я не могу не любоваться тобой, понимаешь? Я… Кажется, красота придает этому миру смысл, не так ли, Билли? Она наполняет нашу жизнь — и кем мы были без без этого смысла?       Тонкая черта ее улыбки.       Ты была ли на самом деле?       Или, может, ты лишь приснилась мне?       Тонкая черта сияющих в закатном блеске изломов Шиндейри, манящий, ослепительный свет. Как на той картине Сьенфуэгоса, где свет исходил из вершины горы и рассеивался где-то в бескрайней вышине.       Как раньше когда-то было.       Когда крысы еще не говорили тем самым нежным голосом, когда еще не закончилось время и жизненный цикл не замкнулся сошедшимися на полночной отметке стрелками.       Когда «Падший дом» в последний раз скрывался из взора уходящей к экипажу Билли, и горел, горел в испепеляющем мареве заката, а она подумала почему-то, что видит Дауда в последний раз.       Говорят же, смерть — верный путь в Бездну. Говорят же, пережившие ее близость словно побывали за незримой гранью.       Последний слабый выдох Сьенфуэгоса, запечатленный на перфокарте аудиографа где-то в трупных недрах опустевшего Спектера, не указал точный путь.       Он видел Бездну? Глаза Чужого?       Последний проблеск пред окончательной тьмою?       Что видела она в последний раз в глазах Дауда — не тоже ли самое, что в обращенных в небо глазах убитой Дейрдре?       Крысы шептали ее голосом:       здесь столько обгорелого мяса, стекающего по решеткам горячего жира, кипящего сладко и нежно, как вдох уже загнанной жертвы.       И жертвой была она сама.       Ее рука. Ее глаз. Ее жизнь.       Жизнь, оставшаяся за гранью Шиндейри. Брошенная, как старая куртка. Как ветхая кожа. Как горящий корабль, как уснувший Дауд. Как оставленная у причалов Дейрдре. Как смерть. Как страх. Как болезнь.       За гранью Бездны открылось ей, что и у Бездны есть предел. Он стонет и зовет. Он одинок, напуган. Его не слышат, но он       ждет       Билли вздрогнула и, пытаясь понять, где она, поскорее подняла голову со здоровой, но затекшей правой руки, под которой покоился недописанный дневник, и поскорее осмотрелась: нет ли в каюте разломов в Бездну? Но мир вокруг был цел и реален. Он качал «Падший дом» на предштормовых волнах и пел что-то настоящее на языке скрипучих корабельных переборок.       Билли встала из-за стола. Бросила мимолетный, благодарный взгляд на портрет Дейрдре. И вышла прочь, в приближающийся шторм.