«Найдётся выход из любого тупика,
Воспринимать меня всерьёз начнёте вы.
Я разбегаюсь для последнего прыжка.
⠀Выше головы».
Он просыпается ранним утром, задолго до того, как ночные рабочие возвращаются со смены, а утренние на неё уходят. Будит истощённую болезнью дочь, выдаёт ей препараты, которые сам выписал, сам же и готовил, ждёт, когда она их выпьет и помогает ей вновь лечь и продолжить свой тихий сон. Пускает по венам стимулятор, придуманный им ещё во время учёбы в Академии, завтракает ионийским кофе без молока и выходит из своего домика на углу Чёрного Рынка. Торопится жутко, ему же надо прибежать на старую станцию, спуститься, потом снова подняться, не поскользнуться при попытке поскорее добраться до своего медицинского рая среди скал прямиком на стыке верхнего и нижнего города. Ну же, ну же, скорее мыть руки, доставать заготовленные со вчерашнего дня марлевые маски и вперёд, за дело! Каждый день новые лица и старые проблемы. Сегодня он соберёт лицо задире-мальчишке, столкнувшемуся не с той компанией, сегодня он поможет торговцу, которого еле донесли к нему с переломом бедра, сегодня он вколет живительную сыворотку сапожнице, что никак не перестанет кашлять и промоет желудок глупцу, на спор съевшему ядовитую рыбу. Сегодня он завернёт в комнатку с четырьмя койками, и ведь каждая не без своего страдальца. Одному нужно сменить повязку, другому наконец-то разрешить взглянуть на своё отражение недавно соперированным глазом, а третьему осмотреть культю. Четвёртая же лежит и громко вздыхает — отправила ему тот самый свиток, что принёс его сюда в такую рань, волнуется, плачет, боится жутко. Ничего, у неё же тройня скоро на свет появится, ещё бы она не боялась. Настанет и её черёд, он доведёт её до прохладной комнатки напротив, зажжёт ослепительный блеск только-только изобретённых химламп, и своим спокойствием хоть сколько-то прогонит её страх. Закончатся одни мучения, так начнутся другие: вот у этого живот разрывает на части, у этого давно пора ампутировать руку, а вот этому нужно просто обеспечить безболезненную смерть, введя жгучую жидкость в паутину ветхих сосудов. Он закончит и с этим, сбросит в тазик какой халат подряд, потрёт переносицу, наденет мантию и пойдёт в лабораторию. Стоит, ноги трясутся, и он так на них злится! Чёрт с ними, победили: он присядет ненадолго в комнате ожидания, перекусит чем-то отвратительно пресным, разотрёт затёкшие икры, прибодрится и вновь устремится в лабораторию. Читает то рецепты с пилтоверскими штампиками, то собственные выписки в длинном свитке, набирает все необходимые ингредиенты, достаёт ёмкости на любой вкус и цвет, набирает воду и ставит на стол мраморную ступку с тяжёлым пестиком, украденную всё там же, в Академии. Готовит то одно лекарство, то другое, а время от времени похаживает к своим четырём постояльцам — вдруг повязка вновь намокла? Хорошо ли всё у новоиспечённой матери? Привыкает ли вылеченный глаз к свету? Склянки заполняются препаратами, свежие мази ложатся в стерильные баночки, плотно закупориваются сосуды со светящимися снадобьями. Он стягивает перчатки, убирает мантию, вешает её на крючок у скрипучей двери и волочит своё сонное существование домой. Целует уже заснувшую дочь, проверяет, хорошо ли работает собранный им для неё дыхательный аппарат, благодарит Деву Ветра за ещё один день, наскоро жуёт бутерброд, запивая его холодным чаем, падает на кровать и тут же засыпает. Хотя, он же ничего такого не сделал. Он же не защитился и не получил лицензию. Он же не давал клятву. ⠀ Он же алхимик, а не врач. ⠀ ⠀