Зима огненная

Над площадью Паламос сиял золотой день. Казалось, сам Фос в этот миг спустился в богохранимый град. Сотни, тысячи людей толпились на площади, и чтобы пробить хотя бы узкую дорожку в этой толпе, императорскому глашатаю приходилось непрестанно выкрикивать: – Дорогу! Дайте дорогу его превосходительству Метрикию Зигабену и доблестным воинам! Легкие у него были сильные – а может, кто из колдунов чарами возвышал его голос, но Ида слышала «дорогу!», не видя еще ни его превосходительства, ни войска. Она вообще мало что видела, кроме бесконечного моря чужих спин. Она хотела уже просить отца посадить ее на плечи, но, взглянув на его хмурое лицо, отмела эту мысль. И вот толпа дрогнула, взволновалась и отхлынула, дав дорогу процессии. Ида с сестрами и родителями оказалась у самого ее края. Это была редкая удача, и, не желая снова очутиться среди бушующего человеческого моря, Ида пробилась в первый ряд. Здесь она увидела, наконец, виновников торжества. Глашатай, очень высокий худой человек – как только помещался громовой голос в этой тщедушной груди – шел впереди всех. Темно-синий плащ его был украшен золотым шитьем. Следом за ним на прекрасной белой лошади – ни единого темного пятнышка – ехал, должно быть, его превосходительство Метрикий Зигабен, военачальник императора. В левой руке он держал копье, на копье была насажена голова. Ее лицо показалось бы Иде даже красивым, если бы половину его не залила кровь, смазывая точеные черты. – Позор проклятому мятежнику! – продолжал возвещать глашатай. – Да будет всякому в урок его безумие! С этого дня и пока тлен не пожрет ее, голова Кассиодора Камицеза будет стоять у Вехового камня, и да устрашится видящий! Ида сомневалась, что кого-то способна устрашить новая голова у Вехового камня. Кто-то неподалеку фыркнул: – Странно, что Зигабен участвует в этом представлении. Наемникам не доверят уже и голову, которую они срубили? Следом за Зигабеном ехали воины – и было то, пожалуй, самое впечатляющее зрелище из всего сегодняшнего шествия. Конечно, Ида и раньше видела наемников из Намдалена, ведь они жили в одном городе. Но она видала их на улице, или в отцовской лавке, или на службах в Великом храме, и ничего особенного не было в них, кроме того, что намдалени брили бороды и затылки. Но сейчас, закованные в железо, на огромных конях, покрытых броней, как и их всадники, намдалени казались непередаваемо прекрасными. Они были удивительно уместны здесь, на залитой солнцем площади. В ослепительном сиянии Фоса казалось, будто наконечники их копий сделаны из золота. Шлемы с накладками для переносицы придавали лицам странное хищное выражение. Впрочем, многие намдалени сняли шлемы из-за палящего солнца. – Проклятые еретики, – сплюнул отец. Но сегодня горожане не разделяли его презрения. Когда шествие приблизилось к Веховому камню и Зигабен установил копье с отрубленной головой, толпа, словно только того и ждала, разразилась радостными криками. Ида закричала тоже – не из-за подавленного мятежа, она знать не знала, кто такой этот Кассиодор Камицез – но от переполнявшего ее восторга. Казалось, если бы ее саму встречали столь бурной радостью, слава точно вскружила бы ей голову. Но наемники были на удивление безразличны. Они хорошо знали цену такой любви. Толпа, которая сегодня рукоплещет им, завтра возжелает их крови – сколько раз это уже случалось. Ида помнила последний бунт против чужеземцев три года назад. Ей было тогда пять лет. Они с родителями и сестрами заперлись дома, погасив все огни, строго-настрого запрещено было девочкам даже выглянуть в окно, не говоря уж о том, чтобы выйти на улицу. Чужеземцы были хоть и главной, но не единственной целью беснующейся толпы – бандиты и простые горожане не могли отказать себе в удовольствии пограбить и собственных соотечественников. По счастью, квартал медников погромы задели слабо – только раз Ида услышала почти у самого дома похабные песни шатающихся гуляк, пьяных не то от крови, не то от вина. Их дом ни у кого не вызвал любопытства, а к рассвету все закончилось. Наутро их соседка, полная улыбчивая Эвмения, огласила улицу горестным воплем – ее муж и старший сын погибли в схватке с намдалени. Большинство иноземцев в столице были наемники, они не собирались терпеть над собой насилия, и таких безутешных вдов наутро оказалось много. Матушка как могла утешала свою подругу, отец лишь пожал плечами: «Сами виноваты. Вот что случается, когда простой медник вообразит себя воином». Он не испытывал к намдалени добрых чувств, но винить их в случившемся было глупо. Но сейчас Ида рукоплескала так, что перестала чувствовать ладони. Ее радость была горяча и чистосердечна и разливалась на окружающих, не ведая различий. Намдалени, чей конь был к ней ближе прочих, посмотрел на нее и усмехнулся. Железная полоска на переносице придавала ему сходство с соколом, но улыбка была совсем не злой, а зеленые глаза показались Иде глубже моря. Она улыбнулась тоже, и сам Фос на своем сияющем престоле, казалось, улыбнулся вместе с ней. Десять лет спустя – Отчего ты печален, мой господин? Я так и не сумела облегчить твои думы? – Нет, нет... – рассеянно отозвался Метрикий Зигабен. – Ты чудесная женщина. Просто с тех пор, как проклятые кочевники наводнили западные земли, от старика Ономагула покоя нет. Ида хотела пошутить, что магнат Ономагул не такой уж и старик, если Зигабен думает о нем даже в постели, но благоразумно смолчала. – Всякий добрый хозяин радеет о своей вотчине, – вместо этого сказала она. – Ты права, – вздохнул Зигабен. – Боюсь только, как бы не вышло ссоры, ведь император, – он усмехнулся углом рта, – тоже добрый хозяин. Ида улыбнулась и накинула ему на плечи тяжелый плащ с позолоченным аграфом. – Тебе не терпится вытолкнуть меня в этот промозглый холод? – беззлобно вопросил Зигабен. – Конечно, господин мой, ведь ты важный человек и сейчас пойдешь решать свои важные дела с кочевниками, Ономагулом и императором, а я останусь здесь в тепле. Он рассмеялся, поцеловал Иду в плечо, но покорно застегнул плащ. Когда за ним закрылась тяжелая дубовая дверь, Ида тоже потянулась за одеждой. Три года как торговала она собой вместо того, чтобы по примеру старших сестер выйти замуж. Впрочем, именно пример сестер и сподвиг ее бежать от замужества как от огня. Майе, старшей дочке Ваана-медника, не слишком повезло с супругом. Пахис Стальной Кулак и дома оправдывал свое прозвище – он нередко поколачивал жену, когда бывал пьян. Второй Ваанов зять крутым нравом не отличался, но и Гелиане, другой своей сестре, Ида отнюдь не завидовала. Постоянно в делах и заботах – то за детьми уследить, то за лавкой, то на рынке поторговаться – та почти не навещала родительский дом. В последний раз, когда Ида видела сестру, та казалась уставшей, мало что занимало ее, кроме насущных дел. Легкая жизнерадостная Ида не хотела себе такой жизни. Что станет с ее красотой и веселым нравом, достанься она дурному человеку или погрязни в трудах! Потому, как только отец объявил, что нашел ей пристойного жениха, Ида надела самую красивую тунику, что у нее была, бусы из янтаря – единственное свое украшение – и пошла на площадь Паламос, готовая предложить себя всякому, у кого найдется золотой. Домой она так и не вернулась – сняла комнату у трактирщика Мокия, получив свое первое золото, да так и осталась в таверне ублажать постояльцев. Впрочем, через несколько месяцев дела ее пошли на удивление недурно. Из крошечной комнатушки с очагом она перебралась на второй этаж просторного дома, принадлежащего торговцу шелком Юстину. Дом не отличался роскошеством – хозяин нечасто наведывался сюда, предпочитая сдавать второй этаж постояльцам – но был весьма крепок, а жилые комнаты отапливались печами под полом, отчего воздух внутри даже в самую лютую стужу оставался теплым. Ида быстро поняла: чтобы добиться успеха, нет смысла подражать другим. Она почти сразу перестала вести себя, как большинство продажных женщин, которых видела. Наглость и дерзость не были ей присущи, но ее жизнерадостность и простота подкупали многих – и скоро Ида не стеснялась просить до пяти золотых за ночь. За три года мужчин она повидала всяких, и все вели себя по-разному. Ее соотечественники видессиане полагали себя хитрее необразованной шлюхи и часто пытались сбить цену, одеваясь более чем скромно. Иду забавлял вид аристократов в потертых домотканых туниках, но еще больше забавляли их лица, когда она повторяла с неизменной улыбкой «пять золотых». Варвары, в отличие от имперцев, сорили золотом. Хуже всех были степняки-хаморы. Грубые, как все кочевники, они не видели большой разницы между женщиной и скотиной и, отсыпав Иде золота, более ни мгновения не заботились о ее удобстве. После двух таких неудачных встреч Ида зареклась иметь с ними дело. Но потом, на День зимы какой-то пьяный степняк буквально осыпал ее золотом, и, прельстившись богатством, Ида согласилась. Она не пожалела о том – ведь за ту ночь ей досталось много денег, а кроме того бесценное знание: пьяные кочевники еще хуже трезвых. Северяне халога были ласковее, но все же и они оставались варварами. Осыпав ее деньгами и драгоценностями, они могли в пылу страсти разорвать на ней платье с золотым шитьем – их не заботило, сколько труда было вложено в этот наряд и сколько он мог стоить. Впрочем, Ида знала, что в войсках халога пользуются большим уважением. Не зря личная гвардия императора состояла из северян. Они были преданы как псы и стойки как железо. В бою халога, по слухам, не ведали ни страха, ни боли, самая смерть не пугала их. Совсем иначе относились к намдалени, их южным потомкам. Их презирали, им не доверяли, отец Иды всегда произносил это имя будто выплевывал – и он был не одинок в своей неприязни. Воины островного княжества Намдален бились с умением и мужеством – на этом в глазах большинства ее соотечественников их достоинства кончались. Намдалени были горделивы и алчны, а кроме того, даже не скрывали, что при любой возможности сами вцепятся в горло стране, которой служат, и разорвут ее на куски. Иде казалось, их можно сравнить с хищниками, сопровождающими стадо в ожидании, когда отвернется пастух. Из-за недоверия любые новости доходили до них слишком медленно или сильно искаженными, что, по здравом размышлении, могло дорого им стоить, и не раз, знала Ида, на военных советах вспыхивали ссоры. Словом, намдалени оказались далеко не теми прекрасными воинами из золотой весны ее детства – и все же Ида любила их. Она видела в них достоинство, которое многие склонны были счесть скорее недостатком – прямоту и открытость. То была не грубая простота варваров, но прямота людей, ведавших ложь и интригу, заговор и двойную игру. Ведавших – и отвергавших. Намдалени казались ей чистым родником в болоте лицемерия, Ида пила из этого родника с жадностью. Одевшись, она убрала постель и поспешила в промозглый холод – разыскивать кого-нибудь из намдалени. Баили из Экризи она застала выходящим из храма. Сама Ида в Великом храме бывала нечасто: как ни был он велик, а все же не мог вместить в себя весь город. Во время торжественных церемоний внутрь допускались только лучшие люди столицы, прочие же толпились на улице, и слова патриарха передавали им жрецы, стоявшие на балконах. Но все же ей доводилось видеть намдалени на службах. Тогда Иду – и семилетней девочкой, и девицей четырнадцати лет – впечатлило их упрямство. К символу веры Фоса намдалени неизменно добавляли «... и на это мы поставим наши души» – их голоса звучали в затихшем храме гулко и отчетливо, привлекая со всех сторон недоброжелательное внимание. Гневные взгляды хлестали еретиков будто бичами. Не будь патриархом столицы Бальзамон, слишком добрый и слишком мудрый, чтобы смутиться такой малостью, горожане могли бы зайти дальше злобных взглядов. Меньше всего хотелось Иде в такие мгновения быть на месте островитян. Но они оставались горды и невозмутимы, гнев толпы не пугал их. – На ловца и зверь бежит! – воскликнула Ида, устремившись к Баили. Он помахал рукой, приветствуя ее, и Ида вцепилась ему в локоть, уводя подальше от валящей из храма толпы. – К чему это нетерпение, милая Ида, у тебя есть что мне сказать? – О, есть, – улыбнулась она. – Но деньги вперед. Баили усмехнулся и подбросил в воздух золотой – Ида поймала монету на лету. – Давай только не здесь, тем более что я хотела передать тебе подарок. И она повела его прочь, радуясь, что скоро снова вернется в тепло дома. На втором этаже она жила не одна – восточные комнаты принадлежали семье, дальним родственникам хозяина. Глава семейства посматривал на Иду с любопытством, а его жена – с подозрением. Дети же скорее любили соседку – она угощала их фруктами и рассказывала сказки о великих воинах прошлого. Ее маленькие друзья, конечно, не могли знать, что образы этих воинов Ида рисовала с ее же знакомцев. Вот и сейчас, увидев, как Ида поднимается по лестнице с одним из командиров намдалени, соседка только кивнула ей. Занимайся Ида чем-нибудь другим, подобные знакомства неизменно вызвали бы пересуды. Мебели в комнате было немного – да в богатой обстановке и не было нужды. Баили присел на край кровати, и Ида опустилась на пол у его ног. – Зигабен сказал сегодня, что йезды хозяйничают в западных провинциях. Что Баан Ономагул боится за свои земли, и что как бы он не поссорился с императором, пытаясь добиться от него помощи. Баили задумчиво покусал губу. Решив, видно, что она ждет от него ответа, он произнес: – Вряд ли Туризин отправит на помощь тяжелую конницу. Разве что весной. Сейчас мы просто увязнем в снегу и станем для кочевников легкой добычей. Но в любом случае спасибо, что предупредила. Ида улыбнулась, подхватилась и подошла к большому сундуку у стены. Здесь она хранила свои поначалу невеликие пожитки, а затем и все более дорогие вещи. Многие из ее нарядов были подарены поклонниками, к ним Ида относилась весьма спокойно. Самой дорогой ее сердцу вещью в этом сундуке были те самые бусы, которые она надела, уйдя из дома. И хотя с тех пор у Иды появилось множество украшений, бусы из янтаря приносили ей удачу и стоили в ее глазах дороже любого из них. Поверх всех ее пожитков лежал пояс из зеленого сукна. По прочности плотная ткань едва уступала коже и была прошита медными накладками. Огибая накладки, стелился по ткани вышитый золотой нитью узор: корабли и морские волны сменялись хвойным лесом, за которым лежали холмы, за холмами – река, за рекой – цветущий луг, а за лугом – край солнечного диска, уходящего за границу земли. Когда она подала пояс Баили, он долго рассматривал вышивку, и Ида не могла сдержать горделивой радости, видя его восхищение. – Этот рисунок выполнен с необычным мастерством, моя дорогая Ида. Ты сама его вышила? – Да! – выпалила она, сияя от гордости. – И я попросила господина Нейпа из Академии дать мне список молитвы и зашила его в пояс. – Какой молитвы? ... – к святому Несторию об удаче на поле боя. Господин Нейпос понимающе улыбнулся. – Хотите сделать подарок кому-то из ваших восточных друзей? Ида вернула улыбку: – Вроде того. Некоторое время жрец задумчиво скреб блестящую лысину, затем, будто приняв решение, махнул рукой. – Ладно, пускай они и еретики, добрые дела следует творить без оглядки на ересь. Он положил перед собой кусок пергамента и принялся писать. Ида старалась не заглядывать жрецу через плечо, чтобы не казаться навязчивой. Когда Нейп закончил, он провел над листком ладонью и пропел несколько слов – на старовидессианском языке, как поняла Ида. Этого языка она не знала, но решила, что заклятие Нейпа придаст молитве силу большую, чем просто написанные слова. Когда он подал список ей, Ида уткнулась в листок, медленно водя глазами по строкам. Некоторое время жрец с любопытством смотрел на нее, затем не выдержал и спросил: – Если вы умеете читать, отчего не написали сами? Вам не пришлось бы приходить в Академию в такую рань и разыскивать меня. – Потому что пишу я гораздо хуже, чем читаю, – отвечала Ида. – Да и вы... – Она повторила рукой жест Нейпа, не найдя подходящих слов. – Это всего лишь заговор на удачу, моя дорогая, не более. Доброе чувство подчас сильнее любых чар. Он помолчал, затем добавил, уже не скрывая любопытства: – Позволено ли будет мне спросить... Нечасто встретишь мужчину, который стал бы учиться грамоте взрослым, если не был обучен в детстве. Что уж говорить о девице вроде вас! Если это не большая тайна, моя дорогая, кто вас учит? – Мои восточные друзья, – сладким голосом пропела Ида. Намдалени, кто прожил в Видессе много лет, часто умели читать и писать по-видессиански, да и говорили почти без акцента. Впрочем, у некоторых акцент делался тем сильнее, чем больше они пьянели – это казалось Иде забавным и трогательным. Нейп расхохотался. – Сколько живу на земле, никогда не устану удивляться людям. Впервые слышу, чтобы наемники учили видессианскую блудницу видессианской же грамоте. Чего только не бывает под луной. – Он покачал головой и спросил не то серьезно, не то шутливо: – Надеюсь, вы, моя дорогая, не собираетесь принять их веру? – Не собираюсь. Ида не видела в своем положении ничего забавного, но смех у Нейпа был хороший, и она улыбнулась из вежливости. – Сколько я вам должна? – О, ничего, дитя мое, ничего. Фос учит нас, что добрые дела не требуют мзды, и я не возьму с вас платы. – Спасибо! – Ида низко поклонилась, смеясь про себя: она обязательно напомнит Нейпу эти слова, если еще раз придет к нему с просьбой. ... Баили, наконец, оторвался от созерцания подарка и поднял глаза. Теперь в них было любопытство – и что-то еще. – Скажи, Ида: ты требуешь у меня золотой всякий раз, когда открываешь рот, но при этом даришь мне подарок, в который денег и труда вложено куда больше. Разве нет здесь противоречия? Хоть Ида предпочитала общение с намдалени всякому другому, иногда она думала, что прекрасно обошлась бы и без этой ужасной прямоты. Она решила отшутиться. – Что я кому дарю – то мое дело. А что я тебе рассказываю – то дело государственное. Всякий знает, что вы только и ждете возможности разорвать Империю, и не зря вас держат в неведении. Выходит, каждым словом моим я предаю своего государя, а предательство стоит дорого. Еще прежде, чем она договорила, стало понятно, что шутка не удалась. Баили посмотрел на нее странным взглядом и произнес медленно: – Правда. Зачем же ты это делаешь? Ида тоже стала серьезной. – Всякий раз, когда я открываю рот, – вернула она ему его слова, – я не могу знать, что из сказанного сподвигнет вас на мятеж, а что спасет вам жизнь.