***
Тенко проснулся оттого, что солнечный луч, проникший сквозь решетчатое окошко его палаты, упал ему на лицо, выдернув из беспокойного сна и заставив поморщиться. Тенко прячет лицо в подушку, в попытке скрыться от яркого света, впрочем, снова заснуть это ему не помогает. Солнце продолжало греть его макушку и действовать на и без того шаткие нервы. Тенко чувствовал себя досадно. Его терзало чувство, что он что-то забыл, и это что-то было очень важным. Первые несколько секунд после пробуждения Тенко отчаянно цеплялся за кусочки всплывших во сне воспоминаний, но чем больше он пытался собрать из них целостную картинку, тем больше позабытый образ от него ускользал. Он сел, еле выпутавшись из обвившего его одеяла. Потянувшись, с прищуром глянул в окно, за которым виднелась обнесённая забором территория больницы. Где-то за этой оградой находился совершенно неизвестный Тенко мир, который, честно сказать, особо его не интересовал, а больше пугал своей неизведанностью. В детской психиатрической больнице он провёл уже три года. Это было обычное серое здание с белого и светло-зелёного цвета стенами внутри, напоминающее собой обычный пансионат, но с обязательным посещением врачей и приёмом лекарств. Дети обычно спали все вместе в одной большой комнате, но для «особых случаев» выделялась отдельная палата. С этим местом были связанны все его воспоминания, о жизни «до» он практически ничего не помнил. Не сказать, что в больнице ему нравилось, вовсе нет. Это место действовало на него угнетающе, он терпеть не мог врачей и прочий здешний персонал вместе с другими больными детьми. Однако жизни вне его Тенко совершенно не представлял. У него ничего не было за больничными стенами. Ни семьи, ни дома… Даже если он сможет вылечиться, идти ему некуда и не к кому. Каждый раз, когда раз в неделю, в воскресенье к другим детям приходили посетители, родители или другие родственники, Тенко чувствовал злющую зависть. Это было несправедливо, почему у них кто-то есть, а Тенко остался без семьи? Только странного вида старик приходил навестить его. Его приход — единственное, что радовало Тенко, пока он пребывал в стационаре. Всё-таки старик наведывался не с пустыми руками, и Тенко всегда перепадало что-нибудь вкусное. Поначалу он просто молча забирал врученное ему угощение и убегал подальше, но после привык к своему посетителю и иногда даже сидел с ним рядом, изредка отвечая на вопросы старика о том, как он себя чувствует. Возможно, ему было жаль одинокого ребёнка, оставшегося без чужого внимания, а может ему просто было одиноко самому. Где-то через час после его пробуждения зашла медсестра, измерила его температуру, вручила горстку таблеток, которые надо было выпить, проверила, как сидят на его руках перчатки и объявила, что скоро его отведут на завтрак. Несколько деталей, ещё больше омрачавших и без того безрадостное пребывание в больнице, заключались в том, что к Тенко врачи и воспитатели проявляли повышенное внимание. Ему выделили отдельную палату, как для тяжелобольных детей, хотя продолжали водить на завтрак вместе со всеми. Однако, находясь среди других детей, Тенко чувствовал, что воспитатели не сводят с него глаз. Он знал, что был проблемным пациентом даже по меркам психиатрической больницы. Его не могли запереть в палате, потому что врачи считали, что это помешает его выздоровлению, но и спокойно допустить к остальным пациентам не могли. Потому что он был опасен. В стационаре находились дети с врождёнными заболеваниями, пострадавшие психически от разного рода насилия, в том числе те, кому вред нанесла собственная причуда. Тенко относился к последним, и именно в его причуде крылась причина такого странного отношения к нему со стороны медперсонала, а также в вынужденном постоянном ношении перчаток. Врачи боялись, что подавителей причуд, которые Тенко принимал, будет недостаточно, чтобы сдержать распад. Его причуду боялись и, похоже, небезосновательно, ведь они знали, на что она способна. Семья Тенко погибла в следствии некоего инцидента, связанного как раз с его причудой. Наверное, распад действительно сделал с ними нечто ужасное, хотя Тенко совсем не помнил, как потерял семью. В любом случае, это была не его вина, а, всего-навсего, чистая случайность. Он не хотел применять распад и уже вряд ли его когда-либо применит. Тенко совсем не чувствовал свою причуду, словно её у него и не было вовсе. Постоянный надзор воспитателей сильно действовал ему на нервы, особенно во время завтрака. Особенно, когда в столовой подавали ненавистную рисовую кашу. Это жидкое нечто с комочками было его самым нелюбимым блюдом, но сидящая рядом воспитательница считала своим профессиональным долгом проследить за тем, что он всё съест и не останется голодным. Уж лучше быть голодным, чем есть эту пакость… Но всё, что он мог — скорбно глотать противные комки, да размазывать остатки по тарелке, в надежде, что воспитательница посчитает, что он всё съел. — Давай быстрее, завтрак скоро закончится, а ты ещё не доел. Через шесть минут тебе уже надо быть в кабинете у доктора. Тенко застонал. — Не хочу к доктору… я только недавно был у него. — Твоё недавно было позавчера. Чтобы вылечиться нужно постоянно с ним работать. Ты ведь хочешь вылечиться? Тенко пробубнил, что он вполне чувствует себя здоровым, но так, чтобы его не услышали. Все его проблемы сейчас сводились к потере памяти, и зачем ему пытаться восстановить её, Тенко не понимал. Ведь это только прибавит проблем и работ с доктором. Может у них заканчиваются причины держать его в больнице? Куда вообще пойдёт Тенко, когда наконец-то вылечится? Навечно останется в больнице, или же его выставят за забор и скажут идти куда глаза глядят? Врач из раза в раз задавал ему одни и те же вопросы, и этот раз не стал исключением. Спрашивал, что он чувствует, думая о своей семье, грустно ли ему, скучает ли он. И Тенко отвечал, что скучает, хотя это было не совсем так. Да, ему было обидно, что у него нет семьи, в отличие от многих детей в больнице, однако скучать по людям, которых он совсем не помнил, он не мог. Он совершенно ничего к ним не чувствовал. Но врачам об этом знать не обязательно, а то они снова начнут хмуриться и делать пометки в своих блокнотах. Тенко такое их поведение раздражало, хотелось накричать на них: «Я здоров! Оставьте меня в покое!», — но он знал, что так сделает только хуже, и его порция успокоительных будет увеличена. Отдельной темой были на этих сеансах попытки вспомнить что-то до попадания в больницу, но всё, что Тенко мог воспроизвести в своей памяти — неясные обрывочные образы того, как он бродит по улицам в поисках помощи. На вопрос, что он чувствовал в тот момент, ответить Тенко было сложно. Страх, отчаяние? Ему казалось, что в тот момент он снова ничего не чувствовал. Иногда Тенко вообще казалось, что в нём не осталось ничего кроме раздражения. В общем, занятия с психиатром совсем не приносили плоды. Врачи списывали это на сильнейший шок, испытанный в тот момент ребёнком, но Тенко чувствовал, что здесь кроется что-то ещё. Что-то помимо страха, что-то тёмное и мерзкое, густое и вязкое, что-то, что окутывало его сознание, отталкивало и притягивало одновременно своей чернотой и грязью. Это что-то мешало Тенко вспомнить, и он не был уверен, что был готов пробиться сквозь тьму. Уроки были одним из самых скучных и нудных занятий здесь. Тенко было уже восемь, и отвязаться от них по состоянию здоровья, как некоторые дети, он не мог. Вот так всегда, как ко врачам ходить он ещё болен, а как учиться — уже здоров. Но сегодня из уроков было лишь рисование, и Тенко с восторгом для себя осознал, что сегодня воскресенье. Сегодня старик придёт снова, и Тенко будет довольно уплетать тайяки, со злорадством поглядывая на детей, которым ничего не принесли. Вдохновлённый этими мыслями, он взял в руки карандаш и принялся рисовать на заданную тему. Семья — излюбленная тема всех воспитателей. Хоть он и не помнил свою семью, но со слов врачей знал, что помимо родителей у него была старшая сестра. Он принялся их рисовать, используя для всего синий карандаш. Изобразил четырёх человечков, такой же синий, как они, дом, жёлтое солнце… В голове будто что-то щёлкнуло. Собака. У них была собака. Какая-то маленькая и рыжая, с пушистой шёрсткой и добрыми глазами. Очень добрыми. У неё было имя, какое-то простенькое, и Тенко подумал, что мог бы попробовать вспомнить его. Кличка собаки вертелась у него на языке, пока он оранжевым карандашом оставлял неровные штрихи на бумаге. Он сжал губы, пытаясь вспомнить, какие звуки он должен произнести. Внезапно живот скрутило, на лбу выступил холодный пот. Стало очень страшно, словно Тенко сделал что-то, чего делать было категорически нельзя, и теперь он должен был ответить за это. Он чувствует на руках что-то тёплое и мягкое, какие-то непонятные куски и что-то жидкое. Он не может говорить, голос пропал. Он задыхается, он точно сейчас задохнётся, что-то вязкое заполняет его внутренности, подступает к горлу… Его вырвало.***
Этот день стал неудачным ещё тогда, когда на завтраке он увидел рисовую кашу. Теперь, когда его ею вырвало, день стал просто ужасным. Во рту стоял неприятный привкус чего-то горько-кислого. Тенко всхлипывал, пока сердитая воспитательница стояла с ним возле умывальника, пытаясь оттереть его лицо и рубашку от рвоты. Его вырвало перед остальными детьми прямо на стол, и его рисунок был безвозвратно испорчен. Тенко проклинал себя за свою глупую попытку хоть что-то вспомнить. Теперь желания заниматься с докторами совсем не осталось. Воспитательница причитала и ворчала, у Тенко от унижения наворачивались на глаза слёзы. — Вот почему именно в этот день тебе должно было стать плохо? Что ещё за «этот» день Тенко не решился спросить. Его отвели обратно в палату, переодели в чистую футболку, поругав перед этим за беспорядок на тумбе, единственном закутке для его одежды и немногочисленных личных вещей, и сказали посидеть пока здесь. Тенко сжался калачиком на своей койке. Оставили его здесь в качестве наказания, или же просто им было лень с ним лишний раз возиться — ему в любом случае было грустно и тошно. Душу грело только предстоящее время посещений, и Тенко надеялся, что воспитатели про него не забудут и отведут его ко всем остальным. Не забыли. Тенко быстрым шагом, почти бегом, чуть ли не вырываясь из рук воспитательницы, добрался таки до игровой комнаты, соединяющуюся коридором с вестибюлем. Посетители уже начинали приходить, но знакомого старичка ещё не было, поэтому Тенко уселся с парой игрушек напротив коридора, чтобы видеть всех пришедших. Хоть Тенко и не задумывался о том, что тот старик для него значил, но он всё же стал ему каким-никаким человеком близким. Поэтому, сколько бы Тенко ни думал, что всё, что он от старика ждёт — сладости, он всё же нуждался хоть в ком-то, кто бы о нём заботился. И именно поэтому, когда спустя полтора часа время посещений подошло к концу, а знакомого лица Тенко так и не увидел, он почувствовал злость и разочарование, словно единственный родной ему человек его бросил. Он сидел на полу и с силой вжимал игрушечную машинку в пол, стараясь сдержать подступившие слёзы. Не хватало ещё на глазах у всех разрыдаться. Незаметно для себя, Тенко поднёс руку к лицу, пальцами в перчатках расчёсывая серую кожу. Приступов чесотки у него не было уже давно, врачи, похоже, верно полагали, что его желание разодрать себе кожу как-то связано с эмоциональным состоянием. Тенко ничего не мог с этим сейчас поделать. Всё та же воспитательница вдруг возникла перед ним, уставив руки в боки. — Вот ты где! Вставай, идём скорее. — Куда? — немного хрипло спросил Тенко, отрывая от лица руку. — К тебе в палату. Тенко поджал губы. У него есть ещё полчаса в запасе здесь на игры, почему его единственного забирают отсюда раньше? — Что я сделал? — Ничего. Вставай, скорее. Тебя уже заждались. Тенко поднялся, злобно взирая исподлобья на воспитательницу, пока та поправляла его футболку и отряхивала штаны. Наверняка опять какие-то врачи хотят провести ему какой-нибудь глупый тест. — И сделай вид подружелюбнее, прошу тебя, — возвела она глаза к потолку, беря его за руку. Тенко поплёлся за ней, всё ещё внутренне негодуя. Они шли молча, Тенко переодически потирал свободной рукой шею — она ужасно чесалась. Войдя в палату, он замер на пороге от удивления. Там было несколько врачей, листающих какие-то непонятные бумаги, пара воспитателей, о чём-то болтающих, а на его кровати сидел, опираясь на трость… — Вы? — слабым голосом прошептал Тенко, глядя на старика, что на протяжении трёх лет приходил к нему каждое воскресенье. Все здесь присутствующие обратили на него внимание, и приведшая его воспитательница подтолкнула его вперёд, чтобы он прошёл в палату. — Поздравляем, Тенко, тебя выписывают, — весело объявила одна из воспитательниц. — Выписывают? — Да, — кивнул врач, который назначал ему таблетки, переводя взгляд обратно на свои бумаги, — посовещавшись, мы решили, что тебя уже можно выписывать из больницы. Но это не значит, что твоё лечение прекратится. Врач глянул на него, стёкла его очков блеснули в холодном свете лампы. — И тебе повезло, что нашёлся человек, готовый забрать тебя к себе. Вы, кажется, уже знакомы, — обратился он к сидящему на койке старику. — Да, но мне следовало бы представиться. Тенко… Воспитательница многозначительно посмотрела на Тенко, и тот нерешительно подошёл к койке. Старик протянул к нему руку и положил её ему на плечо, несильно сжав его. — Меня зовут Сорахико Торино. — Очень приятно, — тихо и не очень внятно пробормотал Тенко, глядя то на старческое лицо, то на свои руки в чёрных перчатках, то себе под ноги, — Меня зовут Тенко Шимура… — Это я уже знаю. Торино-сан постарался мягко улыбнуться, хотя в его взгляде Тенко видел печаль и какую-то непонятную ему осторожность, которые, впрочем, частенько появлялись и тогда, когда они просто сидели вместе в вестибюле, проводя время. Знал ли он о его причуде? Скорее всего ему должны были о ней сообщить. Тенко чувствовал, как сильно вспотели в перчатках его руки, он невольно кусал и облизывал губы, пытался спрятать лицо среди серо-голубых спутанных волос. — Тенко, я хочу забрать тебя… ты пойдёшь со мной? Тенко сглотнул подступивший к горлу горький ком и кивнул. Глаза защипало. По щекам покатились слёзы, которые он поспешил утереть. Он не понимал, почему плачет сейчас. Ему грустно, хотя он должен быть счастлив. Тенко был рад, но печаль обуревала его, и он ничего не мог с этим сделать. Лишь бы Торино-сан не подумал, что он не хотел жить с ним. Очень хотел. Тенко никогда не думал, что сможет покинуть это место, что когда-нибудь найдётся человек, которому он будет не безразличен. Но, похоже, Торино-сан всё понял. Он вздохнул и прижал мальчика к себе. — Всё хорошо. Мы идём домой. Домой… у Тенко будет дом. Место, куда он всегда может вернуться, где его будут ждать…***
Тенко стоял за калиткой и смотрел на пейзаж, который видел лишь из маленького окошка своей палаты. Оживлённая улица, вдалеке видна проезжая часть. Листва деревьев шелестит на весеннем ветру, в воздухе витает аромат свежей травы. Тенко чувствует, что боится всего этого. Боится отойти от знакомого забора. Боится того, что его теперь ждёт. Торино-сан берёт его за руку. Тенко сжимает в ответ его широкую ладонь. Облизнув пересохшие губы, он подумал, что снаружи, возможно, не так уж и страшно.