Symphony No. 9

Молодой пиглин просыпается в мягкой постели, одетый в одежду, которая ему незнакома. Он прерывисто вдыхает. Сделай вдох. Еще один. Почувствуй воздух в своих легких. Почувствуй конечности. Пошевели пальцами. Вернись в тело, осознай реальность, которая тебя окружает. Возрождение после долгого сна… Пиглин заходится судорожным кашлем, раздирая свои легкие влажными хрипами и глухим хрустом грудной клетки. Слишком холодный воздух пытается проникнуть в него рваными волнами. Он оглядывается. Он лежит в маленькой комнате из серого камня, которая освещена теплым светом расставленных повсюду фонарей. Он щелкает ухом, улавливая глухое эхо, расползающееся по другим комнатам за пределами его видимости. Он садится. Рукава его рубашки едва скрывают за собой посеревший пятнами мех. В комнате нет никаких дверей, но его внимание привлекает отверстие в стене, за которым виднеется большой грот, устланный гладким, бликующим как зеркало, веществом. – Это вода, – говорит старческий голос на хорше. – Вот как она выглядит, когда ее много в одном месте. Пиглин навострят уши, поворачивает голову и видит большого старого борова с рыжевато-коричневым мехом и длинной вьющейся гривой, заплетенной в небрежную косу. – Ты помнишь свое имя? – Его голос ниже и суше, чем у любого пигина – как будто однажды он заболел, после чего так и не смог излечиться до конца. – Для большинства подобных случаев характерна частичная или полная потеря памяти, но я хочу убедиться. – Я… – Юнец вздрагивает от собственного искаженного голоса и поспешно закрывает рот копытами. – Почему мой… – Это тоже нормально, – уверяет боров. – Гниль в первую очередь поражает легкие. Такое не лечится. Гниль. Он помнит Гниль. Ужасное проклятье давно прошедшей войны, лишающее игроков рассудка и превращающее их в ходячих мертвецов. Пиглинам еще повезло. Гниль делала их почти безобидными, бесцельно блуждающим по бесконечным пустошам Нижнего Мира, пока, в конце концов, они не умирали окончательно естественным путем. Среди представителей других рас ходили ужасные истории о живых трупах, движимых голодом к плоти себе подобных. – Я умер…? – Ага. – Прямо отвечает боров. – У тебя отвалилась половина лица, и ты потерял большую часть мышц на правой стороне груди. Но все остальное я подлатал! – Ты… – Юнец хмурится. – …ты вылечил… Гниль? Это невозможно… – Он резко кашляет. – … Гниль невозможно вылечить. Боров тихо гудит и наклоняет голову, в тусклом свете ламп блестит золотистая оправа его очков. – Это правда. Я не излечил ее, просто… вложил в тебя немного духовного. Старик протягивает ему маленькое зеркальце. Юнец видит собственную белую мохнатую морду, на левой части лица выступает оголенная кость, один из клыков обломан. Его нос испачкан в крови, и он видит… … он видит золото. Его глаза стали золотыми. Такое же золото блестит в глазах борова, сидящего напротив. Юнец смотрит на старшего. Он видит лавр, выглядывающий из золотисто-терракотовой гривы, расчерченной белыми полосами. Он видит золотые веснушки на покрытом шрамами лице, на мозолистых руках. Крепкие белые клыки окрашены кровью падших богов. Кровь для певца душ, Молитвенного колокола, Странствующего по мирам. Кровь для золотых глаз и позолоченной гривы. Слава его яростному клинку, который никогда не умрет. Кровь для Кровавого Бога. Кровь для Кровавого Короля. Кровь за Завет. – Боги, – шепчет юнец, прижимая зеркало к груди, чтобы не выронить его из трясущихся рук. – Милостивые боги… На лице Завета появляется удивление, он мягко кладет руку на чужое плечо. – Эй, эй, я знаю, что случившееся сложно принять, но с тобой все будет хорошо… Юнец наклоняет голову вперед, утыкаясь лбом в грудь Завета. – Кровь для Кровавого Бога и кровь за Его завет, – горячо молится он. – Бог богов и царь царей. Завет наклоняется, чтобы прижаться мордой к его короткой гриве. – Если ты знаешь мое имя, дитя, то ты должен знать, что я не ищу поклонений. Все о чем я прошу, это чтить свои клятвы и беречь свое здравомыслие. – Это все, что я могу дать, – шепчет пиглин. – Это все, что у меня есть. – Могу я дать тебе кое-что? – Спрашивает Завет. – Вы уже подарили мне мою жизнь, я не могу… – Твое имя, – прерывает бог, Его глаза грустные и немного уставшие. – У тебя его больше нет, не так ли? – Я… – Пиглин роется в обрывках своей скудной памяти и ничего не находит. – Я не знаю. Завет улыбается. – Тогда это будет мой первый подарок в твоей новой жизни. – Его тон меняется. ХЬЮБЕРТ, СВЯЩЕННЫЙ КЛИНОК. В ушах юнца оседает тяжесть божественного голоса. Это грохот, похожий на трение тектонических плит, треск неукротимого пожара, звон огромного колокола, и хор тысячи тысяч голосов. Хьюберт, ты меня слышишь? – Д…да. То, что было дано, не может быть возвращено. Его тяжелый взгляд смягчается. Я не буду назначать цену за твою жизнь. Твоя воля не принадлежит мне. Ты можешь последовать за мной, только если сам выберешь это. Ты понимаешь меня? – Ты спас меня от сущего ада, – настаивает юнец, – даже вечного служения не хватит, чтобы… Твоя воля, дитя. Ты понимаешь? Пиглин делает глубокий вдох и выдыхает, стараясь игнорировать осознание о том, что его сердце вслед за этим не пропускает удар. – Я понимаю. Да будет так. Голос Завета возвращается к смертному состоянию. – Боже, это было неловко. Я привык исполнять все эти танцы с бубном для собак, а не для людей. Извини, если был немного груб с тобой. – Он прокашливается. – Добро пожаловать на борт, Хьюберт. Давай я покажу тебе как тут все устроено.

-<>♥<>-

Хьюберт думает, что из него получается не очень хороший слуга. Или дворецкий, или помощник, или кем бы он ни пытался быть прямо сейчас. За пределами этой извилистой пещеры разгорается война, к которой готовится Завет. Хьюберт может понять это по зельям, которые он помогает варить, по боеприпасам, которые он помогает упаковывать. Он знает, что на этой базе есть хранилище, ресурсов в котором будет достаточно, чтобы снабдить целую армию. Но Завет ни разу не обмолвился о том, чтобы Хьюберт присоединился к Нему в этой битве – Он даже никогда не просил его выйти за пределы этого места. (Хьюберт не знает, смог бы он. Каждое воспоминание о внешнем мире, каждое туманное воспоминание о «небе» и «солнце» опаляет каждую клеточку его тела иррациональным паническим страхом.) – Почему ты спас меня? – Осмеливается однажды спросить он у своего бога. – Почему именно я? Завет замирает. – Ты был напуган, – наконец отвечает он. – За всю свою жизнь я не видел ни одного зомби, который выглядел бы испуганным. Ты был первым. Завет поднимает свой кузнечный молот и возвращается к работе.