I D O L

Приехав в дом, Уён, спотыкаясь, направился в свою комнату, пробормотав детективу лишь «устал», и сразу же захлопнул за собой дверь. Он сел на старый матрас, бросил сумку с новой одеждой на пол у ног, и скинул обувь, после чего упал назад на кровать, невидящими глазами уставившись в потолок. Уён просто не мог понять, почему именно тот человек из магазина никак не выходил у него из головы. Это кошачье выражение, резкие черты лица, удивлённый — почти понимающий — взгляд… Чего он хотел? И почему за их короткий разговор он почувствовал беспокойство? Всю дорогу он был на взводе, не отрывая глаз от своего окна, чтобы случайно не встретиться взглядом с Саном и не показать ему, что что-то не так. Потому что… Потому что… всё было в порядке… Верно? Он пробыл здесь всего один день. Один день в чёрт-знает-какой части города почти в семи часах езды от Нью-Йорка. И ко всему этому находился с офицером полиции на незарегистрированной конспиративной квартире, о которой не знали остальные сотрудники. Вдобавок его телефон конфисковали почти сразу же и скорее всего выключили, спрятав в ящике где-то в комнате Сана. Нет ни одной возможности, что сталкер найдёт его. Правда? Он неуклюже стянул с себя толстовку, которую ему дали на время. Слишком жарко. Ему слишком жарко. Только после того, как свитер оказался на кровате рядом с ним, он вспомнил, что Сан так и не дал ему футболку, чтобы он мог надеть её под низ, однако прямо сейчас ему было всё равно. Прохладный воздух оказал мгновенный эффект на его пылающую кожу, охлаждая участки, где начал скапливаться пот, и давая возможность сосредоточиться на том, что не было его мыслями. Проведя влажной рукой по глазам, он попытался разобраться в происходящем. Скорее всего тот человек был просто местным жителем. Может, работал в магазине. Может быть ему просто стало интересно, почему незнакомый автомобиль припарковался у магазина случайным субботним вечером, когда в городе никого другого не было. Возможно беспокоиться было не о чем. А если не о чем беспокоиться, то и напрасно волновать Сана не нужно. Проведя руками по лицу, Уён вздохнул. Он не устал. Даже отдаленно не похоже на это. Разумеется, сон не часто приходил к нему естественным путем. Бессонница такая же часть его повседневной жизни, как танцевальные практики и репетиции. Независимо от того, до какого состояния он себя доводил, независимо от того, какой изнурительной работе подвергал своё тело, его мозг всё ещё отказывался отключаться. Чаще всего ночи он проводил в наблюдение за тенями, скользящим по стенам от света фар на улице, в то время как его ноющие конечности умоляли лечь спать. Вот тут и нужен был валиум. Отпускаемые по рецепту лекарства, предназначенные для облегчения симптомов тревоги и бессонницы за короткий период времени. И честно говоря, поначалу так оно и было. Но прошёл год, он увеличил дозировку в третий раз, потому что его организм выработал стойкость к таблеткам, а ему просто хотелось немного поспать, и вероятно следовало бы остановиться на этом. Он должен был попробовать что-то другое. Может быть, ксанакс, который помог бы расслабиться и усмирить его тревогу настолько, чтобы его мозг, наконец, просто заткнулся и позволил ему уснуть. Даже снова взяться за травку возможно было бы лучшей идеей (по крайней мере, с ней меньше шансов поймать зависимость), но существовала причина, по которой он в принципе отказался от всего и перешел на валиум. Потому что ничто и никогда не казалось достаточно сильным. И смысл в том, что Уён знал, что совершает ошибку. Даже когда он увеличил дозировку в четвёртый раз после целого года приёма препарата, предназначенного для употребления не более четырёх месяцев. Или в момент, когда начал запивать порошкообразно-белые таблетки бокалом вина, бурбона или любой другой глупо дорогой выпивкой, которая была у него под рукой, потому что алкоголь усиливал действие валиума, а валиум придавал приятную лёгкость алкоголю. Один из них свёл постоянное состояние тревоги к уровню, близкому к нулю, подобно солнцу, висящему низко над горизонтом, которое всё ещё видно, но смотреть на него уже не так больно. Другой дал что-то близкое к эмоциям, почти заставил его вспомнить, на что похоже счастье. И сейчас, лежа в темноте гостевой комнаты в доме Сана, с начинающей кружиться головой и влажной кожей, покрытой потом, даже несмотря на то, что он был без верха, Уён понял, что прошло почти 48 часов с момента, как принял последнюю дозу. Он не принимал его так долго с момента… С момента, когда в последний раз пытался бросить курить. Прижав ладонь к влажной груди, Уён заметил необычно учащённый ритм сердца. Это же хорошо … Да? Он наклонил голову набок, взглядом обвёл комнату и остановился на слабом свечение из-под низа двери. Скорее всего Сан ещё не спал. Сейчас не могло быть поздно, они вернулись около 9 вечера. Решив, что находиться рядом с полицейским однозначно лучше, чем остаться наедине со своими мыслями и бешено колотящимся сердцем, он встал с кровати, нашёл снятый свитер, натянул его обратно, и открыл дверь. На первый взгляд комната казалась пустой. По крайней мере до тех пор, пока Уён не подошел поближе к камину. Там в гостиной он нашёл Сана, сидящего на ковре перед огнём. Он прислонился к дивану, склонив голову над чем-то, что лежало у него на коленях. Присмотревшись, Уён увидел блокнот, лежащий на его согнутых коленях. Нет. Альбом для рисования. Через плечо Уёну стало видно лёгкие и нечётные, но явно целенаправленные штрихи, которые Сан проводил по чистой странице. Похоже на начало лица. Несколько мгновений Уён восхищённо наблюдал за происходящим. Карандашные линии Сана были естественными, лёгкими. Видно, что он рисует не в первый раз и знает, что делает. Длинные, непрерывные штрихи образовывали изгиб шеи, а более мелкие — тень вокруг глаз и часть волос. — Не знал, что ты художник, — сказал он. Сан мгновенно захлопнул альбом. Широко раскрытые глаза смотрели прямо в огонь, и Уён едва смог разглядеть слабый розовый оттенок на его щеках. — Я не художник, — пробормотал Сан, всё ещё не поднимая на него глаз. Его большой палец провёл по краю блокнота. — Не говори так, — упрекнул Уён. — Я не разбираюсь во всём этом, конечно, но ты явно знаешь, что делаешь. Я не могу нарисовать даже фигурку из палочек, о чём речь. Уён обошел диван и опустился на пол рядом с Саном, на приличном расстоянии, но всё ещё близком. Он кивнул в сторону блокнота. — Могу посмотреть? — Нет. Ответ Сана был немедленным и ясным, давая понять, что он окончателен. Уён примирительно поднял руки. — Хорошо! Всё нормально. В смысле, я понимаю. Сан повернулся и с любопытством посмотрел на него, поэтому Уён продолжил: — Я имею в виду, я не художник, но я певец. В том смысле, что знаю, насколько уязвимым можешь себя чувствовать, показывая людям что-то своё, понимаешь? Это похоже на… частичку самого себя, верно? Я понимаю. Откинув голову на спинку дивана, он изучал лицо Сана. Кожа была гладкой, отливающей бронзой в свете камина. Тёмные тени сделали его черты заметнее, изгиб бровей, очертания скул, резкая линия подбородка. Он прекрасен. От возникшей мысли он отвернулся от Сана, не понимая, почему это вызвало такое странное ощущение в животе, и постарался переключить своё внимание на языки пламени. — Но если когда-нибудь захочешь показать… — начал он, наблюдая за тем, как вспыхивают и тут же исчезают искры. — Я бы с удовольствием посмотрел. Спустя время Сан кивнул. Движение было настолько слабым, что его можно было бы принять за игру теней, но затем: — Буду иметь ввиду. Уён обернулся и увидел, что Сан улыбается ему, блокнот для рисования всё ещё бережно лежал у него на коленях. Наблюдая за отражением пламени, танцующего в тёмных глазах Сана, он снова почувствовал то странное притяжение. На мгновение он задумался, чувствует ли Сан то же самое. — Как давно ты начал? Сан приподнял бровь. Уён показал на альбом. — Рисуешь. Ты давно этим занимаешься? Издав низкий смешок, Сан перевернул книгу в руках. — Да, можно и так сказать. Честно говоря, я даже не могу вспомнить, когда начал; скорее всего будучи ребенком. На самом деле… — он задумчиво уставился на тетрадь. — Я хотел стать художником. Когда был моложе… Это была моя мечта. Пойти в художественную школу, учиться в ней, изучить правильные техники и… получить определённые навыки, чтобы действительно понимать, что, чёрт возьми, я делаю. Хотя никогда и не был там. — Почему? Улыбка Сана исчезла, сменившись отсутствующим, пустым взглядом. Его пальцы сжались вокруг блокнота. — Просто… не получилось, — сказал он. — Вот и всё. — Ты всё ещё хочешь этого? — спросил Уён. — Пойти в художественную школу? Сан молчал слишком долго для нескольких секунд. Уёну стало интересно, что происходит у него в голове. — Нет, — он положил альбом на пол рядом с собой, надежно спрятав. — Уже нет. — Но… это же то, чем ты увлечен, то, что любишь делать. Ты можешь довольствоваться тем, где сейчас находишься, но… Разве никогда не ловил себя на том, что просто хочешь большего? Уён загипнотизировано наблюдал за тем, как огонь окрашивал лицо Сана в тёплый, оранжевый свет. Как тени танцевали на его лице, как свободная футболка давала разглядеть ключицы, какой мягкой на вид была его кожа, и как сильно Уён хотел протянуть руку и прикоснуться к ней, подтвердить это, почувствовать. Не в первый раз разум Уёна подсказывал насколько привлекательным был Сан с его острым подбородком, кошачьими глазами и губами, которые постоянно были надуты. — Всегда, — пробормотал Сан, — я всегда хочу большего. Почему у него такой вид, словно ему больно произносить эти слова? — Тогда почему… — Не у всех есть роскошь идти за своей детской мечтой, Уён. Слова были резкими, с оттенком чего-то горького, чего-то, что оставило кислое послевкусие. Ощущение, будто он каким-то образом переступил невидимую черту, о которой даже не подозревал. Рассматривая комнату, Уён задавался вопросом, найдёт ли он в отделанных деревянными панелями стенах правильные слова, чтобы избавиться от подавленного состояния Сана. Именно тогда он заметил книжный шкаф в углу. — Книги, — он кивнул в сторону полок. — Они чьи? Сан моргнул, будто забыл, что Уён всё ещё здесь. — О… они… они мои. Со своего местоположения Уён попытался разглядеть названия. Из-за слабого света от костра у него получилось разобрать несколько и одно знакомое, которое, как он помнил, читал сам, когда появлялось желание это сделать. Илиада. — Тебе нравятся древнегреческие вещи? — поддразнил Уён. Сан напрягся. — С чего ты решил? — Просто так, — Уён улыбнулся легко и обезоруживающе. — Ты не производишь впечатления такого человека. Не сводя глаз с огня, Сан медленно кивнул. Уён ожидал, что на этом разговор закончится, поэтому вздрогнул от неожиданности, когда глубокий голос Сана внезапно прозвучал в тишине комнаты. — «Любой момент нашей жизни может стать последним. Ведь жизнь ярче и прекраснее, когда она кончена. Ты никогда не будешь красивее, чем сейчас. И мы больше не будем здесь никогда.» Уён прокрутил эти слова в голове и пробормотал: — Ты веришь в это? — Во что? — повернувшись, он встретился взглядом с Саном. — Что всё становится прекраснее, когда жизнь кончена? Сан обдумал этот вопрос, прежде чем ответил: — Разве это не так? Уён прислонился к ножке дивана, чтобы смотреть Сану в лицо. На его губах виднелся слабый след улыбки, и Уён подумал, похоже ли это на то, что чувствовал Патрокл, когда смотрел, как говорит Ахилл. Будто наблюдаешь, как оживает мраморная статуя. — Подумай, — продолжил Сан. — У всего, что красиво, есть срок годности. Любовь временна. Жизнь временна. Солнце садится всего за несколько минут, к утру звёзды исчезают. Даже искусство, — он повернулся к Уёну с серьезностью в глазах. — Искусство прекрасно тогда, когда оно временно. Вот почему люди вкладывают так много денег, чтобы сохранить его. Бумага выцветает, загорается, рассыпается. Она прекрасна, потому что она нежная, потому что хрупкая. Его энтузиазм был заразительным, как будто просто улыбаясь, Сан мог дать Уёну почувствовать вкус всех тех же эмоций. — Жизнь прекрасна лишь потому, что она не длится вечно. Уён медленно кивнул, обдумывая слова. Сан смотрел на него, что-то такое глубокое и невысказанное было в его глазах. Что-то, чему Уён не готов противостоять. Огонь делал его восхитительным, кожа светилась так, будто он и не человек вовсе. Если бы Ахилл переродился, то Уён мог подумать, что тот выглядел как Сан. — Думаю, именно поэтому боль обладает странной красотой, — продолжил Сан. — Боль временна. Страдание — понимание того, как много нам предстоит потерять. Уён нахмурился. — Никогда не считал это чем-то прекрасным. Под взглядом Сана он уточнил: — Боль. Страдание. Я просто… это никогда не казалось прекрасным. Не для меня. Прошло немного времени, прежде чем Сан заговорил: — Тебе есть что терять? Слова были нежными, осторожными, но они задели его словно Сан дал пощечину. Потому что… так оно и было, верно? Страдание перестало быть прекрасным, когда не осталось ничего прекрасного, что можно было бы потерять. Страдание перестало быть поэтическим, когда страдание стало всем, что осталось. Сан знал его меньше одного дня и уже понял то, чего Уён годами не мог. Сан, с его расчетливым взглядом и мягким, бархатным голосом, голыми руками вытащил из самых потаённых уголков сознания всё, что болело. Все, о чём он научился не думать, отодвинул в самый дальний край сознания и игнорировал. Ведь что ему оставалось терять? Что… Что у него осталось? Внезапно Уён почувствовал, что тонет. Его сердце беспорядочно заколотилось за ребрами, а свитер прилип к влажным участкам горящей кожи. Слишком сильное ощущение, слишком горячее, слишком… слишком сильное. — Уён? Он вздрогнул, увидев лицо Сана всего в нескольких сантиметрах от собственного. Руки полицейского держали его руки, крепко сжатые на дрожащей груди. Сан смотрел на него широко раскрытыми глазами, на лице была видна озабоченность. — Что случилось? Т-ты в порядке? Уён убрал руки, поморщившись от непреднамеренной грубости. — Я-я в порядке. Прости. Просто… Иногда такое случается. Сан с недоверием смотрел на него. Напряжение в комнате было удушающим. — Так ч-что же привело тебя в греческую мифологию? — спросил он, внутренне умоляя Сана ответить, а не давить дальше. Сан сразу не ответил, и Уён подумал, не был ли вопрос неуместным, однако спустя пару мгновений он с отстранённым взглядом и тенью улыбки ответил: — Это был побег. Уён в замешательстве посмотрел на него, но Сан отвернулся. — Нужно было то, что выбросит мысли из моей головы, меня из моего же дома, — засмеялся он, но это прозвучало довольно безжизненно. — Мне нравилось думать о том, что герои из проблемных семей всё равно продолжают совершать великие дела. Именно в этот момент Уён внезапно осознал, что затронул нечто деликатное, чем могло показаться вначале. — Твоя семья…? Он не совсем был уверен, что хотел сказать, но Сан кивнул, издав невеселый смешок. — Худшая. Уён ничего не сказал, лишь перевёл взгляд на танцующее в очаге пламя. Прижав колени к груди, он обхватил ноги руками. Это был именно тот момент, когда нельзя торопить события. Правильные слова нужно найти, попробовать, правильно подобрать и уже после произнести. Нити прошлого Сана выглядели тонкими, как и большинство других, и нужно позволить ему самому аккуратно распутать их, прежде чем показать Уёну те нити, которые тот готов обнажить. — Не думаю, что они хотели меня. Он повернулся к Сану, стоило ему заговорить, и увидел, что его взгляд уже устремлён на Уёна. Что-то промелькнуло в его глазах, и Уён задался вопросом, было ли это простой игрой теней, мелькающих на его лице. Пальцы так и чесались от желания дотянуться и выяснить это. — Моих родителей никогда не было рядом, — пробормотал он. — Вот почему я так много времени проводил здесь со своими бабушкой и дедушкой. Они тоже не были особо хорошими, но, по крайней мере, заставляли почувствовать, что я в семье. Он задумчиво отвёл взгляд. — Честно говоря, я не думаю, что мои родители планировали завести ребёнка. А если бы и хотели, то никогда не планировали иметь меня, — он поморщился. — Не очень-то и приятно расти в ощущение, что мир станет лучше без тебя. Уён только кивнул, не зная, что сказать. И когда молчание между ними стало ощутимым, слишком удушающим и слишком тяжелым: — Мне очень жаль. Это было всё, что он мог сказать. Рядом с ним раздался протяжный вздох. — У тебя нет причин говорить это. — Но это не значит, что я не могу. Его глаза встретились с глазами Сана. В них что-то отражалось прямо на поверхности, но Уён не мог определить что. Может быть, удивление? Замешательство? Благодарность? — Ты хороший человек, Уён, — пробормотал Сан. Это звучало как комплимент, но было что-то такое в том, как он это произнёс, что заставило Уёна задуматься, действительно ли это можно считать комплиментом. — Спасибо, — ответил он, не зная, что ещё можно сказать. Сан откинулся назад, положив голову на диванную подушку, тёмные глаза всё ещё устремлены на Уёна. Какое-то время они оставались в таком положении, не произнося ни слова. Чем дольше он смотрел, тем больше пальцы Уёна хотели проследить за мелькающими тенями на лице Сана. На его шеи. Ключице. Сжав дрожащие руки, Уён выбросил эту идею из головы. — У тебя какая история? — прошептал Сан, вырывая Уёна из мыслей. Он неловко пожал плечами, застигнутый врасплох вопросом и не совсем зная, что ответить: — На самом деле её нет. Я не настолько интересен. Сан выпрямился: — Не поверю в это ни на секунду. Уён рассмеялся, громко и искренне, откинувшись на диван: — Я серьёзно! Для меня это не так уж и много значит. Сан прищурился, глядя на него: — Да, конечно, у тебя есть фанаты, все эти интервью и статьи в журналах только потому, что ты полный отстой. Самый скучный. — Впрочем, им всё равно, — усмехнулся Уён. Сан наклонил голову вбок, сдвинув брови к переносице — Ладно, давай поднимем тебе настроение. Почему считаешь себя скучным? Он пожал плечами. — Пункт номер один: «Не разгововчив» — Сан притворился, что записывает что-то на ладони. — Заткнись, — засмеялся Уён, толкая его. — Я серьёзно. — Тогда скажи мне, почему считаешь себя неинтересным! Мне нужны факты. Холодное, неопровержимое доказательство. Я буду судьей и присяжными. — Что насчёт палача? — Уён с вызовом приподнял брови. — Доберёмся туда как доберёмся. Итак, обвиняемый, ваши доказательства? Уён откинул голову назад, и, глядя в потолок, застонал. Стало очевидно, что Сан не собирался дать этому разговору закончиться. — Я имею в виду… — начал он. — Я всегда думал, что это та жизнь, которую я хотел. Сан слегка вздрогнул, как будто не ожидал внезапной смены тона Уёна. Уён тихо засмеялся, наблюдая за танцем огня в очаге. Он видел в пламени образы молодого себя. Полного жизни. Полного удивления. На мгновение он задумался, как давно эта его часть умерла. — Думал, что наконец-то стану счастливым, если буду тренироваться немного усерднее, работать чуть дольше и стану успешным. Но… чем больше я старался и дальше продвигался… Тем менее счастливым становился. Я достиг следующей цели, следующего числа, следующего рекорда, просто чтобы найти на их место ещё тысячу. Это бесконечно. И я не знаю, сколько ещё смогу вынести. Сан некоторое время смотрел на него. — Почему бы тебе не уволиться? Попробовать что-нибудь ещё? — Как я могу? — он повернулся, чтобы посмотреть на Сана. — Как я могу просто так прекратить то, чем занимаюсь? У меня скоро тур, готовятся новые альбомы. У меня есть фанаты, которые рассчитывают на меня, менеджеры и сотрудники, которые нуждаются во мне. Контракты, обязательства и места, где я должен находиться, люди, которые зависят от меня. Я должен продолжать работать. — Нет ничего на этой планете, что ты должен делать, Уён, — выражение лица Сана было странным. Как будто эти слова значили больше, чем могло показаться на первый взгляд. — Есть только вещи, которые ты выбираешь делать или не делать. Но нет ничего такого, что ты должен сделать. Уён покачал головой. — Просто… просто я слишком много потеряю, если уволюсь. — Правда? — в голосе Сана было что-то странное, глубокое и пьянящее, словно старое вино, а Уён был беспомощным алкоголиком. Он наблюдал за губами Сана, загипнотизированный тем, как они складывались после каждого слога. — Это действительно так? И в этот момент вопрос детектива, заданный всего несколько минут назад, вернулся к нему, прорвавшись сквозь беспорядочные мысли, и резко остановил их. Лишь один вопрос продолжал повторяться в его голове снова и снова, с каждым разом становясь всё громче и громче, пока не стал мигать жирным шрифтом и большими буквами: Тебе есть что терять? — Ты спросил меня, хочу ли я большего, — взгляд Сана был восхищенным, пристальным. — Разве нет? Разве ты не ищешь нечто большее? Не чувствуешь зуд глубоко внутри, который не знаешь, как почесать? Который не даёт тебе спать по ночам? Причиняет боль больше всего? Что тебе нужно, Уён, чего ты жаждешь? Когда они успели так сблизиться? Свет огня блеснул в глазах Сана, которые внезапно оказались близко к нему. В какой-то момент рука детектива переместилась на его колено. Неподвижная, с успокаивающей тяжестью, но твёрдая, заземляющая. Взгляд Уёна на мгновение скользнул к губам Сана, которые находились близко к его губам, как раз в то время, когда язык Сана прошёлся по ним. Всего на мгновение Уён задумался, что произойдет, если он сократит расстояние между ними. Ему было интересно, поцелует ли Сан его в ответ. Он отогнал эту мысль, стоило ей только возникнуть, и с трудом сглотнул горький привкус, который она оставила в горле. Почему это вызвало у него такую тошноту? Или это нервное? Могло ли быть тревожное трепетание в его животе… нервами? Когда последний раз он боялся кого-то поцеловать? Когда последний раз он придавал этому такое значение? Последствия действительно перевесили желание? Тёплый большой палец нашёл его подбородок и коснулся так нежно, так аккуратно. Он приподнял голову, пока Уён не посмотрел в блестящие от огня глаза Сана, полуприкрытые и пристально смотрящие на него. Вопрос всё ещё витал в воздухе. — Убежать, — наконец выдохнул Уён. Его руки вцепились в рубашку Сана, отчаянно желая, чтобы его не унесло, чтобы он не погрузился в болото и не утонул. Во рту появился солёный привкус, и тогда он понял, что плачет. Рыдание сотрясло его тело. — В-всё, чего я хочу… это найти выход. Ладонь убралась с подбородка, и Уёну хватило считанных секунд, чтобы пожалеть о потере контакта, пока пара сильных рук не обхватила его и не притянула к тёплой, твёрдой груди, где его кулаки сжались на рубашке офицера. Он плакал, зарывшись лицом в мягкие волосы у изгиба шеи Сана. Одна часть хотела отстраниться, запихнуть слёзы туда, откуда они пришли, и сказать, что с ним всё в порядке. Другая — обратно натянуть маску на лицо, приклеить искусственную, хорошо отрепетированную улыбку, и притворяться, скрывать всё ещё один день. Но эта часть полностью и совершенно бессильна перед той, которая просто чертовски устала. Устала притворяться, притуплять негативные чувства к людям. Он так часто это делал, что даже не мог вспомнить, как давно чувствовал себя счастливым. Эта огромная часть устала подавлять, прятать и запихивать чувства всё глубже и глубже внутрь себя, убирать всё больше и больше скелетов в шкаф, пока тот не угрожать лопнуть по швам. Часть его… хотела этого. Хотела Сана. Хотела, чтобы его обняли. Чтобы было удобно. Чтобы было тепло. Чтобы можно было поплакать. Позволить всему этому вырваться наружу. Позволить своей защите рухнуть в заботливых руках Сана. Быть уязвимым, когда ранее не позволял себе быть таким. Поэтому отбросив достоинство, он обхватил полицейского и притянул его ближе, пока лицо не прижалось к изгибу шеи Сана, и всё, что он мог чувствовать, видеть, пробовать на вкус, трогать, был он. Он был полностью окружён давно выветрившимся ароматом его одеколона и отдаленным запахом сосны. Запах такой же успокаивающий и безопасный, как руки, обнимающие его. И всего на мгновение Уён задумался, что бы подумал Ёсан, если увидел его сейчас. Какая-то самокритичная его часть задавалась вопросом, волнует ли Ёсана это в принципе. Если бы он чувствовал ту же боль в животе, которая скручивалась у Уёна глубоко внутри каждый раз, когда тот бросал его ради кого–то выше статусом, кого-то, кто значил немного больше. Потому что Уёна никогда не было достаточно, не так ли? Независимо от того, как сильно он старался, как усердно работал, сколько фанатов, подписчиков, интервью и туров он получил, всегда находился тот, у кого было чуть больше. Кто-то, кто был талантливее и обаятельнее. Кто-то, кто изобразил улыбку убедительнее, кто-то с большей харизмой. Больше, чем у Уёна когда-либо могла быть. Но когда руки Сана сжались вокруг талии, а его грудь вздрогнула под руками Уёна, то Уён почти смог убедить себя в том, что он имеет значение. Он почти смог убедить себя, что Сан действительно заботится о нём. Что на самом деле хотел узнать его. Больше, чем из-за совместного времяпрепровождения, формальности или ради фактов для интервью. И может быть… по крайней мере сейчас… Этого может быть достаточно. Поэтому, запихнув мысли о красивых губах Ёсана и его равнодушных глазах в глубины своего разума, он глубоко вдохнул, упиваясь ароматом Сана, резко контрастирующим с цветочными духами Шанель Ёсана, и позволил себе раствориться в прикосновениях Сана. Он потерял счёт тому, как долго они находились в таком положении, прижавшись друг к другу. Уён даже не заметил, как медленно и постепенно перестал плакать, и как его прерывистое дыхание успокоилось под движение рук Сана, уверенно поглаживающих вверх и вниз по спине. Он не заметил, как его мышцы расслабились и стали податливыми в руках Сана, тело буквально таяло на его груди от внезапного высвобождения эмоций после стольких лет. Он не заметил, как веки отяжелели, как тепло огня и безопасность от того, что его просто обнимали, убаюкали до состояния похожее на сон, но с едва заметным прикосновением осознанности. Состояние похоже как после валиума, то, как его чувства почти полностью притупились, то, как тело налилось свинцом, и как руки сомкнулись вокруг узкой талии Сана. Он отдалённо почувствовал внезапное движение Сана под ним, но только сильнее уткнулся носом в изгиб его шеи. Ему слишком удобно, чтобы беспокоиться. — Уён? Он попытался ответить, но его губы казались тяжелыми, а слова — невозможными, чтобы попытаться сформироваться на языке. Он прекратил эти попытки. — Всё в порядке, — Уён услышал что-то похожее на нежность в голосе Сана, его руки сжались вокруг него. — Просто спи. Он почувствовал, как Сан ослабил хватку Уёна на талии и переместил руки на шею, где те машинально ухватились за неё. Он был таким тёплым. На мгновение Уён почувствовал, как мышцы Сана напряглись, прежде чем его внезапно подняли с пола, положив одну руку под ноги, а другую на спину. Мир покачнулся, когда Сан понёс его через комнату, холод проникал в воздух по мере того, как они удалялись от камина. Уён зажмурил глаза и что-то возмущенно пробормотал, прижавшись ещё ближе к Сану. — Почти пришли, малыш, — услышал он шёпот Сана. Внезапное использование ласкательного прозвища осталось незамеченным. Но Уён забыл об этом почти так же быстро, как и услышал, особенно в тот момент, когда Сан опустил его тело на мягкую кровать. Инстинктивно он перекатился на бок и зарылся лицом в подушку. — Дай хотя бы вытащу из-под тебя одеяло пока ты не уснул, — мягко отругал его Сан. Уён лишь невнятно пробормотал в ответ, сдавшись на полпути, ощущая, как тело расслабляется. Матрас прогнулся, когда Сан вытащил одеяло, накинул на него и подтянул до подбородка. Уён почти забыл, что он всё ещё здесь, пока не почувствовал чью-то руку, которая убрала волосы с глаз так мягко, будто не хотела его разбудить. — Спокойной ночи, Уён, — тихо произнёс Сан. Затем тяжесть пропала. Но прежде чем рука отдалилась от него, Уён вслепую потянулся и поймал её. — Уён? — он смутно различил замешательство в его голосе. Слишком истощённый, чтобы найти в своей голове причину своих действий или понять это самому, он просто потянул за руку, в надежде, что Сан поймет. Так он и сделал. Пружины кровати заскрипели, когда Сан устроился рядом, сильная рука легла на талию Уёна и потянула на себя, навстречу тёплой груди. Последнее, что он запомнил, прежде чем темнота окончательно окутала разум и затянула тело в мягкость кровати, была пара губ, слабых и легких, словно пёрышко, прижавшихся к его лбу. Он заснул, гадая, было ли это всего лишь сном.