the (ink)writober au collection of dead poets

      — Чёрт побери, что с тобой, почему у тебя вечно на лице написано, будто ты либо кого-то убил, либо просто не спал три месяца? — Нил похлопывает Чарли по плечу, тот на это действие лишь кривится, но не дёргается, это уже радует. Они стоят на скале, и волны бьются о камни, белая пена чуть ли не достаёт им до ног.       — По-моему из нас двоих только я не свалил от отца и не попёрся бродяжничать с театром, а потом вернулся и стал болтать о том, что у него всё зашибись, и что он просто счастлив оказаться рядом и всё такое. — Нуванда. Ох, как много в этом имени слилось воспоминаний, как они ходили меж деревьев с листьями, будто бы огни, мерцающими в ночи. Но было ещё что-то. Волны, громкие и протяжные, и пустые морские гребешки валяются на пляже. Нужно лишь спуститься вниз по тропинке.       — Помнишь академию Уэлтона? — Нил в чёрный брюках и белой рубашке, но даже так он выглядит слишком красивым для человека, который живёт на 57 долларов в месяц. Уже с налогом, конечно, но в 1989-м стоит задумываться о жилище или хотя бы съемной квартире, но на уме у Нила лишь театр, осенние вечера за книгой Дэвида Сэлинджера и вечная беготня.       Он живёт одним днём и никогда, слышите, никогда не говорит никому о том, где находится и на что живёт. Потому что после его побега из дома нет смысла притворяться, что есть что-то важнее его мечты. Пусть глупой мечты, пусть не обоснованной, слишком романтичной и чересчур наивной.       Нил не побледнел, но и не поправился после их расставания с Нувандой, как будто застыл в том времени, будто не было этих… двадцати? Тридцати лет?       Сколько же прошло с тех пор, как кто-то называл Чарли Нувандой? После академии, Чарли не захотел идти по стопам отца, и стать банкиром; вместо того он, назло отцу, выучился на журналиста на вечерних курсах и при первом удобном предложении уехать, собрал чемодан, в котором был лишь табак, пара рубашек, одни брюки и связанные тонкой верёвочкой накопленные деньги, и свалил на учёбу в Канаду.       Но Чарли знал, что Микс и Питти теперь живут вместе и проводят ночи на пролёт в колледже. Что они защитили докторскую. Знает, что они не любят когда их отвлекают, что они купили квартиру на заработанные на изобретениях деньги, что у ни есть рыжий кот и что кормят они его не каждый день. Знал, что Кнокс женился и что у них уже второй ребёнок учится в Уэлтоне, знал и то, как живёт Кэмерон, что он написал книгу и что он стал юристом, достаточно хорошим, но очень недоверчивым, что, впрочем, хорошо подходит его профессии. Женился, но детей они не планируют, потому что его подруга имеет весьма слабое здоровье.       Но сам Чарли пока не женился и не собирается. «Женитьба меня остановит, а я хочу двигаться дальше. Я не считаю девушек обузой, но позвольте, даже близкие и любимые мной друзья меня бы задержали!».       Нуванда и сейчас очень влюбчивый, но быстро отходящий от своих чувств, понимающий, что в жизни ему важен лишь факт любви, но её проявление для него самого не интересно.       Он всё ещё ходит с гордо поднятой головой, всё ещё любит стихи и, не стыдно признаться, сам их пишет. Но пишет он о море, о людях, о животных, о рыбах, плавающих на дне, и птицах, летающих в небесах. Ведь мир не ограничен одной лишь любовью, одними лишь прикосновениями к коже и вечными, бессмысленными признаниями в любви.       Он помнит слова мистера Киттинга и срывает розы, не боясь уколоться об их шипы. Этот учитель всё ещё преподаёт, хотя он уже давно не тот бодрый мужчина лет тридцати, его мысли всё ещё врываются в молодые умы учеников, его слова всё ещё завораживают, сейчас, всегда, и вовеки веков.       — А ты помнишь, как тебя зовут? — Нуванда усмехается, поправляя волосы с неявной, но всё же, сединой. Нил улыбается тоже.       — Прости, что не писал так долго, — Нил не собирается оправдываться или говорить, как ему жаль. Ведь он не жалеет. Ни о том, что у него до сих пор нет квартиры, что работает он за гроши, ни за то, что он не посылал те паршивые открытки ко дню рождения и на Новый год.       — Тодд теперь преподаёт, ты знал? — конечно, этот дуралей не знал. Что он вообще знает о том, что творится в этом мире? Ведь для него существует лишь театр, лишь звуки органа и запах осени, что поступает всё ближе и ближе. Но раньше, раньше для него существовал лишь Тодд и стихи. Их ночные встречи под лунным светом и курение табака, который Нуванда всегда ухитрялся доставать.       Нил Перри улыбается и глубоко вздыхает носом морозный воздух.       — Лучше или хуже Киттинга? — это единственный вопрос Нила, единственный, что имеет смысл сейчас, потому что нет смысла рассказывать о том, что и как у них на личном фронте, как их семья и их подразумеваемые дети. Чем они занимаются и что делают — слишком, до боли, до чёртовых слёз, которые они сдерживают. Они знают друг друга. И через эти года они не менялись; постарели, но это не то. В душе, в месте, которое описывали тысячи и тысячи писателей, они не менялись.       — Слишком хорошо для того Тодда, которого ты знал: он здорово изменился, — Нил грустно улыбается. Конечно, как же он мог думать, что Тодд не изменится, останется тем застенчивым подростком, который с трудом читает свои стихи на публике.       И что же теперь?       Нуванда много говорит о Тодде, что именно ему он посылал открытки и даже свои стихи на проверку перед публикацией, что Тодд теперь не стесняется своей улыбки, что носит красивые дорогие рубашки и строгие, подчёркивающие его фигуру, брюки. Что ученики сидят на его уроках, будто загипнотизированные, нет, влюблённые, если быть точным. Что Тодд говорит тихо и что ученики никогда не выкрикивают на его уроках, что Тодда ругали за то, что он идёт не по программе и что вечно учит учеников не тому, что написано на страницах учебников.       Когда Чарли замолкает, Нил улыбается, а по лицу его текут слёзы.       Далтон проводит рукой по затылку — редко используемый им жест — и поджимает губы.       — Так и думал: ты сбежал из-за него.       — Нет, — Нил не знает, говорит ли правду, но когда чувствует руки Чарли, сжимающие его спину, когда понимает, что влага, образовавшаяся на его рубашке, не просто начавшийся дождь, он обнимает Чарли в ответ, уже не боясь. Ведь это Нуванда, это Чарли.       Волны заглушают всхлипы, а морские гребешки, даже без внутренностей — прекрасны.