We talk it through

Иззи сжимает нож под подушкой раньше, чем приходит в себя ото сна, оставаясь лежать неподвижно. Он замедляет дыхание, слушая, как недовольно бормочет уставшее море и жалобно скрипит судно, едва избежавшее шторма, остывающее от страсти погони стихии, угрожающей им справедливой карой за грех, сбором долгов за сделки с совестью, лишившие их покоя. Эдвард свистит носом над его ухом, не просыпаясь от шума, не ощущая опасности, и Иззи почти расслабляется, доверяя его чутью, но неожиданное движение рядом с ним снова взводит его настороженность. — Боннет? — его голос звучит грубо и раздражённо в безмолвии капитанской каюты, и Стид вздрагивает, застыв на краю кровати. — Извини, — он отвечает шёпотом, который кажется Иззи надломленным. — Всё в порядке. Отдыхай, я не буду вам мешать. Стид аккуратно подтягивает одеяло на его плечи, и Иззи хочет поймать его за руку, но останавливает себя, когда звук, разбудивший его, повторяется вновь. Звук, похожий на тихое хныканье. Иззи разворачивается в постели, напряженно уставившись на непривычно ссутуленный профиль высокой фигуры, повернувшейся к секретному шкафу в тусклом свете свечи. Это определённо его не касается. Их союз работает по-другому, и он знает, как распределились роли. Эдвард позволяет им выживать, оставаясь блестящим тактиком даже в периоды меланхолии. Флагу Чёрной Бороды всё ещё сдаются без боя, и это единственная причина, по которой они ещё дышат и относительно целы. Эд может быть недоволен своей репутацией сколько угодно, пока хорошо понимает — это большая удача, что слухи о корабле цирковых уродов, возглавляемых им, окончательно сошедшим с ума, ещё не добрались до ушей короля. Вопрос времени — однажды они проснутся от предупредительных залпов военного флота, и тогда никто из этих ублюдков не попытается зарисовать для потомков пушечный обстрел и не предложит спеть сраную песню, пока их будут брать на абордаж скорее мёртвыми, чем нет. Иззи в ответе за то, чтобы все они, блять, дожили до завтра. Чтобы невыносимый мальчишка с пером не был повешен за день до своей свадьбы. Чтобы никому из них не вскрыли горло во сне или не запытали до смерти по вине Эдварда, наебавшего Англию своим побегом. Если им нужен объект коллективной ненависти, чтобы работать на энергии неиссякаемого презрения, это не та жертва, которую Иззи не готов принести. С эмоциональным дерьмом всех обиженных всегда разбирается Стид. Он проповедует искусство самовыражения (видит бог, Иззи не собирался узнавать, что это нахрен значит) так легко, словно его напыщенная болтовня — это оружие, отточенное до блеска его острым языком. И, чёрт возьми, если он не убедителен в том, что даже у таких, как они, есть право на разговор, право на жалкую сентиментальную поебень, не превращающую их в никчёмных слабаков, даже если они начинают рыдать раньше, чем открывают рот. Совершая выпад за выпадом, методично вскрывая старые раны с безжалостной доброй улыбкой, Боннет внушает им уверенность в ощущении безопасности во время стресса, болезни или печали. Иззи приходится признать, что это не бесполезно. Когда баланс нарушается, они терпят крушение или садятся на мель. Эд замыкается, Иззи возвращается в свою каюту, Стид ноет, что им нужно всё обсудить. Иногда разговоры работают, иногда — совсем нет, но они лучше понимают друг друга, проясняя со временем некоторые вещи. Когда Эдвард расстроен, он просит внимания — прикосновений, и слов, и жестов заботы, — и иногда это значит, что Иззи не выйдет на палубу ни разу за день, придавленный Эдом к кровати, что Стид прочитает вслух целую книгу, уговаривая его заснуть. Иззи справляется хуже. Он добивается уединения криком и гневом, желает отстраниться, избегая касаний, кажущихся ему болезненными. Он учится не прятаться, но, даже оставшись в капитанской каюте, пытается быть незаметным, заняв угол дивана, завернувшись в халат Стида, самый тяжёлый и тёплый. Он не вступает в разговор, на самом деле почти не слушает, когда они говорят между собой, но их присутствие успокаивает его, сводит к обычной усталости тревожное оцепенение. Он засыпает на диване или забирается в постель, почти втянутый в глупые мечтательные беседы, которые они ведут едва ли не каждую ночь. Стид никогда ни о чём не просит. Он не сходит с ума, не зацикливается, быстро переживает расстройство, легко отвлекается. Он надоедливо громкий по каждому ебаному поводу, который заставляет его радостно вилять хвостом или капризно выпячивать губы и драматично вздыхать, привлекая к себе внимание. Он манипулирует Эдвардом, как ему будет угодно, к ужасу Иззи — им тоже, осознанно или нет, но всегда успешно. Он не бывает подавленным и не хмурится, опасаясь морщин, никогда не злится, не по-настоящему, даже во время ссор. И он ничего не скрывает. В любой другой день — он ничего не скрывает. Иззи спускает ноги с кровати, но не поднимается, застряв в нерешительности там, где Эдвард всегда знал бы, что должен делать. Он и Боннет — блядские родственные души, которым так просто даётся это сраное взаимопонимание, оставляющее Иззи в стороне в эпизоды, подобные этому. От попыток быть проницательным и замечать детали у него болит голова. Ему не хватает чуткости для своевременной деликатной поддержки, не ограниченной неловким хлопком по плечу и солидарным похмельем на утро. Он не смог сделать Эдварда счастливым за двадцать лет. Он ничего не исправит для Стида за одну ночь. Иззи закрывает глаза, прислушиваясь к глубокому дыханию за спиной. Если Стид хочет видеть сейчас кого-то из них, это без всяких сомнений не он. Ему следует разбудить Эдварда и дать ему всё разрешить, обезопасив их всех от своего вмешательства. Стид будет благодарен ему за это. Одно его слово, и Иззи лишил бы жизни того, кто создал эту проблему, но он никогда не был хорош в утешении. Иззи хочет встряхнуть Эдварда за плечо, но это был долгий день. Эд сделал всю грёбаную работу и увёл их от шторма, пока Иззи бесполезно скулил от головокружения и боли в животе, собирая плечами углы при каждом наклоне палубы, и Стид суетился вокруг, умоляя его прилечь. Эдвард прекрасно справился сам, и теперь ему нужен был отдых, который он заслужил. Стиду нужен был кто-то, кто готов суетиться вокруг него, желая помочь. — Чёрт. Иззи несколько раз перекатывает ругательство на языке, поднимаясь с кровати, понятия не имея, каков его план. Он останавливается у приоткрытой двери гардероба, ожидая услышать хоть что-нибудь, убедиться, что Стид в порядке, но его беспокойство усиливается потрясающей тишиной. Иззи сжимает зубы и обещает себе не быть слишком резким, попробовать всё уладить, быть хорошим первым помощником и партнёром. Иззи знает, что всё это — полный пиздёж, у него не получится взять себя в руки, и он не найдёт правильных слов, и, боже, он всё испортит прямо сейчас, не так ли? Иззи толкает дверь, запрещая себе трусливый побег. Это всего лишь Стид, открытый и бесконечно болтливый, он сам ему скажет, что делать, и выполнить его просьбу — прямая обязанность Иззи. С этим можно работать. Они со всем разберутся. Маленькая свеча на полу в дальнем углу не даёт много света, но её мутно-рыжий ореол выцарапывает из тьмы фигуру у стены. Слабый отблеск неспокойного пламени отражается в глазах Стида, делая их стеклянными, неживыми, когда он вскидывает пугающе пустой взгляд, крепче обняв колени руками. Его щёки мокрые от слёз, и его плечи дрожат, когда безуспешно подавленный всхлип превращается в его горле в икающее рыдание. Иззи не помнит эту комнату такой большой, не помнит, занимал ли Стид когда-нибудь так мало места. Его желание спрятаться уже не кажется странным. Он заставляет себя быть бесшумным, чтобы не выдать укрытия, наблюдает с острой враждебностью, потому что ждёт нападения. Иногда Иззи может забыть, что отсутствие шрамов не означает жизнь без увечий, остающихся с ними до гроба. Он не совершает последний шаг, чтобы не нависать сверху, держит руки на виду и не издаёт ни звука, отчего-то волнуясь. Эдвард знал бы, что ему делать. Стид знал бы, что он в безопасности рядом с ним. Точащее внутри сомнение замечает с едкой жестокостью — от реакции Боннета на него здесь может зависеть, проснутся ли они вместе ещё хоть раз. Иззи испытывает унизительно сильное облегчение, когда Стид сдувается, перестаёт защищаться, робко опустив голову, и вытирает влажные щёки, почти отвернувшись. Иззи всё ещё не совершает шаг. — Это просто я. Стид быстро кивает — да, конечно, он знает это, и он не должен быть так напряжён, но привычка видеть угрозу вне одиночества в этот момент уязвимости давит ему на грудь. — Пожалуйста, уходи. Иззи достаточно научен, чтобы знать, что это не всегда значит «отвали». Он произнёс это по меньшей мере дюжину раз за весь день, сплёвывая за борт желчь из пустого желудка, спотыкаясь о собственные ноги, несчастно сворачиваясь под одеялом, беспомощно надеясь, что тёплые руки никогда не исчезнут с его спины, что его не оставят, как раньше, справляться с этим самим. Обычное беззлобное ворчание управляет его языком, и он фыркает раньше, чем успевает себя удержать: — Я не собираюсь прыгать вокруг тебя, Боннет. Если это то, чего ты хочешь, я просто вернусь в твою охренительно мягкую постель и засну лучшим сном в своей жизни, потому что я пиздец как устал за сегодня, чтобы нянчиться с тобой. Эдварду следовало быть здесь, чтобы убить его раньше, чем он откроет рот, и сделать им всем одолжение. Стид выглядит раненым, сильнее прижимаясь к стене, его нижняя губа дрожит, когда он упирается лбом в колени. Самоосуждение впервые настигает Иззи так стремительно, и он понимает, насколько же он проебался. — Блять… Я не имел в виду… — он растерянно шагает назад, а затем снова вперёд и неловко опускается на пол рядом с его капитаном. — Стид. Слёзы Эдварда были его личной обидой. Иззи был бесконечно зол, что не может помочь разбитому сердцу, и чувствовал, как Эд ускользает, оставляя его позади, на этот раз навсегда. Ему стоило стараться лучше, делать больше, чтобы предотвратить это — так он полагал. Слёзы Стида застают его врасплох. Он не находит для них причины, поддаётся волнению, подозревает худшее. Паника пробуждает его паранойю. Стид намного нежнее их — больше красивых бессмысленных жестов, больше мешающих глупых эмоций. Он милосерден, не поощряет насилие, может расстроиться из-за бездомной собаки в порту, хромающей вдоль причала, превратить в трагедию неутончённые, грубые вещи, порядок их жизни, давно не вызывающий их сожаления. Его впечатлительность иногда действует им нервы, но, несмотря на всё это, Иззи ещё не видел, как этот человек плачет на самом деле. Кроме того раза, когда… Иззи откидывается на пятки, готовясь встать и уйти, услышав ответ. — Ты снова бросаешь его? Бросаешь нас? Стид испуганно дёргает головой, почти ударяясь затылком о доски стены позади, и несколько раз открывает и закрывает рот в ужасном молчании. — Что?.. О боже, Иззи, конечно нет. Нет, я люблю вас, — грохот неумолимой бури, сопровождающей эти слова, парализует Иззи второй раз за день. Он теряет способность слышать всего на мгновение, но страх Стида не позволяет ему погрузиться в собственный кризис. — Почему ты спрашиваешь? Я что-то сделал не так или… — Тише, — Иззи наклоняется вперёд, опуская ладонь на его грудь, лёгким давлением убеждая его успокоить дыхание. — Тише. Нет. Просто ненавижу, когда ты делаешь такое лицо, как будто мы тонем. Стид жмурится, неаккуратно сжимая в кулак ткань ночной рубашки, скрывающей его колени, и немного захлёбывается на частых вдохах. Он не отстраняется, и Иззи использует это, двигаясь ближе. Им обоим требуется минута, чтобы прийти в себя, сбавить темп. — Всё в порядке, Иззи, — попытка Стида добавить твёрдости в голос нелепа, но он продолжает настаивать, всё ещё тихо плача. — Я в порядке. — А я король Англии, — Иззи недовольно щёлкает языком, потирая грудь Стида осторожным движением. — Кто из нас двоих затрахал мозги всей команде, что надо говорить о своих ебучих чувствах? — По-моему, очевидно, как я себя чувствую, — Стид слабо бормочет сквозь жёсткий спазм в горле, дёргая уголком губ. Ха. — Ты как всегда не слишком наблюдателен, верно? — О, заткнись, — Иззи привычно закатывает глаза, но тревога ноет в его животе, когда Стид снова дрожит в скованной позе, кусая губы. Иззи бережно стирает новые слёзы с его лица, задерживая ладонь на его щеке, пробуя представить, какие слова Боннет подобрал бы в такой момент для него или Эдварда. — Если я не могу устранить причину… этого, или понять её прямо сейчас, что ты хочешь, чтобы я сделал? Стид поддаётся касанию и мягкому хриплому голосу, быстро тянется вперёд, опуская голову на его плечо, уткнувшись носом в его шею, почти заползая к нему на колени. Это не очень удобно, но Иззи отклоняется назад, опираясь на стену спиной, сожалея, что он, кажется, первый, кого Стиду не повезло иметь рядом с собой для этого срыва, но он гордится своим небольшим успехом. Ему позволили быть здесь. Иззи медленно ведёт рукой от плеча Стида к его боку и обратно, зарывается пальцами в его волосы. — Что происходит в твоей голове? Стид тонко всхлипывает и жмётся к нему ближе, ищет защиты, до конца не уверенный, что опасности быть пойманным уже нет. Иззи находит его ладонь и накрывает своей, выводит маленькие круги большим пальцем по гладкой коже. — Чувствую себя жалким. Чувствую стыд. Не хочу, чтобы ты видел меня таким. — Почему нет? — Иззи хмурится от того, как это ему знакомо. Он чуть не бросился за борт, когда его капитан впервые застал его больным. — Я видел Эдварда в том состоянии, когда его нужно поднимать с постели силой, чтобы заставить поесть. Ты видел, как я блюю посреди палубы в каждый грёбаный дождь, как будто не провёл в море всю свою жизнь. Это что-нибудь изменило? Стид не отвечает, но дышит немного спокойнее, притянув его руку к своей груди. Иззи пробует снова. — Что сегодня случилось? Стид напрягается, но остаётся на месте, покачав головой. — Ничего. Это просто… происходит время от времени. Иззи знает, что это может быть что угодно, — сомнения, боль, и чувство вины, и чьё-то неосторожное слово, но только не «ничего». Он откладывает этот разговор до утра, надеясь на помощь Эдварда. — Почему ты не сказал нам? — Эд примет всё на свой счёт, если узнает. Он подумает, что я устал от него, просто боюсь признаться и снова собираюсь… — Стид запинается, и его голос звучит сдавленно. — Он подумает, как ты, если я не дам ему другую причину. И её у меня нет. Иззи вздыхает. Что ж, это имеет смысл. — Я знаю, что хуёво справляюсь с такими вещами, но что насчёт меня? Боннет долго молчит, словно выбирая самую безобидную причину отказать его странной неловкой заботе, делающей только хуже. Иззи готов принять правду о том, что Эдвард гораздо лучше него во всём этом, когда Стид вдруг несмело шепчет: — Ты на меня злишься. — Да, большую часть дня, спасибо, что заметил, — Иззи хмыкает, но до него доходит всего через секунду. О. — Но не из-за… этого. Чёрт возьми, Стид… — Иззи прижимается подбородком к пшеничным кудрям на его затылке, крепче обернув руку вокруг его плеч. — Это нормально — не быть самым сильным мужчиной на корабле. Эдвард никогда им не был. Я не был. Никто из нас не ждёт, что ты будешь. Это не имеет значения, пока ты находишь способ выживать. Но я в блядском бешенстве, что ты ревёшь посреди ночи в этом засранном углу. Это твой чёртов корабль, ты можешь рыдать здесь где угодно, используй свои ебаные привилегии. Прятаться больше не от кого. Он чувствует, как губы Стида благодарно касаются ласточки на его шее, его сердце болит, желая о нём позаботиться. — И ты должен поговорить с нами об этом дерьме, или я расскажу всей команде, что твои собственные правила для тебя ничего не значат, и всё это время я был прав в том, что эта херня не работает. Стид легко толкает его локтем, слабо возмущаясь. — Это нечестно. — Мне всё равно, — Иззи чуть тянет его за плечо, отстраняя, и обхватывает пальцами его щёку, заставляя поднять глаза. — Дай нам сделать это лучше. Стид осторожно сокращает расстояние между ними, целуя его в уголок губ. — Хорошо… — Хорошо. Иззи знает как никто другой — плохие ночи всегда подходят к концу, потому что они одиноки. В этом их уязвимость, тактическая слабость, сулящая им поражение. Раздражающая особенность жизни на корабле, которую мало кто воспринимает всерьёз, — на нём сложно остаться одному. И всё же Иззи нигде не был так одинок, как в море, побывав на десятках кораблей, обезличивающих команду, обожествляющих капитана, наказывающих за слабость плетью или петлёй. На Мести всё совсем иначе, чем где-либо. Команда придурков беспокоится, если он не кричит на них дольше пары часов, нарушает его пространство, врываясь в его каюту, и спрашивает, как у него, блять, дела, как будто им не всё равно. Эдвард хватает его за руки и плечи при всех, и целует его, когда трахает, даже без просьбы. У него снова горят глаза, как в лучшие старые дни, и Иззи узнаёт его, как будто заново встретил спустя много лет. Стид создал это место таким, чтобы никто из них не оставался один, не плакал в закрытом шкафу, стыдясь своих слёз. Он должен понять, что здесь безопасно и для него. Иззи отстранённо думает, что не сможет встать на ноги утром после ночи, проведённой на полу, и целует Стида в линию челюсти, мягко погладив его по спине, сжав кольцо рук вокруг его талии. Он знает как никто другой, благодаря своим капитанам, партнёрам и жалким придуркам из невыносимой команды, — плохая ночь не продержится долго в этом бою, если ты не будешь один.