Горькая осень

      Лето кончилось — но бабочки все еще летали, присаживаясь на цветы, демонстрируя миру черно-оранжевые крылья. Расцветка их всегда напоминала Вайпер Реборна, и даже что-то общее было в их поведении — он тоже любил покрасоваться, дабы весь мир сумел узреть его грациозность и величие.              Дети любили ловить бабочек, — вот и сейчас она смотрела, как по улице туда-сюда бегает ребятня с сачками в руках, пытаясь поймать их как можно больше и запихнуть в банки, чтоб они порхали там, внутри, сохраняя красоту только для этих ребят.              Лучи закатного солнца проходили сквозь стекло, заливая кофейню оранжево-розовым цветом, окрашивая ее в теплые полутона — с диванами, обитыми велюром цвета охры, со столиками из черного стекла и кучами разномастных подушек она напоминала Вайпер такую же бабочку в банке. От ее какао пасло корицей и красным перцем — запах окружал со всех сторон, и казалось проникал прямо в разум, игнорируя нос, он окутывал и в тот момент Вайпер думалось, что корицей и перцем пахнет весь мир, что не существовало ничего более, что все заканчивалось на этой маленькой кофейне, казалось, горящей и утопающей одновременно, поглощаемой закатными лучами, да кусочком улицы, мощеной белым камнем, которые солнце окрашивало в оттенки гниющего персика.              Детей позвали по домам — они разбежались в разные стороны, рассыпались, раскатились как бобы по углам, оставив забытых бабочек в банке на тротуаре. Те отчаянно пытались выбраться.              Вайпер видела как они бились в стекло, как ломали крохотные крылья, стучась о прозрачные стенки, не понимая, что между ними и миром стоит невидимая, но реальная преграда, которую они никогда не смогут пробить — их оставили умирать, здесь, в одиночестве, забытых даже своими пленителями. Крышка была завинчена плотно — и наверняка не пропускала воздух, отчего те медленно задыхались, летая все медленнее и медленнее, и Вайпер даже не могла сказать от чего: от недостатка кислорода или от удушающей духоты.              Бабочки гибли — некоторым не хватало сил уже даже взлететь, и они ползали по дну, волоча за собой разноцветные прекрасные крылья словно узорчатый плащ. Вайпер сделала глоток какао.              Вкус перекатывался на языке, согревая, обжигая небо теплом — и она отчаянно задыхалась здесь, в кафе, ощущая лишь корицу с перцем и ужасную, отчаянную духоту осени, когда погода уже не позволяла тебе ходить в легких летних нарядах, в любой момент стараясь содрать тебе кожу холодным пронизывающим ветром, но в штиль солнце старалось прожарить тебя насквозь до кости.              Сидя здесь сейчас, Вайпер ощущала себя такой же бабочкой, отгороженная от людей толстой стеной прозрачного стекла. Она могла видеть сквозь него — но никогда не могла коснуться чужого мира, вынужденная лишь бессильно смотреть за тем, как протекают жизни других людей. Настоящие, реальные жизни — а не то подобие, что было у нее, хрупкое, дрожащее существование, тонкое и эфемерное, как крылья настоящих бабочек, способные порваться в любой момент. Быть может, стекло защищало ее от мира, не позволяло разрушиться окончательно — как коллекционеры протыкают насекомых булавками и аккуратно помещают под раму, сохраняя распятый труп от касания времени на целые века. Время текло — а они смотрели на мир крохотными глазками-бусинками, бессмысленными в смерти.              Вайпер не помнила, когда последний раз чувствовала время — она смотрела на людей сквозь стекло, что даже не всегда было реальным, но ощущалось тверже и существенной, чем она сама — быть может, ее кости тоже были сделаны из звенящего, пропитанного солнцем стекла. Она даже не могла сказать, была ли она распята в смерти, и должна была провести остаток вечности как экспонат, как драгоценный, дражайший, прекрасный труп, или же доживала последние свои мгновения, обреченная задыхаться от жары, — и оставленная, брошенная на тротуаре, не нужная абсолютно никому.              Стекло было — и сквозь него она не могла пробиться, она сломала свои крылья давным-давно, и они волочились за ней темным, тяжелым плащом, к концу вечера превращающимся в смятую тряпку, и она была вынуждена каждое утро расправлять его заново, не для полета, а чтобы лишь сохранить остатки достоинства.              Какао кончалось — она съела еще немного имбирного печенья, что кофейня клала в подарок к каждому заказу, и вышла наружу. Солнце наконец село, унеся с собой и жару, и на небе, еще даже не темнеющем, бесцветно сером, она смогла различить первую звезду.              Вайпер бросила взгляд в сторону, на забытую всеми банку.              Бабочки умерли.