Горькая осень

      Лар старалась никогда не опускать руки — она пробивалась, шла вперед, разбивая все преграды кулаками, а иногда и головой. В этом была ее сила — в этом был ее смысл жизни. Никогда не сдаваться, идти вперед и доказать всем, что она лучшая, что она сильная, что она справиться.              Но ее никогда не было достаточно. Всегда был кто-то лучший, кто-то более достойный.              Лар хотелось метать гром и молнии, Лар хотелось забиться в угол и плакать, Лар хотелось опустить руки и забиться в темный угол, зная, что ее там не найдут. Потому что ее никогда не искали.              Она была сильной, она была полезной — но никогда она не бывала достаточно хорошей, чтобы о ней просто помнили. К ней обращались за помощью — но ее никогда не звали к столу.              Быть может, это была ее вина — быть может, проблема в том, что она никогда не показывала слабость, быть может, все думали, что она и должна была быть такой — сильной, нечувствительной и несгибаемой, и никогда не приходило даже кому-то в голову предложить ей помощь. Спросить — «Как ты себя чувствуешь?». Да она и не хотела этого, наверное. Она не должна была обременять других.              Она была в ярости, когда ей вежливо указали на выход в армии, потому что нашли кого-то более подходящего на ее место. Мужчину. Она не была уверена, что он был таким же компетентным, чем она — но он был просто более нравящимся. А про нее забыли.              Когда вместо нее Аркобалено Дождя стал Колонелло, она даже уже не злилась — в глубине ее души была просто тугая, тягучая тоска, смешанная с черной, отвратительной, разъедающей ее изнутри завистью. «Почему?» — хотела она спросить, — «Чем он лучше меня?».              Чем он лучше меня, Реборн, что ты называешь его своим соперником и вы дружески деретесь, подкалывая и смеясь? Чем он лучше меня, Скалл, что ты кричишь и отчаянно пытаешься произвести на него впечатление? Почему вы не попросили меня тренировать Реохея, почему вы попросили его, ведь это моя профессия, я учила всю свою жизнь. Почему ты выбрал его, Фонг, почему вы называете его Аркобалено Дождя? Почему вы, черт возьми, говорите, что есть семь сильнейших младенцев, ведь я тоже здесь, я тоже проклята, я тоже часть радуги, почему никогда никто не помнит обо мне?              Почему ты, чертово проклятие, решило извратить ее жизнь до конца, забрать у меня не только мое тело, но и место, то, что она смогла наработать тяжелым трудом? Неужели сам мир считал ее недостаточно хорошей даже для обреченной судьбы, неужели она недостаточно пыталась? Она не заслужила даже звание Аркобалено, она была просто неправильной, испорченной, выброшенной на помойку, с соской грязно-серого цвета, со шрамом шириной полтела и половиной души.              Кто придет за ней, когда она умрет? Кто похоронит ее — или она так и останется одна до самого последнего мгновения жизни, сдохнет в одиночестве и ее тело найдут только спустя неделю, когда оно начнет разлагаться и вонять?              Кто будет ухаживать за ее могилой, как она ухаживала сейчас за могилами Аркобалено? Кто позаботиться и о них, когда она тоже умрет?              Лар не знала — но сейчас, сидя на кладбище, задыхаясь от тяжести яда, разлитого в воздухе, она смотрела на семь аккуратных надгробий, стоящих перед ней — и думала, что быть забытой не так уж и плохо.              По крайней мере, в отличие от них, она все еще была жива.              Лар забыли — других Аркобалено нет, она помнила их всех, она помнила и голос Верде, и бакенбарды Реборна, и улыбку Фонга, и насмешливое цыканье Вайпер, и дерзкие выкрики Скалла. Она помнила те невероятные голубые глаза, смотревшие на нее.              Лар была забыта — но пока она жила, других Аркобалено никогда не забудут.