Grand Jete en Tournant

      Курникова приблизила лицо к зеркалу, поддела кончиками пальцев накладную ресницу и потянула. С особым остервенением, наслаждением. Белёсые ресницы, бледные губы, родинка над бровью — даже её приходилось обесцвечивать. Как же это, прима Большого, чьё лицо запомнится такой неидеальной деталью! В жизни — пожалуйста, на сцене — нет.       Застыла, рассматривая себя: провела пальцами по щекам, скулам, вискам и надбровной дуге — будто пыталась проверить, существует ли до сих пор. Заглянула себе в глаза, обращая внимания на цвет радужки и удивляясь, что прежде никогда так не делала.       Устала. Серьёзно — устала. «Задолбалась» — так позволила б себе сказать Ольха. «Да пошло оно всё» — психанула бы Танька. «Та ладно, уемся пиццей после премьеры» — смеялась бы Красноруцкая. «Да я вообще ухожу, что я как дурак, плясать эту агонию!» — решительно заявил бы Анциферов, что и сделал в итоге. Интересно, как он там? Митя — без балета…       А что она сама? Плечи непроизвольно дёрнулись вверх.       Сегодня за завтраком запомнился скрежет ножей и вилок о тарелки. Мамина болтовня как белый шум, и папино молчание как красноречивый вид безразличия. «Как ты могла? — хотелось спросить, в кои то веки повысив голос на мать. — Неужели считаешь, что я сама ничего не смогла бы? Без тебя. Зачем ты подкупила Ольху?» «Тебе что, пять лет, всерьёз надо разжевывать?» — ответ от матери задушил бы любое недовольство, как и все прежние годы. — «Вспомнила! Да и когда это было?»       И Карина молчала, разбалтывала смузи в стакане. Вкусно, как всегда — но сегодня убеждать себя в этом не было сил.       — Милая, что-то не так на репетициях? — вторглась мама в её мысли по-настоящему. Курникова замигала рассеянно и сфокусировала наконец взгляд.       — Пустяк, просто нервничаю. Премьера же.       — Нужно поднабраться сил, — мать улыбнулась, прям как в детстве ей всегда улыбалась, но этот тон: вроде приказ, а сглажен мягкостью выражения на лице. Не мудрено спутать с заботой. — Оттанцуешь, съездим куда-нибудь вдвоем.       Карина только улыбнулась в ответ.       «Конечно, мама. Да.»       Странное дело — когда долго чего-то хочешь и стремишься, наделяешь всё действо невероятной ценностью и волшебством, доступным только тебе. Например балет и отказ от личной жизни.       К слову, ничего не потеряла, тут Ольха была права. Какая разница — встретить мальчишку из электрички, или добиться расположения Дюваля после очередной репетиции? Прям в тренировочном зале, на скрипящей скамейке. И никакого волшебства — так, сбитое дыхание, неловкость, разочарование — а за ним горечь и чувство дурости. А чего ждала-то? Лепестки роз посыпятся как в сцене из «Спящей»? Или солнце озарит и выхватит лучами из тени изящный арабеск? Всё грубо, надсадно и просто. Как-то так.       Ну, еще можно было напиться, чем козыряют пол труппы, будто это достижение особо уровня мастерства — бухать и оставаться в форме. Но как-то нет, не хотелось, премьера же скоро. Да и — что толку? Уже случилось всё, что могло.       Одно верно — она пробудилась, больше не спит. Подхватив тренировочную сумку, Карина вышла из гримерки.       — Набери её еще раз! — кипятился Дюваль, и стены Большого будто ехидно вторили и эхом пинали теннисный мячик «де жав ю». Когда-то они это уже слышали. «Чёртова малолетка, сорвать ему премьеру! Расчувствовалась что ли, детей уже в уме нарожала, пошла в свадебный салон примерять платья и там застряла на всю жизнь?»       — Она выключила телефон, — Ольха смотрела на Дюваля так, словно они — подельники. И не важно, что так и было, просто оба об этом не знали.       — Антуан, ну так бывает, танцор — сломал ногу. Я отменю спектакль. Мы не можем открыть премьеру вторым составом, это дурной тон, — устало потер переносицу Бойч, мысленно подсчитывая растраты. — Всего одно выступление, а дальше выкрутимся и объявим второй состав основным.       Француз свирепо раздул ноздри, не собираясь соглашаться.       — Ты разогревалась сегодня? — ухватил Дюваль Юлю за локоть.       — Ну да, как обычно, — вытаращилась она на него в ответ, и снова ему почудилось, что разговаривает с самим собой, младше на двадцать лет.       — Будешь танцевать. Бойч, это мой спектакль — мне плевать на дурной тон, под мою ответственность.       — Вы чё? Я не буду, — Ольха выпучила глаза в испуге еще больше. Резво вырвала локоть из захвата и отшатнулась. Осталось только хлопать ртом, как выброшенная на сушу рыба. — Не буду я!       — Тогда заявление на стол Бойчу, и пошла на все четыре стороны, — прошипел Дюваль, раздраженно махнул рукой и помчался за кулисы.       Юля развернулась к Бойчу спиной, и зашагала в гримерку, отпирая дверь с ноги. Её била крупная дрожь. Истерика. Руки и ноги дрожали — какое там танцевать!       — Обалдела? — подскочила Таня, уколов себя иголкой и не стала продолжать свою тираду, глядя на привидение вместо Юли. — Карины так и нет?       — Нет.       — Понятно, — не растерялась Ефремова, подхватила набор кисточек, палетку с гримом и двинулась к Ольхе.       — Тань, с такими как я чудес не случается, — протестующе подняла Юлька руку, останавливая её. — Понимаешь?       — Да каких, на фиг, чудес? — развернула её к себе Ефремова. — Очнись. Ты что, решила станцуешь один раз — и вот она, народная слава, прима-балерина Большого? Карина шанс твой вернула. А дальше — всё заново, как на первом курсе академии. Даже хуже. С нуля. Пахать до кровавых мозолей. И то не факт, что заметят. И так-то у Карины тоже жизнь — не сахар. Дюваль в Америку к жене и детям уедет, а она здесь останется. И не факт, что примой, после такого выкрутаса. Поворачивайся, красить тебя будем, Одетта.       Дрожь не проходила, даже когда Ефремова бережно прикрепила венец из перьев ей на голову, «лебединые ушки» — так их прозвали с девчонками. В образе белого лебедя, Юля была до одури прекрасна, не похожа на саму себя, но внутри неё сновали бесы. Ей сейчас Одетту танцевать, а настрой разве что на Одиллию. Не сможет она и с места сдвинуться. Нет. Но Карина-то смогла? Когда-то, вот так же, растерянная, испуганная. Собралась и оттанцевала.       — Выдыхай, — Танина ладонь легла ей на плечо. Но Юля не заметила, в какой момент тепло её руки исчезло, и в гримерку как выхр влетел Дюваль. Тоже уже в гриме, сосредоточенный и вздёрнутый не меньше юлиного. И этот его взгляд в зеркале: расширенные зрачки, приоткрытые губы, цепкий взгляд, рассматривающий каждую деталь — прическа, ресницы, угольные стрелки, уложенные перья в волосах, выбеленная кожа на лице, шее, ключицах — внезапно показался ей самой лучшей поддержкой.       — Когда я впервые выступал на сцене Большого — мне хотелось, чтоб всё было идеально. Я так нервничал, что не мог подчинить себе тело. Пока ко мне сзади не подошла маленькая девочка и не похлопала по плечу. Вот так. Пам-пам. Так вот! Чтобы ты знала — идеально не надо, — он усмехнулся. — Что с тебя возьмешь? Просто станцуй. Представь для кого, посвяти себя этому образу — и тебя отпустит. А я жду — там. И подмигнул ей напоследок. Ольха легко ответила себе на вопрос «для кого». Поднялась с места, подошла к своей тренировочной сумке. Залезла в задний карман и достала бархатный мешочек на завязках, который всюду с собой таскала. Ценнее и выстраданнее подарка у неё не было в жизни — серьги Старухи-Одетты. Надела уже без зеркала, торжественно клацнув защёлками в тишине комнаты.       Когда публика замерла в ожидании, а свет выхватил образ тоненькой Одетты — Ольхи не стало. Затаилась в недрах большого, глубокого, непостижимого, мощного.       Ступая мягким изящным танцевальным шагом па де бурре, едва касаясь пола кончиками пальцев — взлетела вверх, расправив крылья.       И на высоте разрезала пространство одним размашистым, точным прыжком в шпагате.       — Может, меня где-то не заметят, там… в журнале и на обложке не напечатают, не напишут, что вот такая-то, такая-то — в последней линии отработала столько-то часов и спектаклей. Но всё это тоже нужно понимать! Каждому — своё. Не всем же — в примы. Мы, артисты кордебалета — достойная огранка для танцоров-солистов. Это наша работа. Не менее важная и очень кропотливая… Искусство — оно же в мелочах.       Красноруцкая нервно хмыкнула в несвойственной ей манере, и растянула губы в вымученной улыбке, выдав это за добродушный смешок. Сощурилась. Свет в лицо, объектив камеры — похлеще, чем на допросе. Обняла себя руками, пытаясь то ли защититься, то ли согреться. А на часах уже глубокий ночер, четверть часа как оттанцевали прогон и единственное желание — добраться домой и уснуть. Но не тут-то было… Блогерша-журналистка сыпала вопросами как из рога изобилия:       — Леночка, а расскажите немного о личном. Для поста нужно, зрителям будет интересно. Правда, что вам пришлось лечиться от булемии? Неужели у вас тут всё так строго, и это вовсе не балетные мифы — о голодовках? «Ага, да, ты еще о стёклах в пуантах спроси. В балете одна беда — вечно недосыпаешь и по жизни собой недоволен, а не это вот сериальное дерьмо!»       Юля тихо фыркнула про себя и решила больше не ждать: уже реально поздно, давать интервью выскочке с микрофоном в заднице, доморощенной блогерше, не имеющей понятия о балете — то еще удовольствие. Да и «этот дождь надолго», обойдутся без её откровений, хоть и обещала. Хватит им сегодня Ленки в жертвоприношение! Опять пришлось пробираться в гримерку окольными путями.       И это Юля пыталась преуменьшить масштаб всеобщего раздражения труппы. Камеры заполонили Большой: уже несколько недель об их балетной жизни снимали документальный фильм. Бойч опять пытался угнаться за современностью. И ведь снимали-то для какой-то фигни новомодной — официального канала Большого театра на ютубе — или что-то вроде того, она не вникала.       За Юлей журналюга охотилась так, чтоб не спугнуть, не явно, но понятно же, что именно её история интересовала больше чем разговоры о булемии.       Ещё бы. Лебедь из кордебалета, стремительно залетевший во второй состав «Одетты» по протекции Дюваля. Премьера, которую она станцевала вместо примы, потому что прима как сквозь землю провалилась почти на две недели. Прямо сказка, переведенная на балетный лад. Вот только все жаждали щекочущих любопытство подробностей. Или скандала. А их не было.       Станцевала пару раз. Вернулась Курникова. Ольха бесшумно перешла во второй состав. Всё. Чего хотят раздуть — не ясно. Потрясли бы Дюваля, если б он не уехал, там хоть были какие-то скандальные подробности личной жизни. А у неё чего?       Вот и смылась по-тихому, в очередной раз. Авось оттянет момент, на сколько сможет. «И вовремя же Митька свалил из этого дурдома, выбрав семейную жизнь! Даром смеялись над ним, как лошади, мол обычно балерины в декрет уходят, а тут — Анцифиров, своей собственной персоной. Будто жена у него хрустальная, и сама не родит.» «Кто родился-то? Интересно…»       Юлька прислонилась щекой к стеклу троллейбуса и сжала пальцами ремень спортивной сумки.       Новая постановка обещала быть тухлой: после интриги с заменой состава «Лебединого озера», звёздным Дювалем и выбрыками примы Курниковой — сложно будет впечатлить публику чем-то еще, кроме отточенного мастерства, которое по умолчанию, так что какое там удивление? И всё же они трудились в привычном режиме: утренние тренировки в зале, вечерний прогон на сцене. Всё стало как и прежде, и только снующие операторы с камерами и блогерша здорово так напрягали и раздражали. Вот и сегодня с утра опять прицепилась:       — Юленька, вы мне интервью задолжали! — засеменила за нею пронырливая коротышка, что вчера мучила Лену и караулила Ольху теперь у входной двери. — Нам очень не хватает ваших комментариев! И вашей истории.       — Ага, — кивнула из вежливости и сделала шаг шире, чтоб пришлось за ней бежать. Может, запыхается, и убавит скорость. — Только я занята сейчас, простите.       — Может, как-нибудь, после тренировки? Я не займу у вас много времени.       — Может, — буркнула Ольха, ускоряясь и с удовольствием отмечая, что на лестнице блогерша сдалась и прокричала уже в спину:       — Чудесно, тогда я вас буду ждать сегодня! Вы уж не забудьте!       Но все забыли, потому что прямо во время прогона случилась история: Красноруцкая резко побледнела, качнулась в неудачном фуэте и завалилась набок, здорово приложившись виском об инвентарь — чуть не разбила камеру. А кровищи… И пока матерился оператор, а за ним ругалась блогерша, превратившись наконец в живого человека, без наигранной улыбки и вежливости, первой сообразила, чего надо делать — Карина, как ни странно. А за ней уже зашевелилась и все остальные. Скорую вызвали общей паникой, и Лену в чувство привели через час. Врач расспросил её скрупулезно и дотошно, коротко покачал головой, и чуть не плюнул презрительно, эмоционально так, чего с эскулапами обычно на рабочем месте не случалось. А тут — прям дал себе волю мужик:       — Искусство! Ладно, я понимаю — требует жертв. Но червяков то зачем глотать? Не понять. Лена зажмурила веки, до крови прикусив губу, мол, я только что из обморока, меня не трогать, ничего я не скажу больше.       — Каких… червяков? — повторила за ним растерянно Ольха и тут же осеклась: услышав обрывки фраз, блогерша загорелась сенсацией и уже лихо прокладывала себе путь через танцоров.       — Доктор, вы никому ничего не отвечайте, и везите эту... больную в стационар, — отрезала Курникова, ловко подхватила его под руку и увела в свою отдельную гримерку. Протиснуться следом Юльке удалось чудом, так как Карина почти что захлопнула дверь у неё перед носом. Короткая борьба закончилась всё-таки в пользу Ольхи — уж больно не хотелось оставаться там, за кулисами, давать обещанное интервью. Так что искры из глаз — в следующий раз, потерпит. После коротких объяснений врача и вовсе обе притихли. И только когда он ушел, и Ленку всё-таки увезли в стационар, Юля наконец заговорила:       — Ты знала?       — Да откуда? Детство кончилось, тайнами давно никто не делится. Лена вон быстрее врачу призналась, чем нам, что страдает расстройствами пищевого поведения, и жрет этих своих тайских глистов, чтоб похудеть и Бойч из Большого не выгнал. Идиотка.       — А типа ты — нет, — усмехнулась Юля и сложила руки на груди. Они сидели и глядели на себя в зеркало, словно с отражением друг друга поговорить было легче.       — Если ты о моём поступке перед премьерой, то нет, — отрезала Карина. — Мы квиты, всё. А выяснять кто из нас кто — да как-то нет уже желания и сил. Так что: Дюваля я послала в пешее эротическое путешествие, прямиком в Америку к жене, вертела в одном месте его «Лебединое озеро», а на выходных съезжаю на съемную квартиру от матери. Хочешь — приедь, помоги в воскресенье вещи таскать. И да - из театра я не уйду. И своё место тебе отдавать не собираюсь. Это был первый и последний непрофессиональный выпад с моей стороны. Дальше — чёрта с два. Ольха даже бровями поиграла от удивления, хотя выпученных глаз вполне хватало. «Ого, Курникова. Взросление — оно такое. Бац, и вот твоё тело уже не служит только балету, а родители в ужасе от выходок правильной девочки.» Долго глядела на неё в зеркале, пока не прыснула со смеху.       — Мне не фиг делать — помогать тебе переезжать?       — Как хочешь, — повела плечом Карина, впервые за долгое время тоже позволяя себя улыбнуться. — И как оно? Танцевать Одетту при полном зале.       Ольха смотрела на Курникову, сомневаясь, какой ответ та ожидает, но всё-таки…       — Охеренно, — выдохнула Юля, не скрывая чувств. — Охеренно.