Grand Jete en Tournant

      Безупречная укладка, тонкие изящные пальцы, и шлейф дорогого аромата по комнате. «Просто Аня» — так заявила мама Карины Курниковой, когда впервые пришла к ним в комнату в общежитии. Убедиться, что дочь хорошо устроилась, никто её не обижает, а самое главное — не соблазняет шоколадками нарушать режим.       «Какая ж ты Аня, ты — дорого-багато» — фыркнула про себя Юлька голосом своей мамы, словно в самом деле в этом разбиралась. И тут же скривила губы:       «Ну-ну, шоколадками! На какие шиши покупать-то?» — хотела съязвить, но споткнулась на полуслове: «просто Аня» прижала к себе Карину на прощание, бережно заправила дочери волосы за ухо, погладила по спине, озвучивая ей последние наставления деликатным шепотом на ухо:       — Помнишь, о чем мы договаривались? Да?       И Карина послушно кивала, пожимая руки матери, заглядывая ей в глаза и молчаливо убеждая, что всё будет обязательно как решили. И вся она — материна умница, до кончиков пальцев на ногах.       Юльку аж телипало изнутри: фу-у-у!       — Я приеду через неделю. Соскучиться не успеешь, а я уже снова рядом.       «А чо не через день?» — опять чуть не съязвила Ольха, скрещивая руки на груди и отворачиваясь к окну. Кусала губы и зловредно ковыряла носком плинтус — сдерживала непрошеные.       «Та ну не реви, ты ж уже большая, тебе ж почти десять!»       Пыталась представить «своих» на месте карининой мамы. И… никак.       — Дай на пиво, — гадюкой-воспоминанием лез в ухо пропитый голос Потоцкого, балетного учителя, который занимался с ней, чтоб поступила в академию. — Юль, ну башка раскалывается, а здесь все шумят. Я тебе потом верну. Ты не веришь, что ли?       Они сидели, ждали, пока приёмная комиссия огласит списки поступивших. Старательно игнорировала всё: и нелепые слова, и перегар, и его глупые обещания — с чего вернёт-то и когда? Нашел кого обманывать, старый пень!       — Ладно, я схожу списки-то сам посмотрю, только это… ты на пиво дай потом. Даже отлепился от стенки, крякнув, и к стендам прошелся. Не поленился.       Нет, вообще-то он мужик хороший. Без него б пошла по кривой дорожке — так мама говорила — но блин хороший, пока не начинал пить. Вот уж кто на равных соревновался б с матерью, кто быстрее до белой горячки!       Ладони непроизвольно сжались в кулаки.       Папу жаль.       Он там остался один — с мамой и братом. Вот бы кто понял, вот кто порадовался бы её поступлению и танцам. А что не приехал, да и ладно…       Фигня это всё — телячьи нежности! Можно обойтись без мамы и папы по выходным и без шумного брата-малявки. И без наставлений Потоцкого! Пфф, наставления! Первый и последний его совет: вырастешь, начнешь пить — пей только хороший коньяк, от дешевого алкоголя — связки становятся дряблыми и ни на что не годными.       Нет уж! Ни за что на свете! Она всем еще покажет!       Показывала Юлька плохо. И запоминала французские слова — танцевальные термины, с трудом. Не подружись она с Кариной, была б морально битая ядовитой речью Старухи — не хуже Таньки, которую та упорно Катей величала. Но подруга терпеливо показывала, рассказывала, постоянно тренировались, и как-то пронесло, наладилось.       Со временем Ольха привыкла к тому, что без «просто Ани» не обходилось ни одно культурное мероприятие: мама Куриниковой доставала билеты на спектакли в Большом, упрашивала Людмилу-без-Руслана отпустить их в картинную галерею, в кино и театр, устраивала им пикники и небольшие праздники. Даже шоппинг! Словно для всей группы пыталась стать второй мамой, и страсть как интересовалась балетной учебой, закулисьем.       Эта вездесущесть сначала раздражала, а потом прочно въелась в мозг, и Юлька больше не чувствовала себя хоть в чем-то обделенной. «Просто Аня» же ко всем приходила, да? Не только к Карине.       Ну подумаешь, собственная мать к Юле не приезжала ни разу, но разве оно того стоило? Разве она хоть на миг смогла бы приблизиться к этой жизни и стать такой как мама Курниковой? Понимать девочек из группы, утешать их, подбадривать? Смешно.             Юлька не призналась бы себе в этом ни за что, но прежняя жизнь потихоньку забывалась — по родным не скучала, а за маму ей и вовсе было бы стыдно, покажись она на пороге академии.       А папа… папы в итоге не стало, так что теперь он был рядом с ней всегда.       Первую экскурсию в Большой Юлька запомнила на всю жизнь — вроде шли себе, шумели, подкалывали друг друга и улюлюкали как дикари. Толкались в автобусе, потом в метро. Потом снова шли. Лужи она считала — и чуть не толкнула Митьку — ну достал же! А потом им встретилась не просто лужа — огроменная лужища, а в ней внезапно отразились и ярко засверкали колонны огромного дворца, что оттеснил собою и кричащий ЦУМ, и… да не запомнила она, что там еще рядом было, раззинув рот от удивления и задрав голову повыше.       — Ну что, мы пришли! Когда-нибудь, звёзды мои, вы будете служить в этом театре, — засмеялась «просто Аня», подталкивая ребят ко входу. — Давайте, давайте, на спектакль опоздаем. Потом будете рассматривать.       Ольха как в тумане засунула шапку в рукав зимней курточки, не глядя протянула её в гардеробе, стиснула руками шероховатый деревянный номерок и пошла, будто чумная, не переставая разглядывать потолок, стены, бесчисленные углы и лестницы. Это ж надо, какая люстрища! Да её ж тереть-не перетереть! В три, нет, в десять раз больше, чем в квартире у Белецкой! А эти вот, по краям штуки на потолке? Неужто золотые? Как их туда прилепили, и как они там держатся? Интересно, а от пыли кто-нибудь вытирает? И сама про себя фыркнула: конечно вытирают! Это же Большой!       Юлька сделала шаг по ступени, провела пальцами по огромным перилам — аж дух захватило, какой маленькой показалась её ладонь. Исполин, а не театр! Что такое «исполин» Ольха знала туманно, но очень уж нравилось это слово в лексиконе Старухи. Глаза у той загорались: вспыхивали стихией, бушующим океаном; лёд забытия и дряблой памяти таял, и тогда она говорила-говорила-говорила — не остановить!       Теперь и Юле будет что рассказать.       Как она добралась до закулисья? Да если б помнить — всё шла, заглядывала в каждый угол, и не было ей дела, что давно потеряла из виду и других ребят, и «просто Аню». Да если б ей тут позволили остаться на неделю, она бы осталась! Перебирала бы ногами каждую ступень, ковровую дорожку и плитку. А потом просто заглянула в дверь с табличкой — благополучно забыв прочитать, что там написано — и побрела дальше.       — О, девочка! — хихикнула уже одетая в белоснежного лебедя балерина, что разогревала связки у станка. — Ты откуда здесь такая?       Юлька растерянно улыбнулась ей и пожала плечами. Ну прогонят — и ладно. А не прогонят — тоже хорошо.       Ничего не сказав — пошла дальше, растворясь в шуме, суете готовящихся к выступлению артистов. Её убаюкивал и окутывал театральный дым, что поднимался от самого пола. Звон колокольчиков на чьей-то шапке. И манили тяжелые бархатные шторы, возле которых выпрямился как натянутая струна солист спектакля. Разодетый в голубой камзол, с раскрашенным, загримированным лицом, он всё шептал по-французски и остервенело разминал стопу. Нервничал, что ли? А зря! Вот это пур-ли-пье! Да ей бы больно было так нажимать пальцами в пол, а он!       Юлька подкралась незаметно, постояла пару секунд, очарованная моментом. А потом протянула руку и легонько коснулась его спины. Тот вздрогнул от неожиданности, обернулся. И рассеянно ей улыбнулся.       Кажется, прикосновение это заставило его выдохнуть и что-то коротко сказать, и вот же — снова по-французски, ничего не понятно! Затем покачать головой, посмеяться. Снова отвернуться. И вдруг резко встрепенуться! Преобразиться. Ожить при первых звуках музыки! Подобраться всем телом и вспорхнуть на сцену так изящно и легко, как мог бы только человек, что давно и бесповоротно служит балету. Вот оно как. Пару секунд назад — неизвестный нервный человек, а теперь Щелкунчик, что парит в шикарном батмане на сцене.       — Юля! — из очарованного оцепенения потащил знакомый голос и пряная нота парфюма, — Юленька! Ты как сюда дошла-то? — знакомые руки притянули к себе, подальше от кулис. — Везде тебя ищу. Ты плачешь? Потерялась? Испугалась?       «Просто Аня» присела рядом, с беспокойством рассматривала лицо девочки. Слёзы катились горохом по щекам. Но Ольха плакала вовсе не потому и резко замотала головой.       — Тётя Аня… вы видели, видели? Я его коснулась, и Щелкунчик, оп — и ожил такой! Она глотала слёзы и улыбалась.       — Я тоже буду танцевать здесь. Буду!       — Конечно будешь, — с едва сдерживаемой улыбкой кивнула каринина мама и крепко обняла рыдающую взахлёб Юлю.       На дачу к Курниковым Ольха ездила часто — старалась не наглеть и вела себя скромно, особенно в присутствии главы семейства — папы Карины. Но тёть Аня всегда ей была рада, так что почти сразу же, переступив порог, Юля всё-таки выдыхала и расслаблялась.       В этот раз ехать не хотелось — настроение испортила мама — скандалом и совершенным непониманием того, каким важным было её достижение — танцевать на сцене Большого, в выпускном спектакле, да еще и главную партию. Как язык только повернулся… сказать, что лучше не нашли, вот и поставили? Нет, ну! — Юля непроизвольно дернула рукой и чуть не вывернула на себя коктейль.       — Ольха, ты осторожней, это вся наша еда на следующую неделю, — пошутила Карина и нацепила на нос солнцезащитные очки.       — Ох, звёзды мои, как бы мне эдак похудеть и быть такими как вы? Красавицы! Молодость, что тут сказать!       — Ой, мам, не начинай, пожалуйста, — отмахнулась Карина, — нормально мы выдержим диету, даже не пытайся нас поддержать. Мы — кремень. Да, Юльк?       — Ага.       — Ю-ю-юль? — заговорщицки протянула «просто Аня», — а может… это?       Юля повернула голову и нахмурилась. И почти сразу же угадала этот заговорщицкий взгляд «просто Ани»! Даже руки расцепила, хотя всё время сидела, скрестив их на груди. Настроение ни к черту, но жизнь налаживалась.       — А дядя Юра не будет против?       — А Юре мы — не скажем, — заявила тётя Аня и подхватилась с шезлонга. – Давай, я за ключами.       — Вы что, опять на каре гонять будете? Вот больные… - поворчала Карина, не снимая очки и даже не провожая их взглядом.       Весеннее солнце разнежило — хотелось лежать и не шевелиться.       — Взяла бы, и с нами хоть раз проехалась, — подколола её Ольха, — трусиха.       — Вот еще. Это ж вы — больные, а не я. И ты давай осторожно. А то еще придется вместо тебя танцевать.       — Да щас! — шутливо огрызнулась Ольха и побежала по садовой дорожке за мамой Карины.       Дорога шептала — стелилась под колеса гладкой лентой среди соснового леса — ни выбоины, ни сучка, ни задоринки.       — Все б дороги так! — крикнула Юля — шум в ушах мешал разговаривать, но им это и не нужно было: они смеялись, визжали. Чистейший адреналин!       — И не говори! — «просто Аня» внимательно наблюдая за своей ученицей. — А дома как дела? Ты приехала какая-то хмурая. Убавь немного скорость, здесь сложный участок будет сейчас.       — Да как… как… — Ольха поджала губы — это напоминание ей было не кстати, но откуда ж тёть Ане об этом знать, да? — мама жаловалась, что близнецам в школу в этом году много придется собирать, а денег нет. Ай, это старая пластинка, тёть Ань. Ничего нового.       — А как мама отреагировала на то, что тебе дали главную роль?       — Никак, — Юлька сжала пальцы на руле.       — Это она зря. Ты такая умница, Юль, я горжусь тобой. Вот знаешь, я бы с удовольствием тебе чем-нибудь помогла. Может, я могу?       — Да нет, тёть Ань, что вы, я же не потому рассказала. Не обращайте внимания.       — Нет-нет, это важно. Ведь это твоя семья. Надо помочь. А давай я тебе денег дам? Не в долг, нет, я знаю, что ты гордая и не возьмешь, — закусила губу, словно раздумывала, что может предложить. — Давай я заплачу тебе за что-нибудь. К примеру — за роль Авроры.       Ольха от неожиданности врезала ступней в газ.       В панике рванула автомобиль вперед.       И только через несколько секунд сообразила затормозить.       Да так, что их качнуло вперед, к лобовому стеклу.       — Ты… с ума сошла что ли?! — выкрикнула со страху «просто Аня», упёршись ладонями во что видела. Её знатно тряхнуло.       — Охереть, — Юля смотрела перед собой, не в состоянии даже взглянуть ей в глаза. — Охереть… покатались.       В гости к Старухе «просто Аня» заглянула за пару месяцев перед распределением ролей для выпускного спектакля. Купила букет малиновых роз на высоких стеблях, хороший коньяк и фирменные конфеты — горький черный шоколад с перцем, идеальное, изысканное сочетание. Анна Андреевна тщательно готовилась к этой встрече и вся изнервничалась, пришлось даже гольф с высокой горловиной надеть — её выдавала злополучная жилка на шее, что вздувалась всякий раз, когда в голову приходила мысль, что главная партия может достаться не Карине.       Гениальность и блестящее прошлое Старухи она уважала и бесспорно признавала, но за столько лет учебы дочери в академии, так и не нашла подхода только к Белецкой. Никогда нельзя было предугадать, что той в голову взбредет. Вот потому и действовать нужно было осторожно, деликатно, словно по тонкому льду ступая.       — Галина Михайловна, — расплылась в мягкой улыбке «просто Аня», — надеюсь, я не опоздала.       Конечно нет. Она минут пятнадцать торчала под дверью, чтобы не упустить момент.       — Опоздали, — проворчала Старуха, сощурившись и приподняв дужку очков. — А Вы…       — Странно, наверное у меня что-то с часами, — расплылась в еще более широкой улыбке «просто Аня» и грациозно протиснулась на порог.       — Наверное, да… — потирая очки пробормотала Белецкая, нехотя пропуская гостью в прихожую, — как Вас… простите?       — Анна Андреевна, — без лишней скромности и притворства отчеканила мама Курниковой и положила конфеты на стол. — Это я Вам по телефону звонила вчера. Я мама Карины.       — А, — Галина Михална без предупреждения повернулась к ней спиной и заковыляла в спальню.       Карина… Карина, кто такая, чёрт с ней, Карина? Ей нужно было срочно отыскать фотокарточки, которые распечатала Ольшанская.       — Ну надо же, это Пикассо? — между тем восхитилась «просто Аня», быстро сунула розы в пыльную вазу, что подвернулась под руку. — Какое тонкое и символичное изображение Вас, Галина Михайловна!       — Да, да…       Белецкая судорожно перебирала фото узловатыми трясущимися пальцами, в поисках Карины, паникуя с каждой минутой сильнее. Да где ж она, черт её дери?       — Юленька как-то рассказывала мне об этой картине, но я, признаться, не поверила. Я в восторге! Это же подлинное искусство, которому цены нет!       — Юля? — замерла Белецкая, оставляя в покое фотографии. Заковыляла обратно в гостинную, смерила гостью оценивающим взглядом. В голосе её появилась сталь. В глазах — ехидный прищур. — Так Вы, стало быть — мама?       — Да, — закивала головой «просто Аня», довольная, что Белецкая наконец вернулась к ней обратно, и теперь есть шанс перевести разговор в нужное русло. Они прошли в гостиную. — Я, знаете ли, решила заглянуть к вам по деликатному вопросу. Понимаете, дочь со мной совсем же не делится ничем, вредная такая, я не знаю — как она, что она, в общем — волнуюсь за неё очень. И подумала, может, вы мне расскажете, ну… по секрету? Как она, как у неё успехи? К примеру — дадут ли ей Аврору? Я конечно, конечно посодействую всем, чем могу — для создания спектакля, вы только скажите! Подниму на уши родительский совет.       — Сядьте, — припечатала Белецкая, не сводя с неё тяжелого взгляда.       Анна осеклась — видимо, перегнула, вот же нетерпеливость! Но решила — сдаваться рано, мало ли какая вожжа попала Старухе под хвост. Оттого присела, как и велели. Ладно, задаст вопрос как-то иначе, пока отвлечет пустой болтовнёй, и…       — Как Вас там… да не важно, — сузила глаза Белецкая. — Я понимаю, что из Шахтинска вашего — сюда добираться далеко и дорого. Но вы могли хоть раз позвонить за все эти годы педагогу вашей дочери? Я с десяти лет занимаюсь с Юлей, знаю все её боли, падения, взлеты. А вы? Приехали — я вас первый раз вижу. Вы хоть знаете, как меня зовут? Хоть понимаете, что ваша дочь станет великой балериной? Великой! Без преувеличений. Дадут ли ей Аврору, спрашиваете тоже! Да она с десяти лет пахала, как лошадь. Талантливая ломовая лошадка. Юле — я этого не скажу. Но вам — скажу, — Галина Михална ткнула пальцем в стол, с нажимом, — дадут Ольшанской Аврору! А вы — сволочь.       Она поднялась из-за стола ловко и прытко, вновь почувствовав себя молодой. И стремительно удалилась прочь, вглубь своей спальни, оставив «просто Аню» с каменным недоумением на лице.       И только когда входная дверь хлопнула, а привычный сквозняк пронесся по квартире, заставив встрепенуться и Старуху… Она прошлась по пустынному коридору, пытаясь собрать в кучу обрывки памяти. Только что хлопнула дверь? Почему?       — Юля? — растерянно прокаркала в тишину Белецкая.       В тот день двери Большого торжественно открылись для всех родственников и друзей, и даже тех, кому не очень хотелось идти на спектакль, но поддержать балетных мучеников вроде как полагалось.       Старуха упорно отправилась за кулисы, несмотря на мучившее её колено, и успела перекрестить всех и каждого, повторяя, как заведенная «ну, с Богом». Курникова тоже поспешила к служебному входу, чтобы поддержать Юлю. Конечно, внутри кошки скребли, что сегодня ей только наблюдать за всем действом со стороны. В конце концов, она не меньше подруги старалась, но… так рассудили педагоги, и не ей с ними спорить. Значит, Юльке нужнее, значит она была сильнее и заслужила.       — Красавица! — одобрительно цокнула языком Галина Михайловна, оценивая вечернее платье Карины и её длинные, поблескивающие серьги. Что ни говори, сегодня Старуха была в добром расположении духа, хоть и волновалась. — А ты — не подводи ни меня, ни подругу. Танцуй за всех нас. В зале будет сидеть Бойч, поняла меня? — подмигнула Ольхе, задержала на ней долгий, пронзительный взгляд. «Не подведи меня, девонька» — и поковыляла в зрительный зал.       Ольхе захотелось удавиться. Вот он, момент истины.       — Ну что, Курникова? — Юлька обернулась к Карине, нервно повела плечом, не дав к себе прикоснуться. — Иди, переодевайся.       — Ну конечно, да, — усмехнулась Карина, обхватывая себя руками. Эта манера шутить начинала раздражать. Разве Юля такая эгоистка, что не видит — ей сложно справляться с эмоциями, но справляется же, ради неё!       — Я серьёзно. Ты сегодня танцуешь Аврору.       — Юль, что за бред ты несешь? — склонила голову Курникова и нахмурилась. Нет, это уже ни в какие ворота! Жестокая шутка.       Ольха засунула руки в карманы спортивных штанов. Нос у неё покраснел, глаза выпучились, словно у рыбы, и пялилась она на Карину как-то странно.       — Нет, ну дело твоё, конечно. Только я сегодня танцевать не буду. Так что либо иди переодевайся, либо хана спектаклю. У меня всё.       Больше ничего не объясняя, Юлька бросилась в раздевалку. Не оборачивайся, не разговаривай ни с кем. Переодевайся и уходи. Подальше от сцены, от зрителей, от театра. Большим шагом.       В спортивной сумке уже оттопыривали карман завернутые в бумагу купюры с приторным запахом духов. Нужно было только сделать всё до конца, как договорились.       Когда свет в зале погас, папа Карины нерешительно поёрзал на оббитом бархатом стуле. Повернул голову раз, второй. Удивился, почему так спокойна Аня, ведь дочери по-прежнему нет рядом с ними, а в зал уже могут и не пустить.       — А что, Карина разве не будет с нами смотреть спектакль? — наконец задал он волнующий его вопрос полушепотом.       — Нет, — на губах «просто Ани» отразилась скромная улыбка, — она не будет смотреть.       Проклятая музыка стояла в ушах. Юлька бежала, чтоб кровь набатом стучала в висках, чтоб сердце колотилось, чтоб задыхалась, чтоб отвлекало от мелодии. Да только без толку. Музыка со «Спящей красавицы» въелась под кожу, тело непроизвольно двигалось, жило, существовало ей в такт. Она вся была соткана из этих заученных па, хоть и прогибалась от тяжести на неё свалившейся. Хвалёная балетная растяжка — гнешься, да не ломаешься. Дорога до ближайшего отделения банка казалась долгой, как никогда.       — Перевод. В Шахтинск. С уведомлением, — думала, что швырнет в окошко кассы купюры, не рассчитав силу. Но нет, сделала всё прилично и кротко. Как робот. Никаких эмоций.       — Паспорт при себе?       — Ага.       Из банка вышла в еще большей истерике, хотя вроде как должно было полегчать. Разве нет, разве не так это работает? Когда принимаешь правильное решение, и следуешь ему — должна свалиться гора с плеч. Да только что-то не очень. Юлька вдыхала и выдыхала разгоряченный летний воздух. Вокруг сновали люди, жарились на асфальтной сковородке. Шум города с удовольствием поглотил бы её в свои объятия. Но и это сейчас не помогало.       А что ж дальше-то? Поехать собрать вещи в общежитии, чтоб не пришлось завтра смотреть в глаза Старухе?       Нет, Белецкая бы так не поступила на её месте. Она бы вообще не явилась за шмотками. За жалкими тряпками, которые больше к ней не относились. Всё, ноги отпахали, получили за свою тяжелую работу вполне весомую сумму в долларах. Как и говорила тёть Аня — любой труд должен быть оплачен. Хорошо оплачен. Ну и вот. А дальше решай сама куда, зачем — уже взрослая девочка.       Юлька пошла к остановке и села на знакомый маршрут, доехала до знакомого дома, постояла внизу, собираясь с силами.       Музыка всё еще гремела в ушах. Теперь к музыке прибавилась точеная фигурка Курниковой. Её изящные руки, ноги, стопы, арабеск, сияющих в лучах софитов как тогда, весной, на даче — в солнечном свете. Вот кто создан трудиться ради высшей цели. Вот кто танцует ради искусства, а не денег.       Наверх Юлька поднялась, улизнув от вопросов консьержки чудом. Сейчас крыша казалась ей куда меньше, чем пару лет назад, когда приезжали сюда с экскурсией. Всё так же гудели машины, копошились внизу, как муравьи в муравейнике люди. Всё те же крыши, то же расстояние. Но только… никто тогда не осмелился проверить, реально ли это — преодолеть это расстояние в шпагате? Все боялись, ноги свои балетные берегли. И Юлька берегла.       Ольха больше не смотрела вниз. Зажмурилась. Перед глазами вновь танцевала сольную партию Карина — тоненькая, воодушевленная, хранящая в себе идеалы и мечты, которые никто не посмеет нарушить. У неё же в стражах «просто Аня», это у Юльки её не стало.       Болело слева, в грудной клетке, или чуть пониже, что ли. Может, ей казалось, что болит?       Теперь точно знала — Белецкая прыгала. Только дело не в смелости, не в таланте, не в гениальности.       В боли. Только она движет такими поступками. Сто пудов. Когда страстно хочешь жить, точно так же страстно и не хочешь.       Ольха отошла к дальнему краю, чтобы взять нужный разгон и побежала — до тока по икрам.       Прыгнула отчаянно, уверенно, будто это расстояние было обычным расстоянием на сцене. В какой-то момент ей так и показалось. Ноги раскрылись, растянулись в шпагате — тело не подвело. Свист ветра в ушах теперь соревновался не с музыкой, а с сигналами машин. Она пролетела над крышами, успев руки вытянуть в изящном жесте. Как учили, столько лет.       И тяжело приземлилась на разогретые на солнце листы металла на соседней крыше. До крови закусив губу, чтоб не закричать — так жгло. Теперь болело по-настоящему.       И надо же, ноги не переломала! Придется теперь думать, для чего еще нужны. Тяжело дыша, оглянулась назад, глазам своим не веря, а затем сползла с крыши, прихрамывая и ковыляя.       И чудилось ей, что именно в этот момент услышала аплодисменты, ведь на другом конце города, в Большом, Карина закончила свою партию Авроры. И сорвала овации.       Карина.       Но не она, своим жалким, никому ненужным прыжком.       По академии сновали ученицы, собираясь на летние каникулы по домам. Хихикали слишком шумно, но тут же замолкали, здоровались с преподавательницей и на цыпочках убегали наверх, чтобы там разразиться снова хохотом. В любой другой день это вызвало бы вспышку раздражения и поучительную тираду вслед, но не сегодня. Людмила-без-Руслана шла по коридору, вспоминая вчерашнее прекрасное выступление Курниковой и мурлыкая себе под нос. Есть она, справедливость на свете. Как бы сумасшедшая Галя не носилась по министерствам со своей Ольшанской, выпрашивая оставить её в главном составе, после пропущенной генеральной репетиции, девчонка эта получила по заслугам. Уж кто её знает, что опять стряслось у Ольшанской, но не была она Авророй, ох не была. И ни грамма эту главную роль не заслужила. Подумаешь, прыжок у неё! Курникова — такая чудесная девочка, артистичная — вмиг очаровала и зрителей, и Бойча. А как ей апплодировали! Не мудрено, что в тот же вечер было решено о принятии её в труппу Большого. Гордость захлёстывала Людмилу — она с самого начала ведь знала, кто в самом деле заслуживает этого признания.       И как жалко, неуместно выглядела Галя, упрашивая Бойча, рассказывая о немудрёных талантах своей подопечной девицы. Тот всё вежливо кивал головой, но без особого интереса. Галя-Галя, совсем мозги тебе отшибло, так унижаться ради какой-то… Сгинула бы Ольшанская из академии еще с того времени, как серьги украла. Так нет же, Старуха к ней так прикипела, словно в ней весь смысл жизни! Нужно будет осторожно поднять вопрос на совещании о том, чтобы Белецкую отправить на пенсию. Толку с неё уже никакого, да и здравого смысла тоже.       Людмила толкнула дверь в танцевальный зал, собираясь проверить, всё ли там как следует убрали. Да и любила она это место в академии больше всего — в самый раз прочувствовать триумф еще раз. Ведь именно здесь они с Белецкой спорили, кому танцевать партию Авроры.       Лицо Людмилы помрачнело, когда она завидела Белецкую, сидящую на скамье в дальнем конце зала. Вот только перепалки словесной с сумасшедшей Галей ей сейчас не хватало. А в прочем, теперь-то она на высоте. Белецкая правоту её хоть и не признает, но лишний раз уколоть будет не лишним. Пусть знает уже своё место, в конце концов.       — Доброе утро, Галина Михал-лна! — пропела Людмила-без-Руслана, расплывшись в улыбке.       — Чудесно всё сложилось, не могу перестать улыбаться всё утро. Я ведь говорила. А ты не верила.       Галя молчала, и это раззадоривало Людмилу еще больше.       — Что же ты молчишь, тебе нечем парировать? Я-то думала, у тебя всегда припасется парочка аргументов мне в ответ. Да брось ты, Галя. Ну ошиблась ты, с кем не бывает…       Она подошла к Белецкой почти вплотную и только теперь заметила, что та была одета так же, как и вчера на премьере. И поза, в которой застыла — была неестественной. Прислонившись к зеркалу, Галя позволила себе невероятную вольность — не быть леди.       Людмила осторожно коснулась холодной, застывшей ладони Старухи и осеклась, перестав улыбаться. Затем тяжело и грузно осела рядом, на скамейку. И протяжно выдохнула.       Всё-таки Старухе разбили вчера сердце. И потешаться тут больше было не над чем.