Солипсизм убиенного

— Возьми его в руку, — слышится хриплый, грубый голос. Холодный ветер из приоткрытой форточки заставляет ресницы слегка трястись. Олежа поднимает глаза вверх, исподлобья взгляд на Антона кидая. Он стоит крепко, с идеальной прямой спиной и расправленными плечами. Дышит размеренно, смотрит из-под опущеных век — слишком спокойно для подобной ситуации, думает Олежа. Собственное его сердце бьется с позорной частотой, а собственные лёгкие упрямо отказываются набирать достаточно воздуха — он срывается на хриплый кашель в попытках вдохнуть. Он тянет руку вперед, и перехватывает предмет в дрожащую кисть. Другой рукой аккуратно сверху проводит, пробует на ощупь — Антон разжимает хватку и полностью перекладывает рукоять в кольцо Олежиных пальцев. Дышать становится легче, и Олежа начинает чувствовать себя увереннее — расслабляет напряженные мышцы по всему телу. — Нет, так неправильно, — Антон разрушает нависшую тишину, и, сделав шаг вперед, приближается к сидящему на диване Олеже, — ты не хочешь, чтобы нож выскочил из твоей руки, порезав тебе ладонь, — он садится рядом, чуть дотрагиваясь чужого колена своим, — положи большой палец на рукоять, — и до неприличия резко, почти совершенно внезапно он накрывает чужую ладонь своей, меняя положение пальцев. У Олежи в груди что-то сжимается — у Антона руки теплые, немного шершавые. Их чувствовать в непосредственной близости до щекотки в сердце приятно. Олежа веки на секунду прикрывает, позволяя нежному туману раствориться в крови, но не забывается. Он сглатывает тяжело, открывает глаза и переводит взгляд на чужое лицо, в попытках увидеть хотя бы намек на взаимное смущение — но янтари блестят лишь спокойствием. — Пальцы сжимай крепко, не забывай, что от этого твоя жизнь зависит, — в голосе слышна лёгкая улыбка, — понял? — Антон отпускает чужую руку, случайно, кажется, нежно проведя по ней кончиками пальцев. — Я не маленький ребенок, — разочаровано вздохнув отрезает Олежа, — я это прекрасно понимаю, сам ведь на это пошёл. — он изучающе рассматривает аккуратное оружие, лежащее у него в руке, пальцами поглаживая холодную сталь. — Не знал, кстати, что ты любишь ножи, — переводит взгляд с расписной рукояти на наставника. — Их приятно держать в руках, — Антон едва ли пылающим пламенем на него смотрит, тяжело сглатывая, — да и они просто очень красиво выглядят, — добавляет уже тихо, лисьим взглядом пытается чужие глаза словить, в надежде, что Олежа поймёт: о ноже речи не идет. Но Олежа не понимает, и, кажется, в разочарованном жесте отмахнувшись, молча подходит к Антону, возвращая в теплые ладони холодное оружие. У Антона в груди что-то сжимается. Руки Олежи холодные, пальцы длинные и тонкие, кожа совершенно гладкая, молочная. Их чувствовать в непосредственной близости до урагана в сердце приятно. Антон вздрагивает, до чертиков сильно хочет кисть перехватить, удержать, сплести пальцы и ближе к себе притянуть — Антон только забирает нож, одаривая его оценивающим взглядом. — А что-то для безоружных у тебя есть? — интересуется Олежа, снова усаживаясь на диван. — Я себе такого качества нож всё равно не смог бы себе позволить, — он усмехается, отводя взгляд куда-то в сторону. — Я тебе подарю, — резко, практически моментально отчеканивает Антон, сам быстроты своей реакции смущаясь, — но если ты просишь, то, давай, вставай, — болевые точки буду показывать. Антон снова протягивает Олеже руку и он снова с недоверием её принимает, едва ли догадываясь, что будет дальше. В эту же секунду Антон снова притягивает его к себе — дежавю — останавливая в паре сантиметрах. Лицом к лицу нагибается — Олеже кажется, что он может чувствовать на себе чужое горячее дыхание. — Солнечное сплетение, — Антон до ужаса неожиданно касается живота Олежи через майку, слегка надавливая, — ты знаешь, что там сосредоточено куча нервов, — он смотрит прямо в глаза, и зрачки его позорно расширяются, сдавая волнение хозяина с поличным. Олежа нервно сглатывает, ничего ответить не способный. Пальцы его покалывают, и он чужое напряжение чувствует костями — руки Антона заметно дрожат, дыхание сбивается, а щеки всё больше и больше наливаются чем-то винным. — А здесь, — он, слегка запинаясь, и голодного взгляда совсем не отрывая, проводит руками по торсу, поднимая их к самым подмышкам, — нервы совсем близко к коже, — он мягко поглаживает участок тела, вызывая лёгкую щекотку. Звук двух сбившихся сердцебиений, кажется, эхом ударяется от стен квартиры, и набатом бьет в уши, заставляя чаще вдыхать воздух. — Голова, — Антон практически невесомо дотрагивается кончиками пальцев чужого виска, начиная плавно проводить рукой до подбородка, — лишь только кажется такой крепкой. У Олежи в груди что-то сжимается. — Глаза, — большим пальцем он буквально легчайшим пером касается чужих век, — очень уязвимы. Антон сглатывает, пытаясь равномерно дышать. — Нос, — он невесомо переносит пальцы, нежно поглаживая, — ломается слишком легко, так что будь осторожен. Антон хочется улыбнуться, но его собственный организм его слушать отказывается — сердце, разбивая ребра, разносит тянущую слабость по всему телу. — Губы, — он переводит на них томный, практически тяжелый взор, и теряется, не в состоянии вдохнуть, — их даже прокусить очень легко, — дрожащим голосом на выдохе хрипит. Олежа ловит чужой взгляд. — Докажи, — умоляюще шепчет он, поддаваясь вперед.