Солипсизм убиенного

Олеже никогда не нравилось общаться с людьми — это неоспоримый факт. В детском саду он мало с кем дружил, в средней школе всегда одиноко сидел за последней партой, в универе после пар лениво поднимался на пятый этаж общежития — конспекты ждать не собирались. Знакомых у него было критически мало, о друзьях речи даже не шло, и он в гордом одиночестве отбывал свои четыре года каторги, не отвлекаясь от того, что действительно важно. А потом на обшарпанных коридорах корпуса столкнулся с Антоном. Антон был с ним до чёртиков мил и до невозможности добр. Антон интересовался тем, как прошел его день, Антон тепло улыбался при встрече, Антон крепко пожимал руку и Антон с самого первого раза выговорил чужое имя правильно — единственный за последние несколько лет. Ненавистная звонкая «г» навсегда была заменена приятной шипящей «ж», и Олежа чувствовал: его замечают. Ему дарят нежный шелковый шарф, когда он жалуется на приближающиеся морозы, его заботливо просят пойти спать, когда он досиживает допоздна, и его очень аккуратно хлопают по спине при объятиях. Его замечают, с ним хотят находиться рядом, на него смотрят с уважением и ещё чем-то приторно-сахарным — и Олежа верит всему этому беспрекословно, с каждым днем ощущая сбитый ритм сердца всё сильнее. Когда ленивые студенты Олеже предложили забрать их работу в обмен на два билета — Олежа даже не дослушал, куда. Олежа никаких объяснений потом не слушал также, не слушал, зачем нужно посреди зимы корпус университетский украшать, не слушал, что ему для этого потребуется, не слушал, когда и как быстро всё должно быть сделано — перспектива сходить с Антоном вместе хоть на край мира набатом била по душе, заглушая всё вокруг. Антон ещё и согласился помочь — предложил сам, точнее, когда очередной сонный зевок Олежи его самого перебил. — Давай, карабкайся, я подстрахую — спокойно прохрипел Антон, поддерживая руками не сильно высокую стремянку, — она выглядит надежной, — добавил он, поворачивая голову в сторону Олежи. Олежа стоял совсем недалеко и копошился ещё с ножницами. Антон сам про себя подметил: Олежа до приторного милый в этом широком вязаном свитере, с растрепанными волосами и липучками скотча на пальцах. Олежа вообще — Антон сам про себя подметил, — милый постоянно, но в данный момент в воздухе, кажется, витает что-то особенно нежное и приятное. Милый Олежа, закончив с непослушными полосками скотча, подошел к стремянке, держа в руках гирлянду из небольших лампочек. Антон подаёт ему руку — у Олежи щеки предательски краснеют, и он совсем неловко улыбается, помощь принимает. — Если упаду и умру, — он становится одной ногой на ступеньку, не отпуская горячую ладонь, — поставь мне красивый крест, а не скучное каменное надгробие, — он смеется едва слышно, в глаза смотрит стеснительно, и Антон замечает на щеках две аккуратные морщинки — тоже милые. — Что угодно для Вашей милости, — Антон улыбается в ответ, карикатурно поклоняясь, прикладывает руку к сердцу, — лезь давай, покойник, — и теплую ладонь Олежи на холодную ручку стремянки перекладывает — слышит, кажется, разочарованный вздох. Олежа поднимается постепенно: стремянка даже находясь в крепкой хватке Антона слегка покачивается. Антон смотрит и чувствует, как холодок пробегает у него по спине: за Олежу страшно. Антон видит, как у него тревожно подрагивают руки, от чего только сильнее сам цепляется в холодный метал. Антон видит, как ноги он ставит совсем неуверенно, пару раз чуть не спотыкаясь: даже несколько необходимых ступеней дается ему с трудом. Антон сам про себя подмечает: Олежа милый даже сейчас, но вместо него залезть всё же следовало. Олежа тяжело сглатывает, когда ставит ватную ногу на последнюю ступеньку. Стремянка оказалась совсем не такой прочной: из неё, кажется, успел вылететь и с характерным звуком покатиться по полу маленький винтик, заставляя обоих парней с ужасом вздрогнуть. Олежа успокаивает себя только одной теплом мыслью: Антон хороший, Антон сильный и крепкий, Антон ему упасть просто физически не позволит. Он расставляет ноги так широко, как это сделать позволяет дрожащая ступенька и последний раз смотрит вниз: Антон, кажется, с тревогой в глазах взгляда с него не сводит. Олежа берет гирлянду в крепкую хватку, мысленно молится всем существующим в фантазиях богам и, наконец, отпускает дрожащие руки с металической ручки. Трясясь, едва ли расправляется в полный рост, чуть смущаемый потолком — практически бьется о него головой. Тянется к стене, попутно отрывая кусочек скотча, и начинает крепить гирлянду. Одна полоска — есть, следующая — тоже, и Олежа снизу слышит будто бы облегченный выдох. Крепит третий кусочек, четвертый, ноги уже расслабляет и тремор рук заставляет прекратиться. Улыбается, что-то Антону рассказывает, даже умудряясь свободной рукой жестикулировать, крепит пятую полоску скотча. Подступает ближе к краю, чтобы дотянуться до дальнего угла стены, протягивает руки вперед — и слышит неясной природы звон. Смотрит на ступеньку под своими ногами и видит: второй винтик уже валяется где-то на полу, и снизу на него смотрят напугано и тревожно. Ступенька ни на чем больше не держится. — Слезай, — резко, практически моментально успевает дрожащим голосом отрезать Антон, перед тем, как под ногами Олежи слышится грохот. В эту же секунду комнату разрывает протяжный выкрик — ступенька подло ломается, падая вниз. Олежа перестает чувствовать опору под ногами, и сердце его в пятки уходит. Он зажмуривает глаза и готовится к худшему — если повезет, удар на голову не придется, и последствия будут не такими плачевными. В следующий момент он чувствует на своей спине теплые руки, а грудью — чужое сбившееся дыхание. Он рефлекторно прижимается ближе, судорожно сминает мягкую ткань кофты, и ощущает, как собственное сердце так и норовит выломать ребра. — Не дождёшься ты своего креста, — на выдохе, всё ещё чуть подрагивая от тревоги, шепчет прямо на ухо Антон, опаляя кожу горячим дыханием. У Олежи краснеют щеки моментально, и пальцы начинают дрожать уже не от страха: что-то приторно-сахарное треплется у него в душе, покалывая изнутри. Антона Олежу из рук не выпускает: у самого щеки точно также наливаются пунцовым, а улыбка сама на лице расплывается. Олежа успокаивается немного, начинает Антона по спине поглаживать. Они молчат и сопят друг другу куда-то в плечи, дыхание восстанавливая. В воздухе витает что-то сахарно-розовое. — Выпустишь? — Олежа шепчет почти неслышно. — А ты хочешь? — в голосе Антона поверхностные нотки печали. — Не хочу, — мягко протягивает Олежа, по-кошачьи щекой о плечо Антона проводя. — И я не хочу, — улыбается Антон, лишь сильнее парня к себе прижимая. Антон сам про себя подмечает: Олежа милый.