***
Олеже пять лет и восемь месяцев — он сам считал, — когда он впервые слышит, как разбивается на кухне посуда. Он посреди ночи от звона просыпается, вскакивая с кровати практически сразу же. Прислушивается к нависшей тишине: новые осколки больно режут уши. Он вздрагивает снова и снова, напуганный до невозможности, и с каждым очередным звуком, кажется, трескается что-то и в его маленьком, размером с кулак — так всегда говорил папа, — сердце. Волнение комом собирается у него где-то под правым желудочком, когда симфония битого фарфора разрывается на части отчетливым криком — слезы наворачиваются на его глаза сами. Он вжимается в мягкую кровать, накрывается одеялом и мертвой хваткой вцепляется в первую попавшуюся плюшевую игрушку — ищет утешения в невзрачном котике, раскинувшего лапы в разные стороны. Шепчет что-то сам себе, котенка поглаживает, уши всё сильнее пытается закрыть. Страх набатом бьет прямо под дых: Олежа снова слышит крики. Звенящий, высокий, совсем родной голос матери звучит по невозможному чужеземно — по ушам царапает больно, противно, оставляя кровоточащие раны высокими нотами. Срывается на визг то и дело, захлебывается, надрывается, в кислую жижу черного цвета вместе с голосом отца перемешивается. Тот грубый и низкий — такой, как был всегда, — но сейчас он куда громче, так и норовит в кровавую массу больно разорвать перепонки. Олежа слышит визги, слышит чужие слезы, и осколки продолжают звонким рывком от пола отбиваться — Олеже страшно, и он плачет, и он хочет помочь, — срывается с кровати прямиком к двери. Но она с резким ударом о стену открывается, и он чувствует мерзкий запах спирта. Олеже пять лет и восемь месяцев, когда он впервые узнает, что по спине — больнее всего.***
Олегсею двадцать два года и, кажется, три месяца — он не считает, — когда он впервые засыпает в чужой постели. Подушка под его головой мягкая, чем-то пушистым набитая, и пахнет чистотой и влажностью — его клонит в сон. Белые простыни аккуратно накрывают его, приятно касаясь голой кожи. Его спину нежно окольцовывают чужие руки, и по затылку проходит слабый ветерок — Антон тихо сопит, зарываясь носом в чужие волосы. Олежа чувствует, как чужие пальцы щекочут его ребра, поглаживая — тепло приятным потоком разливается по его венам, разогревая тело изнутри. От Антона пахнет суровым мужским гелем для душа и нежным кокосовым шампунем — Олежа ему его купил сам. Грезы почти успевают пеленой заполнить его разум, как вдруг он чувствует на своей шее невесомый поцелуй. Его бросает в мурашки, и сердце, кажется, на секунду сбивается с заданного ритма — поцелуй повторяется, разнося по телу новые волны сладко-теплых чувств. Сильные руки хватку чуть крепче делают, прижимая его ближе, и улыбка сама всплывает на его лице. Антон совсем поверхностно начинает его поглаживать, и носом по волосам проводит совсем легонько — Олежа расслабляется совершенно, ближе прижимаясь. Поцелуи не останавливаются: Олежа чувствует влажные касания на затылке, шее, острых плечах. Он прикрывает глаза — царство Морфея зовёт его, окутывая нежно-розовой пеленой. Он вдыхает нотки кокоса, трется носом о широкую, теплую грудь и по душе у него разливается самая настоящая любовь — Олежа расслабляется и, не переставая улыбаться, проваливается в сон. Олегсею двадцать два года и три месяца, когда он впервые узнает, что по спине — приятнее всего.***
Олеже тринадцать лет ровно, когда он впервые не получает подарка на день рождения. Он ждёт биения часов, с замиранием сердца отсчитывая секунды — но со сменой даты ничего не происходит. Отец просто забывает, или просто не собирается поздравлять — Олежа не разбирается вовсе, просто принимая как данное. Он проводит день за чтением треклятых учебников, потому что отец вернётся и обязательно устроит допрос — нельзя позволять себе забываться. Он отсчитывает карманные деньги, и кассирша смотрит на него злостно, напряженно, прожигая взглядом его макушку. Монетки выпадают из дрожащих рук и он бесконечно долго извиняется, не в состоянии даже поднять холодный металл с земли. Очередь начинает в один голос перешептываться, и кто-то, кажется, даже кричит ему что-то до жути неприличное — но за пленкой стыда Олежа не разбирает ни слова, и сердце его стучит бесконечно громко, и звуки сгущаются над ним серой тучей, и слезы сами наворачиваются на глаза. Ему хватает мелочи на небольшого размера апельсиновый кекс по скидке — он с детства не мог терпеть апельсины. Он втыкает в него свечку, и ему даже нечем её зажечь — он улыбается всё равно, медленно пережевывая сухие кислые куски. Олеже тринадцать лет ровно, когда он впервые узнаёт, что день рождения — это не праздник.***
Олегсею двадцать три года и какое-то неопределенное количество месяцев, — это совсем не важно, — когда ему впервые делают сюрприз. Он приходит вечером из универа, уставший, потный и недовольный: до спасительной пятницы ещё два тяжелых дня. Он не ожидает ничего совсем, планирует сразу спрятаться в душ, но квартира встречает его классической музыкой и запахом корицы. Он удивляется сильно, быстро ботинки скидывает и на вялых ногах в кухню плетется, на стенах видит мерцающие теплые тени — от свечей. Легкая улыбка расплывается на его лице, когда он видит Антона, который в серьёзной выглаженной черной рубашке и забавных прихватках в виде кошачьих лап достаёт что-то из духовки — шоколадные кексы тут же ударяют в нос приятным терпким запахом, заставляя живот почти по-кошачьи заурчать. Антон его видит — снимает прихватки и кидается обнимать, — Олежа чувствует нежный поцелуй куда-то в лоб. Антон прижимает крепко, и руки у него теплые, и гладят они его спину так мягко-мягко, и Олежа не хочет больше в душ убегать. Антон чуть грубыми на ощупь пальцами легко приподнимает его подбородок, и в глаза так до ужаса влюбленно смотрит, что Олежа моментально во что-то розовое и приторное плавится — улыбается в ответ. Антон наклоняется, и мягкий поцелуй на чужих губах оставляет, чуть прикусывая. Они болтают много и долго, они пьют кроваво-красное вино и едят шоколадные — без апельсина — кексы, и жизнь Олежи кажется такой, какой она всегда должна была быть. Олегсею двадцать три года и какое-то неопределенное количество месяцев, когда он впервые понимает, что любой день — это праздник.***
Прошлое не церемонится и не спрашивает: преследует молча, смердящей чернотой черепную коробку опутывая. Олежа своё прошлое не любит и о нём старается не думать: получается невероятно хорошо. Он его больше совсем не вспоминает: он счастлив здесь и сейчас.