Солипсизм убиенного

Холодный осенний ветер пожелтевшей листвой опускается на город, убаюкивая каждое живое существо. Луна бледным пятном уже освещает синюю пелену неба, ослепляя звезды, тускнеющие с ней рядом. Ветер тревожит сухие ветки засыпающих деревьев, и они недовольно шепчутся, глухим звуком покачиваясь. Туман над промерзлой землей редким облаком расстилается, остужая острые камни. Улицы города тонут в обволакивающей тишине, и только одинокие крики диких ворон эхом отбиваются от влажного воздуха. Ночь мёртвых страшной чёрной тучей ползёт в невзрачные московские дворы, запуская свои когтистые лапы под самую кожу: лёгкий холодок заполняет кости изнутри, и кровь в сосудах стремительно температуру теряет. Тысячи ярких огней золотой тенью освещают тёмные могильные камни, опаляя воздух, прогревая землю. Теплый свет бликами отражается от полированного мрамора, и серый до этого туман приобретает оттенок оперения самой птицы Феникс, возродившейся из сухого пепла. Печальная песнь одиноких сверчков ритмично разрезает воздух — они тоже провожают заблудшие души, — и он наполняется тихим и ненадежным шепотом. От острых крестов и каменных плит пахнет чем-то приторно-сладким — убежища мёртвых уложены огненными лепестками и золотыми бутонами. Жуткое кладбище с вампирским оскалом зазывает к себе, вежливо обещая не трогать терпкую человеческую кровь. Олежа вёл его очень быстро и очень осторожно: пытаясь заранее не спугнуть. Олежа вёл его за руку, лишь слегка касаясь холодными пальцами. Он мертвецки всю дорогу молчал и только улыбался слегка, с непередаваемой таинственностью в глаза смотря. Он свободной рукой сминал край рубашки в дрожащем кулаке, и губу до кровавых пятен закусывал — нервничал и боялся чего-то совершенно духовного. Шли они далеко не малое количество времени — потому что самое хорошее никогда не бывает рядом, — и Антон успел задать десятки вопросов, на которые успел получить десятки несказанных, утонувших в мутном тумане ответов. — Как часто ты думаешь о смерти? — подаёт тихий голос Олежа, сидя на холодной кладбищенской земле. Антон резко поднимает голову и вздрагивает тотчас — не от холода. Антон тревожно сглатывает и ещё пару секунд быстро моргает глазами, смешивая уже спутанные мысли в голове. Он смотрит чуть напугано и только сейчас замечает: Олежа выглядит до невозможности правильно среди деревянных крестов и каменных могильных плит. — А ты? — Антон вопрос до уродливого глупо игнорирует, наивно надеясь остаться незамеченным. Ночь мёртвых окутывает воздух холодной тьмой, окончательно скрывая солнце за горизонтом. Ветер воет в ушах ужасно несчастной песней, а вороны одна за другой замолкают. Туман сгущается. — Я первый спросил, — и Олежа хрипло смеется, переводя холодный взгляд на золотистые огни, — но я думаю достаточно часто, — свет бликами зияет у него под радужками. Антон вздрагивает снова — и снова не от холода. Он нервно стучит ступней по сухой земле, и мелкие камушки разлетаются в разные стороны. — Иногда мне даже снится, как я падаю из окна, или прыгаю с какой-нибудь крыши, — и Олежа улыбается. Антона пробивает с ног до кончиков пят, и он смотрит на него отчаянно, и в мелких зрачках его плещет тревога. Антон взгляда с чужого профиля не сводит, и его голос начинает сбиваться, а мысли в голове не собираться просто. — Это ничего не значит, сны бывают абсолютно всякие, — фальшивая улыбка на лице Антона не смотрится совершенно никак, но он натягивать её всё равно пытается. Он чуть кривит губы и во взгляд пытается добавить тепла, но оно там места для себя не находит — волнение заполняет его целиком, разбивая хрусталики. Олежа в ответ трупным спокойствием почти незаметно кивает, продолжая рассматривать грубые надписи на расписных могильных камнях. — Ты чувствуешь страх? — через пару секунд молчания он снова даже не дергается, продолжая скрывать глаза. — Сейчас, — шепотом поясняет, чуть опуская веки. У Антона по спине проносится что-то острое и трупно-холодное — ужас наполняет его лёгкие, не давая возможности нормально вздохнуть. Он оглядывается по сторонам резко и тревожно: чёрные деревянные кресты будто бы впиваются ему в горло занозами, а крепкие могильные плиты обрушиваются, придавливая к земле — выдохнуть ещё труднее. — Да, — с дрожью в голосе Антон выдает правду, и Олежа наконец переводит на него грустный взгляд. Антон замечает: с океаном печали в глазах Олежа выглядит до невозможности правильно среди могильного холода. — А я вот не чувствую, — он тяжело вздыхает, прикусывая губу, — мне здесь наоборот до кошмарного, — Олежа улыбается, посмеиваясь с собственного каламбура, — до мертвецкого комфортно, — и он замирает на выдохе, тоскливо переводя взгляд куда-то вдаль. Антон напуганных глаз с чужого лица не сводит, выжидающе замолкая. — Смерть меня успокаивает, — продолжает Олежа, снова смотря куда-то на холодную землю, — она ощущается как правильный конец всего. Как завершение любимой книги — ты почувствовал уже всё, что только мог почувствовать, и закрывать твердую обложку, и проводить по ней пальцами, — он улыбается грустно-грустно, на секунду, кажется, уходя в дымчатые мысли, — приятнее, чем всегда. Плотный туман скрывает в себе свет огненных фонарей, погружая кладбище в томную тьму. — Иногда мне кажется, что, когда она наконец меня заберёт, — улыбка исчезает с его лица, — я впервые испытаю необходимый мне комфорт, — он переводит полный надежды взгляд на золотые глаза Антона, пытаясь увидеть в них понимание. Видит лишь только могильный ужас. — Но я не хочу умереть, ты не волнуйся, — он улыбается совершенно искренне, но всё ещё совершенно грустно, — у меня ещё есть, ради… — и он запинается, смотря прямо в чужие глаза, пытаясь решиться слово заменить, — ради чего жить, — не решается. Олеже кажется, что в глазах Антона потухает какой-то огонёк — он надеется, что это взаправду. — Это был хороший месяц, — Олежа подползает к нему чуть ближе, садится рядом и взгляд переводит на мутную луну, — интересно, сколько таких мы ещё проживём? Антон замечает: Олежа выглядит до невозможности неправильно среди живых.