Сезон души

      Четкий удар топора — и поленья разлетаются в стороны. Радмир вытирает собравшийся на лбу пот воротом футболки и ставит на широкий, служащий в качестве подставки пень новый чурбан. Взмах — но топор так и замирает над головой. Резкий поток ветра вместе с приятной прохладой приносит из леса склочное, тревожное воронье карканье, вслед за чем живой черной тучей над верхушками деревьев поднимается и сама птичья стая.       Вероятно, почуяв неладное, на звук из крепко сложенной избы на крыльцо выбегает парнишка лет шестнадцати.       — Дядя Радмир, кажется, в лесу что-то стряслось. Может, мне сбегать и проверить? — предлагает он, в ожидании глядя на Радмира.       Мужчина резким жестом поднимает вверх указательный палец, мол, цыц, не шуми, и прислушивается. Словно этого недостаточно, Радмир прикрывает глаза и активно принюхивается, ловя оттенки ветра. Птицы все еще время от времени кричат и кружат, будто водя зловещий хоровод, отчего полностью полагаться на собственный слух Радмиру становится тяжелее — карканье действует как помехи в радиосигнале.       — Это люди? — не сдержав любопытства, влезает парнишка.       — Глеб, я же попросил, — журит его Радмир. Глеб кривит рот в виноватой гримасе, мол, прости, я не хотел. И продолжает наблюдать за дядей. — Да, люди, — подтверждает Славин, хмурясь. — Однако пока отчетливо чую лишь одного.       Вытащив из заднего кармана брюк цвета хаки тряпку, Радмир обтирает натруженные руки и бросает ее поверх покрытого щепками пня, а затем шагает к дому.       — Можно я с тобой? — с энтузиазмом просит Глеб еще до того, как Радмир успевает что-либо сказать.       — Глеб, я обещал матери приглядеть за тобой и вернуть в целости.       Радмир первым ступает в дом, встречающий его теплом от чуть протопленной печи — дни нынче сырые, — а вдогонку за ним в дверь забегает Глеб, хвостиком следуя за дядей.       — Если там один человек, то это ему нас бояться надо, — хмыкает парнишка. — Он с оружием?       — Следов пороха не учуял. — Миновав кухню, Радмир заходит в спальню, прытким движением стягивает пропитавшуюся потом футболку, обнажая крупный рельефный торс, и бросает в корзину возле двери. — Только кровь. Немного.       — Тогда вдруг помощь нужна, — не сдаваясь, продолжает Глеб, пока мнется в проеме и наблюдает за тем, как Радмир наспех обтирается полотенцем. — Я, конечно, не такой здоровяк, как ты, но тоже силенок хватает. — И в доказательство поигрывает мышцами, отодвинув рукав футболки.       Беря с кровати джинсовую рубаху, Радмир неожиданно фыркает с нескрываемой насмешкой.       — Это щенячий жирок, а не мышцы.       На ходу застегиваясь, он шагает к племяннику, треплет по голове и вновь возвращается на кухню.       — Полинка мне яйца оторвет и вместо колокольчика на дверь повесит, если я тебя покалеченным верну, — вздыхая, жалуется Радмир. — Ты на четырех лапах еще толком стоять не научился, не то что бегать. А хвостом как помелом метешь.       — Не преувеличивай, — дуется Глеб.       Не сразу удосуживая парня ответом, Радмир обувается, берет с вешалки дутую безрукавку, проверяет карманы, вероятно, довольствуясь содержимым. А затем оборачивается к племяннику, глядит на пацана оценивающе и выдает:       — Делай только то, что прикажу. Без меня ни шагу в сторону. Держись позади. Матери о вылазке не говорить.       — Так точно! — мгновенно оживляется Глеб и бросается к обувке возле входной двери, чтобы собраться.       Подойдя к лесу, Радмир жестом командует Глебу притормозить. Снова принюхивается, ища направление, а когда ноздрей касается поток ветра с металлическим привкусом крови, кивает Глебу, мол, двигаемся туда.       Вороний клич убывает, но часть птиц так и горланит, тенями кружит над головами средь крон, будто дежуря стервятником над добычей. Но Радмир явно чует живой запах, хоть и раненый. Неизвестно, кого и какими судьбами занесло так глубоко в лес, да еще и на периодически патрулируемую территорию, но дальше нарушителю границ, вероятно, все равно уже идти сил недостаточно.       — Дядя Рад, гляди! Вон! — первым восклицает Глеб, тыча пальцем под ствол мощного дуба слева от них.       — Тшш! — осаживает Радмир и рукой отпихивает племянника себе за спину.       На траве действительно кто-то скрючился, почти упав набок. От незнакомца отчетливо исходит тот самый запах тревоги: крови, страха и человека.       — Не подходи, — строго наказывает Радмир, а сам тут же шагает к скукожившейся под дубом фигуре.       Его шаги, несмотря на габариты, едва слышны. Колени чуть согнуты, будто готовятся к прыжку, рука готова забраться в карман, где лежит остро заточенный нож, способный распороть тушу крупного лося одним взмахом. Впрочем, собственными клыками Радмир орудует ничуть не хуже. Волчья пасть столь же опасна, как и острое лезвие. Однако фигура не движется, а чуткий слух едва улавливает медленное сердцебиение.       — Он живой ведь? — подает голос Глеб.       — Пока да, — констатирует Радмир. Присаживается перед чужаком, вглядывается и тянется к лежащей на траве, чуть посиневшей от холода руке.       Едва пальцы Радмира касаются кожи на запястье, человек дергается. При виде внушительного размера фигуры Радмира тот мгновенно пугается, его глаза — покрасневшие, влажные — округляются в страхе, а сам он пытается отползти, что-то хрипя, но обессиленно падает навзничь, оставшись без опоры за спиной.       — Не трогайте… прошу… не надо, — слезно лепечет чужак, сворачиваясь клубком. Поджав колени к животу, он обхватывает себя за ноги, одетые в широкие, сшитые из серой грубой ткани брюки. И всхлипывает. — Лучше убейте… Я не вернусь… Не вернусь туда…       Слова плачущего и загибающегося у него под ногами незнакомца сполохом отзываются у Радмира в кишках. О чем бы этот парень ни говорил, ясно одно: кто-то, вполне вероятно, может идти по следу. Лучший вариант — избавиться от чужака, отвести от общины опасность. Только даст ли это гарантию, что в поисках беглеца те, от кого он спасался, не заявятся в лес, да еще и с угрозой расправы?       — Мы ведь не бросим его тут? — озабоченный голос Глеба из-за спины озвучивает мысль Радмира, которую он усиленно пытался отогнать.       — Хочешь приволочь человека в общину? — раздраженно произносит Радмир, не отрывая от скукожившегося чужака взгляда из-под насупленных бровей.       — Но ему плохо, и он явно в опасности, — давит на совесть Глеб, осмелившись подойти ближе, но так, чтобы держаться на расстоянии и не попасть под горячую руку дяди.       — Отлично, и ты предлагаешь потащить на хвосте эту опасность в дом? — злится Радмир, однако вновь присаживается возле чужака. Того заметно потряхивает: от холода, стресса и, без сомнения, страха.       — И что, ты его добить собираешься?! — на эмоциях восклицает Глеб.       — Твою ж оглоблю, — сквозь зубы цедит Радмир, едва усмиряя гнев то ли на чересчур жалостливого племянника, решившего подобрать в лесу человека, будто тот всего лишь ничейный котенок. То ли на забредшего в их лес чужака, вознамерившегося, кажется, помереть прямо у них под носом, да еще и, словно заразу, приволокшего за собой опасность, лица которой Радмир даже вообразить не в силах.       Но скорее, Радмир зол на себя, потому как, сколько бы ни противился мысли, а бросить здесь погибать незнакомого парня ему не позволит ни совесть, ни тем более Глеб, кажется, готовый самостоятельно кинуться чужаку на помощь.       Поднявшись, Радмир раздраженно сопит, стягивает безрукавку и набрасывает на лежащее на земле тело, а затем с легкостью поднимает парня на руки. Тот уже едва реагирует, находясь в полубессознательном состоянии, только мычит нечто нечленораздельное, в чем Радмир лишь местами различает «не вернусь» и «помогите».       Благо что староста сейчас в отъезде, думает он, а значит, в запасе имеются примерно три дня, чтобы привести чужака в сознание и выпроводить, крепко-накрепко вбив в мозг установку навсегда забыть дорогу в лес.       Ноша в его руках дергается, как от спазма, но вмиг замирает, только теснее прижимаясь к горячей груди Радмира. Лицо — грязное, с пятнами подсохшей крови, но, кажется, не слишком раненое, скорее, поцарапанное ветками, — едва видно из-за края безрукавки, в которую тот интуитивно вжимается, ища тепла. Молодой ещё, но старше Глеба. Что могло с ним стрястись? От кого он бежал? Судя по подозрительного покроя серой робе, коротко и неровно стриженным волосам, а ещё нездоровой худобе и молящей речи, мол, лучше умереть, чем вернуться — выглядит чужак, словно долго провел в заточении. Радмир шумно выдыхает, фыркает — ноздри по-прежнему дразнит смесь запахов — и отводит взгляд от чужака, ощущая смешанные эмоции, первенство среди которых, вне всяких сомнений, занимает принесенная в дом вместе с ветром и вороней смутой тревога. И царапающая под ребрами, доводящая до раздражения жалость к незнакомому человеку.