Сезон души

      За время, которое уходит на обратный путь, солнечный свет окончательно теряется в навалившихся над осенним лесом тучах, чешущих свои грифельно-грязные пухлые бока о пики высоких елей. По дороге Радмир особенно остро вслушивается в окружающие звуки на случай, если за их найденышем действительно кто-нибудь гонится. Однако лес продолжает жить в привычном, спокойном ритме, готовый вскоре впасть в зимнюю спячку вплоть до весны. А единственная тревога, нарушившая собой размеренное дыхание осени, покоится сейчас в крепких руках Радмира и лишь изредка шевелится во сне.       — Разожги огонь и поставь чайник, надо его согреть, — кивнув на чужака, первым делом командует племяннику Радмир, едва они переступают порог избы.       С кратким, но четким «угу» Глеб скидывает кеды, поочередно наступив на задники, и спешит на кухню, где в очаге уже едва теплятся угли от предыдущей растопки.       Донеся чужака до дивана в гостиной, Радмир нагибается и опускает его худое тело на мягкие пуфики. Помыть бы парня для начала, шмотки его изгвазданные снять, однако возиться с полуживым телом, явно провалившимся в глубокий сон, больно уж хлопотно. Лучше после пропылесосить диван и постирать чехлы.       Забрав безрукавку, Радмир подходит к крупному, смастеренному под старину сундуку и вынимает изнутри теплый шерстяной плед — не жилеткой же в самом деле и дальше найденыша закрывать. Тот успевает свернуться клубком, видимо, инстинктивно принимая более защищенную позу, а заодно ища тепла, и даже накрытый плотным слоем пледа продолжает скукоживаться, лишь слабо прокряхтев.       — Он спит? — выглянув из-за плеча, шепотом уточняет подоспевший с кухни Глеб.       — Да. И, думаю, проспит до самого утра.       Глеб встает рядом с Радмиром и тоже наблюдает за чужаком, только, в отличие от дяди, в большей степени глядит с любопытством и сочувствием.       — Как считаешь, откуда он? — интересуется Глеб.       — Уж точно не из турпохода, — несмотря на слова, тон у Радмира вовсе не шуточный. — На нем инородные запахи. Принюхайся, что чуешь? — поучительно спрашивает он. Недавно обращенные молодые волки не сразу обретают тонкий нюх, как и прочие, свойственные взрослым особям обостренные чувства. Вот и Глеб, впервые перекинувшийся два месяца назад, сразу после шестнадцатилетия, только начинает приспосабливаться к обновленному обонянию, слуху и зрению.       Глеб прикрывает глаза и забавно подергивает кончиком носа, больше походя на человека в попытке чихнуть, чем невольно вызывает у Радмира мимолетную ухмылку.       — Ну-у-у… — начинает Глеб и даже чуть нагибается, нависая над лежащим на диване чужаком. — Кажется, травой… в смысле сеном. Ага, сеном, но вроде бы сырым. А еще, эм, гречкой, что ли?       Не выдерживая, Глеб открывает глаза и в недоумении смотрит на дядю.       — Верно, — удовлетворенно и даже с некоторыми нотками гордости отвечает Радмир, похлопав Глеба по плечу. — Только сырость, скорее, подвальная, нечто вроде подпола, как у нас, где мы заготовки с консервами храним. Но сено там есть. А гречка…       Радмир коротко выдыхает: чужак всегда означает опасность, но при виде пацана этого — грязного и дохлого — волк внутри скулит побитой собакой.       — Вероятно, рацион у парня был скудный, особенно учитывая, какой он тощий. Ладно, — Радмир кивает в сторону кухни и первым шагает, — пойдем, толку-то пялиться на него. Пусть отдыхает, раз притащили. Но со старостой будешь сам объясняться, жалостливый ты наш, блин, — качая головой, грозит он племяннику.       — Да батя поймет, — беззаботно отмахивается Глеб.       — Ага, посмотрел бы я, как ты хорохорился, не будь сыном старосты, — ехидно хмыкает Радмир. Подтаскивает к себе Глеба, зажимает белобрысую, как и у отца, головенку подмышкой и теребит по маковке. — Засранец. Лучше б кота в дом принес, ей-богу, чем этого.       — Так ты ж не любишь котов, — смеясь и безуспешно сопротивляясь, напоминает Глеб, волочась рядом.       — Борзый ты, мало тебе батя ремня в детстве давал, — издевается Радмир. Быстро, словно и не было такого, чмокает племянника в темечко и выпускает из хватки. — За парнем этим сам следить будешь, мне еще дрова доколоть до ночи надо бы.       К моменту, когда Радмир, перекусив, возвращается во двор, заметно темнеет. Он включает фонари на крыльце и с час, пока на небе отчетливо не проявляется луна, тишину нарушают лишь глухие удары топора и стук падающих поленьев, меж которых вклинивается только стрекот сверчков в траве.       — Дядя Радмир! — Глеб, как и днем, вновь выбегает на крыльцо и возбужденно машет рукой, подзывая. — Он проснулся, иди скорей!       — Не ори, не дома, — бурчит Рад. Откладывает топор и, отряхивая ладони, неспешно шагает к избе. — Следи за ним, сейчас руки помою и приду.       Цыкнув, Глеб скрывается внутри, однако практически сразу до Радмира доносится удивленное, не сулящее добра «Ой!». Минуя кухню, он входит в гостиную, где Глеб пытается помочь сидящему на полу чужаку, то ли упавшему от нехватки сил в попытке сбежать из незнакомого места, то ли по банальной неуклюжести запутавшемуся в широком полотне пледа.       Едва завидев Радмира, чужак, как и прежде, испуганно зыркает на него, но хотя бы не кидается в бегство и не орет. Просто пялится в ожидании и перестает дергаться, ранее тем самым мешая Глебу себя поднять.       — Ты кто? — без предисловий первым кидает Радмир и шагает ближе, все-таки заставляя чужака отпрянуть, насколько это возможно, сидя на заднице на полу с запутанным в ногах пледом.       — Блин, да чего ты его пугаешь-то, — стыдит дядю Глеб. Его ладони лежат на плечах чужака. Еще бы массировать начал, мысленно фыркает Радмир.       — Ну так давай сам, вперед! — всплеснув рукой, раздраженно рычит Радмир, мгновенно жалея о всплеске эмоций. Потирает лицо ладонью, забывая, что так и не помыл руки, отчего за щетину цепляется мелкая, прилипшая к коже стружка.       — Не бойся. — Беря инициативу, Глеб и правда гладит незнакомца по плечам, хотя тот продолжает безотрывно глядеть на Радмира. — Это мой дядя, его зовут Радмир. Я Глеб. Мы тебя нашли в лесу и хотим помочь.       — Слушай, пацан, — меняя тон, вступает Радмир. Упирает в бока руки, но быстро складывает на груди, сомневаясь, в какой позе он выглядит менее устрашающе. Вряд ли чужак в эту минуту представляет угрозу. Лучше попытаться внушить ему хотя бы базовое доверие. — Мы не враги. Но и не друзья, — добавляет он.       — Не слушай его, — улыбаясь, перебивает Глеб, теперь и вовсе приобнимая чужака за плечи. — Он только на вид злой, а на самом деле добрый.       Судя по ошарашенному лицу чужака, он бы с мнением Глеба поспорил. А возможно, и вовсе считает, что они — и дядька, и племянник — оба не в своем уме, и все-таки пора драпать.       — Так, давай кто-нибудь один будет переговоры вести? А то устроили тут игру в хороший-плохой полицейский, — возмущается Радмир.       — Ты сам сказал: валяй, — пожимая плечами, спокойно отвечает Глеб, но замолкает, уступая право голоса старшему.       Придвинув стоявший возле стены стул, Радмир поворачивает его спинкой вперед и, перекинув ногу, садится.       — Да посади ты его уже, не так же разговаривать, — подсказывает он, после чего Глеб возобновляет попытку водрузить чужака обратно на диван. Сам Радмир не рискует тянуться к парню, осознавая, что внушает тому если уже не страх, то определенно опаску. Глеб же выглядит миролюбивее, действуя как добрая нянечка. Ну вот какой из него волк? Милый, домашний щенок ведь.       Разместив непрошенного гостя на диване, Глеб заботливо накидывает тому на спину плед и едва ли не кутает под озадаченный взгляд чужака. Тот к счастью ведет себя смирно, вероятно, плывя по течению. Радмир улавливает участившийся пульс, однако не настолько, чтобы сердце боязливо скакало галопом. Вот и славно. Чем быстрее они разберутся, тем скорее избавятся от чужака.       Радмир откашливается, прежде чем продолжить.       — Как этот шкет тебе и сказал, — он кивает на Глеба, — меня зовут Радмир. Не то чтобы мне жутко интересно, но логично, если взамен ты представишься и расскажешь нам, что случилось.       Чужак сглатывает, затем, словно ища одобрения или сигнала, оборачивается на Глеба.       — Мы постараемся помочь, — улыбаясь, обещает тот.       — Матвей, — сухим голосом выдавливает чужак, обретая наконец имя, отчего, впрочем, не прекращает быть на территории общины посторонним. — Лукин.       — Черт, ты, наверное, пить хочешь, — шлепнув себя по лбу, внезапно суетится Глеб. — Погоди. — И убегает на кухню, не дождавшись ответа.       — Ты как вообще? Ранен? Болит что-нибудь? — чуть более участливо интересуется Радмир.       В общем-то, осознает он, с этого и стоило начинать. На парне до сих пор темнеет запекшаяся кровь, хоть и немного. Возможно, допускает Радмир, вовсе не его — определенно присутствует инородная примесь в запахе.       — Нога. Подвернул, кажется, — отвечает Лукин, хлопая ресницами.       Отогревшись, все равно бледный, щеки впалые, отчего глаза особенно выделяются на испачканном лице. Только сейчас Радмир обращает внимание на их цвет — нечто среднее между коньяком и медом. При свете люстры радужки бликуют и будто меняются. Ежик коротких волос отдает каштаном, судя по участкам, где волосы сбриты менее коротко — ощущение, что он брился самостоятельно, притом в темноте и на ощупь, либо парню крайне не подфартило с парикмахером.       — И живот болит, — добавляет Матвей. Голос звучит тише и пристыжено.       — Есть хочешь? — понимает намек Радмир.       Лукин молча кивает. Поправляет на плечах плед, сжимая края длинными пальцами с крупными костяшками, а затем, когда в комнату возвращается Глеб, жаждуще тянется к стакану, осушая воду до дна.       — Спасибо, — благодарит Матвей, передавая стакан обратно.       — У нас уха есть. Рыбу ешь? — уточняет Радмир.       — Ем. Всё ем, — смелее произносит чужак. Ну да, голод — не тетка, а мать родная.       — Сейчас подогрею, — вновь услужливо подрывается Глеб.       — Тебе повезло, это он настоял, чтобы мы тебя подобрали, — признается Радмир, кивая племяннику вдогонку.       — Спасибо.       — Да не зыркай ты так, — ворчит Радмир под пристальным взглядом Лукина. — Не сожру я тебя, не люблю костлявых.       И поднимается, чиркнув ножками по деревянному полу.       — А можно… помыться сначала?       — Может, и баню тебе растопить еще? — дерзит Радмир, возвращая стул на прежнее место. Вот и помогай сирым и убогим, чтоб потом на шею сели и ноги свесили.       — Простите, — виновато извиняется Лукин и глубже прячется в складки пледа.       — Да ладно, — остужает пыл Радмир. Потирает шею — видимо, перестарался с дровами сегодня. — Только у нас душ летний, вода вряд ли теплая осталась, — предупреждает он.       — Любая сгодится, — быстро заверяет Матвей. Даже глаза, кажется, горят при упоминании душа. Это что же, ему и мыться не позволяли? Но грязным телом от него не несет, только той грязью, в которой успел в лесу изгваздаться.       — Ну тогда жди. Глеб тебе вещи даст, вы с ним ближе по комплекции. Потом в душ отведет.       — Спасибо, — повторяет Матвей, но гораздо бодрее. И даже не тушуется, когда Радмир, оставляя его в одиночестве, бросает на ходу: «Должен будешь».       На кухне, пока греется уха, Глеб нарезает на обеденном столе толстые ломти свежего хлеба. Рядом на блюдце уже выложены сыр и копченая буженина.       — А Матвей где? — увидев лишь дядю, уточняет Глеб, распиливая прямоугольники хлеба по диагонали.       — Мыться изволит твой Матвей. Дай ему что-нибудь из шмоток своих и проследи потом, чтобы в душе не убился, — распоряжается Радмир, опускаясь на табурет возле стола. — Твой питомец, ты и ухаживай. Только не приручай сильно, а то он тебе уже и так в рот смотрит.       — Дядь Рад, ты чего злой такой, правда? — усмехается Глеб. Отвлекается, чтобы снять с печи начавший бурлить суп — перегрел, но пока найденыш выкупается, как раз будет. Судя по всему, тот и с коркой льда бы на поверхности слопал и добавки попросил. Глазищи голодные, как бы сам их не сожрал.       — Ты ж недавно сам меня добрым обозвал, — напоминает Радмир, утаскивая с блюдца ломтик сыра. — Думай лучше, как бате объяснять будешь, если от находки не избавимся. Если что, я у себя его и дальше держать не намерен. Твоя идея.       — Максимально взрослый поступок, свалить все на ребенка, — ерничает Глеб и, прежде чем уйти, наставляет: — Только не слопай тут всё, пока меня нет.       — Это, вообще-то, мой дом и моя еда. — Радмир демонстративно берет с блюдца кусок мяса и кладет в рот. — А ты иди, питомца купай, Наташа Ростова.       Пока Глеб и Матвей не вернулись, Радмир переодевается, меняя рабочую футболку на домашнюю, а затем, прикинув варианты, все-таки отбрасывает идею связаться с кем-нибудь из патруля: ненароком еще вызовет подозрения. Впрочем, на случай серьезной опасности в общине бы сработало оповещение, а значит, нет причин для беспокойства. Кроме разве что одной конкретной по имени Матвей Лукин.       — Дядя Радмир! — В который раз за вечер до слуха Славина долетает зов племянника.       — Да иду! — кричит он в ответ из спальни.       Быстро, однако, с помывкой справились, хотя вряд ли у Матвея сил в избытке, чтобы прохлаждаться, почти в прямом смысле, в душе.       — С легким паром, — на автомате бросает Радмир привычную присказку после водных процедур, когда, войдя на кухню, сталкивается взглядом с сидящим за столом Лукиным.       На нем застегнутая под самый подбородок спортивная олимпийка Глеба, явно размера на два велика, хотя рукава по длине идеально подходят. Под столом не заметно, но на ногах, вероятно, треники — всё то, что Глеб захватил для себя на сменку из дома, пока гостит у Радмира на время отъезда родителей. На чистом лице не заметно каких-либо ран, так, пара царапин, да и то на вид не особо свежих. В целом, если бы не худоба, — без сомнения, не природная — выглядит Лукин сносно и на жертву заточения сильно не тянет, разве что на недокормыша. В руках хлеб, от которого он отрывает куски и несмело кладет в рот, да и то останавливается при появлении Радмира.       — Вот, кушай. — Глеб, повторно подогрев суп, ставит перед Матвеем тарелку ухи, садится рядом и подпирает голову, того и гляди начнет любоваться, хваля гостя за аппетит.       Матвей же, взяв ложку, не приступает. Стреляет глазами на Радмира — разрешения, что ли, ждет?       — Лопай давай, чего сидишь, — произносит он, развалившись по другую сторону от столешницы. Зря его Глеб позвал. Кажется, Лукину кусок в горло не лезет в его присутствии. Ан нет, тут же отмечает Радмир: зачерпывает, пробует, а после начинает активнее хлебать суп, закусывая хлебом.       — Мясо бери, вкусное, сами коптили, — придвигая блюдце с бужениной ближе к Матвею, предлагает Глеб.       — Да куда ты его пичкаешь-то? — упрекает Радмир, отставляя еду обратно, отчего выглядит так, словно он банально жадничает. Самому на момент даже неловко становится, и поясняет: — Он же задохлик, на воде и пустой гречке сидел. Если налопается сейчас, плохо ж будет.       Глеб виновато смотрит на Матвея, а тот мимо него — на Радмира, и в глазах смесь подозрения и замешательства. Даже ложка зависает на полпути.       — Откуда вы про гречку знаете?       — Ты ею пах, — поясняет Радмир.       — У дяди нюх отличный, — в попытке сгладить момент, вступает Глеб и тут же отвлекает: — Ешь, а то остынет. Потом поговорим.       К концу трапезы Матвей обзаводится здоровым румянцем, еще бы: согрелся, умылся, поел досыта. Одним супом дело, естественно, не решить, но в реабилитационный центр Радмир играть не планирует. Даст переночевать, а утром ткнет пальцем в направлении ближайшего поселка, откуда автобусы до города ходят, и пусть сам разбирается дальше, не их это забота. Даже если пока все тихо-мирно, дело с Матвеем нечистое — это работа для доблестной милиции. Хотя, размышляет Радмир, пока Лукин хлебным мякишем промакивает остатки бульона на дне, главное еще, чтобы общину не втягивали, ни к чему им в людские разборки влезать.       — Спасибо, — благодарит Лукин и следом, едва успев закрыть рот, глухо отрыгивает. — Извините.       — Зато сразу слышно, что наелся, — смеется Глеб, панибратски, хоть и с осторожностью, хлопнув Матвея по плечу       — Если закончил, рассказывай давай, — прерывает веселье Радмир. Складывает на столе руки, чуть нависает сверху и ждет.       — Вот же-е-е, — нудит Глеб, — отдохнуть человеку не даешь.       — У меня тут не санаторий. — Радмир бросает на племянника взгляд исподлобья, мол, шутки кончились, и ключевое слово тут именно что — человек, не место ему в общине.       — А вы… ну, могли бы меня отвезти в город или хотя бы в деревню ближайшую, откуда можно позвонить? — интересуется Матвей. Натягивает рукава олимпийки на худые кисти и смотрит попеременно то на Глеба, то на Радмира. — Не хочу и дальше вас обременять.       — Ты хоть знаешь, где находишься? — саркастично спрашивает Радмир, сам же осознавая, что, конечно, Лукин вряд ли имеет представление, куда забрел. — Да тут полдня езды до города. — Ишь шустрый какой попался. Вот ведь нахватали себе проблем, как репья на хвост.       — Я… — Лукин упирается взглядом в стол. — Боюсь, что меня отыщут.       — Здесь ты в безопасности, — успокаивает Глеб, дотрагиваясь до руки Матвея в знак поддержки.       Радмир вновь бросает на племянника многозначительный взгляд, сулящий парню нагоняй.       Громкий неожиданный удар ладони по столу вынуждает вздрогнуть даже Глеба, не говоря уже о Матвее, сжавшегося в страхе.       — Так, всё. Только четко и по делу. Я задаю вопросы, ты отвечаешь. — Радмир указывает пальцем на чужака. — Хватит сопли жевать. Понял?       Матвей болтает головой. Куда уж ему перечить.       — Откуда ты бежал?       — Не знаю… — Матвей мнется, но очевидно чувствует, что подобный ответ Радмира абсолютно не устроит. — Меня держали в каком-то подвале, дом был в лесу, небольшой, вроде охотничьего, — вспоминает он, теребя манжеты и впиваясь в них же взглядом.       — Как попал туда? Помнишь?       — А какое сегодня число? — неожиданно меняет тему Лукин и оглядывает кухню, вероятно, в поисках календаря.       — Десятое октября, — первым отвечает Глеб.       — А… год?       — Две тысячи первый.       Лицо Матвея, кажется, вновь теряет все краски.       — Сколько ты был взаперти? — понимая, к чему все эти вопросы, напрямую уточняет Радмир, хмурясь.       — Я приехал с группой исследователей на раскопки под Чистоозёрском, это было в сентябре девяносто девятого, — мрачно докладывает Лукин. — А через неделю меня похитили.       В кухне на мгновение зависает тишина, только часы на стене размеренно тикают, отсчитывая секунды. Прежде чем Радмир возобновляет допрос, Матвей самостоятельно продолжает рассказ:       — Я этнограф, работаю… работал, — удрученно поправляет он себя, — в крупном НИИ, прилетел сюда из Петербурга с коллегами. Нас было человек десять, все из разных научных областей. В ночь, когда всё произошло, со мной в паре работал аспирант, я даже не знаю, жив ли он, а может, его не тронули. Помню только, что меня оглушили, потому как голова жутко болела, когда очнулся. — Наверное, чисто на механике Матвей поднимает руку и трет затылок.       — Тебя сразу закрыли в том охотничьем доме? — прерывает его речь Радмир.       — Нет, — качнув головой, отвечает Матвей и вздыхает. — Ночи через две… наверное, не знаю точно, сколько провалялся в отключке… В общем, меня перевезли туда на машине из какой-то деревни. Не видел названия, меня держали в сарае на окраине. Никаких опознавательных знаков я тоже не помню. От удара все еще мутило.       — Ты видел людей, схвативших тебя?       — Они менялись. Увозили меня двое мужчин, еду вообще опускали в корзине, я не особо успевал разглядеть лица, но, думаю, они менялись иногда. А когда меня доставали из подвала, то люди в доме всегда носили маски. Кажется, они проводили какой-то обряд. Нечто вроде культа или секты. Я мало что разбирал.       — Они пытали тебя?       Матвей отвечает не сразу. Взгляд стекленеет, будто мысленно он переносится в тот самый дом и к тем жутким людям, от которых после двух лет заключения наконец удалось сбежать. Как бы ни бесила и ни обременяла Радмира сложившаяся ситуация, но от слов Матвея по хребту стелется липкий холод.       — Эм… я заметил, — вступает Глеб и с жалостью косится на Лукина, пока тот так и коченеет, уйдя в себя, — когда Матвей разделся в душе, у него на спине были следы вроде старых ожогов, в форме странных знаков.       Резко, будто кто-то невидимый отворил заслонку, из глаз Матвея льются слезы, стекая по впалым щекам. Он даже не пытается утереть их. Возможно, даже не замечая, как начал плакать.       Радмир, надув щеки, с шумом выпускает изо рта воздух.       — Клейма.       — Из того, что они говорили, я лишь понял, что я то ли сосуд, то ли земное воплощение какого-то духа или божества, а они его боятся и должны защищать деревню, иначе божество начнет мстить за какой-то грех, сотворенный их предками. — Матвей отмирает, а слезы продолжают течь, капая и впитываясь в рукава олимпийки. — Я не знаю… не понимаю, почему они меня так и не убили, потому что я слышал, как однажды они ругались там, наверху, и часть из них требовала моей смерти, но меня так и держали. А еще брали кровь, потому что считали, будто у меня есть какой-то дар, и…       Всхлипнув, Матвей роняет голову поверх сложенных на столе рук и прячет в складках кофты лицо. Его плач тихий, лишь заметно, как содрогается узкая, сгорбленная спина. Подсев рядом, Глеб обнимает Матвея за плечи и успокаивающе гладит по руке.       — Ладно, довольно на сегодня. — Радмир первым поднимается из-за стола. В конце концов, он ведь не бессердечная скотина, чтобы мучать пацана воспоминаниями, и так вон до слез довел. Рука в кратком порыве едва не тянется к бритой макушке, но Радмир вовремя останавливается. Лукин — чужак. Даже если жаль парня, даже если сию секунду Радмир готов глотки перегрызть пытавшим его тварям. Против воли он представляет Глеба на месте Лукина, отчего пальцы машинально сжимаются в кулаки. — Глеб, отведи Матвея в гостевую спальню, а ты сегодня на диване поспишь.       Не дожидаясь ответа — да и вряд ли Глеб станет спорить, — Радмир хватает с вешалки куртку и выходит на улицу остудиться.