НЕУКРОТИМАЯ ГРЕЧАНКА

Охотничий лагерь. А между тем, что же касается Шехзаде Баязида, то о его жестоком нападении на младшего брата уже стало известно Шехзаде Мустафе с Ахметом, царственно восседающим на медных софах, обитых бархатом, под навесом и душевно беседовавшим о том, что Шехзаде Селиму с его дражайшей фавориткой Элеонорой Хатун пора возвращаться в Топкапы и готовиться к церемонии принесения клятвы в янычарский корпус и вручения меча, где будут присутствовать все братья Шехзаде Селима, что им пришлось внезапно прервать из-за неожиданного прихода Газанфера-аги—личного слуги их дражайшего младшего брата, который был по происхождению венецианцем. Он почтительно им поклонившегося и доложившего о, случившейся драке между Шехзаде Селимом с Баязидом, инициатором которой стал второй из братьев, попытавшийся вероломно убить первого, но, благодаря своевременному приходу Элеоноры Хатун, которая решительно вмешалась и разняла братьев, страшной беды удалось избежать, из-за чего все остались живы и здоровы, но, не смотря на это, Мустафа вместе с Ахметом, всё равно пришли в неописуемую справедливую ярость, пожелав незамедлительно разобраться с, уже изрядно начавшим действовать им на нервы, Баязидом. --Что всё это значит, Баязид?! Когда ты уже, наконец, перестанешь нападать на нашего младшего брата?!—накинулся на, вернувшегося к ним, Шехзаде Баязида, выглядевшего каким-то уж слишком перевозбуждённым, Шехзаде Мустафа, который итак уже знал неутешительный ответ, озвученный братом, язвительно просмеявшимся: --Наверное, когда Селим умрёт! Ему не следовало появляться на свет! Лучше бы он умер при рождении! Нам всем было бы лишь лучше!—за что получил оглушительный отрезвляющий удар в лицо от, бросившегося на него, Шехзаде Ахмета с яростными криками: --Да, как ты можешь говорить такое, Баязид?! Ты, не Господь Бог, чтобы решать о том, кому рождаться на свет, а кому нет! Между братьями возникла беспощадная драка, в ходе которой, никто из них не захотел уступать друг другу, невольно приведя это к тому, что Шехзаде Мустафа не выдержал и, вмешавшись в их драку, разнял их и, встав между ними, вразумительно прокричал: --Прекратите это немедленно! Хватит! Вы не оставляете мне другого выхода кроме, как отправить нашего общего младшего брата Шехзаде Селима обратно в Топкапы сегодня же!—что мгновенно привело его братьев в чувства, заставив ошарашено уставиться на него, продолжая время от времени враждебно переглядываться между собой и тяжело дыша.—А теперь живо разошлись по своим шатрам и сидите в них до тех пор, пока я, снова ни захочу вас всех видеть! Ахмет с Баязидом, хотя и попытались, снова сцепиться друг с другом, но подчинились воле старшего брата и, не говоря больше ни единого слова, всё-таки разошлись по своим шатрам, оставляя Мустафу в гордом одиночестве, вновь сидеть на тахте, погрузившись в глубокую мрачную задумчивость о беспощадной вражде своих братьев, от чего уже изрядно устал, но никак не мог ничего изменить, от чего, вновь измождено вздохнул и отрешённо принялся смотреть куда-то вдаль. Дворец Топкапы. И вот, когда летнее солнце уже начало клониться к закату, окрашивая всё вокруг я яркие золотисто-медные тона и оттенки, вооружённая конная процессия, возглавляемая Шехзаде Селимом, наконец-то прибыли в Центр Мира величественный город Стамбул, а именно в главную резиденцию Османской династии роскошный и, напоминающий неприступную крепость, а внутри воздушный, как облако и похожий, благодаря арочным коридорам, фонтанам на беседку, украшенную золотой лепниной и дорогими тканями, разноцветными витражами и окружённую пальмовым садом, где гуляли павлины, надёжно охраняемыми вооружёнными стражниками, дворец Топкапы, что позволило всей процессии остановиться на тропе, ведущей прямо к широким дворцовым воротам. Только юный Шехзаде Селим ещё не торопился спешиваться со своего верного коня. Вместо этого юноша бросил кратковременный взгляд на мраморный балкон главных султанских покоев, где к своему глубокому неудовольствию увидел, стоявших там обнявшись, горячо любимого отца—Султана Сулеймана с его рыжеволосой Хасеки Хюррем Султан. Они душевно разговаривали друг с другом о том, что Хюррем Султан из искреннего желания помириться с Хандан Султан, решила подарить Шехзаде Селиму, вышколенную по её личному приказу, пятнадцатилетнюю венецианскую наложницу по имени Сессилия, обладающую хватким изворотливым умом, хорошими манерами и огромным честолюбием, что мудрый Падишах одобрил, считая поступок возлюбленной, очень даже благоразумным, да и его горячо любимому сыну уже как год пора быть в санджаке, но из-за капризов Хандан, несчастный юноша продолжает киснуть в гареме главного дворца, которым даже не пользуется, а теоретический опыт в постельных утехах, выбранной дражайшей Хюррем, наложницы будет весьма кстати. Вот только их разговор внезапно пришлось прервать, а всё из-за того, что, в эту самую минуту венценосные супруги заметили то, как кто-то из охранников спустил ступеньки роскошной, обитой парчой и украшенной золотом, кареты, створки двери которой открылись, и из неё вышла, очень красивая юная золотоволосая девушка, одетая в изящное яркое розовато-сиреневое, обшитое гипюром и дополненное шифоном, платье. Она мягко приблизилась к юному Шехзаде, уже, тоже стоявшему на брусчатой тропе и одарившему прекрасную голубоглазую юную незнакомку, очень искренней доброжелательной улыбкой, готовой растопить любые, даже самые несокрушимые льды. --Мы прибыли домой, Санавбер!—с измождённым вздохом объявил возлюбленной Шехзаде Селим, что юную девушку совсем не обрадовало, а всё из-за того, что жизнь в гареме, где ей предстоит делить своего Шехзаде с другими девушками, совершенно было ей не по душе, хотя и прекрасно понимала, что ей всё равно, хочет она того, либо нет, но придётся смириться. --Эта красивая рыжеволосая женщина, стоявшая на балконе рядом с Падишахом, и есть та самая знаменитая Хюррем Султан, Шехзаде?—отвлечась от мрачных размышлений, поинтересовалась у возлюбленного юная девушка, заметив его, прикованный к балкону, мрачный взгляд, что заставило юношу, наконец, опомниться и, положительно кивнув, заключить: --Хасеки Хюррем Султан действительно очень красивая и одновременно коварная женщина, Санавбер, способная путём беспощадных изощрённых интриг низвести соперника, либо соперницу в ад! Будь с ней предельно осторожна и очень предусмотрительна, иначе погибнешь. Между ними воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого они, наконец, вошли во дворец, предварительно дождавшись момента, когда стражники распахнули перед ними тяжёлые дубовые створки широких входных ворот. А между тем, оказавшись, наконец, в мраморных стенах главной султанской резиденции, Шехзаде Селим вместе с Санавбер Хатун, с мрачной глубокой задумчивостью, смешанной с настороженностью, озирающейся по сторонам, шла по коридору, ведущему к гарему, у входа в общую просторную комнату с колоннами которого выстроились все дворцовые обитатели в почтительном поклоне и, не поднимая глаз, за исключением Хасеки Хандан Султан, одетой в яркое красное парчовое платье, с единственной дочерью по имени Михримах Султан, облачённой в атласное, яичного яркого жёлтого оттенка, обшитое золотистым гипюром, роскошное платье, а их густые русые волосы подобраны к верху в изящную причёску, увенчанную бриллиантовой тиарой с, ниспадающей от неё вуалью из шифона. Женщины стояли, выпрямившись и с трепетным волнением смотря в ту сторону, откуда к ним ко всем должен вот-вот выйти Шехзаде Селим, об истинной причине внезапного возвращения которого мать с дочерью строили мрачные предположения, оказавшиеся резко развеянными громкими словами кизляра-аги Сюмбуля: --Внимание! Шехзаде Селим Хазретлири! И вот, спустя, буквально какое-то мгновение, ко всем, собравшимся здесь, людям важной уверенной походкой вышел сам виновник всеобщего переполоха, сопровождаемый верным слугой Газанфером и дражайшей фавориткой Санавбер Хатун, которые, мягко приблизившись к Хандан с Михримах Султан, поприветствовали их почтительным поклоном, после чего Шехзаде Селим с восторженной лучезарной улыбкой крепко обнялся с каждой из них, поочерёдно. --Валиде! Сестра!—радостно выдохнул он, встреченный их взаимными вздохами: --Сынок! --Брат! Только вся эта семейная радость встречи продлилась лишь до тех пор, пока они все, случайно ни заметили, стоявшую немного в стороне от них и замершую в почтительном поклоне, очаровательную Санавбер Хатун, терпеливо ожидающую момента, когда о ней вспомнят. Ждать ей пришлось не долго. И вот, с нескрываемым негодованием посматривая на неё, Хасеки Хандан Султан настороженно спросила у сына: --Селим, кто эта очаровательная юная девушка, что приехала с тобой?—невольно приведя это к тому, что юноша, вновь весь просиял от безграничного счастья с нежностью, во время чего трепетно выдохнул: --Эта очаровательная юная девушка—моя дражайшая фаворитка Санавбер Хатун. Ей четырнадцать лет. Она приехала к нам из Греции с острова Кефалония. После чего, Шехзаде откровенно пересказал матери с сестрой историю юной девушки и то, при каких условиях они встретились и с какого момента зародилась их трепетная чистая, как родниковая вода и утренняя роса, нежная любовь, чем сам того не ведая, ошеломил мать с сестрой, с искренним сожалением переглянувшимися между собой, что продлилось лишь до тех пор, пока вовремя ни собравшись с мыслями, Хасеки Хандан Султан, внезапно ни подозвав к себе кизляра-агу Сюмбуля с младшими калфой и агой, приказала им разместить дражайшую гёзде Шехзаде Селима в одной из комнат, расположенной на этаже для султанских фавориток, которые всё равно пустуют, так как Хасеки Хюррем Султан никого из наложниц не подпускает к мужу. Сюмбуль-ага вместе с помощниками, прекрасно всё поняли и, почтительно откланявшись Хасеки Хандан Султан с её дочерью и сыном, подошли к, ничего не понимающей, Санавбер Хатун и, объяснив ей решение Султанши, сопроводили во внутрь общей гаремной комнаты, на ходу объясняя базовые правила с законами, провожаемые заворожённым взглядом Шехзаде Селима, продолжающего о чём-то душевно беседовать с матерью и с сестрой. И вот, погружённая в глубокую мрачную задумчивость о том, как ей полагается поступить, в данную минуту, Санавбер Хатун мысленно признавалась себе в том, что она не может больше бунтовать против той системы, в которой девушка сейчас не может, да и не готова, а всё из-за того, что, искренне не хочет быть сурово наказанной смотрителями гарема, не говоря уже о том, что, благодаря, обрушившимся на неё, бедам, Санавбер Хатун стала взрослее и благоразумнее. --Нергиз-калфа, немедленно сюда!—позвал, стоявшую немного в стороне, о чём-то наставленчески беседуя с худощавой хорошенькой брюнеткой с изумрудными глазами, одетой в простенькое форменное серое ситцевое платье, золотоволосую голубоглазую красавицу-славянку, которой на вид было, где-то около двадцати-двадцати двух дет Сюмбуль-ага. Нергиз-калфа поняла кизляра-агу и, отдав подопечной непреклонное распоряжение: --Возвращайся на своё место, Сессилия!—внимательно проследила за незамедлительным его выполнением и, лишь только после этого подойдя к, терпеливо ожидающему её, кизляру-аге с какой-то очень хорошенькой, совсем ещё юной новой наложницей, Нергиз-калфа, с нитересом посматривая на неё, осведомилась у главного евнуха.—Чем я могу быть тебе полезна, Сюмбуль-ага, да и, кто эта Хатун? --Эта Хатун—фаворитка Шехзаде Селима Санавбер Хатун, Наргиз-калфа. Она приехала во дворец вместе с Шехзаде, вернее сказать, он сам привёз её из Бейкоза. Хасеки Хандан Султан распорядилась о том, чтобы мы разместили Санавбер Хатун в одной из комнат на территории фавориток.—разъяснил своей внимательной сослуживице Сюмбуль-ага, даже не догадываясь о том, что невольной свидетельницей всего их делового разговора стала, стоявшая чуть поодаль от них, Сессилия Хатун, к глубокому разочарованию, осознавшая одно, что у неё появилась очень опасная соперница, успешно справиться с которой венецианке сможет помочь лишь один человек, а именно её мудрая наставница и покровительница Достопочтенная Хасеки Хюррем Султан, благодаря чему, юная Сессилия незамедлительно отправилась в великолепные покои к ней, смутно надеясь на то, что госпожа уже вернулась от Повелителя, воспользовавшись тем, что калфам с агами до Сессилии нет никакого дела. Так и было на самом деле. Ункяр-калфа Нергиз, абсолютно забыла о венецианке, а всё из-за того, что она, проявляя активное внимание к дражайшей гёзде Шехзаде Селима, деловито проговорила: --Надеюсь на то, что Федан-калфа тебе объяснила о том, что ты и Шехзаде Селим не сможете иметь детей до тех пор, пока Повелитель ни отправит своего младшего сына в санджак, Хатун?! Это запрещено. --Можете не беспокоиться, Нергиз-калфа. В самое ближайшее время, я не собираюсь обзаводиться детьми. Мне ещё хочется пожить для себя.—ядовито усмехнувшись, небрежно отмахнулась Санавбер Хатун, чем вызвала вздох огромного облегчения у влиятельной мудрой собеседницы, доброжелательно ей, вновь улыбнувшейся: --Вот и славно, Хатун! Мне приятно осознавать то, что ты остаёшься благоразумной. Тебе сейчас надо уделить всё внимание своему обучению для того, чтобы из тебя получилась успешная наложница. Между ними воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого они сами того не заметили, как подошли к деревянной лестнице, ведущей на этаж с комнатами для фавориток и, поднявшись по ступенькам, отправились выбирать подходящую. Они остановились на просторной комнате, выполненной в спокойных зелёных и розовых тонах с мебелью из дорогого красного дерева с позолотой и бархатной рубинового оттенка обивкой, дорогим персидским ковром и парчовыми шторами на окнах с медной решёткой, где уже во всю над благоустройством трудились рабыни под бдительным наблюдением Элеонур Хатун—семнадцатилетней белокурой привлекательной голубоглазой икбаль Шехзаде Ахмета, привезённая им из Алепо, которая, в данную минуту, была одета в тёмное синее шёлковое, обшитое кружевом, платье. Узнав о приезде Шехзаде Селима вместе с дражайшей фавориткой, которую, как гласят многовековые гаремные правила, непременно поселят на этаже для фавориток, Элеонур Хатун изъявила добровольное желание поучаствовать в благоустройстве комнаты. --А у тебя хороший вкус, Элеонур!—с одобрением оценивая, окружающую их обстановку и доброжелательно улыбаясь, вставшей в почтительном поклоне, белокурой девушке, заключила Нергиз-калфа, чем невольно заставила её залиться румянцем лёгкого смущения и, застенчиво улыбнувшись, скромно выдохнула: --Вы мне льстите, Нергиз-калфа! Я, просто захотела проявить искреннюю гостеприимность к дражайшей фаворитке Шехзаде Селима Санавбер Хатун, а заодно и помочь ей, как можно скорее освоиться к жизни в гареме.—невольно приведя это к тому, что, стоявшая всё это время рядом с Нергиз-калфой, Санавбер Хатун была тронута до глубины души, проявленной о ней искренней заботой со стороны Элеонур Хатун, смотрящей на неё с огромным интересом, что ни укрылось от внимания главной гаремной калфы, решившей вернуться к делам главного гарема, произнеся в заключение: --Ну, раз уж между вами, здесь намечается дружба, не стану вам мешать.—и, не говоря больше ни единого слова, царственно развернулась и ушла, провожаемая их благодарственным взглядом. Выждав немного времени после того, как за Нергиз-калфой закрылись дубовые створки широкой двери, девушки принялись с искренней доброжелательностью общаться друг с другом, удобно сидя на тахте из рубинового бархата в то время, как другие рабыни продолжали обустраивать скромную, но по-своему уютную комнату. --Мне хорошо понятно твоё недоумение с настороженностью и с недоверием ко мне, ведь я являюсь дражайшей икбаль (та, что носит под сердцем ребёнка) Шехзаде Ахмета Хазретлири—сына, люто ненавидимой тобой с Шехзаде Селимом и его Валиде Хандан Султан с сестрой Михримах Султан, Хасеки Хюррем Султан, что, вполне себе справедливо, ведь она очень коварна и мстительна по отношению ко всем соперницам и врагам, каковыми стали для неё вы все, ведь, хотя Достопочтенный Падишах и смягчил жестокий братоубийственный закон, созданный Великим предком Султаном Мехметом-завоевателем, Хюррем Султан всё равно продолжает настраивать сыновей против Шехзаде Селима, с чем Шехзаде Мустафа с Ахметом отчаянно борются, поддерживая с ним дружеские доверительные душевные отношения, так и их гаремы.—с душевной откровенностью проговорила, измождено вздыхая, Элеонур Хатун, медленно попивая мятный шербет из серебряного кубка, чем вызвала горькую язвительную ухмылку у юной Санавбер, печально констатировавшей: --Жаль только, что Шехзаде Баязид поддался на коварные убеждения своей Валиде и стал очень жестоким!—после чего, сделав небольшой глоток ягодного шербета из другого серебряного кубка, поставила его на сундук, служащий им роль стола, и погрузилась в глубокую мрачную задумчивость, внимательно заметив то, как хорошенькое лицо Элеонур Хатун, как и её, омрачилось невыносимой тревогой, с которой любимица Шехзаде Ахмета заключила: --Шехзаде Баязид—отдельная, весьма щекотливая тема, Санавбер. Между ними воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого они продолжали наблюдать за рабынями, попивая шербет и заедая его свежими ягодами и фруктами из серебряной вазы. Вот только они даже не догадывались о том, что, в эту самую минуту, Сессилия Хатун, отчаявшись, заполучить под свой контроль Шехзаде Селима, пришла в великолепные покои к Достопочтенной мудрой наставнице и покровительнице, каковой, вот уже на протяжении этих всех трёх лет, для неё является Хасеки Султана Сулеймана Хюррем Султан, которая уже находилась в своих покоях и душевно беседовала с бывшей кормилицей горячо любимого мужа Афифе Хатун, помогающей Нергиз-калфе в управленческих и воспитательных делах общего гарема, так как та ещё слишком молода для самостоятельности. Это была пожилая, но очень мудрая женщина, носящая постоянно тёмные одежды и обладающая строгим, но очень справедливым характером. Женщины душевно беседовали о внезапном возвращении в Топкапы Шехзаде Селима вместе с, неизвестно откуда им обретённой фавориткой. --Девушка, конечно, очень красивая и, как я догадываюсь, умная и дальновидная, Афифе, что, разумеется, хорошо, но с другой стороны, мне с моими сыновьями надо опасаться её, ведь Хатун, если обзаведётся покровительством Михримах Султан, то они обе сделают Хандан сильнее, чего я не должна допустить.—настороженно рассуждала Хасеки Хюррем Султан, царственно восседая на парчовой тахте в ярких золотисто-медных лучах, уходящего за линию горизонта, солнца, на которые из-за мрачных мыслей не обращала никакого внимания, при этом молодая Султанша была облачена в шикарное атласное платье цвета морской волны темноватого синеватого оттенка. --Вам не о чем беспокоиться, Госпожа. Хатун ещё только прибыла в гарем, да и, наоборот это даже очень хорошо, что младший Шехзаде, наконец-то обрёл душевное и сердечное счастье рядом с женщиной, которая сможет стать для него мудрым советником и другом, в отличии от глуповатой матери, изводящей его бесконечными истериками и не дающей ему никакой свободы в действиях с решениями. Хандан Султан задушила его бесконечной опекой.—вступилась за, новоприбывшую гёзде Шехзаде Селима, мудро рассудила Афифе Хатун, чем погрузила Хасеки Хюррем Султан в глубокую мрачную задумчивость о том, как ей настроить юного Шехзаде Селима против собственной матери, пока, наконец, ни заметила, смиренно ожидающую её внимания, Сессилию Хатун, время которой, наконец-то, пришло, благодаря чему, положительно кивнула ей. Девушка подошла ближе и, почтительно поклонившись мудрой наставнице, с нескрываемым сомнением в приятном мягком мелодичном голосе заговорила: --Всё пропало, Госпожа! Шехзаде Селим никогда не обратит на меня внимание, ведь он неистово влюблён в эту проклятущую гречанку по имени Санавбер, которую привёз в гарем, а Хандан Султан приказала разместить её на этаже для фавориток!—чем заставила покровительницу доброжелательно улыбнуться и сдержанно вздохнуть: --Никогда не говори никогда, Сессилия!—и, вновь пристально смотря на мудрую Афифе Хатун, деловито распорядилась.—Шехзаде Селим, непременно захочет сегодня пойти в хамам для того, чтобы смыть с себя дорожную пыль и немного отдохнуть, поэтому отправьте нашу Сессилию туда для того, чтобы она приготовила хамам для прихода юного Шехзаде, где она сможет помочь ему снять невыносимую усталость и доставить неописуемое наслаждение, Афифе! Мудрая Афифе Хатун прекрасно поняла предусмотрительную главную Хасеки Повелителя, посчитав её действия, вполне себе благоразумными, в связи с чем бросила беглый взгляд на, уже отчаявшуюся, когда-либо попасть в «рай» Шехзаде Селима, наложницу и бесстрастным тоном: --Идём со мной, Хатун!—покинула вместе с Сессилией роскошные покои Хюррем Султан, провожаемые благословляющим взглядом Хасеки Хюррем Султан, оставшейся в гордом одиночестве и в глубокой мрачной задумчивости. Но, а чуть позже, когда очаровательная юная Сессилия Хатун уже находилась в хаммаме, подготавливая его к приходу Шехзаде Селима, он, погружённый в глубокую романтическую задумчивость о дражайшей Санавбер Хатун, проходил по, залитому яркими золотисто-медными солнечными лучами, мраморному дворцовому коридору, тяжело вздохнул и только сейчас заметил, стоявшую у входа в главный дворцовый хамам в почтительном поклоне, Джанфеде-калфу, что парня немного напрягло, ведь это означало лишь одно, что, вполне возможно то, что внутри сейчас, наверное, находится одна из её дражайших подопечных, отправленная в хамам по распоряжению его Валиде для того, чтобы помочь ему снять дорожную усталость вместе с мрачными мыслями о, крайне неприятном общении с братьями, особенно с Шехзаде Баязидом, к чему парень, совершенно не был готов, в связи с чем он измождённо вздохнул, и лишь только после этого, взявшись сильными руками за медную ручку арочной дубовой двери и, слегка надавив на неё, открыл её без особых усилий и прошёл вовнутрь, где в просторном мраморном колонном арочном, занесённом густыми клубами пара, зале, темноту которого разбавляло, исходящее от, горящего в золотых канделябрах, лёгкое медное мерцание, к парню на встречу выбежала воодушевлённая Сессилия Хатун, почтительно ему поклонившаяся и искренне пожелавшая, постепенно вступающего в свои законные права, доброго вечера. --Возвращайся в гарем, Хатун! Я сегодня, совсем не настроен оказывать внимание наложницам.—с оттенком невыносимого душевно-эмоционального выгорания приказал рабыне юноша, что оказалось хорошо понято венецианкой, в связи с чем, она одобрительно кивнула хорошенькой черноволосой головой и, вновь тяжело вздохнув, собралась, наконец, с мыслями и с отважной решительностью взмолилась, осторожно взяв парня за руку, чем вызвала у него невольный тихий вздох: --Шехзаде, прошу Вас, не прогоняйте меня! Позвольте мне помочь Вам, хоть немного расслабиться!—и, пристально всматриваясь в его такие добрые красивые серо-голубые глаза своими полными искреннего душевного участия и заботы с теплом изумрудными глазами, мысленно умоляя парня о взаимопонимании, что вызвало у Селима, куда ещё больший измученный вздох, с которым он царственно повернулся к ней спиной, предварительно отдёрнув её руку так, словно ошпарился и, давая ей понять о том, что их разговор на этом окончен, вновь с ледяным безразличием повторил своё, произнесённое ранее, хладнокровное непреклонное распоряжение: --Возвращайся в гарем, Хатун!—что оказалось, хорошо услышано венецианкой, в связи с чем, она не стала больше спорить и, печально вздыхая, почтительно откланялась и ушла, провожаемая его благодарственным взглядом, после чего юный Шехзаде вздохнул с огромным облегчением и, терпеливо дождавшись момента, когда за наложницей закрылась дверь, полностью разделся и, сев на тёплый мраморный выступ, приступил к немедленному омовению, не понимая одного, зачем мать подослала к нему венецианскую наложницу, прекрасно зная о том, что он трепетно и нежно любит милую Санавбер Хатун. Что за плетение интриг за его спиной? Вот только парень даже не догадывался о том, что черноволосую наложницу к нему в хаммам прислала не его дражайшая Валиде Хандан Султан, а коварная интриганка Хасеки Хюррем Султан с целью шпионажа за ним и его гаремом, но, в этот раз у неё ничего не получилось, так как Шехзаде прогнал рабыню, совершенно не подходящую его вкусам на женскую красоту, так как девушка выглядела слишком худощавой и бледной. Но, а, что же касается Сессилии Хатун, то она, оставив Шехзаде Селима в гордом одиночестве, покинула хамам и отправилась по мраморному, плохо освещаемому, горящим пламенем в чугунных настенных факелах, дворцовому коридору, погружённая в глубокую мрачную задумчивость о понимании того, что, если Достопочтенная Хюррем Султан узнает о провале её задания, юной венецианке будет не вздобровать, а всё из-за проклятущей гречанки по имени Санавбер, из безграничной любви с преданностью к которой, Шехзаде Селим никого другого из наложниц к себе не подпускает. «Необходимо срочно что-то предпринять для того, чтобы Шехзаде Селим обратил на меня внимание! Но, что? Кто мне в этом сможет помочь?»--размышляла про себя Сессилия Хатун, что продлилось ровно до тех пор, пока ответ ни нашёлся сам по себе.—«Сюмбуль-ага!» Обрадованная и воодушевлённая, найденным, как ей казалось, самым подходящим выходом, Сессилия Хатун вернулась в гарем и, воспользовавшись тем, что из его служителей до неё нет никакого дела, она незаметно подошла к покоям для отдыха евнухов и, громко постучавшись в дверь, ьерпеливо принялась ждать момента, когда ей откроют. Вскоре, ожидание венецианки Сессилии Баффо оказалось щедро вознаграждено тем, что створка широкой двери, наконец-то, открылась, и к ней в мраморный коридор вышел, ничего не понимающий кизляр-ага Сюмбуль, который оказался крайне недоволен тем, что его оторвали от приятного отдыха в виде игры в «нарды», благодаря чему, окинул свою незваную гостью беглым равнодушным взглядом и с искренним негодованием спросил: --Чего тебе, Хатун? Зачем пришла? --Я хочу оказаться в «раю» Шехзаде Селима, да так, чтобы стать для него единственной! Помоги мне в этом, Сюмбуль-ага, за что я щедро вознагражу тебя.—сладким доброжелательным тоном с пленительной улыбкой объяснила кизляру-аге Сессилия Хатун, чем вызвала у своего влиятельного собеседника ироничный звонкий смех, с которым он презрительно отмахнулся: --Ижь чего захотела! Хватит мечтать понапрасну! Лучше работой займись!—чем ввёл юную собеседницу в лёгкое разочарование, но, не подав вида, она даже и не собиралась сдаваться, благодаря чему, усилила натиск на кизляра-агу. --Сюмбуль-ага, если ты в этом не поможешь, то мне ничего другого не останется, кроме, как доложить обо всём Хюррем Султан, а уж она придёт в огромную ярость! Между ними воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого кизляр-ага оказался потрясён до глубины души дерзостью с наглостью венецианской рабыни, перешедшей все допустимые границы, благодаря чему, даже не заметил того, как к ним подошла ункяр-калфа Нергиз, бросившая на венецианку сердитый взгляд, с которым мгновенно рявкнула: --Где ты всё время прохлаждаешься, Сессилия?! Почему тебя постоянно искать везде приходится?!—чем привлекла к себе внимание обоих собеседников, заставив кизляра-агу, вздохнуть с облегчением и одобрительно кивнуть, мысленно благодаря Нергиз-калфу за своевременное появление, а венецианку мгновенно опомнившись, почтительно поклониться главной гаремной калфе, вновь шикнувшей ей.—Отправляйся в общий хамам, Сессилия, и вместе с другими рабынями помоги Санавбер Хатун подготовиться к вечернему романтическому свиданию с Шехзаде Селимом! Это жестокое распоряжение прозвучало для Сессилии Хатун, подобно безжалостному удару острым кинжалом по сердцу, что ещё сильнее ожесточило юную венецианку и настроило окончательно против, ни в чём неповинной Санавбер Хатун. --Ты ещё здесь?! А, ну марш отсюда! Чтоб глаза мои тебя не видели!—поддерживая молоденькую ункяр-калфу, грозно рявкнул на венецианку Сюмбуль-ага, за что Нергиз-калфа была ему искренне благодарна, ведь она уже изрядно устала от бесконечных выходок Сессилии Хатун, вконец обнаглевшей из-за покровительства ей главной Хасеки Султана Сулеймана Хюррем Султан. Вот только разъярившаяся на ненавистную Санавбер Хатун, Сессилия Хатун даже и не собиралась внимать разумным словам кизляра-аги Сюмбуля, категорически отказавшегося помогать ей в сближении с юным Шехзаде Селимом, но зато покорилась приказу Нергиз-калфы, отправившей венецианку в общий хамам для того, чтобы помочь в омовении дражайшей гёзде младшего Шехзаде Санавбер Хатун, что было мстительной Сессилии Баффо лишь на руку, ведь она сможет таким образом, легко устранить соперницу, благодаря чему, венецианка воодушевилась и, не теряя времени даром, прошла в просторное мраморное помещение общего дворцового хаммама. Там уже находилась Санавбер Хатун. Она сидела на тёплой мраморной плите возле умывальника, объятая лёгким медным мерцанием, исходящим от горящего пламени свечей в золотых, расставленных всюду, канделябрах и погружённая в глубокую мрачную задумчивость о недавнем разговоре с Элеонур Хатун, мысленно признаваясь себе в том, что, отныне ей предстоит бороться ни только за свою с Шехзаде Селимом любовь с душевным благополучием, которым угрожают другие наложницы, яростно завидующие своим более удачливым соперницам, но и за жизнь, коевая здесь, в Османской Империи, совершенно ничего не стоит, а значит, очаровательной Санавбер Хатун ничего другого не остаётся, кроме, как относиться с предельной бдительностью ко всему, что она надевает, ест, пьёт и с кем общается, а всё из-за того, что любая неосмотрительность, или просчёт с её стороны, могут легко лишить юную девушку жизни, благодаря чему, из её соблазнительной упругой пышной груди вырвался измождённый вздох: --А чего ты, собственно, ожидала, Санавбер, влюбившись в Шехзаде?! Он всё равно, рано, или поздно забрал бы и привёз бы тебя во дворец к родителям и поселил бы в своём гареме!—что ни укрылось от музыкального слуха, находящейся немного в стороне и ожидающей подходящего момента для нападения, Сессилии Хатун, тоже сидящей на тёплом мраморном выступе, что продлилось ровно до тех пор, пока юная Санавбер Хатун, ни нагнувшись над умывальником, из медного крана которого текла хорошей струёй приятная тёплая вода, принялась мыть шикарные густые длинные вьющиеся золотистые волосы. Этим воспользовалась мстительная Сессилия Хатун тем, что бесшумно подошла к ненавистной сопернице и с воинственными словами: --Вот и пришёл твой конец, Санавбер! Хасеки Хюррем Султан передаёт тебе «привет»!—грубо схватила её за шикарные волосы и, резко окунув головой в раковину, принялась крепко удерживать, смутно надеясь на то, что соперница захлебнётся и умрёт, что получилось так неожиданно для юной Санавбер Хатун, из-за чего она не успела ничего понять, хотя и инстинктивно вскрикнула: --Ай!—не говоря уже о том, что принялась отчаянно бороться со своей мучительницей, невольной свидетельницей чего стала, словно, почувствовавшая неладное, Нергиз-калфа, которая вбежала в хамам вместе с, сопровождающими её, молодыми евнухами, мгновенно оттащившими Санавбер с Сессилией Хатун друг от друга, пусть даже запыхавшиеся девушки до сих пор продолжали пылать праведным гневом с непреодолимым желанием сцепиться друг с другом, вновь. --Немедленно прекратите всё это безобразие! Что вы обе, здесь устроили?!—гневно накинулась на рабынь с нравоучительной тирадой Нергиз-калфа, даже не разбираясь в том, кто из них является главным виновником, да этого было и не нужно, так как Сессилия сама себя выдала тем, что яростно прокричала: --Я убью тебя, Санавбер!—и попыталась, снова вцепиться в ошарашенную соперницу, но венеуцианке в этом помешали, крепко удерживающие её, молодые евнухи, которые по молчаливому повелению Нергиз-калфы увели, гневно кричащую Сессилию Хатун прочь, оставляя ункяр-калфу с, уже постепенно успокоившейся и собравшейся с мыслями, Санавбер Хатун, которая откровенно объясняла заступнице то, что здесь произошло на самом деле, в чём Нергиз-калфа даже и не сомневалась, ведь от, отчаянно рвущейся в постель к Шехзаде Селиму, подопечной Хасеки Хюррем Султан можно ожидать всего, чего угодно, но, не смотря на всё это, как и должно поступить в данной ситуации, приказала евнухам высечь на фалаке обеих девиц, что те и сделали добросовестно. Но, а, когда унизительная экзикуция над Санавбер с Сессилией Хатун по справедливому распоряжению ункяр-калфы с кизляром-агой завершилась, девушки, приведённые другими рабынями в благопристойный вид, предстали перед светлыми очами Шехзаде Селима в его роскошных покоях, выполненных в светлых тонах с украшением многочисленной золотой лепнины, колонн, витражей, изразцов и фонтанов, освещаемые лёгким медным мерцанием исходящим от, горящего в золотых канделябрах и мраморном камине, пламени, придающего покоям домашний уют вместе с приятным теплом, что совсем нельзя было сказать о душевном благополучии юноши, оказавшегося потрясённым внешним обликом девушек, ошеломлённо переглядывающихся между собой. --Что всё это значит, Хатун?! Да, как ты посмела покуситься на жизнь моей фаворитки?! Хм! Ты, хотя бы понимаешь, что за такое, тебя полагается, вообще задушить и утопить в Босфоре?!—накинулся на, горько плачущую из-за, испытываемого ею, невыносимого страха за свою жизнь Сессилию Хатун Шехзаде Селим со справедливой гневной тирадой сразу после того, как кизляр-ага Сюмбуль объяснил ему истинную причину того, почему он вместе с калфами не смогли подготовить как следует и привести к нему Санавбер Хатун, которая, в данную минуту, хромая, подошла к, расположенной возле широкого арочного окна и обитой парчой, тахте и села на неё, погружённая в глубокую мрачную задумчивость о том, что главные калфа с агой отправили её на фалаку незаслуженно, ведь, пусть даже она и вступила в отчаянное противостояние со своим палачом, то сделала это из борьбы за свою жизнь, но для главных смотрителей и блюстителей порядка вместе со спокойствием в гареме, виноваты обе стороны конфликта, а значит, полагается одинакого наказать обеих наложниц, что очень сильно огорчало Санавбер Хатун, полностью отрешившуюся от всего того, что сейчас происходит в покоях Шехзаде Селима, продолжающего справедливо разбираться с венецианкой. --Шехзаде, умоляю! Пощадите! Не берите грех на душу! Да, я оступилась, но сделала это из ревности, вызванной безграничной любовью к Вам!—отчаянно рыдая, умоляла парня юная венецианка, цепляясь за борта и полы его парчового тёмного халата, подобно несчастному утопающему за спасительную соломинку, а из покрасневших изумрудных глаз по пунцовым румяным бархатистым щекам прозрачными ручьями текли слёзы, что совсем не трогало юного Шехзаде, решительно отдёрнувшего свой халат из её дрожащих рук с непреклонными словами, прозвучавшими для неё, подобно очень болезненной отрезвляющей пощёчине: --Раньше надо было думать, Хатун, когда шла свершать своё беззаконие над моей фавориткой, а теперь не взыщи! Это очень сильно ударило честолюбивую Сессилию по самолюбию, хотя она и понимала, что теперь вся её дальнейшая жизнь, либо безвременная смерть зависят от одного лишь слова проклятущей гречанки. Конечно, в любой бы другой ситупции, она бы даже и не подумала унижаться перед соперницей, но сейчас ей необходимо спасать себе жизнь, Сессилия решилась переступить через себя и с невыносимым отчаянием кинулась в ноги к Санавбер Хатун, слёзно умоляя о заступничестве: --Санавбер, всем в гареме известно о том, что у тебя доброе сердце! Умоляю, пощади меня! Я стану тебе самой верной рабыней! Только не отдавай меня в руки палачей! Я не хочу умирать!—чем мгновенно вывела Санавбер Хатун из глубокой мрачной задумчивости, благодаря чему она измождено вздохнула и заключила: --Хорошо, Сессилия! Я позволяю тебе стать моей прислужницей и дарую жизнь.—и, не говоря больше ни единого слова, подала, находящимся всё это время немного в стороне от них всех, калфам знак о том, чтобы они сопроводили Сессилию Хатун обратно в гарем. Те всё поняли и, заботливо подняв венецианку с пола, вместе с ней почтительно откланялись и незамедлительно покинули покои юного Шехзаде Селима, оставляя его наедине с дражайшей возлюбленной, за что он был им до глубины души благодарен, ведь теперь ему никто не мог помешать приятно проводить время вместе. --Санавбер, я не понимаю, ведь ты могла бы и не идти на поводу этой девицы, а отдать её в руки палачей, ведь она пыталась тебя убить.—приятно потрясённо проговорил Шехзаде Селим, когда он с дражайшей возлюбленной остался, наконец, наедине друг с другом, что позволило ему мягко подойти к ней и осторожно сесть рядом на тахту, благодаря чему, юная девушка понимающе тяжело вздохнула и мудро рассудила: --Просто я исходила из одного, очень важного жизненного правила: «Всегда держи своего врага возле себя для того, чтобы не позволять ему свершить и замышлять коварные действия против тебя», Шехзаде. Услыхав эти её мудрые слова, юноша оказался потрясён до глубины души мудрыми рассуждениями дражайшей возлюбленной, показавшей себя в его глазах, очень предусмотрительной и милосердной, благодаря чему, ласково погладил её по бархатистым щекам, что заставило юную девушку инстинктивно закрыть ненадолго глаза и трепетно вздохнуть: --Ты действительно поступила разумно, Санавбер! Об этом я даже и не подумал бы, так как был ослеплён гневом и жаждой справедливой расправы над негодницей за то, что она покушалась на твою бесценную жизнь. Я до сих пор никак не могу прийти в себя от понимания того, что мог сейчас потерять тебя.—что заставило юную девушку, вновь открыть глаза и, ласково смотря на парня, подбадривая произнести: --Но теперь, то всё хорошо. Я рядом с вами, Шехзаде. Вот только на счёт пламенной любви к вам, испытываемой Сессилией Хатун, я сильно сомневаюсь. Мне кажется здесь имеет место что-то другое, но вот, что именно, я, пока не могу понять. Конечно, она, как и любая здесь в гареме наложница рвётся в гарем к любому из Шехзаде, преследуя какие-то, известные лишь ей только одной, цели, которые нам с Вами ещё предстоит разгадать. Между возлюбленной юной парой воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого Шехзаде Селим, плавно и медленно дотянувшись до чувственных губ Санавбер Хатун, осторожно завладел ими и принялся самозабвенно целовать их с огромной нежностью. Девушка откликнулась на его трепетный сладостный зов, начавший неумолимо кружить ей златокудрую голову и ответила с взаимностью на каждый поцелуй Шехзаде Селима, позабыв обо всём на свете, что продлилось лишь до тех пор, пока возлюбленные ни почувствовали то, что в покоях они находятся не одни, нехотя отстранились друг от друга и с нескрываемым недовольством принялись смотреть на, смиренно ожидающего их внимания с распоряжениями, кизляра-агу Сюмбуля, стоявшего в почтительном поклоне. --С завтрашнего утра Сессилия Хатун приступает к своим прямым обязанностям по службе у Санавбер Хатун, поэтому проведи с ней необходимый инструктаж, Сюмбуль для того, чтобы не случилось никаких промахов!—распорядился Шехзаде Селим, бесстрастно смотря на главного гаремного агу. Тот всё понял и, почтительно откланявшись, ушёл прочь из покоев и вернулся в гарем, оставляя юную возлюбленную пару наедине друг с другом, продолжать их приятное общение.