НЕУКРОТИМАЯ ГРЕЧАНКА

Дворец Топкапы. Хасеки Хандан Султан, вальяжно восседала на тахте и утопая в ярких солнечных лучах, уходящего за линию горизонта солнца, приятное тепло которого заботливо согревало её вместе с Михримах Султан, ведущей душевный разговор с горячо любимой матерью о том, что, пусть сегодня и состоялся никях Шехзаде Селима с Санавбер Султан, но они не смогут провести свою брачную ночь так, как полагается мужчине с женщиной, а всё из-за того, что дражайшая Главная Хасеки юного Хасеки ещё не оправилась от выкидыша, со дня которого прошло ещё очень мало времени, а это значит, что на ложе головокружительной страсти новоиспечённую Султаншу должна заменить другая наложница из гарема Шехзаде Селима, тоже греческого происхождения, но из другого города, а именно Афины и имя этой рабыни—Селимие, стоявшая перед Хандан с Михримах Султан, в данную минуту, в почтительном поклоне и смиренном ожидании их внимания. --Значит, это и есть, воспитанная и обученная за эти полтора года по моему личному приказанию, гречанка Селимие, Бюльбуль-ага?—проявляя к старшему евнуху общего султанского гарема неподдельную заинтересованность, спросила у него Хандан Султан, пристально рассматривая стройную и очень изящную шестнадцатилетнюю рабыню с выразительными, обрамлёнными густыми шелковистыми ресницами, миндалевидными карими глазами и чувственными пухлыми алыми губами, прямым изящным носом, обладающей кукольной восточной внешностью и напоминающей по хрупкости самую, что ни на есть тростиночку, готовую легко прогнуться под тяжёлым снегом, либо песком. --Это она и есть, Валиде.—честно ответил старший евнух, по прежнему не смеющий поднять на госпожей заискивающий взгляд, что пришлось, очень даже по душе Хандан Султан, одобрительно кивнувшей и распорядившейся: --Очень хорошо, Бюльбуль! Вот ты и проследишь за тем, чтобы девушку подготовили к сегодняшнему вечеру в покоях с Шехзаде Селимом! Это оказалось хорошо понятно старшему евнуху, залившемуся загадочной заговорщической улыбкой, с которой он почтительно откланялся обеим Султаншам и, пожелав им доброго дня с вечером, вместе с Селимие-хатун покинул роскошные покои Хандан Султан, провожаемые благословляющим взглядом Хандан с Михримах Султан, которые выждав немного времени, продолжили свой душевный разговор, внезапно прерванный Бюльбулем-агой с Селимие-хатун. --Вы уж великодушно простите меня, Валиде, только я до сих пор не понимаю того, для чего Вам понадобилось подобрать наложницу для моего дражайшего брата Шехзаде Селима именно в период его «медового месяца» с горячо любимой Санавбер Султан?—с нескрываемым негодованием и крайне осторожно спросила у матери Султанша солнца и луны, вдумчиво всматриваясь в её, полное глубокой мрачной задумчивостью, привлекательное лицо, напоминающее форму полной луны, что вызвало в Султанше понимающий сдержанный вздох: --Я сделала это для того, чтобы Санавбер не стала второй Хюррем, ведь, помимо неё у моего Шехзаде должны быть и другие женщины, которые, как и она станут рожать ему каждый год детей, Михримах!—невольно приведя это к тому, что между ними воцарилось долгое, очень мрачное молчание. Но, не пройдя и нескольких метров по мраморному коридору, к Бюльбулю-аге с Селимие-хатун и, сопровождающим их, младшим калфам с евнухами на встречу с царственной грациозной походкой вышла семнадцатилетняя Главная Хасеки Санавбер Султан, которая оказалась крайне удивлена, окружающим Селимие Хатун, сопровождением, успев, догадаться о том, что они все провожают рабыню в хамам, вероятно для того, чтобы тщательно подготовить её к сегодняшнему, вполне себе возможному, хальвету в покоях Шехзаде Селима, где девушке предстояло стать его новой фавориткой что очень болезненно ударило юную Санавбер Султан по горячо любящему сердцу, из-за чего она печально вздохнула: --Не всё кошке масленица!—что ни укрылось от внимания Селимие Хатун, которая, поравнявшись с госпожой, почтительно ей поклонилась и участливо осведомилась, проявляя, как ей казалось, очень искренние заботу с участием и с беспокойством: --Султанша, с Вами всё хорошо?--чем заставила собеседницу горько усмехнуться, еле сдерживая в себе страстный эмоциональный порыв о том, чтобы ни съязвить: "Даже думать не смей о моём Шехзаде, Хатун, иначе пожалеешь о том, что на свет родилась!», но, сохраняя самообладание с достоинством, измождёно вздохнула и колко произнесла тоном, не терпящим никаких возражений от наглой соперницы: --Отправьте эту Хатун обратно в гарем, Бюльбуль-ага, ибо в ближайшие дни, наш многоуважаемый Шехзаде Селим будет занят только одной женщиной—мною, так как с сегодняшнего дня начинается наш с ним «медовый месяц»--что прозвучало для очаровательной юной огненно-волосой соперницы, как самая настоящая, очень болезненная пощёчина, в связи с чем, она сдержанно вздохнула и, наконец, медленно подняв на Султаншу светлые глаза, душевно произнесла, смутно надеясь на её взаимопонимание: --Мне хорошо понятна ваша ненависть ко мне, госпожа, ведь, возможно, будь я на Вашем месте, я, тоже бы видела в наложницах врагов своего душевного с семейным благополучием, но поймите, что я вам совсем не враг, да и, если откровенно, то мой долг, как и Ваш--делать Шехзаде счастливым, поэтому наша с вами вражда, совершенно не к чему.--что вызвало в юной Главной Хасеки Шехзаде Селима новый не менее сдержанный вздох, во время которого она одарила потенциальную соперницу беглым изучающим взглядом, с которым с той же небрежностью и явной угрозой в мягком тоне произнесла: --Ты, видно плохо слышишь, Хатун, так я повторю мои слова. Возвращайся в гарем и не наживай врага в моём лице! Не советую тебе враждовать со мной. Пусть, отныне тебе и покровительствует Валиде Хандан Султан, вздумавшая плести против меня интриги, что, вполне себе в её праве, ведь каждая Валиде хочет, чтобы у её Шехзаде было много наложниц и детей от них, только и она, прекрасно понимает о том, что постельных пустышек-утех у Шехзаде, либо Падишаха может быть сколько угодно, но возлюбленная всегда будет только одна!—что прозвучало, пусть и очень дерзко, но самоуверенно, не говоря уже о том, что даже воинственно, что оказалось хорошо понятно Бюльбулю-аге, который, тяжело вздыхая: --Ладно, Селимие-хатун! Хватит спорить с госпожой! Она права!—взял рыжеволосую рабыню под локоток и, почтительно поклонившись новоиспечённой Султанше, отправился вместе со всем сопровождением в дворцовый хамам, где Селимие-хатун уже ждали рабыни-банщицы для того, чтобы подготовить её к хальвету, провожаемые благодарственным, полным глубокой мрачной задумчивости взглядом Главной Хасеки Шехзаде Селима Санавбер Султан, которая, простояв посреди мраморного коридора в гордом одиночестве какое-то время, вздохнула с огромным облегчением: --Давно бы так! Знайте, что я ни с кем не стану делить моего возлюбленного мужа Шехзаде Селима! И лишь только после этого, Санавбер решила отправиться к дражайшей свекрови для того, чтобы просить её о заступничестве с помилованием для Дилвин-хатун, ведь рабыня, тоже совершенно не виновата в гибели Нурбану-хатун, пусть и чувствовала на себе вину, смутно надеясь на взаимопонимание свекрови, которая не ждала больше ничьего визита, вальяжно восседая на парчовой тахте, погрузившись в глубокую мрачную задумчивость о том, как ей попридержать этим вечером невестку для того, чтобы та не сорвала хальвет Селимие-хатун с Шехзаде Селимом. --Валиде, я великодушно прошу у Вас прощения за то, что вынуждена прервать ход ваших мыслей, просто мне очень сильно нужна Ваша помощь!—подойдя к свекрови и почтительно ей поклонившись, добродушно произнесла юная Султанша, в приятном тихом голосе которой, хорошо ощущалось невыносимое отчаяние, что Хандан Султан не смогла проигнорировать и, проявляя непосредственное участие к ней, душевно поинтересовалась: --Что у тебя случилось, Санавбер? Девушка немного отдышалась и, постепенно собравшись мыслями, наконец, доложила: --С моей преданной рабыней Дилвин-хатун случилось страшное несчастье по настоянию неугомонной Констанцы-хатун, затеявшей устроить новый бунт в гареме в случае, если ей не выдадут виновную в гибели Нурбану-хатун! Ею решила стать Дилвин-хатун, которая, как и я, тоже ни в чём не виновата. Сейчас моя служанка в темнице и смиренно ожидает казни.—невольно приведя это к тому, что мудрая Валиде Хандан Султан, вновь погрузилась в глубокую мрачную задумчивость, но в этот раз о том, что ей уже, тоже начала действовать на нервы эта невоспитанная венецианская девчонка, «мутящая воду» в гареме, благодаря чему, измождено вздохнула и, доброжелательно улыбаясь невестке, заверила её, сказав лишь одно: --Сюмбуль-ага уже поставил меня в известность об этом, Санавбер. Не волнуйся. Я дала ему распоряжение о том, чтобы твою Дилвин-хатун выпустили из темницы. Сейчас она, наверное, уже приводит себя в благопристойный вид в дворцовом хаммаме для того, чтобы предстать перед тобой. За Констанцу-хатун, тоже не беспокойся. Сегодня она отправится в старый дворец, где её воспитанием займутся калфы с агами из того гарема.—что постепенно успокоило юную Главную Хасеки, заставив её вздохнуть с огромным облегчением: --Да, прибудет с Вами Аллах, Валиде!—и, поцеловав ей руки, получила от Хандан Султан молчаливое позволение вернуться в покои для того, чтобы приготовиться к брачной ночи и празднику в гареме, благодаря чему юная Султанша, вновь почтительно откланялась и ушла, провожаемая одобряющим взглядом Хандан Султан, погружённой в глубокую мрачную задумчивость. Вот только юная Санавбер Султан даже не догадывалась о том, что её соперница Селимие-хатун уже находилась в просторном мраморном помещении дворцового хаммама и, затерявшись в густых клубах пара, сидела на тёплом мраморном выступе, погружённая в романтические мысли о предстоящем хальвете с Шехзаде Селимом, хорошо ощущая то, как от мечтательных мыслей учащённо колотится в груди трепетное сердце, а бархатистые щёки наливаются румянцем смущения, благодаря чему, даже не замечала того, как ею занимаются опытные чернокожие рабыни-банщицы, постепенно подготавливая её к этому вечеру. Туда же пришла и Джанфеде-калфа, решившая, теперь во всём поддерживать Санавбер Султан, благодаря чему, заведомо разузнав от кого-то из рабынь Хандан Султан о том, что этой ночью Шехзаде Селим вместо своей Главной Хасеки будет проводить время с, выбранной для него греческой рабыней по имени Селимие-хатун, что показалось молодой калфе очень странным ещё и из-за того, что сам юный Шехзаде ничего не знает об интриге матери, в связи с чем Джанфела-калфа пришла в хамам для того, чтобы, лично посмотреть на эту рабыню, которая показалась ей, совершенно ничем не примечательной. Обычная худощавая наложница со смазливой внешностью. --Мда! Что-то вкусы у нашей Валиде страдают. Как можно было выбрать для сына такую худышку, хотя Нурбану-хатун, тоже была худышкой, но, по крайней мере обладала изворотливым умом и огромными амбициями.—с мрачной задумчивостью иронично заметила калфа, чем мгновенно привлекла к себе внимание, замлевшей под руками банщиц, рабыни, мгновенно опомнившейся и почтительно кивнувшей рыжеволосой головой в знак приветствия с доброжелательными словами, выражающими огромную заинтересованность, отразившуюся в карих глазах: --Джанфеда-калфа, чем я могу быть вам полезна? «Да, ничем, Хатун! Я просто пришла посмотреть на ту, кого готовит наша Валиде в соперницы к Главной Хасеки своего единственного Шехзаде!»--поначалу хотела небрежно и очень колко обронить старшая калфа, но, понимая, что выдавать истинного отношения к выбору Валиде Хандан Султан, оказавшемуся, крайне неудачным, себе же дороже, выдавила из себя притворную, как ей казалось, доброжелательную улыбку, с которой принялась напоминать правила поведения в покоях Шехзаде: --Как только ты окажешься в покоях нашего Шехзаде, почтительно поклонись и терпеливо жди момента, когда он обратит на тебя внимание и позволит подойти к нему. Затем подойди и опустись перед ним на одно колено и поцелуй полы его халата, либо кафтана, в знак покорности, но головы не поднимай. Шехзаде сам поднимет тебя с колен и подведёт к постели, где между вами всё и случится. Только на большее не рассчитывай. У вас будет лишь только одна ночь, не больше, а всё из-за того, что ты и прочие рабыни для него всего лишь развлечение, о котором он к утру, непременно забудет.—что больно ударило по самолюбию Селимие-хатун, которая, разумеется, рассчитывала на то, чтобы стать новой Хасеки, либо, хотя бы кадиной, благодаря чему, совершенно не заметила того, как к ним, в эту самую минуту, крайне бесшумно подошла Махнур-хатун—служанка Санавбер Султан и, почтительно поклонившись Джанфеде-калфе, обеспокоенно поинтересовалась: --Джанфеде-калфа, простите меня за то, что отвлекаю от дела, порученного вам, вероятно Валиде Хандан Султан, просто вы моя последняя надежда на то, чтобы найти Дилвин-хатун. Я нигде не могу её найти. Может, вы её видели?—чем мгновенно привлекла к себе внимание, заставив отвлечься от Селимие-хатун и ненадолго призадумавшись, предположить: --Возвращайся в покои к своей госпоже, Махнур-хатун, скорее всего Дилвин уже вернулась туда.—что оказалось хорошо понятно Махнур-хатун, благодаря чему, она почтительно откланялась Джанфеде-калфе и, пожелав ей доброго вечера, вернулась в покои к Санавбер Султан, провожаемая одобрительным взглядом калфы, продолжившей наставлять и язвить Селимие-хатун. Джанфеде-калфа не обманула Махнур-хатун своим предположением о том, что, скорее всего Дилвин-хатун уже вернулась в покои к их добросердечной госпоже Санавбер Султан. Так и было на самом деле. Дилвин-хатун сидела на тахте, внутренне вся сжавшись в комок и отрешившись от всего мира, погрузилась в глубокую мрачную задумчивость о том, почему её помиловали, хотя по идее, должны были уже казнить и бросить в Босфор, от понимания о чём, трепетное сердце учащённо билось в груди, а из ясных карих глаз тонкими ручьями по бледным бархатистым щекам текли горькие слёзы, которые юная девушка отчаянно скрывала, благодаря чему её изящные плечи слегка сотрясались от беззвучных рыданий. --Успокойся, Хатун! Довольно! Ты осталась жива, благодаря своей невиновности.—подбадривая убеждал девушку, находящийся здесь же возле неё, Сюмбуль-ага, который и привёл рабыню сюда. И вот теперь находился рядом, терпеливо ожидая момента, когда девушка, наконец, успокоится и приступит к выполнению своих привычных повседневных обязанностей. Именно, в эту самую минуту, крайне бесшумно отворились створки широкой двери, и в покои вернулась Махнур-хатун, которая, заметив подругу в столь странном душевном подавленном состоянии, с негодованием проявила непосредственную заинтересованность, с которой обратилась к кизляру-аге, почтительно ему поклонившись: --Что здесь произошло? Почему Дилвин-хатун находится в столь подавленном состоянии?—чем вызвала добродушную ухмылку у Сюмбуля-аги, поспешившего всё объяснить юной собеседнице: --Да, вот наша Дилвин-хатун для того, чтобы не допустить назревающий очередной гаремный бунт, затеянный венецианкой Констанцей-хатун, решила принести себя в жертву, отдавшись удавке безмолвных палачей, из рук которых мне с трудом удалось её вырвать и привести сюда.—невольно приведя это к тому, что Махнур-хатун с печальным вздохом: --Спасибо вам за то, что спасли нашу Дилвин, Сюмбуль-ага!—решительно подошла к подруге и, осторожно сев на тахту рядом с ней, заботливо обняла за изящные плечи и принялась успокаивать, что успешно ей удалось, ведь Дилвин-хатун, пусть и не сразу, но, когда успокоилась, отрешённо принялась делиться своими впечатлениями о перенесённом заточении в темнице: --Махнур, ты даже не представляешь себе того, как это страшно находится одной, запертой в темнице, ожидая неминуемой смерти, а потом, когда удавка постепенно начинает затягиваться на шее, чувствовать, как всё сильнее и сильнее не хватает воздуха, а перед глазами всё плывёт и темнеет, не говоря уже о том, что почва уходит из-под ног, лишая тебя жизни, которая проносится перед мутнеющими глазами за один миг, а впереди открывается бесконечный тёмный непроглядный коридор, ведущий тебя в бесконечную вечность и...—Дилвин-хатун не договорила из-за того, что её, вдруг, одолел новый мучительный кашель, вызванный недавним удушением, и заставивший Махнур-хатун незамедлительно встать с тахты и, подойдя к тумбочке с кувшином, в котором заранее была налита прохладная ключевая вода, налила её в небольшой кубок и, вернувшись к подруге со словами: --Не говори об этом больше, Дилвин! Всё уже в прошлом. Ты осталась жива, вот, что самое главное!—заботливо подала его ей, внимательно проследив за тем, как Дилвин-хатун взяла из её рук медный кубок и, поднеся к чувственным губам, сделала несколько жадных глотков, напоминая собой, выброшенную из приятной прохладной реки на разгорячённый песок, рыбу. --Ладно! Я оставлю вас одних! У меня есть ещё куча дел в гареме!—возвращая к себе их внимание, заключил Сюмбуль-ага и, не говоря больше ни слова, ушёл, провожаемый задумчивым взглядом обеих девушек, стоявших в почтительном поклоне. Но не долго суждено было продлиться их одиночеству, ведь спустя, буквально какое-то время, внезапно, вновь распахнулись створки двери, и в свои покои вернулась, чем-то уж очень сильно перевозбуждённая Санавбер Султан, которую внутренне всю трясло от, переполнявшего трепетную душу, огромного негодования с возмущением, что она обрушила на верных рабыней, уже, успев заметить то, что они, снова обе вместе, что искренне радовало юную Главную Хасеки Шехзаде Селима: --Вы только послушайте, что задумала сделать наша достопочтенная Валиде Хандан Султан, девочки?! Она собирается отправить сегодня вечером к моему мужу Шехзаде Селиму наложницу, которую ещё вчера привезли по её личному распоряжению из старого дворца! Имя рабыни—Селимие-хатун!—бушевала Санавбер Султан, мечась по просторным светлым покоям, подобно яростной львице, от чего её преданные служанки потрясённо переглянулись между собой и с взаимным пониманием единогласно вздохнули: --Да уж, госпожа! Валиде нашла, кого выбирать для нашего Шехзаде—бестолковую пустышку с тощей фигурой и смазливой внешностью. --Но, что меня больше всего поражает, так это то, что Валиде даже не спросила, хочет ли наш Шехзаде общаться с новой наложницей, учитывая то, что у нас с ним с сегодняшнего дня начался «медовый месяц», а значит, ему не будет ни до кого никакого дела!—продолжала негодовать Санавбер Султан, что сопровождалось ядовитым смехом с ироничными высказываниями, с чем её верные служанки были полностью согласны и разделяли, вполне себе справедливые возмущения, тоже не понимая того, для чего валиде понадобилось приблизить новую наложницу своему сыну, именно сейчас, когда он ни на кого, кроме своей дражайшей возлюбленной не желает принимать у себя, не говоря уже о том, что Валиде страдает отсутствием эстетического вкуса и, совершенно не разбирается в людях. --Госпожа, ну, неужели вы так это спокойно оставите и никак не ответите на, нанесённое вам, оскорбление со стороны Валиде Султан?—проявляя невыносимое беспокойство за благополучие семейной жизни с душевным спокойствием юной супружеской пары Шехзаде Селима с Санавбер Султан, воинственно поинтересовалась Дилвин-хатун, окончательно оправившись после, недавно перенесённого, нервного стресса, что далось ей, очень даже непросто, что оказалось хорошо понятно юной Султаншей, в связи с чем, она внезапно погрузилась в глубокую мрачную задумчивость, мысленно признаваясь себе в том, что подвергать жизни верных рабынь, опять опасности, будет крайне расточительно, не говоря уже о том, что безрассудно, но оставлять Валиде без справедливого ответа, тоже нельзя, а значит, необходимо всё как следует продумать и уж тогда воевать, но, а пока ей необходимо, хорошенько подготовиться к брачной ночи с горячо любимым Шехзаде Селимом, чем и занялась незамедлительно, в чём ей помогали верные рабыни. А между тем, что же касается Хасеки Хандан Султан, то она решила сама сообщить горячо любимому сыну о, готовящейся для него к этой ночи, выбранной лично по её приказу, наложницу, в связи с чем пришла к нему в покои и, пройдя на балкон, застала Шехзаде именно там, стоявшим, оперевшись сильными мужественными руками о мраморную перекладину ограждения, и задумчиво смотрящим на Босфор, где по ровной, практически зеркальной, но тронутой лёгкой рябью глади, которого величаво проходили парусники, обдавая его приятной лёгкой прохладой, при этом мысли юноши занимала одна лишь его дражайшая возлюбленная милая сердцу Санавбер, с которой он сегодня разделит брачное ложе и уснёт, забывшись обо всём на свете в её заботливых объятиях, от понимания о чём его трепетное сердце забилось ещё сильнее, а симпатичное мужественное лицо запылало смущением, благодаря чему, юноша с трепетной нежностью вздохнул: --Ах, милая моя, Санавбер, знала бы ты, как сильно я жду эту ночь!—что ни укрылось от внимания его дражайшей Валиде Хандан Султан, крайне бесшумно приблизившейся к сыну и поспешившей развеять его трепетные, очень нежные надежды на эту ночь: --Мне, конечно приятно слышать о том, что ты с трепетной нежностью любишь свою очаровательную юную супругу, Шехзаде, только хальвет с ней, тебе придётся перенести на тот день, когда она полностью оправится после недавнего выкидыша и сможет быть с тобой, как полагается любящей женщине.—что вызвало в парне добродушный смешок, с которым он любезно поспешил успокоить горячо любимую мать: --Не тревожьтесь, Валиде! Я уже побеседовал об этом с главной дворцовой акушеркой, и она заверила меня в том, что Санавбер уже полностью готова к тому, чтобы делить со мной ложе. Можете считать, что на ней всё заживает, как на кошке.—чем ввёл Хандан Султан в небольшое ошеломление, во время которого она не знала, что и сказать сыну на эти его радушные мечтания, что совсем нельзя было сказать о кизляре-аге, присоединившемуся к ним. Он почтительно поклонился и доложил: --Валиде, Шехзаде, к празднику в гареме уже всё готово. Девушки для танцев отобраны и репетируют. Угощения поварами готовятся.—что заслужило искреннее одобрение у Хандан Султан с Шехзаде Селимом, продолжившими беседовать о предстоящей ночи. --Селим, я приказала подготовить для тебя на ночь наложницу. Калфы с агами уже ею занимаются.—чем ввела юношу в лёгкое ошеломление, с которым он с негодованием уставился на кизляра-агу и озадачено спросил: --Сюмбуль-ага, что ещё за наложница? Я же ясно дал понять о том, что эту ночь я проведу с моей Хасеки Санавбер Султан?! Немедленно всё отменить! Сюмбуль-ага всё понял и, довольный мудрым решением юного Шехзаде, почтительно откланялся и поспешил отправиться обратно в гарем для того, чтобы выполнить распоряжение Шехзаде Селима, оставшегося выяснять отношения с матерью, что получалось очень бурно и эмоционально, ведь Хандан Султан, категорически отказывалась мириться с отказом сына от наложницы. А между тем, в общей комнате гарема уже шла активная подготовка к сегодняшнему вечеру. Девушки репетировали танцы, наряжались и красились, что-то между собой, активно обсуждая и не обращая внимание на Нурмелек-хатун, тоже активно готовящуюся к празднику в гареме под мудрые наставления Нигяр-калфы, В эту самую минуту к ним и бесшумно подошла, одетая в простенькое бледно-розовое платье, Литисия-хатун, с восхищением оценившая шикарный образ Нурмелек-хатун, выдохнув, лишь одно, чем и привлекла к себе внимание подруги: --Какая ты красавица, Нурмелек!—благодаря чему девушка вышла из глубокой мрачной задумчивости и, одарив юную русоволосую собеседницу очаровательной искренней доброжелательной улыбкой, благодарственно выдохнула: --Спасибо, Литисия! Ты, тоже сегодня, очень привлекательно выглядишь!—чувствуя себя в отсутствие Констанцы-хатун, намного раскованнее, в связи с чем, даже повеселела, что отразилось в её светлых глазах в виде лёгкого, практически детского озорства, что ни укрылось от её внимательной собеседницы, которая бегло осмотрелась по сторонам и, так и не найдя в общей комнате гречанку Селимие-хатун, с нескрываемым негодованием спросила у душевной подруги, каковой для неё уже успела стать Нурмелек-хатун за эти последние сутки своего пребывания в гареме: --Нурмелек, а ты, случайно не знаешь того, куда подевалась эта рыжеволосая гречанка по имени Селимие-хатун? Что-то с утра её нигде не видно.—чем вызвала у подруги взаимную язвительную усмешку, с которой, ничего не скрывая, отмахнулась: --Как это куда она подевалась?! Ты, разве не знаешь ничего о том, что эту пустышку ещё утром по распоряжению Хандан Султан увели в хамам для того, чтобы подготовить к хальвету с Шехзаде Селимом!—что ввело Литисию-хатун в ещё большую растерянность из-за того, что она прекрасно знала о том, что сегодня был совершён никях Шехзаде Селима с Санавбер Султан, а значит, эту ночь пара должна провести в жарких объятиях друг друга, ведь не зря же ночь, идущая после свадьбы называется—брачная! --Да, ничего у этой пустышки не выйдет! Шехзаде трепетно и нежно любит свою Главную Хасеки Санавбер Султан, совсем как его парфироносный отец, то есть наш Достопочтенный Повелитель Хасеки Хюррем Султан!—легкомысленно отмахнувшись, заключила Литисия-хатун в тот самый момент, когда к ним обеим подошли кизляр-ага с ункяр-калфой, решившие поддержать приятное дружеское общением обеих девиц тем, что подвели логический итог их беседе, вернее это сделал сам кизляр-ага Сюмбуль, сказав лишь одно с добродушным смехом: --Вы правы, девочки! Шехзаде Селим, лично высказал мне своё решение о том, что проведёт эту ночь с горячо любимой Санавбер Хасеки Султан, как полагается добропорядочному мужу, что воспринялось его достопочтенной матушкой Хандан Султан с огромным негодованием и возмущением! Слышали бы вы то, как она ругалась!—невольно приведя это к тому, что они все добродушно рассмеялись. И вот, когда все приготовления, наконец-то, завершились, в просторной общей комнате гарема начался танцевально-музыкальный вечер, посвящённый заключению никяха Шехзаде Селима с Хасеки Санавбер Султан, куда пришли все женские представительницы Султанской семьи, удобно разместившиеся на парчовых ярких подушках, облачённые в шикарные одеяния и озарённые лёгким медным мерцанием пламени свечей в золотых канделябрах. Заиграла весёлая музыка, и отобранные для танцев рабыни, которые были одеты в яркие парчовые платья, мгновенно заняли свои места в центре просторной комнаты и принялись исполнять грациозные пластичные танцевальные па, за чем с интересом принялись наблюдать Михримах с Эсмахан Султан, периодически повторяя за наложницами некоторые движения зажигательного восточного танца, не обращая никакого внимания на душевный разговор своих матерей и сидящих напротив них Литисию и Нурмелек-хатун, которые, тоже с огромным восторгом наблюдали за танцами других рабынь. --И всё-таки, я считаю, что Селиму следовало принять, отобранную мной лично, наложницу!—оскорблённо сетовала Хандан Султан, жалуясь Шах-Хубан Султан, чем вызывала у той доброжелательную беззаботную улыбку с мудрыми рассуждениями: --Да, оставь ты мальчика в покое, Хандан! Неужели ты не понимаешь, что так сильно влюблён в свою Хасеки, что никого не желает замечать из гарема?! Пусть наслаждается семейным счастьем! Ты лучше о будущем дочери подумай. Нашей Михримах пора, снова выйти замуж. Хватит ей ходить во вдовушках.—благодаря чему, Хандан Султан погрузилась в глубокую мрачную задумчивость о том, за кого бы из визирей выдать замуж дочь, что ни укрылось от внимания самой Султанши солнца и луны, заставив её незамедлительно обратиться к матери с участливым вопросом, полным невыносимого беспокойства: --Валиде, с Вами всё хорошо?—чем мгновенно привлекла к себе её внимание, заставив, выйти из своей глубокой мрачной задумчивости и легкомысленно ответить с добродушной улыбкой: --Да, вот думаю о том, что тебе пора, вновь выйти замуж, Михримах, но вот за кого?! Даже не знаю.—невольно приведя это к тому, что её дочь залилась румянцем лёгкого смущения и погрузилась в глубокую романтическую задумчивость о своей первой любви—персидском принце Исмаиле, о котором ей строго-настрого запретили даже мечтать, по-быстрому отдав в жёны Рустему-паше, умершего в прошлом году от чумы, так и не успев зачать своей юной венценосной жене их общего ребёночка, но, собравшись постепенно с мыслями, Михримах отбросила прочь все мрачные мысли и воинственно заявила матери: --Если вы не выдадите меня замуж за Шехзаде Исмаила, то я больше ни за кого не выйду замуж!—невольно приведя это к тому, что между ними всеми воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого все Султанши потрясённо переглянулись между собой, не обращая никакого внимания на музыкантов-рабынь, играющих уже лирическую медленную мелодию на этаже для фавориток, совершенно забыв о том, что рядом с ними нет самих виновников торжества, проходящего здесь в гареме, да Султаншам и не было до них никакого дела. А между тем, что же касается Шехзаде Селима, то он вместе с отцом-Повелителем и братьями Шехзаде Баязидом и Джихангиром находились в дворцовом саду, где проходили основные празднества с участием, специально приглашённых циркачей и янычар, которые устраивали кулачные бои и фаер-шоу, за чем и наблюдали из, выставленного парчового шатра Султан Сулейман вместе с сыновьями и высокопоставленными сановниками, представителями воинских подразделений и духовенства, уже успевших принести юному Шехзаде Селиму искренние поздравления и пожелания, быть стойким и справедливым в дни своего предстоящего регентства в то время, как Повелитель вместе с Шехзаде отправятся в столицу Персидского Государства к Шаху Тахмаспу договариваться о браке его престолонаследника Шехзаде Исмаила с Михримах Султан, о чём мудрый Повелитель уже давно задумывался, тем-самым решив помириться с персами и объединить оба Государства, необходимость чего уже неоднократно и тщательно обсудил со всеми своими пашами и духовенством и, заручившись их единогласным одобрением, начал активно готовиться к походу, что решено было свершить на следующей неделе, но, а, пока же все получали несказанное удовольствие от великолепного праздника, делясь своими яркими впечатлениями. --Ну, как ты, Селим, доволен ли, устроенным в честь тебя, праздником?—с беззаботной весёлостью обратился к среднему сыну Повелитель, чем вывел его из романтической задумчивости о приближающейся брачной ночи, благодаря чему лицо юноши пылало явным смущением, но, услыхав, обращённые к нему заинтересованные слова горячо любимого отца, мгновенно собрался с мыслями и, почтительно поклонившись, с трепетным волнением честно ответил: --Да, Повелитель! Праздник, действительно, очень великолепен. Благодарю вас.—что ни укрылось от внимания его брата Шехзаде Баязида, стоявшего здесь же, но немного с другой стороны, который, принеся искреннее извинение за вынужденное вмешательство в душевный разговор Повелителя с братом, добродушно заметил: --Мой дражайший брат, хотя и находится рядом с нами, но душой и сердцем уже давно со своей горячо любимой Хасеки, Повелитель. Конечно, его можно, легко понять. Он неистово влюблён. Временами, мне его даже становится искренне жаль. Только его очаровательная зазноба, вполне достойна такого к себе отношения с его стороны, да и в гареме её любят и уважают за справедливость с добросердечием. Благодаря чему, Султан Сулейман решил больше не мучить среднего сына своим обществом и, одобрительно кивнув, отпуская, заключил: --Хорошо, Селим! Можешь больше не томиться рядом с нами. Отправляйся готовиться к брачной ночи. Шехзаде Селим не смел об этом позволении даже мечтать, в связи с чем, окрылённый безграничным счастьем и искренней благодарностью, с неистовым жаром расцеловал отцу руки и, получив его отцовское благословение, незамедлительно откланялся в знак искреннего почтения и ушёл обратно во дворец для того, чтобы подготовиться к брачной ночи с дражайшей возлюбленной Санавбер, провожаемый всеобщим понимающим взглядом. А между тем, находящаяся в своих просторных покоях и в обществе верных рабынь, возглавляемых Махнур и Дилвин-хатун, юная Санавбер Султан, совершенно не жалела того, что отказалась идти в гарем на великолепный праздник, а всё из-за того, что ей было абсолютно не до всеобщего веселья. Она ужасно нервничала, предвкушая всё сильнее приближающуюся брачную ночь, которую ей предстояло провести в жарких объятиях дражайшего возлюбленного супруга, каковым утром для неё стал Шехзаде Селим, от, разыгрывающихся в золотоволосой голове, порочных мыслей о чём, бархатистые щёки пылали румянцем смущения, а сердце учащённо билось в груди, не говоря уже о том, что изящные руки увлажнились, что не укрылось от внимания, стоявших, неподалёку Дилвин с Махнур-хатун, которые с искренним пониманием переглянулись между собой и, придя к общему мнению, душевно заговорили с добросердечной госпожой, нервно теребящей изящные тонкие пальцы. --Я, конечно, хорошо понимаю, что мне не о чем волноваться, ведь наши с Шехзаде Селимом самые заветные мечты, наконец-то, сбылись, а наши трепетные души и нежные сердца воссоединились для того, чтобы больше никогда не расставаться. Только, почему-то мне до сих пор кажется, что это, просто красивый сон, и когда я проснусь, то, вновь окажусь бесправной рабыней, выставленной работорговцами на невольничьем рынке, подвергаемой омерзительным осмотром отвратительных развратников-извращенцев-садистов.—нервно вздыхая, поделилась с подругами юная Главная Хасеки Шехзаде Селима Санавбер Султан, которую всю передёрнуло от, испытываемого отвращения, что оказалось, хорошо понятно Махнур-хатун, которая доброжелательно улыбнулась, сидящей на парчовом покрывале широкого, скрытого под плотными вуалями золотого газового и тёмного зелёного парчового балдахина с золотой окантовочной бахромой, юной Султанше и, крайне бесшумно подойдя к ней, крайне бережно опустила гипюровую алую вуаль на хорошенькое лицо госпоже, уверенная в том, что вот-вот в её покои придёт Шехзаде Селим, а значит они с Дилвин будут здесь уже лишними. --Вам не о чем тревожится, госпожа! Это совсем не сон, а реальность, которую скоро Вам, непременно докажет Его Султанское Высочество Шехзаде-султан Селим Хан Хазретлири сразу, как заключит Вас в свои жаркие объятия и пламенно поцелует.—подбадривая заверила госпожу, доброжелательно ей улыбаясь, Дилвин-хатун, чем заставила юную Султаншу вновь погрузиться в глубокую романтическую задумчивость, в чём ей не стали мешать Махнур с Дилвие-хатун, которые, вновь с весёлой беззаботностью переглянулись между собой и, не говоря больше ни единого слова, заняли места по обе стороны широкого ложа, погрузившись в трепетное ожидание появления Шехзаде Селима, благодаря чему, время, казалось бы, остановилось для них всех, но это было далеко не так. Да и, Шехзаде Селим не заставил свою дражайшую возлюбленную томиться в гордом одиночестве и мучиться приятным ожиданием с трепетным волнением их романтического ночного свидания, хорошо ощущая то, как бешено колотится в мускулистой мужественной груди разгорячённое сердце. И вот, спустя, буквально, казалось бы, несколько минут, приятно взволнованный, Шехзаде Селим решительно пришёл в её просторные покои в тот самый момент, когда Санавбер Султан уже встала с широкого ложа, дав повелительный знак служанкам о том, что они могут быть абсолютно свободны, что те прекрасно поняли и, почтительно откланявшись ей с Шехзаде Селимом, постепенно разошлись, провожаемые благодарственным взглядом юных возлюбленных, которые терпеливо дождались, когда за последней из служанок закрылась тяжёлая широкая дубовая резная дверь, немного выждали и, хорошо понимая, что теперь им никто не помешает, не говоря уже о том, что ни заставит чувствовать себя скованно, вздохнули с огромным облегчением: --Ну, наконец-то, все ушли!—не говоря больше ни единого слова, кинулись друг к другу в крепкие объятия с неистовыми жаркими поцелуями, во время которых, они безжалостно избавляли друг друга от шикарных свадебных одежд, выполненных их алого, обшитого золотым кружевом платья невесты и серебристого парчового одеяния жениха, пока ни остались абсолютно нагими, что их совершенно не смущало, а, напротив, лишь пробуждало порочное желание, обладать друг другом, перед чем, возлюбленные не смогли устоять и обрушили на себя беспощадный шквал из жарких поцелуев, головокружительных ласк и пламенных слов любви, удобно лёжа на парчовом покрывале широкого ложа с бархатным балдахином и воссоединяясь в неистовом акте любви, что напоминало битву, так как никто из них не хотел уступать друг другу в страсти, а их движения наполняла такая бешеная скорость, что, казалось ещё немного, и произойдёт взрыв. Сладострастные единогласные стоны заполнили просторную, залитую лёгким мерцанием пламени свечей, комнату, выполненную в светлых тонах, но вскоре всё стихло и они, запыхавшиеся, рухнули на подушки, истекая потом, стекающим с их разгорячённых тел солёными прозрачными ручьями, не говоря уже о том, что в груди сердце колотилось, как сумасшедшее, но, независимо от этого, они были очень счастливы и довольны собой, а ничего другого не могло быть иначе. --Я люблю тебя!—пламенно выдохнул Шехзаде Селим, немного отдышавшись и вновь заключив возлюбленную в крепкие объятия. Она призывно улыбнулась ему, что послужило для него сигналом к новой любовной битве, благодаря чему они, уже немного отдохнувшие, возобновили схватку, что повторялось на протяжении всей ночи несколько раз и до тех пор, пока парочка, окончательно ни исчерпав себя, забылись крепким восстанавливающим сном в жарких объятиях друг друга, довольные, приятно уставшие, запыхавшиеся и счастливые. Да и, Шехзаде Селим не заставил свою дражайшую возлюбленную томиться в гордом одиночестве и мучиться приятным ожиданием с трепетным волнением их романтического ночного свидания, хорошо ощущая то, как бешено колотится в мускулистой мужественной груди разгорячённое сердце. И вот, спустя, буквально, казалось бы, несколько минут, приятно взволнованный, Шехзаде Селим решительно пришёл в её просторные покои в тот самый момент, когда Санавбер Султан уже встала с широкого ложа, дав повелительный знак служанкам о том, что они могут быть абсолютно свободны, что те прекрасно поняли и, почтительно откланявшись ей с Шехзаде Селимом, постепенно разошлись, провожаемые благодарственным взглядом юных возлюбленных, которые терпеливо дождались, когда за последней из служанок закрылась тяжёлая широкая дубовая резная дверь, немного выждали и, хорошо понимая, что теперь им никто не помешает, не говоря уже о том, что ни заставит чувствовать себя скованно, вздохнули с огромным облегчением: --Ну, наконец-то, все ушли!—не говоря больше ни единого слова, кинулись друг к другу в крепкие объятия с неистовыми жаркими поцелуями, во время которых, они безжалостно избавляли друг друга от шикарных свадебных одежд, выполненных их алого, обшитого золотым кружевом платья невесты и серебристого парчового одеяния жениха, пока ни остались абсолютно нагими, что их совершенно не смущало, а, напротив, лишь пробуждало порочное желание, обладать друг другом, перед чем, возлюбленные не смогли устоять и обрушили на себя беспощадный шквал из жарких поцелуев, головокружительных ласк и пламенных слов любви, удобно лёжа на парчовом покрывале широкого ложа с бархатным балдахином и воссоединяясь в неистовом акте любви, что напоминало битву, так как никто из них не хотел уступать друг другу в страсти, а их движения наполняла такая бешеная скорость, что, казалось ещё немного, и произойдёт взрыв. Сладострастные единогласные стоны заполнили просторную, залитую лёгким мерцанием пламени свечей, комнату, выполненную в светлых тонах, но вскоре всё стихло и они, запыхавшиеся, рухнули на подушки, истекая потом, стекающим с их разгорячённых тел солёными прозрачными ручьями, не говоря уже о том, что в груди сердце колотилось, как сумасшедшее, но, независимо от этого, они были очень счастливы и довольны собой, а ничего другого не могло быть иначе. --Я люблю тебя!—пламенно выдохнул Шехзаде Селим, немного отдышавшись и вновь заключив возлюбленную в крепкие объятия. Она призывно улыбнулась ему, что послужило для него сигналом к новой любовной битве, благодаря чему они, уже немного отдохнувшие, возобновили схватку, что повторялось на протяжении всей ночи несколько раз и до тех пор, пока парочка, окончательно ни исчерпав себя, забылись крепким восстанавливающим сном в жарких объятиях друг друга, довольные, приятно уставшие, запыхавшиеся и счастливые. Османская Империя. Стамбул. Дворец Топкапы. Полтора года спустя. Султан Сулейман не стал долго тянуть с отбытием в Казвин на целую неделю и отправился вместе со своими двумя младшими Шехзаде и дочерью Михримах Султан и племянницей Эсмахан Султан сразу на следующий день после празднования свадьбы горячо любимого Шехзаде Селима, оставшегося в столице Османской Империи Регентом Государства, которым Шехзаде Селим начал править успешно, открыв много благотворительных центров и начав развивать те провинции, которые были присоединены его Великими предками в ходе завоеваний, в чём ему помогали визири и представители духовенства, благодаря чему заслужил у народа искреннюю любовь с уважением. Если на государственном поприще Шехзаде Селиму способствовал успех, то на домашнем фронте у него начались серьёзные проблемы. Его дражайшая Валиде Хандан Султан никак не могла простить сыну то, что он продолжает уделять внимание лишь только одной своей Главной Хасеки Санавбер Султан, которая уже, вновь носила под сердцем их ребёнка, бережно и с трепетной нежностью, ограждая себя от всех возможных опасностей с волнениями, в чём юной девушке помогали верные Махнур с Дилвин-хатун и, присоединившиеся к ним Джанфеде с Нигяр-калфой, во всём поддерживающие юную добросердечную справедливую Султаншу, что нельзя было сказать о её дражайшем возлюбленном Шехзаде Селиме, который уже так морально вымотался постоянными, практически каждодневными ссорами с горячо любимой Валиде, что всё чаще и чаще стал пропадать в окрестностях Эдирне на охоте, где отдыхал от бесконечных придирок с нравоучениями матери, ставшей, просто несносной. Но, не смотря на это, он всё равно возвращался, спустя буквально несколько дней, морально отдохнувший к своей дражайшей возлюбленной Санавбер, в заботливых объятиях которой отдыхал душой, ведь только она одна никогда ничего не требовала от него, а, просто наслаждалась тем, что её возлюбленный был рядом, за что Шехзаде Селим был жене искренне благодарен. Так и в это зимнее снежное утро, находящаяся в своих просторных покоях, юная Санавбер Султан с трепетным волнением ждала возвращения дражайшего возлюбленного с очередной охоты в окрестностях Эдирне, где он находился уже три дня, из-за чего время для девушки стало, подобно вечности, бесконечным, которое она проводила в учёбе и в написании, полных огромной нежности с тоской и безграничной любовью, писем дражайшему возлюбленному, в чём ей помогала ункяр-калфа Нигяр, продолжающая, давать юной подопечной мудрые советы по разрешению того, или иного спорного вопроса. Даже сейчас они душевно беседовали друг с другом, вальяжно восседая на тахте, друг напротив друга, стараясь говорить так тихо и спокойно, чтобы никто, кроме них самих не мог услышать то, о чём у них идёт речь из опасения оказаться неправильно понятыми. --Ах, Нигяр-калфа, мне, наверное, никогда не привыкнуть к частым отъездам Шехзаде Селима на охоту, ведь каждая разлука с ним, мне невыносима!—печально вздыхая, делилась с ункяр-калфой юная Султанша, что было хорошо понятно её мудрой собеседнице, которая сдержано вздохнула и, доброжелательно улыбаясь, разумно заключила: --Такова любовь, госпожа! Это её негативные последствия, во время которых она и проверяется на прочность! Иногда, вынужденная разлука служит даже лекарством для того, чтобы сохранить её в том чистом виде, в каком она есть, если, конечно, отношения двух возлюбленных заходят в такой тупик, что, иначе никак ни поступишь, кроме, как временно расстаться и отдохнуть друг от друга. Только к тебе с Шехзаде такой вынужденный ход, совсем не относится. Санавбер Султан внимательно выслушала вразумительные слова наставницы и, вновь измождено вздохнула: --Я не понимаю того, почему Валиде Хандан Султан никак не оставит единственного сына в покое?! Ну, не хочет он принимать у себя и делить ложе с наложницами из своего гарема, зачем принуждать?! Ведь, как говорится в народе: «Насильно мил не будешь!» Когда она это поймёт!—хотя ответ прекрасно знала итак, а именно: «никогда», что подтвердила мудрая ункяр-калфа, тяжело выдохнувшая лишь одно: --Просто Валиде Хандан Султан фанатично желает того, чтобы у её сына было много детей от других его наложниц, которым он совершенно не уделяет никакого внимания! Вспомните ту же несчастную афинянку по имени Селимие, которую уже за все эти месяцы отправляли в главные покои к Шехзаде Селиму несколько раз, пусть и ожидая подходящего момента, но всё безрезультатно. Наложница даже войти в покои не смогла, как оказывалась возвращённой в гарем. Конечно, очень жаль несчастную девушку, ведь она… Нигяр-калфа не договорила по той лишь простой причине, что, в эту самую минуту, до них донеслись радостные голоса рабынь, извещающих о том, что Шехзаде Селим, наконец-то, вернулся во дворец Топкапы и сейчас находится в своих роскошных покоях, благодаря чему, юная Главная Хасеки Санавбер Султан, мгновенно оживилась и с восторженными словами: --Пойду к моему Шехзаде!—решительно встала с тахты и, подойдя к широкой двери, мгновенно взялась за медные ручки и, открыв створки, стремительно вышла в мраморный коридор, успев услыхать лишь вразумительные слова Нигяр-калфы: --Санавбер Султан, дай ты, хоть нашему Шехзаде немного отдышаться и собраться с мыслями после дороги!—до чего юной Султанше уже не было никакого дела. Но, а, что же касается самой Нигяр-калфы, то, она, собравшись с мыслями и вовремя спохватившись, выбежала следом за, как ей казалось, неугомонной беременной юной Султаншей, которую догнала уже при входе на мужскую половину дворца, где девушку уже дружелюбно отчитывал кизляр-ага Сюмбуль за то, что она, опять себя не бережёт и бегает по дворцу с большим животом так, как будто его нет и в помине, но, понимая, что все его с ункяр-калфой вразумительные слова с отчаянными просьбами о благоразумии для юной пламенно любящей девушки—пустой звук, смирился с поражением и, измождено вздохнув: --Ох, Нигяр-калфа, не будет нам с ней никакого покоя, вот увидишь!—отправился сопровождать юную Главную Хасеки Шехзаде Селима в главные покои, где уже находился сам Шехзаде-Регент, наслаждающийся моральным и душевным отдыхом, даже не догадываясь о том, что, в эту самую минуту Великий визирь Лютфи-паша душевно разговаривает с шестнадцатилетней русоволосой красавицей Махмелек Султан с выразительными светлыми глазами и обладающей изящной стройной, как ствол молодой сосны, фигурой с упругими формами, надёжно скрытыми под красивым шёлковым платьем яркого свекольного оттенка, прибывшей из старого дворца ещё утром для того, чтобы воссоединиться со своей венценосной семьёй, смутно надеясь на их гостеприимство с доброжелательностью, и не прогадала. Её действительно встретили, очень даже радушно. И вот теперь она находилась здесь, посреди мраморного дворцового коридора, выйдя несколько минут тому назад из главных покоев, где приятно пообщалась со сводным братом Шехзаде Селимом, душевно посетовавшем ей о моральном давлении со стороны Хандан Султан, настоятельно требующей от него, принимать у себя наложниц из гарема, на которых он, совершенно не желает обращать внимания из-за трепетной любви к милой Санавбер, которой безгранично предан душой, сердцем и телом и не хочет причинять невыносимые душевные страдания изменами, особенно сейчас, когда до долгожданного появления на свет их дражайшего Шехзаде с Султаншей остались, буквально считанные дни, что оказалось хорошо понятно Махмелек Султан, искренне пожелавшей познакомиться с той, кто покорила неукротимое трепетное сердце её горячо любимого среднего брата. Её мечта сбылась тем, что, в эту самую минуту, к Махмелек Султан стремительно подошла сама Главная Хасеки Санавбер Султан, не обращающая никакого внимания на, постоянно путающиеся под ногами полы пышной юбки шёлкового платья нежного голубого оттенка. Она поравнялась с новой династийной Султаншей и, почтительно ей, поклонившись, доброжелательно улыбнулась и гостеприимно произнеся: --Добро пожаловать в родные пенаты, Госпожа!—решительно преодолела последние несколько метров, разъединяющие её от дражайшего возлюбленного супруга и, терпеливо дождавшись момента, когда стражники крайне бесшумно открыли перед ней створки широкой двери, уверенно вошла вовнутрь, провожаемая немного озадаченным взглядом Лютфи-паши, поспешившего, незамедлительно начать отчитывать кизляра-агу с ункяр-калфой за то, что они никак не смогли вразумительно повлиять на Санавбер Султан для того, чтобы она оставалась в своих покоях, терпеливо ожидая момента, пока Шехзаде Селим сам её ни пригласит к себе в покои, хотя и прекрасно понимал, что удерживать, неистово любящую своего мужчину, женщину, практически невозможно, в связи с чем тяжело вздохнул: --Ладно, возвращайтесь в гарем, а заодно и сопроводите Махмелек Султан в её покои! Кизляр-ага с ункяр-калфой всё поняли и, почтительно откланявшись Великому визирю, отправились выполнять его распоряжение, провожаемые его одобрительным взглядом, с которым Великий визирь, простояв так в небольшой растерянности и посреди просторного коридора, вернулся в коморку хранителя покоев.