НЕУКРОТИМАЯ ГРЕЧАНКА

Но, прекрасно понимая, что дела не ждут, Шах=Хубан Султан пожелала всем девушкам доброй ночи и, покинув покои Мейлишах Султан, прошлась немного по тёмному мраморному, освещённому серебристым ярким светом полной луны, встретилась в нём с Нурмелек-хатун, вероятно возвращающейся из хаммама в общую гаремную комнату для того, чтобы лечь спать, которая почтительно поклонилась Султанше, пожелав ей доброй ночи, чем и привлекла к себе внимание Шах Султан, мгновенно вышедшей из глубокой мрачной задумчивости и, наконец, наставленчески произнёсшей: --Это очень даже хорошо, что мы с тобой встретились, Нурмелек, ведь я как раз собиралась поговорить с тобой о твоей дальнейшей судьбе. Юная девушка смиренно замерла в ожидании дальнейших распоряжений и, не поднимая на госпожу выразительных, полных глубокой мрачной задумчивости, глаз, чуть слышно выдохнула: --Я полностью к вашим услугам, Султанша!—что позволило Шах-Хубан Султан одарить очаровательную юную собеседницу доброжелательной улыбкой и, наконец, перейти к истинной сути их разговора: --Вот и наступил твой черёд, наконец-то, стать фавориткой, Нурмелек. Со дня на день, Шехзаде Мустафа лишится своей Баш Хасеки и впадёт в глубокую скорбь по ней. Только траур не вечен. Рано, или поздно Шехзаде, снова захочет женской любви с лаской, и первой на кого падёт его взгляд, должна стать ты. Будь терпеливой, заботливой и ласковой. Шехзаде Мустафа должен влюбиться в тебя без памяти. Джаннет-калфа с Хаджи-агой тебе всё объяснят о твоих обязанностях, но знай, что о каждом шаге и действии Шехзаде ты будешь сообщать сюда в главный дворец через кизляра-агу Хаджи с ункяр-калфой Джаннет, поэтому будь предельно внимательна ко всему тому, что происходит во дворце провинции Амасия. Да и к тому же… Султанша не договорила из-за того, что, в эту самую минуту, к ним стремительно подошёл, чем-то, очень сильно встревоженный, Великий визирь Лютфи-паша, который бросил беглый взгляд на, ничего не понимающую наложницу и распорядился: --Возвращайся в ташлык, Хатун!—и, внимательно проследив за тем, как юная девушка почтительно откланялась им обоим и их молчаливого одобрения ушла, провожаемая задумчивым мрачным взглядом Шах Султан, которая немного выждала и, постепенно собравшись с мыслями, встревожено спросила, обращаясь к любимому мужу: --Что случилось, Паша? На вас, просто лица нет! --Валиде Хандан Султан оборотень загрыз, Султанша. Она мертва. Дворцовая стража сейчас занимается её огненным погребением.—ничего не скрывая от горячо любимой супруги, сообщил ей Лютфи-паша, благодаря чему, между ними воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого каждый из них был погружён в глубокую задумчивость, чем воспользовалась Шах Султан, решившая немедленно отправиться в главные покои для того, чтобы, хоть немного утешить горячо любимого племянника, то есть их несчастного юного Падишаха. Лютфи-паша проводил жену, полным глубокой мрачной задумчивости, взглядом и, простояв так, в гордом одиночестве, какое-то время, отправился в дворцовый хамам для того, чтобы смыть с себя, крайне неприятные запахи дыма и горящей плоти, так как они ему были, крайне отвратительны, да и перед любимой женой представать в столь ужасном всклокоченном виде, ему искренне не хотелось. Вот только он с дражайшей супругой даже не догадывался о том, что юная главная Хасеки Султана Селима, в данную минуту, уже находилась рядом с мужем на его балконе и, удобно восседая на, обитой светлой парчой, софе, которая была выполнена из слоновой кости и покрыта сусальным золотом, душевно беседовали, не обращая никакого внимания на, окутывающую их вечернюю прохладу с лёгким морозцем, а всё из-за того, что юная правящая чета, глубоко погрузившись в скорбь по Валиде Султан, вспоминала самые лучшие моменты с участием Валиде. --Гарем не должен долго находиться без управления, Мейлишах. Его должен возглавить более справедливый и преданный Султанской Династии человек. Я, тут хорошенько подумал и решил, что этим человеком станешь именно ты.—печально вздыхая и преодолевая невыносимую душевную боль, разумно проговорил юный Падишах, пристально всматриваясь в, полное глубокой мрачной задумчивости, лицо дражайшей возлюбленной, которая, хотя и была приятно удивлена, оказанным ей, его доверием, но мысленно признавалась себе в том, что его решение, очень даже верное, ведь, если бы он назначил на столь высокий пост свою Баш Хасеки Нурбану Султан, то она не даст никакого покоя наложницам-фавориткам, приложив все возможные коварные усилия для того, чтобы отправить их в небытие. Конечно, для Мейлишах Султан наличие в гареме фавориток, пусть и потенциальных, тоже, очень сильно не по душе, но она уже сумела смириться с появлением в их с Селимом жизни, сначала Нурбану, а теперь ещё и Селимие, признав, что против гаремной системы не пойдёшь, а значит, надо поставить себя таким образом перед ними всеми, чтобы они уважали её не из-за того, что бояться за свою жизнь, а из-за того, что она правит ими, зависимо по ситуации, а именно: где-то сурово, но справедливо, а где-то добросердечно и с пониманием, то есть методом: «кнута и пряника», благодаря чему, понимающе вздохнула: --Как будет угодно моему Повелителю!—залилась румянцем смущения, хорошо ощущая то, как учащённо забилось в соблазнительной упругой пышной груди её разгорячённое трепетное сердце, невольной свидетельницей чего стала, крайне бесшумно вышедшая к ним на балкон Шах-Хубан Султан, которая почтительно поклонилась юной правящей чете и с искренним одобрением заключила: --Вы вынесли, вполне себе справедливое решение, Повелитель. Мейлишах ултан, пусть и ещё очень юна и совсем не опытна в управленческих делах, но постепенно научится, да и очень уважаема в гареме.—чем невольно привлекла к себе их внимание, заставив приветственно кивнуть головой и доброжелательно улыбнуться, хотя и через силу, ведь скорбь по, недавно погибшей, Валиде Хандан Султан никуда не делась и накрыла их, вновь, подобно сокрушительной волне-цунами, обрушившейся на прибрежный город. Вот только, как говорится в народе: «Шило в мешке не утаишь.», так и известие о Высочайшем решении Повелителя назначить главную Хасеки Мейлишах Султан управляющей гарема, которое решила самолично доставить до Баш Хасеки Нурбану Султан Джанфеде-калфа, благодаря чему, она пришла в просторные покои к юной венецианской подопечной в тот самый момент, когда облачённая в парчовый светлый сиреневый халат, который надев на шёлковую ночную рубашку, Нурбану Султан вальяжно восседала на софе перед зеркалом, расслабившись под заботливыми руками обной из рабынь, сконцентрировано массирующей ей голову. --Желаю Вам самой доброй ночи, Султанша!—почтительно поклонившись молоденькой Баш Хасеки, с доброжелательной улыбкой поприветствовала венецианку молодая старшая калфа, чем привлекла к себе её внимание, заставив, незамедлительно понять, что верная наставница пришла к ней для того, чтобы сообщить ей какую-то, очень важную новость, благодаря чему, Нурбану Султан обратилась к рабыням с распоряжением: --Оставьте меня с Джанфеде-калфой одних!—и, внимательно проследив за тем, как те, почтительно раскланиваясь, постепенно разошлись, закрывая за собой тяжёлые дубовые створки широкой двери и обдавая Баш Хасеки с Джанфеде-калфой приятным прохладным дуновением, благодаря чему Нурбану Султан выждала немного времени и, проявляя к верной калфе неподдельный интерес, спросила, не в силах побороть, снедающее её всю, огромное любопытство.—Ну, как, Джанфеде, Повелитель уже назвал имя той своей Хасеки, кому, отныне предстоит управлять его гаремом? Это буду я? Только Баш Хасеки Нурбану Султан ждало огромное разочарование в лице старшей калфы, постепенно собравшейся с мыслями и, понимая, что ей лучше откровенно признаться, ответила: --Нет, Султанша. Это будете не Вы. Повелитель пожелал, чтобы Его гаремом стала управлять главная Хасеки Мейлишах Султан.—невольно приведя .то к тому, что между ними воцарилось долго, очень мрачное молчание, во время которого от старшей калфы не укрылось то, как Нурбану мгновенно перестала доброжелательно улыбаться, что сменилось огромным удивлением, смешанным с глубоким разочарованием, отчётливо проглядывающимся в выразительных изумрудных глазах Султанши, заблестевших от горьких слёз, готовых в любую минуту, скатиться по пунцовым бархатистым щекам из-за того, что не в силах была поверить в то, что слышит от верной калфы. --Джанфеде-калфа, это ведь шутка? Повелитель, просто не мог назначить управляющей гаремом эту неопытную гречскую девчонку, пусть она и является его главной Хасеки, когда есть я—мать его старшего наследника! Нет! Я в это, просто не верю!—собравшись постепенно с мыслями, с искренним негодованием лихорадочно и быстро заговорила Баш Хасеки Нурбану Султан, отчаянно борясь с, одолевающей её, истерикой, которая уже постепенно накрывала Султаншу, словно прибрежная волна пляж. --Но это так, Султанша!—понимающе тяжело вздыхая, констатировала старшая калфа, благодаря чему, между ними, вновь воцарилось ещё большее мрачное молчание, во время чего Баш Хасеки с яростным криком: --А-а-а!!! проклятье!!! Ненавижу!!!—опрокинула, рядом стоявший, стол со всем его содержимым на дорогой пёстрый персидский ковёр. А между тем, что же касается юной правящей четы, то они уже крепко спали, с огромной нежностью обнимая друг друга под тёплым одеялом и лёжа на широком ложе, надёжно закрытом под плотными слоями газового и парчового балдахина, не обращая никакого внимания на, озаряющий тёмные главные покои, яркий серебристый свет от полной луны, благодаря чему, сон юного Падишаха оказался, очень даже беспокойным, а всё из-за того, что ему снился самый настоящий, леденящий трепетную душу, кошмар, а именно: «В нём Султан Селим видел себя, праздно прогуливающимся по ночному дворцовому саду, непроглядную тьму которого разбавляла, воцарившаяся на звёздном небосклоне, полная луна, напоминающая собой самый, что ни на есть, шар, на что, погружённый в глубокую мрачную задумчивость, юноша не обращал никакого внимания, но это продлилось лишь до тех пор, пока до его музыкального слуха ни донёсся протяжный волчий вой и хруст веток, исходящие откуда-то из кустов позади него, что мгновенно заставило Селима опомниться и, вовремя обернувшись, настороженно приняться внимательно всматриваться в, покрытые снегом, кусты, но из-за, окутавшей сад непроглядной ночной тьмы, ничего не мог рассмотреть. --Кто здесь?—постепенно теряя терпение, нервно крикнул в ту сторону Селим, хорошо ощущая то, как дрожит его мягкий бархатистый голос, а в мужественной мускулистой груди бешено колотится сердце. Только в ответ ему было чьё-то хриплое, постепенно приближающееся громкое рычание какого-то дикого зверя, яркие янтарные глаза которого испепеляли парня яростным взглядом. Это был огромный, напоминающий: то ли медведя, то ли волка, зверь, внезапно выскочивший на ошарашенную жертву из кустов, где отсиживался всё это время в ожидании, подходящего для нападения, удобного момента, при этом клыкастая пасть оборотня была широко разинута так, что Селим хорошо ощущал смердящий запах, идущий из неё, благодаря чему, парня всего передёрнуло от отвращения. Селим даже инстинктивно принялся отступать, что продлилось ровно до тех пор, пока он, случайно ни споткнувшись, упал навзничь, что послужило лишь в пользу, обрушившегося на него, как скала, оборотня, вознамерившегося вцепиться ему в горло и…» --А-а-а!!!—с диким криком проснулся юный Падишах, незамедлительно сев на постели и, запыхавшись, обезумевшим взглядом принялся осматриваться по сторонам, не в силах поверить в то, что это был всего лишь кошмарный сон, вызванный известием о страшной смерти, горячо им любимой Валиде Хандан Султан, невольно приведя это к тому, что внезапно проснулась его дражайшая возлюбленная Мейлишах Султан, заботливо обнимающая его за мускулистые мужественные плечи и успокаивающе ласково шепчущая ему: --Это всего лишь кошмарный сон, Селим. Ты в безопасности. Я рядом с тобой. Мы находимся в твоих покоях.—что возымело положительный, вернее даже убеждающий успех, благодаря чему, Селим постепенно успокоился и, вновь рухнув на мягкие подушки, забылся крепким сном, заботливо обнимаемый, удобно устроившейся на его мужественной груди, Мейлишах Султан, которая, тоже постепенно уснула, убаюканная спокойным тихим биением трепетного сердца дражайшего возлюбленного. Так незаметно наступило утро пятницы, выдавшееся очень морозным. Светило солнце, яркие золотисто-медные лучи которого озарили всё вокруг ослепительным блеском, пробуждая всё и всех вокруг от крепкого ночного сна, что совсем нельзя было сказать об обитателях великолепного дворца Топкапы, ведь они проснулись ещё несколько часов тому назад и, приведя себя в благопристойный вид, занялись обычными повседневными делами, как и юная правящая чета Султан Селим и его главная Хаеки Мейлишах Султан, которые, завершив утренний намаз вместе с завтраком, пока ещё не торопились расставаться, хотя и юному Падишаху уже пора отправляться на дворцовую площадь, где должно состояться традиционное пятничное приветствие. Вместо этого и, понимая, что у него в запасе есть ещё куча времени, Султан Селим сел за рабочий стол и сконцентрировано занялся изготовлением изумрудного перстня, напоминающего по виду, знаменитое кольцо Хюррем Султан, хорошо ощущая то, с какой искренней заботой дражайшая Мейлишах Султан массирует ему мускулистые мужественные плечи и сильные руки, молчаливо стоя у него за спиной, облачённая в шикарное шёлковое зелёное платье, обшитое золотым гипюром и дополненное золотым шифоном. --Какое красивое кольцо у Вас получается, Повелитель!—с нескрываемым восхищением произнесла юная Мейлишах Султан, чем вывела венценосного возлюбленного из глубокой мрачной задумчивости, благодаря чему, он добродушно усмехнулся и, с хитринкой взглянув на возлюбленную, проговорил: --Ну так, кто является моей единственной вдохновительницей?! Конечно, же ты, моя Мейлишах.—благодаря чему, юная девушка инстинктивно залилась румянцем смущения и, застенчиво улыбнувшись мужу, задала единственный вопрос: --Вы делаете это чудесное кольцо для меня, Повелитель?—а в ясных голубых глазах отчётливо просматривалось огромное счастье, перед чем юный Падишах не устоял и, самозабвенно дотянувшись до чувственных сладостных, как ягоды спелой земляники, пухлых губ дражайшей возлюбленной и, пламенно поцеловав, честно ответил, словно на выдохе: --А для кого же ещё?! Конечно, для тебя, любовь моя. Только оно ещё не доделано. Немного осталось.—и, не говоря больше ни единого слова, юная правящая возлюбленная пара, вновь воссоединилась друг с другом в долгом, очень пламенном поцелуе, которому, казалось, не будет и конца, но его, пусть и нехотя, но вынужденно прервал сам юный Падишах и, заворожено всматриваясь в бездонные, затуманенные головокружительной страстью, голубые глаза возлюбленной супруги, чуть слышно выдохнул.—Тебе пора возвращаться в гарем для того, чтобы его возглавить, Мейлишах! Юная главная Хасеки всё поняла и, чуть слышно выдохнув в ответ: --Как Вам будет угодно, мой Повелитель!—почтительно откланялась и ушла, провожаемая заворожённым взглядом дражайшего мужа. И вот, оказавшись, наконец, за пределами главных покоев, юная главная Хасеки Мейлишах Султан, погружённая в глубокую мрачную задумчивость о том, с чего ей начинать своё правление главным гаремом, прошла немного по, залитому яркими золотисто-медными солнечными лучами, мраморному коридору, где её встретили, стоявшие в почтительном поклоне, кизляр-ага Сюмбуль и, назначенная Шах Султан калфой, Махнур-хатун, которые смиренно дождались момента, когда очаровательная юная Султанша подошла к ним. --Пусть Гюль-ага приведёт ко мне Селимие-хатун, Сюмбуль!—с полным безразличием распорядилась главная Хасеки, что оказалось хорошо понятно кизляру-аге, иначе он бы, положительно ни кивнув, чуть слышно произнёс: --Как прикажете, Султанша!—и, возглавив сопровождение, наконец, ни приблизился к главной гаремной комнате, где все его обитатели уже стояли выстроившись в почтительном поклоне и не смея поднять на юную Мейлишах Султан глаз, что позволило ей, слегка приподнимая полы великолепного платья, войти во внутрь и, с царственной уверенностью пройдя по «султанской тропе», подошла к мраморной лестнице, ведущей на этаж для фавориток, и принялась подниматься по ступенькам, в чём её сопровождали верные Дилвин, Михринур и Нурмелек-хатун, для чего им потребовалось, буквально несколько секунд, после чего, юная Султанша подошла к деревянному ограждению, открывающему ей вид на весь гарем и, облокотившись изящными руками о плоскую перекладину, окинула вдумчивым сконцентрированным взглядом всех, находящихся внизу, верноподданных и, сдержано вздохнув, уверенно заговорила, привлекая к себе всеобщее внимание: --Поздней ночью наша достопочтенная Валиде Хандан Султан покинула нас всех, безвременно погибнув во время нападения оборотня, вычислением и поимкой которого уже во всю занимаются дворцовые стражники! Скоро он будет пойман и физически уничтожен! Да, найдёт наша Валиде упокоение в раю! Только, как посчитал наш милостивейший Повелитель, все вы не должны оставаться осиротевшими, поэтому по его Высочайшему распоряжению и милостью Всемогущего Аллаха, я возглавляю всех вас! Да, будет это во благо нам всем!—и, смутно надеясь на их взаимную поддержку с взаимопониманием, замолчала, хорошо ощущая то, как бешено колотится в соблазнительной упругой груди её разгорячённое доброе справедливое сердце, что оказалось хорошо понятно, стоявшей немного в стороне, ункяр-калфе Нигяр, доброжелательно улыбнувшейся ей и, мысленно заверившей в том, что будет помогать ей в управлении гаремом по всем отраслям, от чего юной главной Хасеки стало немного легче на душе, и она воспряла духом и доброжелательно заулыбалась. Но, а чуть позже, когда юная управительница главного султанского гарема главная Хасеки Мейлишах Султан вернулась в свои просторные покои в сопровождении верных рабынь Дилвин с Нурмелек-хатун и Махнур-калфой, которые незамедлительно занялись Шехзаде Мурадом с Михрибану Султан, между ней и Гюлем-агой состоялся душевный разговор о том, что их больше всего тревожило на данный момент. --От Джаннет-калфы с Хаджи-агой ещё никаких известий не поступало, Гюль-ага?—поинтересовалась у старшего евнуха юная Мейлишах Султан, пристально смотря на него. Стоявший в почтительном поклоне, евнух понимающе тяжело вздохнул и, ничего не скрывая, честно ответил: --Нет, госпожа. Только, мне кажется, что с Нергиз Султан всё решится именно сегодня, пока Шехзаде Мустафа будет занят на пятничном приветствии с намазом. Погружённая в глубокую мрачную задумчивость, Мейлишах Султан одобрительно кивнула и сдержано вздохнула: --Хорошо! Будем ждать от них добрых вестей.—благодаря чему, между ними воцарилось долгое мрачное молчание, которым воспользовалась Селимие-хатун, робко войдя в просторные покои к главной Хасеки юного Султана Селима в тот самый момент, когда две девушки-рабыни крайне бесшумно открыли перед ней створки широкой двери и, слегка приподнимая полы шикарного яркого синего оттенка шёлкового платья с мятным парчовым безрукавным кафтаном, почтительно поклонилась, застенчиво произнесла лишь одно: --Вы хотели видеть меня, госпожа? Я пришла по Вашему распоряжению.—чем мгновенно привлекла к себе внимание Мейлишах Султан, которая одобрительно кивнула и, наконец, заговорила деловым тоном: --Как ты, наверное поняла, Нурбану Султан слишком коварна и ревнива. Поэтому, тебе, отныне предстоит быть предельно внимательной ко всему, что ты носишь, ешь и пьёшь, так как там может быть яд. Я не смогу тебя защищать, так как у меня, отныне появилось слишком много дел. Только не думай о том, что ты остаёшься совершенно беззащитной, ведь единственное, что я смогу для тебя сделать—выделить дегустаторов из рабынь и молодых евнухов, которые будут пробовать твои: еду, питьё, одежду и постельное бельё на наличие, либо отсутствие яда.—и, выдержав небольшую паузу, обратилась уже к старшему аге.—А ты, Гюль-ага, внимательно будешь следить за всем этим! Гюль-ага с Селимие-хатун прекрасно поняли Мейлишах Султан и, почтительно ей откланявшись, вернулись в гарем, оставляя юную госпожу наедине с её мрачными мыслями о Нергиз Султан с Шехзаде Мустафой, с неистовым жаром, мысленно молясь о том, чтобы здравый смысл у них возобладал над безрассудством. Амасия. Дворец. Вот только главная Хасеки Султана Селима даже не догадывалась о том, на сколько близка к смерти оказалась Нергиз Султан после, недавно перенесённого выкидыша, а именно, находясь в полусонном состоянии из-за действия лекарственных средств, которые ей дала главная дворцовая акушерка, молодая Баш Хасеки Шехзаде Мустафы отчётливо слышала то, о чём, чуть слышно беседуют её верные служанка Гюлесен-хатун и личная калфа по имени Эмине с главной акушеркой, стоявшие, практически у самого выхода и время от времени посматривали на золотоволосую Султаншу. --Яд, подсыпанный мною в лекарство, скоро подействует. Ждать осталось не долго.—чуть слышно заверила их акушерка, чем заставила собеседниц вздохнуть с огромным облегчением: --Слава милостивейшему Аллаху!—и, вручив акушерке мешок с золотыми монетами, внимательно проследили за тем, как она ушла, а, стоявшие по ту сторону покоев возле входной двери, девушки-рабыни, вновь закрыли её дубовые створки, что позволило калфе с белокурой красавицей Гюлесен-хатун, обладающей: выразительными карими, обрамлёнными густыми шелковистыми ресницами, глазами, светлой, практически белоснежной и гладкой, словно атласное полотно, кожей, чувственными алыми губами и стройной, как ствол молодой сосны, фигурой с пышными упругими соблазнительными формами, являющейся новой фавориткой Шехзаде Мустафы, пусть и тайной, в заботливых объятиях которой он отдыхал душой. --Думаешь, я ничего не знаю о ваших с моим Шехзаде тайных встречах, Гюлесен-хатун?!—привлекая к себе внимание рабыни, с искренним презрением произнесла Нергиз Султан, слегка приподнявшись на постели в своих просторных, дорого обставленных и выполненных в ярких тонах с украшением многочисленной золотой лепнины, покоях, благодаря чему, Гюлесен-хатун с Эмине-калфой ошарашено переглянулись между собой, не зная того, что им предпринять для своего спасения. Решение пришло само по себе, в связи с чем, находчивая Эмине-калфа незамедлительно подошла к постели с Баш Хасеки и, взяв в руки подушку с голубой парчовой наволочкой, положила её на ошеломлённое лицо Нергиз Султан, принялась душить ею Султаншу, из-за чего между ними возникла отчаянная борьба, в ходе которой Нергиз Султан постепенно сдалась и отдала Всевышнему свою грешную душу. --Вы убили её, Эмине-калфа!—потрясённо выдохнула чуть слышно, побледневшая белокурая наложница, которая, казалось ещё немного, и лишится чувств от, переполнявших её всю, бурных противоречивых эмоций с порывами, чего всегда сдержанная и мудрая Эмине-калфа не могла допустить, в связи с чем, постепенно отдышалась и решительно произнесла, приводя шестнадцатилетнюю подопечную в чувства: --Отправляйся к Шехзаде Мустафе и доложи ему о том, что у Баш Хасеки Нергиз Султан внезапно случился выкидыш, в ходе которого произошло обильное кровотечение, привёдшее к смерти Султанши! Потрясённая до глубины души, Гюлесен-хатун всё поняла и, почтительно поклонившись старшей калфе, спешно покинула роскошные покои, только что безвременно погибшей Баш Хасеки Нергиз Султан, хорошо ощущая то, как бешено колотится в груди разгорячённое сердце, а из ясных карих глаз по бледным бархатистым щекам стекают горькие слёзы. И вот, оказавшись, наконец, в мраморном дворцовом коридоре, занесённом непроглядным мраком из-за отсутствия ярких лучей зимнего солнца, спрятавшегося за хмурыми тучами, из которых крупными мохнатыми хлопьями повалил сильный снег, Гюлесен-хатун сама не заметила того, как покинула пределы гарема, где, не дойдя немного до мужской половины великолепного дворца провинции Амасия, встретилась с Шехзаде Мустафой, который о чём-то душевно беседовал с верным телохранителем, являющимся ещё и известным в народе поэтом по имени Яхья-эфенди, благодаря чему, юная девушка не смогла справиться с, одолевающим её всю, огромным любопытством и принялась внимательно вслушиваться в их душевный разговор. Вот, что она услышала. --Сегодня утром перед тем, как отправиться на пятничное приветствие с намазом, я написал письмо нашему новому Повелителю с заочной присягой в верности, где известил его о том, что распустил войско и готов, хоть сейчас подписать манифест за себя, детей и будущих внуков о том, что никогда не буду иметь никаких притязаний на трон, которое приказал отправить кизляра-агу голубиной почтой.—с мрачной глубокой задумчивостью поделился с верным телохранителем молодой двадцативосьмилетний Шехзаде Мустафа, думая над тем, как ему, крайне деликатно сообщить обо всём своей Баш Хасеки, прекрасно давая себе отчёт о том, что она придёт в неописуемую ярость, до чего ему не было уже никакого дела, ведь вся страсть вместе с привязанностью постепенно исчезли. --Вы правильно поступили, Шехзаде. Трон Османской Империи не стоит того, чтобы из-за него вы становились врагами с родными братьями, обращая всё в беспощадную кровопролитную братоубийственную войну.—морально поддержал собеседника взимным понимающим тяжёлым вздохом Яхья-эфенди, что встретилось горькой усмешкой Шехзаде Мустафы. --Вот только, как мне об этом сообщить моей Баш Хаеки Нергиз Султан, ведь она на столько сильно жаждет править главным гаремом, что обязательно придёт в огромную ярость, узнав, что я разбил в пух и прах все её надежды с мечтами! --Не придёт, Шехзаде. Баш Хасеки Нергиз Султан мертва. У неё случился выкидыш с обильным кровотечением, ходе которых она и ушла в мир иной.—скорбно вздыхая, доложила дражайшему возлюбленному Гюлесен-хатун, выйдя из своего надёжного убежища и почтительно поклонившись, невольно приведя это к тому, что между ними воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого Шехзаде Мустафа не знал того, как ему реагировать на скорбное известие дражайшей возлюбленной; радоватья и вздыхать с огромным облегчением, либо огорчаться, ведь его покойная Баш Хасеки была матерью их единственного Шехзаде Абдулы, которого полностью отдала на попечение кормилицы с верными рабынями, возглавляемые Валиде Хюррем Султан с ункяр-калфой Джаннет. --Да, простит Аллах Нергиз Султан все её прегрешения!—наконец, нарушив их мрачное молчание, заключил Шехзаде Мустафа, поддержанный взаимным печальным вздохом своих собеседников: --Аминь, Шехзаде! Но, а чуть позже, когда Шехзаде Мустафа отправился в хамам для того, чтобы хорошенько обдумать, внезапно свалившееся на него, несчастье, а вместе с ним и, одновременно огромное облегчение, в чём возлюбленного сопроводила Гюлесен-хатун, непосредственно по личному пожеланию самого Шехзаде Мустафы. И вот, вальяжно восседая на тёплой мраморной плите, затерявшись в густых клубах сизого пара и не обращая никакого внимания на просторное помещение с колоннами и арками, Шехзаде пытался расслабиться под заботливыми руками горячо любимой фаворитки, помогающей ему с приятным омовением, что давалось молодому мужчине с большим трудом. --Ладно, Гюлесен, хватит печалиться! Нергиз Султан, всё-таки сама виновата в том, что её постигло справедливое наказание в виде безвременной смерти. Ей не следовало становиться властолюбивым безжалостным ревнивым чудовищем.—не выдержав, царящего между ними, мрачного эмоционального напряжения, вразумительно заключил Шехзаде Мустафа, с огромным обожанием смотря на возлюбленную, от чего по стройному телу Гюлесен-хатун пробежали приятные мурашки, благодаря чему её хорошенькое лицо залилось румянцем неподдельного смущения, заставившим девушку, застенчиво улыбнуться и чуть слышно выдохнуть: --Как прикажете, Шехзаде! Это у неё получилось настолько очаровательно, перед чем Шехзаде Мустафа не устоял и, бережно взяв Гюлесен-хатун за руку, плавно усадил рядом с собой на тёплую мраморную плиту, продолжая с огромной нежностью сжимать в крепких мужских объятиях, заворожено всматриваясь в ласковую бездну её карих глаз, хорошо ощущая то, как ему непреодолимо хочется самозабвенно припасть к сладостным, словно дикий мёд, алым чувственным губам возлюбленной и воссоединиться с ней в долгом, очень пламенном поцелуе, что мужчина сделал незамедлительно с превеликим удовольствием, благодаря чему, у обоих голова пошла кругом и замерла в трепетном волнении хрупкая, подобно хрусталю, либо фарфору, душа. --Отныне, тебе больше не придётся ютиться в общей гаремной комнате, Гюлесен. С сегодняшнего дня, ты становишься моей официальной новой фавориткой и переезжаешь в покои, расположенные на территории для фавориток. Тебе будут выделены собственные рабыни с евнухами и калфа.—нехотя прервав их пламенный поцелуй и заворожено смотря в бездонные глаза фаворитки, решительно заключил Шехзаде Мустафа, ласково поглаживая её по румяным бархатистым щекам, что вызвало у Гюлесен-хатун новый понимающий вздох: --Как Вам будет угодно, Шехзаде!—и, не говоря больше ни единого слова, вновь воссоединилась с избранником в долгом, очень пламенном поцелуе, за которым последовали неистовые головокружительные ласки, которыми услаждали друг друга любовники, постепенно заполняя просторный зал дворцового хаммама сладострастными стонами, плавно переходящими в крик огромного удовольствия, но, понимая, что им будет намного удобнее продолжить приятное общение, парочка перешла в роскошные покои Шехзаде Мустафы, а точнее в его постель. Вот только возлюбленные даже не догадывались о том, что, в эту самую минуту, царственно стоявшая возле ограждения на мраморной террасе, открывающей прекрасный вид на общую гаремную комнату, облачённая в роскошное зеленовато-бирюзовое парчовое платье, Хюррем Султан вела душевный разговор с кизляром-агой Хаджи-Мехмедом о том, правильно ли поступил Шехзаде Мустафа, присягнув на верность своему среднему брату Султану Селиму вместо того, чтобы забрать у него трон Великих Османов, как о том мечтала, ныне покойная его Баш Хасеки Нергиз Султан, бездыханное тело которой в, обшитом оттенка морской зелени бархатом, гробу, теперь выносили младшие евнухи, крайне осторожно спустившиеся по мраморным ступенькам в общую гаремную комнату, где по обе стороны «султанской тропы» которой уже были выстроены калфами с евнухами в почтительном поклоне, наложницы, провожающие скорбным молчанием Баш Хасеки Нергиз Султан, гроб с которой мимо них всех пронесли младшие евнухи и, вынеся его из гарема, отправились к выходу из дворца для того, чтобы похоронить Султаншу на кладбище, примыкающем к мечети покойной Валиде Хавсы Султан. --Жаль, конечно, Нергиз Султан. Она была умной и очень амбициозной, да и меня уважала.—печально вздыхая, поделилась с верным кизляром-агой Валиде Хюррем Султан, что было хорошо понятно ему, иначе он бы ни вздохнул с взаимной печалью: --Просто нашему Шехзаде нужна такая милая, тихая, добросердечная и душевная Хатун, как итальянка Гюлесен-хатун!—невольно приведя это к тому, что их взаимопонимающие взгляды ненадолго встретились друг с другом. --Именно поэтому мой сын оказался слаб и опережён своим братом Селимом, незаконно воцарившимся на троне Османской Империи!—с нескрываемым разочарованием посетовала рыжеволосая вдовствующая Хасеки Хюррем Султан, хотя и мысленно признавалась себе в том, что её горячо любимый, пусть и приёмный старший сын поступил так из чувства благоразумия с инстинктом самосохранения и душевного благополучия, в связи с чем, вышла из глубокой мрачной задумчивости и с небрежной брезгливостью спросила.—А где сейчас находится Гюлесен-хатун, Хаджи-ага? --Проводит время с нашим Шехзаде, Султанша!—сдержано выдохнул, ничего не скрывая, кизляр-ага, что встретилось одобрительным кивком головы Хюррем Султан, распорядившейся: --Приведи её ко мне сразу, как она освободится! --Как прикажете, Султанша!—почтительно поклонившись вдовствующей Хасеки Хюррем Султан, заверил её кизляр-ага Хаджи-Мехмед. Между ними, вновь воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого они продолжили внимательно всматриваться в просторную общую гаремную комнату, глубоко погружённые каждый в свои мысли, которые были суровее самой грозной тучи, что продлилось ровно до тех пор, пока Хюррем Султан ни вернулась в свои просторные покои, провожаемая понимающим взглядом кизляра-аги, который, простояв так какое-то время в гордом одиночестве, вернулся к своим прямым обязанностям в гареме. Но, а, что же касается Гюлесен-хатун, то она, расставшись с дражайшим возлюбленным Шехзаде Мустафой, воспользовалась тем, что на неё никто из гаремных обитателей не обращает никакого внимания, крайне незаметно вышла из дворца, где её уже терпеливо ждал один из торговцев, прибывший в Амасию из Стамбула и, настороженно озираясь по сторонам, быстро спросил: --Ну, что, Хатун? Есть ли у тебя чем порадовать Повелителя?—что заставило белокурую юную девушку понимающе тяжело вздохнуть и, ничего не скрывая, чуть слышно ответить: --Передайте нашему Повелителю, что Баш Хасеки Нергиз Султан умерла сегодня утром из-за, случившегося с ней внезапного выкидыша с сильным кровотечением, да и, что же касается Шехзаде Мустафы, то он распустил войско и заочно присягает нашему новому Повелителю на верность, не имея никаких посягательств на трон.—невольно приведя к тому, что между ними воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого Гюлесен-хатун вручила собеседнику золотой футляр с посланием для главной Хасеки юного Падишаха с подробным отчётом обо всём том, что происходит в гареме и во дворце здесь в провинции. --Хорошо, Хатун. Я сегодня же отправлюсь в столицу и передам Падишаху твоё послание, а теперь возвращайся в гарем и жди новых распоряжений из главного дворца.—с одобрительным кивком заключил мужчина, не обращая никакого внимания на сильный снегопад, крупными мохнатыми хлопьями сыплющийся из хмурых туч, занёсших зимнее небо. Гюлесен-хатун всё поняла и, не говоря больше ни единого слова, уверенно взялась за медные ручки дубовых створок и, крайне бесшумно открыв широкую дверь, вернулась в гарем, провожаемая задумчивым мрачным взглядом своего полноватого собеседника, который, простояв так какое-то время, отправился по своим делам на базаре. Но, а чуть позже, когда юная Гюлесен Хатун вершулась в гарем и узнала от кизляра-аги о том, что с ней незамедлительно желает поговорить достопочтенная вдовствующая Хасеки Хюррем Султан, юная девушка покорно отправилась к ней и вошла в роскошные покои Хюррем Султан в тот самый момент, когда Султанша, царственно восседая на парчовой тахте, лениво попивая ягодный шербет и закусывая его свежими спелыми фруктами, была погружена в глубокую мрачную задумчивость о, случившемся с Нергиз Султан, несчастье, мысленно признавалась себе в том, что это очень сильно радует её, ведь дражайшая любимица горячо любимого сына Гюлесен Хатун, пусть и строит из себя ангелочка добросердечного, но на самом деле, избавила всю их семью от беспощадного ревнивого демона, за что итальянской наложнице необходимо высказать глубочайшую благодарность, от понимания о чём, иронично усмехнулась: --Да уж, Гюлесен Хатун! Вот уж и вправду люди говорят о том, что в тихом омуте—черти водятся! Быстро же ты очаровала моего сына, заставив его, забыть о своей, ныне покойной Баш Хасеки, которую сгубила собственная ревность с властолюбием. Она могла бы жить и радоваться вместо того, чтобы сейчас кормить собой червей.—абсолютно уверенная в том, что находится в своих покоях совершенно одна. Только это было, далеко не так, ведь, в эту самую минуту, к ней, крайне бесшумно подошла, слегка приподнимая юбку роскошного атласного сиреневого, обшитого серебристым гипюром, платья с дополнением блестящего шёлка, погружённая в глубокую мрачную задумчивость, Гюлесен Хатун, что прозвучало для очаровательной юной девушки, подобно, очень болезненной пощёчине, благодаря чему, юная девушка ошалело уставилась на мудрую покровительницу и инстинктивно поспешила оправдаться, смутно надеясь призвать Хюррем Султан к благоразумию с взаимопониманием: --Госпожа, вы уж великодушно простите меня за дерзость, только я совеем не виновата в смерти Баш Хасеки Нергиз Султан, собственно, как и в, случившемся с ней, выкидыше!—а из ясных глаз брызнули горькие слёзы, тонкими прозрачными ручьями скатившиеся по пунцовым бархатистым щекам, хорошо ощущая то, как учащённо колотится в соблазнительной упругой груди разгорячённое и, рвущееся к достижению справедливости, доброе сердце, что заставило, изрядно уставшую от оправданий и слёз невестки, Хюррем Султан подать ей повелительный знак рукой с решительными, не терпящими никаких возражений, словами: --Ладно! Хватит, Хатун! Смерть Нергиз Султан для всех нас станет только вознаграждением, ведь её амбиции с непреодолимой жаждой власти могли легко привести к тому, чтобы этот малолетний Султан Селим отправил бы к нам безмолвных палачей, а так, мы, хоть можем продолжать жить спокойно в санджаке Амасия.—что воспринялось, потрясённой до глубины души резкостью Султанши, Гюлесен Хатун, как за новую, очень болезненную отрезвляющую пощёчину, заставившую юную девушку, мгновенно перестать тихо плакать и, вновь ошалело уставиться на свою Валиде, не понимая одного, откуда в Султанше взялось столько жестокости к, успевшей, сполна расплатиться за все свои грехи, венецианке Нурбану. --Позвольте мне пройти к Шехзаде Мустафе, Валиде!—постепенно собравшись с мыслями, почти безжизненным тоном попросила разрешения у Хюррем Султан юная девушка, почтительно ей поклонившись и с молчаливого одобрения Султанши ушла прочь из покоев, провожаемая задумчивым взглядом Султанши, выражающим прежнюю ледяную безжалостность, с которой Хюррем Султан, опять поднесла к чувственным губам серебристый кубок с ягодным шербетом и сделала небольшой глоток, закусив его виноградом, не обращая никакого внимания на, стоявшую всё это время немного в стороне в мрачном молчании, Эмине-калфу. А между тем, юная Гюлесен-хатун уже пришла в роскошные покои к, облачённому в шёлковую тёмную зелёную пижаму, Шехзаде Мустафе, который терпеливо ждал дражайшую возлюбленную, вальяжно восседая на, разбросанных по полу, мягких подушках с тёмными бархатными наволочками за небольшим круглым столом и увлечённо ужинал, не обращая никакого внимания на, сгустившиеся за окном тёмные сумерки и тихое потрескивание дров в мраморном камине, приятное тепло и лёгкое медное мерцание, исходящее от которого, заботливо окутывало просторные покои, подобно шерстяной шали, что продлилось ровно до тех пор, пока молодой человек, случайно ни заметив присутствия в комнате дражайшей возлюбленной, вставшей в почтительном поклоне и смиренном ожидании внимания, легонько приманил к себе с доброжелательными словами: --Присоединяйся к ужину, Гюлесен.—в связи с чем, погружённая в глубокую мрачную задумчивость, юная девушка поняла возлюбленного и, не говоря ни единого слова, робко подошла к нему и, заняв место напротив него, приступила к ужину, что очень сильно напрягло молодого мужчину, заставив, почувствовать себя крайне неуютно и, проявляя к ней огромное душевное участие, незамедлительно спросил.—Что-то случилось, Гюлесен? Почему ты пребываешь в мрачном молчании? --Валиде Хюррем Султан сейчас призвала меня к себе в покои, где учинила мне целый допрос о том, когда и при каких условиях мы с вами стали парой!—измождёно вздыхая, откровенно поделилась с возлюбленным юная белокурая наложница, благодаря чему, их взгляды, мгновенно встретились друг с другом, от чего Шехзаде Мустафа, вновь погрузился в глубокую мрачную задумчивость, но уже о том, с чего это, вдруг, его Валиде стала проявлять интерес к его новой фаворитке, что его напрягало ещё больше, но, понимая, что не может больше сводить себя с ума догадками, поинтересовался: --Ну и как поговорили? Надеюсь, она не слишком сильно тебя донимала? --Совсем нет, Шехзаде. Валиде призналась мне, что смерть Баш Хасеки Нергиз Султан случилась, вполне себе, вовремя и избавила всех нас от серьёзных проблем!—измождённо вздыхая, вновь поделилась с возлюбленным душевным откровением Гюлесен-хатун, чем насторожила собеседника ещё больше, внезапно натолкнув его на мысль о том, что это как-то уж слишком подозрительно, учитывая то, как боготворила и отчаянно защищала от всего свою, ныне покойную невестку Хюррем Султан, в связи с чем, тоже тяжело вздохнул и, мудро рассудив: --Не забивай свою хорошенькую голову мрачными мыслями, Гюлесен!—продолжил ужинать вместе с ней, но уже молча и в глубокой мрачной задумчивости. Дворец Топкапы. Стамбул. А между тем в главной резиденции Султанов Османской Империи к главным покоям подошла, облачённая в роскошное парчовое яркое оранжевое с золотым растительным частым орнаментом платье с дополнением алого шёлка, главная Хасеки Султана Селим хана Мейлишах Султан, где её с почтительным поклоном встретили Великий визирь Лютфи-паша и хранитель главных покоев Газанфер-ага, загадочно переглядываясь между собой, что, очень сильно насторожило юную пятнадцатилетнюю золотоволосую девушку, заставив незамедлительно спросить: --А вам, случайно не известно то, для чего меня позвал к себе наш достопочтенный Повелитель?—её хорошенькое, подобное луне, лицо озарилось искренней доброжелательной улыбкой, способной взять в добровольный сладостный плен любого мужчину. Конечно, до неё доносились, раздающиеся звуки весёлой музыки со звонким беззаботным смехом Баш Хасеки Нурбану Султан, о чём-то чуть слышно разговаривающей с их общим венценосным возлюбленным, что причиняло юной девушке невыносимые душевные страдания из-за, переполнявшей всю её трепетную душу, обжигающей ревности, сжигающей Мейлишах Султан изнутри, что было хорошо понятно Великому визирю с хранителем покоев, благодаря чему, они вновь переглянулись между собой. --Повелитель позвал Вас, Султанша, для того, чтобы Вы вместе с Баш Хасеки Нурбану Султан разделили с ним его огромную радость, ведь полтора часа тому назад к нему пришло послание из провинции Амасия от Шехзаде Мустафы, который заочно присягнул Повелителю в верности, сообщив, что никаких притязаний на престол не имеет и распустил войско ещё три дня тому назад.—ничего не скрывая, доложил Главной Хасеки Великий визирь, невольно заставив её, вздохнуть с огромным облегчением: --Слава милостивейшему Аллаху! Это, воистину, самая прекрасная новость.—не обращая никакого внимания на, окутывающее их троих, лёгкое медное мерцание от пламени, исходящее от медных настенных факелов, разбавляющих непроглядную темноту просторного дворцового коридора, но, вспомнив о, находящейся в гареме Шехзаде Мустафы, наложнице по имени Гюлесен-хатун, отправленной к племяннику Шах-Хубан Султан ещё в прошлом месяце, задала свой последний вопрос.—А от Гюлесен-хатун ещё, пока никаких известий не поступало? --Нет, Султанша! Ждём.—со вздохом искреннего глубокого понимания честно ответил Газанфер-ага, не поднимая на юную Султаншу глаз, что позволило ей одобрительно кивнуть и, не говоря больше ни слова, наконец, пройти во внутрь главных покоев, предварительно терпеливо дождавшись момента, когда молчаливые стражники распахнули перед ней дубовые створки широкой двери, после чего их снова закрыли, обдавая Газанфера-агу с Лютфи-пашой приятным прохладным дуновением. И вот, погружённая в глубокую мрачную задумчивость о том, что в отправлении завтра утром Нурмелек-хатун в Амасию, нет нужды, ведь там уже есть Гюлесен-хатун, решившая оставить Нурмелек-хатун возле себя, Мейлишах Султан уже стояла на пороге главных покоев, где во всю проходил весёлый шумный праздник с музыкантами и танцовщицами, развлекающими собой, вальяжно восседающих на парчовой тахте, Султана Селим хана Хазретлири с Баш Хасеки Нурбану Султан, которые о чём-то беззаботно беседовали друг с другом, что сопровождалось их звонким смехом, благодаря чему, юная главная Хасеки почувствовала себя лишней на этом весёлом празднике жизни, не говоря уже о том, что с ущемлённой гордостью, ведь Повелителю с его Баш Хасеки было очень даже неплохо вдвоём, в связи с чем, юная главная Хасеки решила не мешать им и, пятясь к двери, собралась уже было уйти, как оказалась внезапно замечена юным Падишахом, затуманенный алкоголем взгляд которого, мгновенно прояснился, собственно, как и сам юноша резко протрезвел, заставив его незамедлительно собраться с мыслями и легонько приманить свою главную Хасеки к себе. Мейлишах, хотя и продолжала чувствовать себя, крайне сковано и неуютно от присутствия здесь в главных покоях венецианки по имени Нурбану, но ослушаться мужа не посмела, хотя и всем сердцем с душой желала исчезнуть куда-нибудь так, чтобы не видеть и не слышать звонкий смех венецианки, получающей от общения с Повелителем бескрайнее удовольствие, Меейлишах Султан всё-таки подошла ближе, держа в руках фарфоровый кувшин с прохладной ключевой водой, которую поставила на тумбочку, находящуюся возле тахты, и замерла в терпеливом ожидании Высочайших распоряжений, чем воспользовалась венецианская Баш Хасеки. --Может, я лучше вернусь к нашим детям, Повелитель?—возвращая к себе внимание Султана, доброжелательно ему улыбаясь, легкомысленно поинтересовалась она у него, мысленно признаваясь себе в том, что ей совершенно не нравилось присутствие в главных покоях гречанки по имени Мейлишах, ведь они с Повелителем так мило проводили время вместе, не обращая никакого внимания на зажигательную игру музыкантов с танцами рабынь, пока ни пришла главная Хасеки. --Как хочешь, Нурбану.—с полным безразличием небрежно отмахнулся Селим, которому уже не было никакого дела до своей Баш Хасеки. Она прекрасно поняла его и с печальным вздохом: --С Вашего позволения, Повелитель!—с царственной грацией встала с тахты и, расправляя складки роскошного белоснежного шёлкового платья с парчовым безрукавным кафтаном, напоминающим шкуру леопарда, почтительно откланялась юной правящей чете и с их молчаливого одобрения поспешила уйти, провожаемая взглядом юного Султана Селима, полного огромного безразличия с мрачной глубокой задумчивостью. Только для начала, молодой Баш Хасеки Нурбану Султан пришлось подойти к двери и, громко постучавшись в одну из дубовых резных створок, терпеливо дождалась момента, когда, стоявшие по внешнюю сторону, стражники бесшумно отворили створки, что позволило Султанше покинуть главные покои и отправиться в гарем, оставляя Султанскую чету одних, за что юный Падишах был ей искренне благодарен в мыслях, ведь теперь ему с дражайшей Мейлишах никто не мог помешать поговорить по душам, к чему он и приступил немедленно. Конечно, для юного Падишаха не было сюрприза в том, что его дражайшая возлюбленная с ума сходит от ревности, безжалостно сжигающей юную главную Хасеки изнутри, что собственно, так и происходило с ней в данную минуту, в связи с чем, Селим решительно и, понимающе вздыхая: --Можешь выдохнуть с огромным облегчением, Мейлишах, Нурбану-хатун ушла!—встал с тахты и, мягкой уверенной походкой приблизившись к дражайшей возлюбленной, ласково принялся поглаживать её по румяным бархатистым щекам обеими руками, благодаря чему, юная девушка инстинктивно закрыла голубые, как небо в ясную безоблачную погоду, глаза и мечтательно вздохнула: --Ах, Повелитель! Знали бы Вы о том, как мне хочется, чтобы скорее прошёл уже этот бесконечный, подобно целой вечности месяц для того, чтобы я, снова смогла делить с вами ложе так, как полагается любящей своего мужчину, добропорядочной женщине и не сводить себя с ума от понимания того, что ночью он делит ложе с другими Хатун, что ранит меня в самое сердце!—и, открыв глаза, вновь вдумчиво всмотрелась в ласковые голубые глаза дражайшего возлюбленного мужа, смутно надеясь на его взаимопонимание, о чём могла и не просить избранника, ведь он, итак всё прекрасно понимая, взял её за руку и, не говоря ни единого слова, подвёл к парчовой тахте, где недавно сидел сам и, удобно расположившись на ней уже вместе с горячо любимой женой, продолжил вести душевный разговор, добровольно утопая в её голубых глазах: --Я до сих пор не могу поверить в то, что между мной и моими братьями воцарился долгожданный мир, Мейлишах! Это заставило Мейлишах Султан вздохнуть с огромным облегчением: --Слава Аллаху!—и приняться с глубокой мрачной задумчивостью смотреть на танцовщиц, по-прежнему продолжающих развлекать венценосных супругов своими танцами, что ни укрылось от внимания юного Падишаха, добродушно усмехнувшегося с понимающим вздохом: --Всё думаешь о Баш Хасеки Нурбану Султан, душа моя?!—невольно приведя это к тому, что их взгляды мгновенно встретились и надолго задержались друг на друге, благодаря чему, юная главная Хасеки Мейлишах Султан не стала ничего скрывать от дражайшего возлюбленного и откровенно поделилась: --Как тут успокоишься и смиришься, забыв о том, как эта женщина, едва ни утопила меня в хаммаме, как беспомощного котёнка или щенка, в первые часы моего пребывания в гареме, Повелитель?! Конечно, по доброте душевной я даровала ей своё прощение с милосердием, но сама лишь мысль о том, что Нурбану находится здесь в гареме на правах матери Престолонаследника, заставляет меня внутренне всю сжиматься от беспокойства за жизни себя с нашими детьми, ведь от неё можно ожидать любого коварства. Селим прекрасно понимал пламенные чувства с тревогами дражайшей возлюбленной, благодаря чему, сдержано вздохнул и мудро посоветовал: --Не думай о ней, Мейлишах! Она, всего лишь рабыня из моего гарема, как и многие другие наложницы, пусть и стала Баш Хасеки, но никаких других чувств, кроме уважения за сына Шехзаде Махмута и дочь Гевгерхан Султан, я к Нурбану не испытываю.—что, конечно, хотя и немного, но успокоило юную главную Хасеки, только она решила оставаться предельно бдительной к венецианке с афинянкой, в связи с чем, одобрительно кивнула и, уступая, тяжело вздохнула: --Как Вам будет угодно, Повелитель! Но, а, что же касается самой Баш Хасеки Нурбану Султан, то она, оказавшись в просторном мраморном дворцовом коридоре, совершенно не заметила того, как едва чуть ни столкнулась с преданной подругой-наставницей Джанфеде-калфой из-за, одолевающих её всю, мрачных мыслей, вызванных внезапным приходом в главные покои главной Хасеки Мейлишах Султан, одно имя которой вызывало в венецианке нервную дрожь и неистовую ярость, коевые Султанша излучающая свет искренне желала выпустить на кого-нибудь из рабынь, но не знала на кого именно. --Госпожа, с Вами всё в порядке?—обеспокоенно поспешила узнать у Баш Хасеки Нурбану Султан Джанфеде-калфа, почтительно ей поклонившись, чем незамедлительно привлекла к себе её внимание, заставив мгновенно опомниться и, выйдя из глубокой мрачной задумчивости, измождено вздохнула: --Как тут может быть всё хорошо, Джанфеде?! А всё из-за этой проклятой гречанки по имени Мейлишах!—что отчётливо прочитывалось в изумрудных глазах Нурбану Султан, выражающих невыносимую душевную печаль, к чему верная калфа не смогла отнестись с ледяным равнодушием и, понимающе тяжело вздохнув, мудро рассудила: --Вы напрасно тревожитесь, Султанша. Повелитель любит Вас. Даже не сомневайтесь в этом.—невольно приведя это к тому, что из соблазнительной упругой груди Баш Хасеки Нурбану Султан произвольно вырвался новый, не менее печальный вздох, чем прежде: --Нет, Джанфеде! Повелитель никогда меня не любил. Для него я, всего лишь, навязанная покойной Валиде Хандан Султан, надоедливая рабыня-наложница, от которой избавиться он не может лишь из-за того, что я родила ему Престолонаследника на полгода раньше его возлюбленной Мейлишах!—из чего мудрая калфа сделала для себя неутешительный вывод в том, что её венецианская подопечная находится в состоянии невыносимого отчаяния, из которого Баш Хасеки могло вывести лишь одно—внезапная смерть, либо исчезновение проклятой соперницы, от понимания о чём, Джанфеде-калфе стало как-то не по себе, в связи с чем, она поспешила незамедлительно, хотя бы отчаянно, но попытаться образумить коварную венецианку, для себя уже твёрдо решившую, любыми путями избавиться от пятнадцатилетней главной Хасеки Мейлишах Султан. --Даже не вздумайте предпринимать каких-либо действий против главной Хасеки нашего Повелителя, Султанша! Вас тогда, точно задушат и бросят в Босфор!—предостерегающе вразумительно произнесла Джанфеде-калфа, хотя и прекрасно понимала, что Нурбану Султан даже и не собирается внимать её отрезвляющим просьбам с наставлениями. Так и было на самом деле. Нурбану Султан всё уже тщательно продумала и организовала. Ей оставалось только проявить в жизнь свою коварную затею. Именно для этого Баш Хасеки Нурбану Султан, выйдя на мраморную террасу, открывающую ей прекрасный вид на ночной дворцовый сад, плавно спускающийся к Босфору, принялась с мрачной глубокой задумчивостью всматриваться в него, благодаря чему, даже не заметила того, как к ней мягкой уверенной походкой вышла Мейлишах Султан, недавно покинувшая главные покои для того, чтобы душевно поговорить с венецианской оппоненткой, благодаря чему, понимающе тяжело вздохнула и мудро рассудила: --Я хорошо понимаю, что мы обе, скорее убьём друг друга, либо превратим нашу жизнь в ад, чем примиримся, а всё из-за того, что обе боремся за сердце и любовь Повелителя, не говоря уже о благополучии детей, одному из которых в будущем предстоит занять Османский Престол, Нурбану, только ради душевного спокойствия с благополучием Повелителя нам необходимо, хотим мы того, или нет, но примириться. С этим властолюбивая Нурбану Султан была абсолютно не согласна, благодаря чему, презрительно усмехнулась и воинственно произнесла: --Если ты готова примириться со мной, Мейлишах, то я нет! А знаешь почему? Потому что в жизни Повелителя должна остаться только одна женщина! Ею буду я!—и, не говоря больше ни слова, решительно сорвала с груди ненавистной соперницы золотую цепочку бриллиантового ожерелья и бросила её вниз с балкона, что не на шутку возмутило очаровательную юную главную Хасеки Мейлишах Султан, успевшую воскликнуть: --Да, что ты такое творишь, Нурбану?! Совсем ополоумела!—и, оперевшись об ограждение, принялась внимательно всматриваться в густые заросли дворцового сада, ища взглядом своё ожерелье, как, в эту самую минуту, ограждение внезапно треснуло, и, ничего не понимающая Мейлишах Султан, полетела вниз, провожаемая победным коварным взглядом оппонентки, которая даже и не попыталась удержать её. Вместо этого, венецианка лишь внимательно проследила за тем, как несчастная юная золотоволосая соперница рухнула на каменную мостовую и приземлилась на неё без чувств, пока до её музыкального слуха ни донёсся отрезвляющий громкий властный крик Джанфеде-калфы, обращённый к стражникам: --На помощь! Мейлишах Султан упала с балкона! Позовите лекаря! Быстрее!—невольно приведя это к тому, что на шум пришёл, ничего не понимающий, Султан Селим, ошарашено проследивший за тем, как дворцовые стражники незамедлительно подбежали к, лежащей на мостовой, Султанше и, проверив ей пульс, крайне бережно уложили на носилки и понесли во внутрь дворца. --Молись о том, чтобы Мейлишах оказалась жива, Нурбану, иначе я собственноручно задушу тебя и брошу в Босфор!—угрожающе произнёс Баш Хасеки Султан Селим, уже успевший догадаться о том, что между его женщинами произошла, весьма эмоциональная ссора, в ходе которой пострадала его дражайшая возлюбленная и, не говоря больше ни единого слова, царственно развернулся и ушёл в лазарет, где уже во всю над очаровательной юной главной Хасеки хлопотала главная дворцовая лекарша с помощницами, провожаемый ошарашенным взглядом Нурбану Султан, к которой присоединилась Джанфеде-калфа.