НЕУКРОТИМАЯ ГРЕЧАНКА

Топкапы. И вот, она уже совершенно не заметила, как, наконец-то дошла до порога своих покоев и, взявшись за ручки дубовых створок широкой двери, открыла их и войдя во внутрь, закрыла их снова и, прижавшись стройной спиной к двери, больше не могла себя сдерживать и горько расплакалась, совершенно не обратив внимания на то, что, в данную минуту, её младшая сестра Мелексима-хатун вместе с подругой Айшегуль-хатун возились с близнецами Шехзаде Махмудом и Гевгерхан Султан, укладывая их спать в детские кроватки, что продлилось ровно до тех пор, пока Мелексима-хатун, случайно ни взглянув на старшую сестру, увидела, что та горько плачет, в связи с чем, крайне осторожно подошла к ней и, не говоря ни единого слова, крепко обняла. --Валиде ненавидит меня, сестра! Что бы я ни сделала и ни сказала, ей всё не так! А ведь я всего лишь желаю, чтобы Шехзаде Баязид с Мустафой ушли в небытие для того, чтобы ничего не нарушало благополучию нашего Повелителя!—горько проплакала в плечо сестры Нурбану Султан, невольно приведя к тому, что они внезапно встретились друг с другом пристальными взглядами и мысленно заговорили друг с другом: «Хватит терпеть унижения, Нурбану! С Валиде пора кончать!» «Что ты задумала, Мелексима? Ты меня пугаешь!» «Прикажи мне убить её, я сделаю это без промедления!» «Даже не вздумай! Нет! Тебе, что, жить надоело?! Тебя же казнят!» На очаровательном лице Баш Хасеки Нурбану Султан отчётливо прочитывался невыносимый ужас от того, что она отчётливо прочитывала в серо-голубых глазах младшей сестры, настроенной очень решительно на то, чтобы справедливо отомстить всем обидчикам горячо любимой сестры, хоть прямо сейчас, тем-самым, подставляя себя под удавку безмолвных палачей, которые непременно зашьют её в кожаный мешок и бросят в Босфор, чего Нурбану, категорически не желала допускать. --Ну и глупо, Нурбану! Неужели ты не хочешь остаться единственной в сердце нашего Властелина, а в последствие стать Валиде Султан?!—не выдержав, всё с той же решительной воинственностью, вразумительно проговорила Мелексима-хатун, благодаря чему, между двумя сёстрами возник небольшой, но очень эмоциональный спор, привлёкший к ним внимание Айшегуль-хатун, держащейся всё это время, крайне отстранённо. --Из-за чего вы спорите, Мелексима?—привлекая к себе внимание, наконец, крайне осторожно поинтересовалась у сестёр-венецианок Айшегуль-хатун, чем заставила их, мгновенно замолчать и, ошарашено переглянувшись между собой, единогласно бросить ей небрежно: --Это не твоё дело, Айшегуль! Занимайся детьми и не лезь туда, куда не просят!—что прозвучало, очень резко. Султаншу с младшей сестрой даже не беспокоило то, что этими словами они могли легко обидеть Айшегуль-хатун, которая, хорошо поняла их и больше не лезла к ним с расспросами, за что они были ей искренне благодарны. Рано утром, когда первые яркие солнечные лучи озарили всё вокруг золотисто-медным светом, из главных покоев вышла, погружённая в глубокую романтическую мечтательность, Селимие-хатун, хорошенькое личико которой озарилось румянцем лёгкого смущения, а чувственные губы расплылись в застенчивой, но при этом, счастливой улыбке, благодаря чему, юная рыжеволосая гурия ничего не замечала из-за того, что до сих пор не могла поверить в то, что стала гёзде, сумев прошлой ночью ублажить юного Повелителя так, что он оказался ею очень доволен. --Ну, наконец-то, ты вышла, а то я уже думал, что мне придётся до обеда тебя ждать.—с оттенком искреннего недовольства небрежно проговорил за её спиной кизляр-ага, стараясь быть строгим, лишь для приличия, хотя на самом деле, он испытывал огромный восторг за то, что юный Повелитель завёл себе новую фаворитку в лице этой щупленькой рыжеволосой греческой девчонки по имени Селимие, которая инстинктивно вздрогнула от неожиданности, но, постепенно собравшись с мыслями, плавно и грациозно обернулась и почтительно поклонилась. --Доброе утро, Сюмбуль-ага!—доброжелательно поприветствовала кизляра-агу Селимие-хатун, что оказалось на столько очаровательно, перед чем главный евнух султанского гарема не смог устоять и, доброжелательно наложнице улыбнувшись с ответ, участливо спросил: --Ну, как всё прошло? Тебе удалось угодить Повелителю, Хатун? Он остался тобой доволен? Залившись ещё большим румянцем, Селимие-хатун утвердительно кивнула и, не говоря больше ни единого слова, наконец, подошла вместе с ним до арочного входа в общую гаремную комнату, где все её обитатели уже, тоже давно проснулись и, приведя себя в благопристойный вид, занимались своими обычными повседневными делами, не обращая никакого внимания на, слепящие их, яркие солнечные лучи. Кизляр-ага одобрительно кивнул и, распорядившись: --Ладно, ступай вовнутрь, красавица ты наша.—внимательно проследил за тем, как Селимие-хатун всё поняла и, почтительно ему поклонившись, прошла в общую комнату, провожаемая недоумевающим взглядом, незаметно присоединившейся к кизляру-аге, Мейлишах Султан, которая сегодня была одета в шикарное атласное, мятного оттенка, обшитое золотым гипюром с россыпью драгоценных камней, платье. --Откуда возвращается эта девушка, Сюмбуль-ага? Случайно не от Повелителя?—требуя от него незамедлительного откровенного ответа, поинтересовалась юная главная Хасеки, невольно приведя это к тому, что кизляр-ага, отчаянно подбирая, как ему казалось, более осторожные слова, попытался выкручиваться, но ничего не получилось, и он не нашёл ничего лучше, кроме как, небрежно обранить: --Да, Султанша!—чем жестоко ударил юную Султаншу по любящему сердцу, из-за чего она со слезами на глазах, сама того не заметила, как побрела куда-то, совершенно не разбирая пути из-за плотной пелены горьких слёз, застлавших ей глаза. Вот только дошла она до главных покоев, тяжёлые створки широкой двери в которые перед ней открыли молчаливые стражники, позволяя главной Хасеки юного Падишаха пройти вовнутрь, что она и сделала, слегка приподнимая полы роскошного платья, даже не догадываясь о том, что Султан Селим уже с трепетным волнением ждёт её, успев привести себя в благопристойный вид и облачиться в шикарное одеяние, выполненное из бархата, парчи и шёлка рубинового оттенка, а его мужественное лицо озаряла ласковая улыбка, с которой он восторженно выдохнул: --Санавбер моя! --Мейлишах, Повелитель. Отныне, моё имя Мейлишах. Я сама себе его выбрала, а Валиде одобрила.—с ледяным безразличием поправила мужа юная девушка, отчаянно скрывая от него невыносимую боль, беспощадно раздирающую ей хрупкую, словно горный хрусталь, трепетную душу, вызванную его изменой, хотя Мейлишах Султан и прекрасно знала, что уделение им внимания наложницам неизбежно, но всё равно, ей очень сложно примириться с ними, что оказалось хорошо понятно юному Повелителю, благодаря чему, он с искренним одобрением вздохнул: --Красивое имя! Оно тебе даже больше подходит, чем предыдущее!—и, заключив жену в крепкие объятия, вдумчиво всмотрелся в её, полные невыносимого душевного страдания, голубые глаза и, ласково ей улыбаясь, убедительно заверил, смутно надеясь на взаимопонимание жены.—Не ревнуй, Мейлимах! Селимие-хатун, как и многие другие наложницы—для меня ничего не значат. Я люблю только тебя. Верь мне. Конечно, юной Султанше, как бы невыносимо больно, в данную минуту ни было, но она доверяла возлюбленному мужу, который уже самозабвенно завладел её чувственными и сладкими, как спелая садовая земляника, губами и принялся целовать их с неистовым пылом, перед чем Мейлишах Султан не смогла устоять и безвозвратно отдалась на волю неистовым пламенным чувствам. --Но мне всё равно очень больно, Селим! Лишь одна мысль о том, что ты делишь ложе с другими наложницами из своего гарема, сводит меня с ума, а сердце обливается кровью. Я очень сильно страдаю!—измождённо вздыхая, произнесла юная девушка после того, как они нехотя прервали свой пламенный поцелуй, пусть и продолжали стоять, с огромной нежностью обнимая друг друга, что заставило юного восемнадцатилетнего Падишаха, понимающе тяжело вздохнуть: --Не думай о наложницах, Мейлишах!—и принялся ласково гладить её по румяным бархатистым щекам, чем вызвал в возлюбленной новый печальный вздох: --Я, конечно, постараюсь мириться с ними, но это будет, очень непросто, Селим!—с которым юная девушка, на мгновение, закрыла глаза и, простояв так какое-то время, вновь открыла, не обращая никакого внимания на то, как его слуги внесли на медных подносах многочисленные, испускающие и разыгрывающие аппетит, ароматно пахнувшие блюда, которые, крайне бережно расставили на круглом столе и спешно разошлись, позволяя венценосным супругам приступить к завтраку. И вот, когда они уже удобно расположившись на мягких бархатных подушках за низким круглым столом, завтракали, ведя беззаботную душевную беседу друг с другом, сопровождая её весёлым звонким смехом, забыв обо всём и обо всех, крайне бесшумно открылись дубовые створки широкой двери, и в главные покои уверенно вошёл Великий Визирь Лютфи-паша, который почтительно поклонился юной возлюбленной венценосной супружеской паре и, пожелав им доброго дня, привлекая к себе их внимание, откровенно проговорил: --Примите мои искренние извинения за то, что вынужден прервать Ваше приятное общение друг с другом, Ваши Султанские Величества, но я, просто обязан сообщить Вам о том, что корабль с Шехзаде Баязидом уже бросил якорь в гавани Золотой Рог, а это значит лишь одно, что скоро Шехзаде прибудет во дворец Топкапы. Это заставило юных возлюбленных супругов, мгновенно переглянуться между собой, испытывая, одновременно приятное удивление, радость и лёгкую тревогу с напряжением из-за того, что не знали того, что им обоим ждать от этой встречи двух братьев друг с другом, но, прекрасно понимая, что это, рано, или поздно должно случиться, одобрительно кивнули. --Пойду обрадую нашу Михринур-хатун! С Вашего позволения, Повелитель! Паша!—наконец, собравшись с мыслями, решила юная главная Хасеки Мейлишах Султан, плавно и очень осторожно выбравшись из-за стола и, встав на ноги, грациозно поклонилась мужу с Великим Визирем. Они позволительно кивнули ей и, внимательно проследив за тем, как прекрасная юная главная Хасеки уверенно подошла к двери и, громко постучавшись в одну из створок, терпеливо дождалась момента, когда, находящиеся по ту сторону, молчаливые стражники открыли дверь, наконец, ушла, провожаемая понимающими, полными глубокой мрачной задумчивости, взглядами обоих мужчин. Они немного выждали и принялись обсуждать насущие проблемы, что продлилось ровно до тех пор, пока Великий Визирь ни спросил заинтересованно у юного Повелителя: --Михринур—это кто?—что оказалось хорошо понятно Султаном Селимом, сдержано вздохнувшим и легкомысленно отмахнувшимся: --Рабыня из гарема Шехзаде Баязида, которую раньше звали Рана-хатун! Полгода тому назад Валиде Хандан Султан дала ей более подходящее её характеру имя. Лютфи-паша одобрительно кивнул, мысленно признаваясь себе в том, что имя рабыни ему нравится, благодаря чему, он сам того не заметил, как выдохнул с одобрением: --Красивое имя, Повелитель! Думаю Шехзаде Баязиду оно, тоже очень понравится. Между ними, вновь воцарилось, очень мрачное молчание, во время которого каждый из них думал о том, почему от Шехзаде Мустафы до сих пор нет никаких известий, что мужчинам, очень даже не нравилось, ведь, как говорится в народе: «Затишье, всегда случается перед сокрушительной и очень беспощадной бурей.» Но, а, что же касается главной Хасеки Мейлишах Султан, то она, оказавшись за пределами главных покоев, прошлась немного по, залитому яркими золотыми солнечными лучами, дворцовому коридору, направляясь в гарем, погружённая в глубокую мрачную задумчивость о том, как ей полагается вести себя с Селимие-хатун, ведь та стала для неё соперницей, которая ни за что, не упустит возможности для того, чтобы ни выбиться в новые кадины, либо в Хасеки, чего Мейлишах, категорически не желала допускать, ведь девушка, непременно начнёт дерзить и заноситься, забыв о том, кем является. Только как Мейлишах утихомирить наложницу, она, пока ещё не знала, благодаря чему, из её соблазнительной груди вырвался измождённый вздох: --О, милостивый Аллах! Что же мне делать со всеми этими, так и рвущимися, благодаря слепому попустительству Валиде Султан, в постель к моему горячо любимому мужу, наложницами!—напоминающий собой самый, что ни на есть, стон, не укрывшийся от внимания, вышедшего к ней на встречу, Шехзаде Баязида. Он уже прибыл во дворец Топкапы и, теперь, уверенной походкой шёл по дворцовому коридору, направляясь в главные покои для того, чтобы встретиться с правящим братом и отчитаться перед ним о полуторагодичной поездке в Казвин, но, встретившись с очаровательной главной Хасеки Султана Селим хана, выглядевшей чрезмерно чем-то, очень сильно перевозбуждённой, что парня очень сильно заинтересовало и он, поравнявшись с невесткой, проявляя к ней непосредственное участие с вниманием, спросил: --Значит, наш Повелитель пустился в гаремные развлечения? И давно ли?—чем мгновенно вывел невестку из её глубокой мрачной задумчивости и, привлеча к себе внимание, заставил юную Султаншу вовремя спохватиться и, почтительно ему поклонившись, чуть слышно выдохнуть: --С нашей Валиде Хандан Султан сохранишь верность, как же! Это невольно привело к тому, что молодые люди, не удержавшись от соблазна, беззаботно и звонко рассмеялись. --Это точно, Султанша! Наша Валиде поступает так с вашими чувствами из-за того, что сама оказалась обделена мужской любовью.—понимающе тяжело вздыхая, согласился с невесткой Шехзаде Баязид, хотя и прекрасно вместе с ней понимал, что обсуждать других—безнравственно, пусть их и многое возмущает в решении Валиде Хандан Султан о том, чтобы Султан Селим пользовался услугами наложниц из гарема, но, внезапно вспомнив о том, что шурина, скорее всего в главных покоях для важного разговора ждёт её, правящий огромной Османской Империей, горячо любимый муж, Мейлишах Султан не стала больше задерживать шурина и, вновь почтительно ему откланявшись, с молчаливого его позволения продолжила свой путь в гарем, провожаемая понимающим, полным глубокой мрачной задумчивости, взглядом Шехзаде Баязида, который, простояв в гордом одиночестве посреди дворцового коридора и дойдя до главных покоев, терпеливо дождался момента, когда молчаливые стражники, крайне бесшумно открыли перед ним дубовые створки широкой двери, что позволило, погружённому в глубокую мрачную задумчивость, юноше войти вовнутрь главных покоев. Там брата уже терпеливо ждал юный Султан Селим, продолжая с глубокой мрачной задумчивостью беседовать о Шехзаде Мустафе, а именно о том, что может скрываться под его молчанием, выдвигая свои предположения, что продлилось ровно до тех пор, пока их вниманием ни завладел Шехзаде Баязид, стремительно подошедший к брату и засвидетельствовавший ему своё почтение с принесением присяги на верность, ничего не скрывая, с чрезвычайной серьёзностью доложил: --Наш дорогой старший брат Шехзаде Мустафа собирает войско из янычар для того, чтобы отправиться в столицу с целью возведения себя на трон, Повелитель.—чем заставил брата с Великим визирем потрясённо переглянуться между собой, мысленно сойдясь на одном и том же: «Ну, вот и дождались! Теперь понятно, почему от Шехзаде Мустафы нет никаких вестей!», благодаря чему, единогласно измождено вздохнули. --Как ты об этом узнал, Баязид?—постепенно собравшись с мыслями, спросил у брата Султан Селим, вдумчиво всматриваясь в его мужественное привлекательное лицо, выражающее невыносимую глубокую мрачность, с которой Шехзаде Баязид доложил откровенно: --Я только что приехал из Амасии, где стал невольным свидетелем всего этого. Мустафа не стал от меня ничего скрывать и откровенно признался мне в том, что он, хотя и доволен Вашим правлением в качестве Регента Государства, но занять трон обязан он по праву старшего брата, что натолкнуло меня на мысль о том, что его в этом настроила его Баш Хасеки Негриз Султан, в чём Мустафа мне позднее признался.—что стало для юного Султана жестоким ударом по братским чувствам, ведь столь коварным поступком, Шехзаде Мустафа окончательно сжёг все мосты между ними, не оставив Селиму никакого другого выхода, кроме, как отдать один лишь, как ему, казалось правильный приказ, обращённый к Великому Визирю с младшим братом: --Я сегодня же отправлю распоряжение Джаннет-калфе с Хаджи-агой о том, чтобы они в самые ближайшие дни физически устранили Нергиз-хатун, но, а, что же касается вас, Лютфи-паша, и тебя, Баязид, то вы послезавтра отправитесь в Амасию для того, чтобы заставить моего старшего брата распустить войска и присягнуть мне на верность! Лютфи-паша вместе с Шехзаде Баязидом, хотя и морально были готовы к такому, как они считали, вынужденному Высочайшему приказу, но отчётливо видели то, как невыносимо сильно страдает от безысходности Их Повелитель, голубые глаза которого заблестели от горьких слёз, что было хорошо понятно Великому визирю с юным Шехзаде, печально переглянувшихся между собой и заключивших: --Как прикажете, Повелитель!—что прозвучало с взаимным, очень печальным вздохом, после чего все, вновь погрузились в глубокую мрачную задумчивость, при этом, юному Шехзаде Баязиду уже с нетерпением хотелось забыться в заботливых объятиях милой возлюбленной фаворитки Михринур-хатун, смутно надеясь на то, что любимая успела по нему изрядно соскучиться. Так и было на самом деле. Михринур-хатун действительно очень сильно скучала по Шехзаде Баязиду. Даже сейчас, когда она сидела на тюфяке в окружении других наложниц, среди которых были и Дилвин с Махнур-хатун, занимающиеся Шехзаде Мурадом и Михришах Султан, Михринур-хатун думала о дражайшем возлюбленном, лишь создавая видимость того, что она общается с подругами, так глубоко уйдя в романтические мысли, что даже не заметила того, как в общую гаремную комнату с царственной грацией вошла Мелишах Султан, сопровождаемая ункяр-калфой Нигяр с кизляром-агой Сюмбулем, выглядевшие какими-то очень серьёзными, не говоря уже о том, что встревоженными, но, не желая выдавать истинных чувств перед наложницами, сменили беспокойство на доброжелательность, с которой Мейлишах Султан бесшумно приблизилась к своим верным рабыням и, подав им повелительный знак о том, чтобы те следовали за ней, любезно объявила, обращаясь к дражайшей фаворитке своего шурина: --Можешь выдохнуть с огромным облегчением, Михринур-хатун. Шехзаде Баязид вернулся к нам и скоро будет ждать тебя в хаммаме. Готовься и отправляйся туда.—и внимательно проследила за тем, как темноволосая наложница, мгновенно воспряла духом и, оживившись, вся просияла огромным восторгом, но, не желая заставлять возлюбленного томиться ожиданием, грациозно встала с тюфяка и, почтительно поклонившись главной Хасеки Султана Селима, с её молчаливого одобрения убежала в дворцовый хамам, провожаемая понимающим взглядом всех рабынь и главными евнухом с калфой, которые терпеливо дождались момента, пока к ним ни присоединились Дилвин с Махнур-хатун, крайне бережно, нёсшие на руках, новорожденных Шехзаде с Султаншей, что позволило им всем пройти, наконец, в просторные покои Мейлишах Султан. И вот, оказавшись, наконец-то, в своих покоях, Мейлишах Султан заботливо покормила своих малышей и, внимательно проследив за тем, как её верные служанки крайне бережно принялись укладывать их спать в детских кроватках, принялась яростно метаться по просторным покоям, возмущённо высказываясь: --Я, конечно, хорошо понимаю, что физически устранив Селимие-хатун, я ничего не добьюсь, ведь Валиде Хандан Султан приблизит к Повелителю другую, более подходящую на её взгляд, рабыню, да и воевать со всем гаремом—бессмысленно, не говоря уже о том, что напрасная трата времени и сил! Только, что мне делать для того, чтобы не сводить себя с ума от ревности, когда Валиде отправит к Его Султанскому Величеству новую наложницу, или опять Селимие-хатун?!—что напоминало крик невыносимого отчаяния, полный огромной душевной боли, что было хорошо понятно мудрой Нигяр-калфе, которая сдержано вздохнула в ответ и мудро рассудила: --Конечно, я могла бы посоветовать Вам найти ту рабыню, которая убила бы нашу Валиде Султан, ведь самая главная причина Вашего душевного терзания—именно Валиде Хандан Султан, только её смерть совсем не принесёт Вам никакого облегчения, Султанша, а наоборот—заставит Вас мучиться угрызениями совести ещё сильнее от понимания того, что Вы испачкались в крови своей свекрови. Вам это надо? Конечно, же нет.—невольно приведя это к тому, что юная главная Хасеки мгновенно остановилась и, с царственной грацией обернувшись, вдумчиво принялась всматриваться в ункяр-калфу с кизляром-агой, мысленно признаваясь себе в том, что они абсолютно правы, благодаря чему, продолжила рассуждение: --Да и, как на грех, никакой эпидемии нет для того, чтобы мы могли заразить Валиде Султан, тем-самым отведя от себя все подозрения в умышленном убийстве.—чем привлекла к себе внимание верной Махнур-хатун, которая с мрачной глубокой задумчивостью переглянулась с подругой Дилвин и, придя к общему мнению, приблизилась к своей госпоже и высказала одно лишь, как ей казалось самое мудрое решение: --Тогда необходимо приложить все усилия для того, чтобы Селимие-хатун всё время рожала Повелителю одних девочек, госпожа. Он потеряет к ней интерес и, вновь переключится на Вас.—чем, мгновенно привлекла к себе внимание главной Хасеки с кизляром-агой и с ункяр-калфой, заставив их, потрясённо переглянуться между собой, а Мейлишах Султан рассудительно заключить: --Повелитель итак любит лишь меня одну, а к наложницам относится, как к утехе, но идея хорошая, Махнур! Над ней надо хорошенько подумать.—невольно приведя это к тому, что между ними всеми воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого все погрузились в глубокую задумчивость над разумным предложением Махнур-хатун. А между тем, главная Хасеки Султана Селим хана Мейлишах Султан не соврала Михринур-хатун, когда та пришла в дворцовый хамам, ведь Шехзаде Баязид действительно находился там и, полностью расслабившись, вальяжно восседал на тёплой мраморной плите, не обращая никакого внимания на яркие золотые солнечные лучи, проникающие туда и окутывающие всё пространство светлого мраморного зала ослепительным блеском, а всё из-за того, что юноша был погружён в глубокую мрачную задумчивость о чрезвычайно серьёзном разговоре с правящим братом и с Великим Визирем, касаемом дальнейшей судьбы их общего старшего брата Шехзаде Мустафы с его Баш Хасеки и их маленьким Шехзаде Абдуллы, благодаря чему, совершенно не заметил того, как к нему бесшумного подошла его дражайшая возлюбленная Михринур-хатун, которая молча встала позади него и заботливо принялась массировать ему мужественные мускулистые плечи, словно желая помочь ему снять невыносимую дорожную усталость и помочь расслабиться, что ей удалось успешно. --Михринур!—нежась под её заботливыми умелыми руками, измождено вздохнул юноша, на мгновение закрыв светлые глаза и спустя какое-то мгновение открыв их снова, инстинктивно накрыл её нежную руку своей мужественной сильной рукой и, крайне бережно усадив на мраморную плиту рядом с собой, углядел то, как её очаровательное лицо озарилось взаимной доброжелательной улыбкой, с которой юная наложница с трепетной нежностью выдохнула: --Я очень сильно скучала по Вам, Шехзаде! Не было ни одного дня, чтобы я ни молила Аллаха о Вашем скорейшем возвращении.—что пришлось очень даже по душе юному Шехзаде Баязиду, благодаря чему, он, добровольно утопая в коричневой бездне её выразительных колдовских глаз, сам не заметил того, как склонился к чувственным алым губам дражайшей фаворитки и, самозабвенно завладев ими, пламенно поцеловал возлюбленную, инстинктивно обвившую его мускулистую шею изящными руками и с неистовым пылом, ответившую на поцелуй возлюбленного. --И вот твои молитвы оказались услышаны, моя Михринур!—нехотя прерывая их пламенный поцелуй, нежно выдохнул Шехзаде Баязид, чем заставил возлюбленную с взаимностью выдохнуть в ответ: --Хвала небесам, Шехзаде!—после чего, она, не говоря больше ни единого слова, вновь поцеловала возлюбленного в чувственные мягкие мужественные губы, обрушив на него беспощадный шквал, состоящий из головокружительных ласк с неистовыми поцелуями, которым, казалось не наступит конца никогда для того, чтобы помочь любимому забыть обо всех печалях, что ей удалось успешно, ведь юный Шехзаде Баязид, на протяжении их головокружительной неистовой страсти не вспоминал о насущных проблемах ни разу. Но, а чуть позднее, когда возлюбленная пара, уже приведя себя в благопристойный вид, уже находилась в просторных светлых покоях Шехзаде Баязида, вальяжно восседая на мягких бархатных подушках с тёмными бархатными наволочками за низким круглым столом и трапезничала, не обращая никакого внимания на тихое потрескивание дров в мраморном камине, приятное, исходящее из которого, тепло заботливо окутывало возлюбленных, словно мягкой шерстяной шали, между ними состоялся, весьма душевный разговор о том, что его больше всего мучило и не давало никакого покоя, в данную минуту. --Баш Хасеки моего несчастного старшего брата Шехзаде Мустафы Нергиз-хатун сама не понимает того, что из-за своей неутолимой жажды власти и стремлению воцариться над главным гаремом, постепенно толкает себя и его под удавку безмолвного палача, Михринур!—печально вздыхая, поделился с возлюбленной Шехзаде Баязид, прекрасно понимая, что ничего не может от неё скрывать, при этом от его внимания ни укрылось то, на сколько сильно девушка оказалась потрясена его душевным откровением, благодаря чему, измождено вздохнула: --Вот уж действительно, правду в народе говорят о том, что в тихом омуте черти водятся, Шехзаде! Кто бы мог подумать, что из мудрой амбициозной бывшей ункяр-калфы, каковой была Нергиз-хатун вырастет такой беспощадный коварный и властолюбивый монстр! Не зря же говорится о том, что, если хочешь хорошо узнать человека и проявить его истинную сущность—дай ему власть.—с чем Шехзаде Баязид полностью согласился, поддержав возлюбленную мрачными словами: --Если она о себе не думает, то лучше бы представила себе то, что, побуждая и всячески подталкивая моего несчастного, пламенно влюблённого в неё, старшего брата к беспощадному кровопролитному восстанию против Повелителя, обрекает себя на страшную смерть, Михринур! Неужели ей не жаль моего брата с полуторагодовалым племянником! Что за женщина?! Между возлюбленными воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого они вдумчиво всматривались в привлекательные лица друг друга и не произносили больше ни единого слова, хорошо ощущая то, как бешено колотится от невыносимого беспокойства их справедливое разгорячённое сердце, а в голове хаотично проносятся мысли, одна мрачнее и тревожнее другой. --И, что же решил Повелитель, Шехзаде?—собравшись постепенно с мыслями и проявляя к возлюбленному огромное участие, поинтересовалась Михринур-хатун, чем заставила возлюбленного, вновь печально вздохнуть и, ничего от неё не скрывая, откровенно поделиться с ней: --Он вынес Нергиз-хатун смертный приговор, который должны привести в исполнение ункяр-калфа Джаннет и кизляр-ага Хаджи-Мехмет, Михринур! Что же касается Шехзаде Мустафы, то послезавтра я вместе с Лютфи-пашой отправляемся в Амасию для того, чтобы распустить войско Шехзаде Мустафы и побыть с ним до тех пор, пока он полностью ни оправится от потери фаворитки и ни присягнёт на верность Повелителю.—благодаря чему, между возлюбленными, вновь воцарилось, очень мрачное молчание, во время которого они пришли к обоюдному мнению о том, что Повелитель принял, пусть и суровое, но очень справедливое решение, относительно старшего брата и его семьи, благодаря чему, продолжили трапезу уже, не произнося ни единого слова. Но, если с одной проблемой было всё понятно, то, вот с другой, а именно с Валиде Хандан Султан, которая, ни о чём, не подозревая, находилась в своих просторных светлых, богато обставленных, покоях и стоя перед прямоугольным зеркалом в золотой раме, одетая в шикарное яркое голубое парчовое платье с серебряным орнаментом в окружении верных рабынь, укладывающих её роскошные густые вьющиеся волосы тёмного шоколадного оттенка в великолепную причёску, нет. Молодая Валиде Хандан Султан была погружена в глубокую мрачную задумчивость о том, куда со вчерашнего вечера пропала её верная подопечная Селимие-хатун. --Валиде, Вы разве ещё не знаете?! Селимие-хатун прошлую ночь провела в главных покоях. Повелитель сам пожелал того, чтобы Селимие-хатун разделила с ним ложе.—удивлённая неосведомлённостью Валиде, доложила ей одна из рабынь, чем Валиде Хандан Султан оказалась приятно удивлена. --Вот как?! Неожиданно!—загадочно улыбаясь, удивлённо выдохнула Валиде и погрузилась в глубокую задумчивость о том, что же интересно случилось с её отважным львом, раз он, вдруг, пожелал разделить ложе с наложницей, переступив через себя и вспомнив о том, что у него, оказывается, помимо обеих Хасеки, есть ещё и гарем, нуждающийся в его внимании. --Девушку уже перевели на этаж для фавориток, где она постепенно обживается, валиде.—словно предугадав её новый вопрос, вновь доложила Валиде всё та же служанка, которая, в данную минуту, уже вплетала бриллиантовые нити в её волосы и закрепляла шпильками корону из белого золота с драгоценными камнями, благодаря чему удосужилась от Валиде Хандан Султан грациозного одобрительного кивка головы с заключением: --Замечательно. Сейча я нанесу Селимие-хатун визит и обо всём, как следует, расспрошу её.—и, бросив беглый взгляд в сторону широкой двери, дубовые створки которой бесшумно открылись, и в роскошные покои к Валиде Султан уверенно вошла Джанфеда-калфа, почтительно ей поклонившаяся, за что и удосужилась от неё недовольного взгляда с укором.—Джанфеде, где ты ходишь постоянно?! Будешь сопровождать меня к Селимие-хатун в покои для фавориток! Старшая калфа всё поняла и, не говоря ни единого слова, хотя и пришла сюда сразу после того, как выполнила очередное поручение Баш Хасеки Нурбану Султан по её активным приготовлениям к ночи четверга, которую собиралась, как то велят традиции, провести в главных покоях с дражайшим возлюбленным Повелителем, Джанфеде-калфа, вновь почтительно поклонилась и отправилась сопровождать Валиде Хандан Султан в покои для фавориток, где до сих пор находилась Селимие-хатун, до сих пор не веря в то, что стала новой фавориткой юного Падишаха. Селимие-хатун никого не ждала, вальяжно восседая на парчовой одноместной тахте и, погрузившись в романтические мечтания о юном мужественном красавце Султане, хотя и прекрасно помнила жестокие слова кизляра-аги Сюмбуля о том, что ей больше так и не суждено больше пройти по «золотому пути», так как Повелитель больше ни за что не позовёт её к себе в главные покои по той лишь причине, что она ему совершенно не нужна, ведь у него есть две амбициозные мудрые красавицы-Хасеки Мейлишах и Нурбану Султан, которых он безгранично любит и верен им, что очень сильно огорчило юную рыжеволосую красавицу-афинянку Селимие-хатун, из соблазнительной упругой груди которой произвольно вырвался печальный, полный огромного душевного разочарования, вздох: --Ах, Повелитель! Ну, как же мне вызвать у Вас любовь и ко мне, тоже?!—что ни укрылось от, бесшумно вошедшей в покои со скромной, но по своему уютной обстановкой, Валиде Хандан Султан, лицо которой озарилось понимающей доброжелательной улыбкой, заставив с искренним пониманием заверить: --Регулярно ходить на хальветы к моему отважному льву и, по возможности, как можно скорее забеременеть и родить Династии нового Шехзаде, либо двоих, девочка!—чем мгновенно привлекла к себе внимание Селимие-хатун, которая, мгновенно спохватившись, стремительно встала с тахты и, почтительно поклонившись, обречённо выдохнула: --Но как же я это сделаю, валиде, ведь мне, отныне запрещено приходить в главные покои! Так мне сказал Сюмбуль-ага! Отныне, мне позволено видеть Повелителя лишь во снах!—хорошо ощущая то, как по румяным бархатистым щекам из ясных карих глаз прозрачными тонкими ручьями стекают горькие слёзы, вызвавшие добродушную улыбку у Валиде Хандан Султан, которая сдержано вздохнула и заверила: --Об этом можешь не беспокоиться, Хатун! Главное продолжай быть мне преданной, и я, со своей стороны, позабочусь о том, чтобы у тебя этих жарких ночей было ещё, очень и очень много!—совершенно не заметив того, как, стоявшая немного в стороне, Джанфеде-калфа презрительно чуть слышно хмыкнула: --Конечно! Как же! Мечтай дальше, Хатун!—но, привлекая к себе внимание Валиде, почтительно откланялась и выдохнула.—С Вашего позволения, валиде! Пойду займусь гаремными делами. Валиде ничего не ответила, а лишь позволительно кивнула и, внимательно проследив за тем, как за старшей калфой, стражницы молча закрыли створки широкой двери, обдавая Валиде с её юной подопечной приятной прохладой, на которую они не обратили никакого внимания, увлечённо занятые душевно-наставленческой беседой о новых взаимоотношениях юного Падишаха с его новой фавориткой, что Селимие-хатун впитывала в себя, как губка, благодаря чему, они совершенно не заметили того, как за окнами великолепного дворца Топкапы постепенно стемнело, и наступил вечер. Вот только никто из них даже не догадывалась о том, что, в эту самую минуту, вспомнившая о том, что её госпоже—Баш Хасеки Нурбану Султан уже пора отправляться в великолепные покои Султана Селима, Джанфеда-калфа пришла к ней и не смогла скрыть огромного восхищения, ведь молодая черноволосая венецианка, действительно выглядела бесподобно в роскошном бархатном платье тёмного красного оттенка с, подобранным в тон, алом парчовом кафтане, погружённая в глубокую романтическую мечтательность о предстоящей встрече с горячо любимым мужем, что заставляло сердце биться чаще, а хорошенькое лицо заливаться румянцем смущения, благодаря чему, она даже не замечала того, как преданные девушки-рабыни помогали ей наводить последний лоск в приготовлениях, стоя перед зеркалом в золотой раме, пока ни заметив присутствия в покоях старшей калфы ни поделилась с ней своими мыслями об интригах Валиде Хандан Султан, направленных против неё с главной Хасеки Повелителя Мейлишах Султан: --Валиде всё надеется с помощью своей афинской девчонки по имени Селимие-хатун отвлечь Повелителя от меня с Мейлишах Султан, Джанфеде?! Наивная!—с чем Джанфеда-калфа была полностью согласна, из-за чего понимающе вздохнула и заключила: --Вы абсолютно правы, Султанша. Валиде совершенно не знает своего сына. Нурбану Султан озарилась взаимной доброжелательной улыбкой, с которой мысленно оценила свой обворожительный облик по достоинству и, оказавшись им целиком и полностью довольна, с мечтательным вздохом заключила: --Ну, что же, пора отправляться в покои к Повелителю, Джанфеда. Не стоит заставлять его ждать.—и, не говоря больше ни единого слова, дала повелительный знак рабыням на то, что они свободны и, терпеливо дождавшись момента, когда те разошлись по своим углам, не теряя драгоценного времени, покинула покои и направилась по, залитому лёгким медным мерцанием от пламени настенных факелов, мраморному дворцовому коридору в покои к Повелителю, сопровождаемая молодыми евнухами с калфами, возглавляемыми Джанфеде-калфой, продолжая находиться в глубокой романтической задумчивости, благодаря чему, Нурбану Султан даже не заметила того, как, наконец, дошла до желанных покоев, дубовые створки широкой двери в которые перед ней открыли молчаливые стражники, что позволило Султанше с царственной грацией плавно войти во внутрь, провожаемая одобрительным взглядом Джанфеде-калфы, которая, выждав немного времени, подала подчинённым повелительный знак о том, что они возвращаются в гарем, что те и сделали незамедлительно и, не говоря ни единого слова против. Оказавшись на пороге великолепных покоев горячо любимого мужа, который, в данную минуту, сидел за рабочим столом и сосредоточенно вчитывался в донесения высокопоставленных сановников, ни на что, не отвлекаясь, Баш Хасеки Нурбану Султан застыла в почтительном поклоне, смиренно ожидая момента, когда Повелитель, наконец, вспомнит о своей главной наложнице и позволит ей пройти вовнутрь. Ожидание продлилось не долго. И вот, оторвавшись, наконец, от важных дел, Султан Селим медленно поднял от донесений, уже изрядно уставший взгляд, и увидел присутствие в покоях своей Баш Хасеки. Она стояла в почтительном поклоне и в смиренном ожидании его внимания. --Нурбану!—с огромной нежностью выдохнул молодой Султан и, не медля больше ни минуты, встал и вышел из-за рабочего стола к ней на встречу, что позволило молодой Султанше медленно подойти к нему ближе и, плавно опустившись на одно колено, взять в руки подол его парчового халата и, поднеся к чувственным губам, поцеловать и затаиться в трепетном ожидании его дальнейших действий. Селим не разочаровал главную наложницу тем, что крайне бережно коснулся рукой её аккуратно очерченного подбородка и, заботливо обнимая за изящные плечи, что вызвало в молодой Султанше трепетный вздох: --Повелитель!—плавно и медленно поднял с колен и, подойдя вместе с ней к широкому ложу, сел на парчовое покрывало и, продолжая с огромной нежностью обнимать и заворожённо смотреть в её огромные изумрудные глаза, проявляя искреннее участие, спросил: --Как ты поживаешь, Нурбану? Всё ли у тебя хорошо? Молодая женщина, вновь трепетно вздохнула и, ничего не скрывая, поделилась: --Вам нечего беспокоиться о нас с детьми! С нами всё хорошо. Мы молимся о вашем здоровье и долголетии, Повелитель. Конечно, это было искусной ложью, ведь с появлением в их жизни бесправной рабыни по имени Селимие у Нурбану Султан ещё не было и дня, чтобы она ни проводила в невыносимой тоске по своему Повелителю. Только молодая женщина перестала сетовать и обижаться на несправедливость жестокой судьбы. Вместо этого она полностью окунулась в заботу и воспитание об их с Селимом детях, став добропорядочной матерью, пусть её и напрягали интриги их Валиде Хандан Султан, так и норовящей, причинить невыносимую душевную боль, ей—Нурбану и Мейлишах Султан, но докучать жалобами возлюбленного, Султанша не захотела. --Так и должно быть, Нурбану. Не стоит понапрасну тратить нервы на склоки с наложницами. Будь мудрее и сдержаннее, как бы они тебя ни провоцировали.—одобрительно вздыхая, заключил Султан Селим в тот самый момент, когда плавно и медленно завладевал чувственными губами главной наложницы для того, чтобы воссоединиться с ней в долгом, очень пламенном поцелуе, перед чем Нурбану Султан совершенно не возражала. Напротив, она сама инстинктивно обвила мужественную шею мужа изящными руками, тем-самым полностью в нём растворяясь. А между тем, что же касается главной Хасеки юного Султана Селима Мейлишах Султан, то она, покормив своих двойняшек и немного повозившись с ними, наконец, решила сходить в главные покои для того, чтобы проведать в них дражайшего возлюбленного, а заодно и поужинать вместе с ним, хотя для этого юной главной Хасеки пришлось оставить детей на верных Дилвин с Махнур-хатун и, терпеливо дождавшись момента, когда, стоявшие по ту сторону, её другие рабыни бесшумно открыли перед ней тяжёлые дубовые резные створки широкой двери, с царственной грацией вышла в, залитый лёгким медным мерцанием от, горящих в настенных чугунных факелах, пламени, мраморный дворцовый коридор. Вот только, какого же было её удивление, когда она, не пройдя и нескольких метров по нему, встретилась с кизляром-агой Сюмбулем, терпеливо ожидающим её, замерев в почтительном приветственном поклоне, но выглядевшим каким-то, уж очень мрачным и задумчивым, чем очень сильно заинтересовал юную главную Хасеки, заставив её, доброжелательно ему улыбнуться и участливо спросить: --Что-то случилось, Сюмбуль-ага? Зачем ты пришёл ко мне?—чем мгновенно привлекла к себе его внимание, заставив, незамедлительно тяжело вздохнуть и, ничего от неё не скрывая, честно принялся объяснять: --Султанша, Вы уж великодушно простите меня за дерзость. Только Вам сейчас лучше не ходить в главные покои. Дело в том, что Повелитель не сможет Вас принять.—что ещё сильнее заинтересовало юную главную Хасеки, заставив её, вновь сдержано вздохнуть: --Ну и, почему же Повелитель меня не сможет принять? Он занят прочтением донесений от верноподданных и докладов визирей, Сюмбуль-ага?—невольно приведя это к тому, что кизляр-ага, вновь измождено вздохнул и, ничего не скрывая от очаровательной юной собеседницы, откровенно признался: --Повелитель проводит время со своей Баш Хасеки Нурбану Султан, Султанша.—и внимательно проследил за тем, как беззаботная весёлость юной Мейлишах Султан мгновенно сошла с её очаровательного лица, сменившись лёгким потрясением, ведь она, хотя и прекрасно помнила о том, что сегодня четверг, а значит Повелитель должен провести эту ночь с одной из своих Хасеки, но, раз она не может ближайший месяц делить с мужем ложе, придаваясь головокружительной страсти по причине того, что, буквально на днях благополучно родила, значит, её в султанской постели сменила Баш Хасеки Нурбану Султан, что, вполне себе, справедливо, ведь Султанша, излучающая свет, тоже достойна любви с нежностью и с заботой, благодаря пониманию о чём, из соблазнительной упругой пышной груди Мейлишах Султан вырвался сдержанный вздох: --Ну, раз так, то пусть наша Баш Хасеки, тоже, хоть немного, да будет любима!—и, не говоря больше ни единого слова, уверенной походкой отправилась в покои к дражайшей душевной подруге Махмелек Султан для того, чтобы засвидетельствовать ей своё искреннее почтение и, смутно надеясь на то, что Султанша находится в своих роскошных покоях. Интуиция не подвела Мейлишах Султан, ведь Махмелек Султан действительно находилась в своих покоях и, царственно восседая на парчовой тахте, была погружена в глубокую мрачную задумчивость о том, что её самый старший брат Шехзаде Мустафа в самом скором времени будет нуждаться в заботливом утешении, но кого из рабынь выбрать для того, чтобы отправить к нему в Амасию, ведь наложница должна быть, очень кроткой, нежной и терпеливой, но самое главное преданной Повелителю, не говоря уже о том, что тихой и смирной. «Нурмелек-хатун! Вот, кого необходимо отправить к Шехзаде Мустафе!»--внезапно пронеслось в русоволосой голове Махмелек Султан, благодаря чему, её лицо озарилось восторженной улыбкой, а светлые глаза засияли смутной надеждой на то, что её многострадальный старший брат Шехзаде Мустафа обретёт желанный душевный покой в заботливых объятиях Нурмелек-хатун, которая отправится послезавтра вместе с Шехзаде Баязидом и с Лютфи-пашой в Амасию в качестве подарка от неё с Шах-Хубан Султан. Именно, в эту самую минуту, девушками-рабынями, крайне бесшумно открылись створки широкой двери, и в роскошные покои к Султанше вошла главная Хасеки Султана Селима Мейлишах Султан, которая мягко подошла к Махмелек Султан и, почтительно ей поклонившись, с доброжелательной улыбкой произнесла: --Желаю Вам самого доброго вечера с ночью, Султанша!—чем мгновенно привлекла к себе внимание венценосной династийной подруги, заставив её, с искренней взаимной доброжелательностью улыбнуться и гостеприимно выдохнуть: --И тебе, Мейлишах, того же самого!—и, не говоря больше ни слова, грациозно поставила фарфоровую чашку с кофе на, рядом стоявшую, тумбочку и, выдержав небольшую паузу, с глубоким негодованием спросила, проявляя к подруге огромное участие с неподдельным вниманием.—Мейлишах, а разве не ты сегодня должна пойти в главные покои к Повелителю? Почему ты до сих пор не готовишься? --Потому, что Повелитель проводит ночь этого четверга со своей Баш Хасеки Нурбану Султан, госпожа!—печально вздыхая, известила подругу Мейлишах Султан, чем потрясла её до глубины души, заставив переглянуться с ней, мысленно признаться себе в том, что она, Махмелек Султан, совершенно оказалась не готова к подобному известию подруги, благодаря чему, удивлённо выдохнула: --Вот как?! Странно! Что это, вдруг, такое нашло на Повелителя?! Он же, вроде бы, никогда не проявлял к венецианке никакого интереса! Ну, ладно!—и, не говоря больше ни единого слова, погрузилась в глубокую мрачную задумчивость, в чём, стоявшая напротив неё в ожидании продолжения душевной беседы, Мейлишах Султан ей, абсолютно не мешала лишь из-за того, что сама погрузилась в неутешительные внутренние размышления о том, что никак не давало покоя её, истерзанной невыносимыми страданиями, хрупкой, словно горный хрусталь, трепетной душе. Вот только юные Султанши даже не догадывались о том, что, в эту самую минуту, покоя о печальной судьбе своего старшего брата Шехзаде Мустафы не давали мрачные мысли юному Падишаху, так и не сумевшему удовлетворить в постели свою Баш Хасеки, благодаря чему, светловолосый юноша, крайне осторожно выбрался из постели, стараясь не разбудить, только что забывшуюся крепким сном, Нурбану и, надев на себя зелёный парчовый халат-кимоно, подошёл к мраморному камину и отрешённо принялся всматриваться в завораживающее пламя, заботливо окутывающее парня приятным теплом. Селим уже глубоко сомневался в том, правильно ли он поступает, отправив Высочайшее распоряжение Хаджи-Мехмету-аге с Джаннет-калфой голубиной почной о том, чтобы они казнили Баш Хасеки Нергиз Султан, тем-самым спасая Османскую Империю от гражданской войны, назревающей из-за непреодолимого желания властолюбивой коварной Султанши воцариться над общим главным гаремом во дворце Топкапы, даже не догадываясь о том, что его Баш Хасеки Нурбану уже больше не спит. Она проснулась, почти сразу, как Селим оставил её и, нехотя открыв изумрудные глаза, с негодованием осмотрелась по сторонам и, увидев своего дражайшего возлюбленного, стоявшим у камина в глубокой мрачной задумчивости, поняла истинную причину его душевных терзаний и, поддерживая, вразумительно произнесла: --Вы всё правильно сделали, Повелитель! Не стоит корить себя за, проявленную жестокость в отношении Нергиз-хатун. Спокойствие Империи с верноподданными намного важнее сентиментальности. Вы поступили так, как велело вам Государево сердце, радеющее за сохранение благополучия своего народа, а ради этого, иногда приходится прибегать к справедливой жестокости.—чем мгновенно привлекла к себе внимание мужа, заставив его, вновь печально вздохнуть и отрешённо распорядиться: --Возвращайся к себе, Нурбану! Я хочу побыть один!—бросив на Баш Хасеки лишь один беглый, полный невыносимой душевной боли, взгляд. Нурбану поняла мужа и, не говоря больше ни единого слова, подобрала с пола своё роскошное платье и, приведя себя в благопристойный вид, выбралась из постели и, почтительно откланявшись, покинула главные покои, где в коридоре её уже терпеливо ждала преданная подруга-наставница Джанфеде-калфа, которая, не задавая никаких вопросов, пусть и была удивлена внезапным выходом молодой госпожи, уверенная в том, что та пробудет у Повелителя до самого утра, сопроводила её в гарем, где к ним на встречу вышла Валиде Хандан Султан, бросившая на ненавистную невестку презрительный взгляд с ядовитой усмешкой: --Что, Хатун, тебя выставили из главных покоев, как паршивую собаку?! Так тебе и надо! В следующий раз не будешь лезть туда, куда тебя не просят!—что Баш Хасеки выдержалось с царственным достоинством, благодаря чему, она доброжелательно улыбнулась Валиде Султан и продолжила свой путь в покои к главной Хасеки Мейлишах Султан, провожаемая презрительным взглядом Валиде Султан, которая, выждав немного времени, отправилась в дворцовый сад на вечернюю прогулку. Баш Хасеки Нурбану Султан пришла в покои к Мейлишах Султан в тот самый момент, когда та о чём-то душевно беседовала с Шах-Хубан Султан и с Нигяр-калфой, выглядя чрезвычайно встревоженными, что, очень сильно насторожило молоденькую венецианку, благодаря чему, она не в илах томить себя неведением с догадками, почтительно им всем поклонилась и осторожно поспешила выяснить: --Вы, уж великодушно простите меня за дерзость, Султанши, только позвольте мне узнать о том, что происходит с Повелителем? На нём, просто лица нет от невыносимого душевного терзания с сомнением.—чем мгновенно привлекла к себе внимание Султанш, заставив их, немедленно прервать тревожный разговор о, внезапно появившемся в столице Османской Империи, оборотне, о котором, известил Шах Султан Лютфи-паша, особенно о том, во что всё это может выльиться, благодаря чему, понимающе тяжело вздохнули: --Не думай об этом, Нурбану! Утром к Шехзаде Мустафе уже отправится делегация, возглавляемая Лютфи-пашой с Шехзаде Баязидом и… Султанши не договорили из-за того, что, в эту самую минуту, откудато со стороны дворцового сада до них всех донёсся протяжный, леденящий душу, волчий вой, невольно приведя это к тому, что все, ошарашено, принялись между собой переглядываться, не в силах поверить в то, что сейчас слышат. --О, всемилостивейший аллах, что это?! Откуда в Стамбуле взялись волки?! Неужели сбежали из бродячего цырка?!—встревожено спросила у всех Баш Хасеки Нурбану Султан, чем заставила Мейлишах с Шах-Хубан Султан единогласно усмехнуться, предварительно переглянувшись между собой, но видя искреннее негодование, смешанное с ужасом, у Баш Хасеки, ничего не скрывая от неё, честно ответить, что сделала Мейлишах Султан с царственной уверенностью: --Это не обычный волк, Нурбану. Это—оборотень. Он уже где-то с неделю, как бесчинствует в Стамбуле, но его никак не могут вычислить, поймать и казнить. Между ними всеми, вновь воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого от пристального внимания главной Хасеки Султана Селима не укрылось то, как и без того, очень бледная Баш Хасеки Нурбану Султан побледнела ещё сильнее, готовая в любую минуту лишиться чувств, благодаря чему, инстинктивно вцепилась в спинку, обитой парчой, тахту, слегка пошатнувшись, но, сумев справиться с собой, хотя это и получилось у неё, крайне сложно, воскликнула с ещё большей ошарашенностью: --О, милостивейший Аллах! В дворцовый сад, сейчас, пошла прогуляться наша Валиде Султан! А что, если это исчадье ада нападёт на неё и убьёт?!—и, не говоря больше ни единого слова, рухнула на тахту без чувств, подобно, скошенной серпом, жниве, заставив Султанш, вновь ошалело переглянуться между собой, а своих рабынь мгновенно кинуться к ней и приняться приводить в чувства, пока до них, откуда-то из глубин дворцового сада, ни донёсся новый громогласный волчий вой и душераздирающий женский крик, сменившийся гробовым молчанием, заставивший Султанш прийти к ужасающему мысленному выводу о том, что они все лишились своей Валиде, благодаря чему, они провозгласили заупокойные молитвы в адрес Валиде Хандан Султан.