Борам

Первые лучи Солнца касаются верхушек могучих деревьев, красят стволы в огненный свет восхода, пробуждают птиц, что заполняют тёмное пространство леса своими песнями, но не опускаются ниже, в подножье корней, где оставляют свой след нежалованные гости. Дюжина людей ступает по тропе, натоптанной переходящими животными, здесь нет места чужакам, лес неприветлив к тем, кто не знает цены жизни, считая лишь цену монет. Деревья беспокойно шелестят раскинутыми кронами, ветер запахи людские в чащу уносит, спешит принести весть хранителю леса. Под подошвой сапога хрустит высохшая ветка, ломается, слишком громко отражается эхом в округе, заставляя крадущихся людей остановиться. — Чего встал?! — раздаётся позади басистый голос, мужчина огибает вставшего на пути, заглядывает в глаза и видит в них настоящий страх. — Вам платят не за тем, чтобы вы уши у местных развешивали и верили в их чепуху! Страх в глазах говорит сам за себя, от него тошно становится, мужчина толкает парня назад и первым продолжает путь. Всем известно – в этих лесах скрывается поселение, отрешённое от цивилизованного мира, его найти пытаются, выйти на контакт, да только оберегает их лесной дух. По словам недалёких местных, каждый, зашедший в глубь леса, не возвращался обратно, а те, кто пытается отыскать сокрытое, бежали прочь и более не приближались к черте этих земель. Гонит каждого зверь, точно исчадье ада, высотой в пять раз превышающее крепкого мужчину, с горящими пламенем глазами, с рёвом оглушающим гонит до самого края. После во снах является, видениями пугает, приказывает более не возвращаться в его владения. — Никто вас здесь не держит, детки, — с насмешкой оборачивается мужчина, окидывая взглядом плетущихся за ним наёмников, вызвавшихся в это похождение лишь из-за предложенной крупной заработной платы нанявшего их. — У страха глаза велики, смотрите не обмочитесь, наступив на ветку. Никто из встретивших лесного духа не в силах был описать увиденного, многие говорили о рассекающих плоть когтях, другие заверяли в огромной пасти, напрочь ломающей любые кости, иные уверяли в необъятном сгустке тьмы и ярости. Единого описания нет, а стало быть, всё это не более, чем слухи, которые распространяют с намерением отогнать от здешних мест аристократию. Слишком уж зачастили господа со всех земель прибывать к этим местам. Вновь треск древесины сломанной ветви звучит средь затишья лесного, дюжина путников замедляет шаг, останавливается под напряжённый выдох ведущего их, который оборачивается и взглядом проходит по каждому. — Кто из вас, олухов, под ноги не умеет смотреть?! Взоры затаившихся поднимаются куда-то за мужчину, устремляются в чащу леса, и хруст вновь повторяется. Только ни одна душа с места не сдвигалась. Последний из двенадцати оборачивается к шороху листьев, треску покоящихся на подножье веток, грузному шагу выходящему из тьмы леса зверью, и видит его. Огромная тень средь стволов является утреннему свету в длинной шкуре цвета бездны, с горящими гневом глазами, и рёвом, пугающим птиц, что спешат покинуть ветви. Деревья будто расступаются пред ним, склоняют кроны в повиновении к хранителю своему, приветствуют его. Лесного духа. И из рук падают верёвки и копья – они бессильны перед природой. Лесной дух свирепствует, зверь поднимается во весь свой рост, обнажает оскал острых клыков, рычит и падает на передние лапы, сотрясая землю в округе. Незваные гости бросаются в бегство, оставляют мнимое оружие, что ломается под тяжестью преследующего их зверя, лес гонит недругов со своих земель, пока позади неслышными шагами ступает создание природы. Взгляд золотистых глаз привлекает небольшая коробочка, и тонкие пальчики подхватывают её, заставляя внутри бегать по кругу красную стрелку. Рёв зверя растворяется в листве, птицы вновь возвращаются с песней, никого на тропе не видят – дитя природы следует за хранителем, держа в ладони оставленную беглецами невиданную вещь.               А Солнце занимает своё главенствующее место на небосводе, обогревает землю, указывает новый путь странствующим душам, отгоняет сон работящих. На улицах города становится шумно, клацанье подкованных копыт смешивается со скрипом колёс тележек, людским говором и рёвом моторов автомобилей, пока в раскрытое окно ветер заносит запах табака и свежего хлеба. Шелест бумаги становится громче, записи падают со стола и перекатываются по полу, пролетая на сквозняке в открытую дверь комнаты. Летящий впереди лист попадает под подошву ботинка, негромко хрустит, придавленный чужим весом, а после его поднимают, возвращая на место с остальными рукописями. Мужчина доходит до окна и прикрывает его, предотвращая потери полезных письменностей, подхватывает с крючка полотенце и обмакивает умытое прохладной водой лицо, останавливаясь напротив зеркала и поднимая взгляд в отражение. Густые волосы всё ещё находятся в беспорядке после короткого от работы сна, под глазами болезненно темнеет кожа, времени нет на полноценный отдых, вокруг работа, работа, работа. Громкий телефонный звонок отдаёт слабой головной болью и осознанием, что сейчас мужчине придётся выслушивать дурные вести, а дурные они от того, что в утренний час бывают только такие. Мужчина бросает полотенце на постель, до которой этой ночью ему так и не удалось добраться, подхватывает хлопковую рубашку и накидывает её на голое тело прежде, чем поднять дребезжащую звоном трубку телефона. — Мистер Дункан, ваши люди сбежали, — оповещают на другом конце без любезностей приветствия, — снова. Новая головная боль вынуждает лишь сделать глубокий вдох, закатить глаза в положении отсутствия иных людей в помещении, потому как среднему классу рабочих, к коему относится Чон, предписываются безупречная нравственность, скромность и трудолюбие. Ему необходимо взять себя в руки, вновь собрать других людей и послать их в лес, чтобы он смог элементарно запустить новое строительство – сроки поджимают. Архитекторы уже как с полмесяца назад принесли чертежи, команда строителей ожидает на месте, а Чон не может начать вырубку леса из-за местного поселения, пугающего приезжих байками о хранителе леса. — И вам доброго утра, мистер Синглтон, — на выдохе произносит Дункан, зажимая плечом телефонную трубку, и тянется за утренней газетой, которую любезно занесла квартирная хозяйка в отсутствие съёмщика. — Я пришлю других… Снова. — С меня хватит, — раздаётся на том конце твёрдый голос Фостера Синглтон, чьи скупленные земли и нуждаются в неотложной застройке крупного промышленного центра Англии, для которых и нужна, собственно, древесина и дорожный путь к нему. — Приезжайте сами с новой командой, заодно передадите чертежи на месте, чтобы мы незамедлительно начали строительство. Покончите уже с этим, иначе ваше место займёт другой. Монотонные гудки растворяются в чёрных буквах заголовка о заявлении нового пути развития страны и громком прогрессе. Мир уже давно не стоит на месте, людям нужно больше ресурсов, больше сделок, больше земель. Бумага в руках с шершавым треском мнётся, телефонная трубка ложится на место, мужчина закрывает веки и делает новый вдох. Он был рождён в низшем классе общества, без имени, без образования, Чон выбился на руководящую должность среднего класса упорным трудом и не может сейчас потерять сделку, отделяющую его от статуса аристократа. Дункан открывает глаза и застёгивает пуговицы рубашки – его ждёт лес Норд. Англия сильно отстаёт от промышленной эволюции, в обществе ценятся учёные умы, создатели, деятели искусства, все они занимают высший класс, к которому и стремится Чон, не обладающий выдающимися способностями. Его удел – собственное слово и грубая механика. Чон верен своим обещаниям, а потому в его истории нет ни одного поручения, которое не осталось бы невыполненным. Организованность и сила духа сопутствуют ему собирать команды людей на строительства, совершать сделки с лучшим товаром, находить правильных союзников в бизнесе, и весь его послужной список вот-вот будет перечёркнут из-за сказания о духе леса, расположенного далеко от процветающей цивилизации. Стук спешных шагов по лестнице отдаёт громким скрипом одной из половиц, Чон спускается на первый этаж и останавливается напротив двери квартирной хозяйки, оставляя в узкой щели рассохшихся досок письмо о скором возвращении и оплатой за пустующее место. Он не уверен, как быстро пройдёт внеплановая поездка, как долго они будут блуждать по лесу в поисках скрывающегося народа, и будет ли так важно его присутствие на строительстве после. Лес Норд, нетронутая грязной рукой человека необходимая для строительства древесина, неисследованная почва на наличие полезных ископаемых, никому не известные тропы, ведущие в самое его сердце – там скрыты драгоценные дары природы, которые хочет заполучить себе человек. И этот лес сторожит дух, прогоняющий всякого, кто жаждет вступить на его земли. Прежде никому не было дела до отдалённой от цивилизации местности, никто и не знал, что в глубине леса ещё скрывается народ, но как только слух об этом дошёл до монарха, тот проявил великодушную гуманность, отдав наказ не истреблять невинный народ. Револьверы и всякое оружие, способное убить, приказано оставить, а во избежание нападения диких животных – копья, сети и кинжалы. И с таким набором Чон отправил первую группу, которая и принесла до столицы слух о лесном духе. Вначале это показалось нелепой отговоркой отлынивания от дела, а после второй группы сложилось впечатление, что местный народ просто запугивает недругов, отстаивая свои земли. Сейчас же Чон понимает, что разобраться самому, направившись с последней группой снова, будет лучшим решением, чтобы не тормозить ход строительства. Гудок готовящегося отъезжать поезда заставляет людей на перроне потушить сигары и заходить в вагоны, располагаясь в удобных креслах для длительной беседы за чашкой ароматного чая. При отсутствии завтрака, такая перспектива приходится Чону по душе, поэтому, успев запрыгнуть в отъезжающий поезд, он покупает билет уже в вагоне и просит проводницу подать чай. Небольшой, собранный наспех чемодан, забитый больше чертежами и документами, нежели одеждой, мужчина оставляет под креслом у стенки, садится на красный диванчик и кидает взгляд в окно – скоро мчащиеся назад дороги, дома и заводы сменят мельтешащие деревушки и зелёный пейзаж бескрайних полей. Эти места – не его родина, но здесь он был рождён, а потому обязан выбиться в высшие слои, чтобы род его не закончил так же, как предки, которые оставались в ранге прислуги. Общество хоть и называется прогрессирующим, цивилизованным, давно отошедшим от времён рабства, но до сих пор остаётся разделённым на классы. Чон не особо стремится попасть на светские встречи или на приём к монарху, его не прельщают встречи с дамами, жаждущими скорого замужества, он слишком прост для подобных мероприятий, поэтому ограничивается приятельскими встречами в баре и работой. Чон на эту работу душу положил, а под фундаментом закопал собственное имя. Видимо, родители не смели предположить, что их сын сможет выбиться куда-то выше крысоловов и садовников, потому назвали именем его рода – Чонгук. Только повзрослев, Чон взял себе имя Дункан, чтобы хотя бы на слуху быть похожим на англичанина. Внезапность появления некой дамы в строгом чёрном костюме сметает мысли с подобной поезду скоростью, отчего взгляд тёмных глаз метиса насторожено оседает на бледном аристократическом личике, броском крупном украшении и неприлично оголённом бюсте по последней моде под слабо закрытым воротником пиджака. Удивительно, женщинам возмутительно оголять ноги, отчего их не разглядишь под толщами юбок, но совершенно обыденно демонстрировать пышность своих верхних форм. — Не сочтите за грубость, — предупреждает дама, делая глоток из своей чашки, — но я жутко нуждаюсь в компании на время трапезы – в одиночестве вкус вовсе пропадает. — Моя компания вам не будет приятна, — спешит заверить Чон, предоставляя возможность покинуть его прежде, чем между ними возникнет неловкость его заурядности. — Она мне стала приятна, как только вы вошли в этот вагон, мистер?.. — Дункан, — называет своё имя мужчина. — Чон Дункан? Внимание мужчины в миг обращается к даме, знающей личность, которая всегда остаётся в тени – если в Англии строится дворец, все знают его архитектора, а не строителей, если производство товара набирает обороты, все благодарят его финансиста, а не работников, а если надлежит расчистить территорию, добыв природный материал и проложив новую дорогу, все запомнят мистера Синглтон, а не Чона. — Мы знакомы? — тактично интересуется Дункан, не припоминая подобной встречи. — Эмис Синглтон, — улыбается дама, — удивительное совпадение, нас должны были представить при встрече у моего супруга. Можно ли считать наше преждевременное знакомство судьбой – вы чуть было не опоздали на поезд, а я еду раньше положенного времени. Чон не разделяет того же впечатления, что и миссис Синглтон, потому как её супруг и является головной болью мужчины последние несколько месяцев, а знакомство с его супругой, вероятно, лишь усилит звон в ушах. Но на удивление Эмис избегает навязчивых расспросов, лишь оповещает, что Фостер выделит для него комнату в их резиденции, откуда в часе езды начинается лес Норд. Она описывает своего супруга как достаточно богатого владельца земель Англии и удачливого магната, но весьма скудного мужчину: он заносчив, скучен и требователен, чем оправдываются его бесчисленные звонки с претензиями Чону и работа до раннего утра. Лёгкий щебет монолога дамы скрашивает часы поездки, прерываемый изредка ответами Дункана и просьбами к проводнице принести к очередной чашке чая сладости. Миссис Эмис на редкость оказывается весьма умной дамой, занимающейся финансами семейного бюджета, что становится удивительным, поскольку большинство дам только и ждут спустить несколько фунтов на шляпки, платья и всякого рода принадлежности женского туалета. Остановка в следующем городе оборачивается выходом на перрон и выкуренной сигарой со стороны Синглтон, любезно предложившей одну и Чону, явившемуся спасителем от занудства длительной поездки, но тот отказывается, не имея данную привычку. Первая половина дня бесследно исчезает за областью столицы, стук колёс уже становится незаметен, когда беседа затрагивает тему о новейших открытиях современности и достижениях, и что Англия безусловно готова поддержать новаторов, чтобы выбиться в мировые лидеры. Миссис Эмис скромно намекает на пристрастие Чона к всякому роду приборам, которые он любит разбирать и собирать заново. Дункан не гордится этим бесполезным занятием, его работа вынуждает присутствовать при различных делах, в том числе сборке всяческих механизмов, а его мимолётное пристрастие, когда он разобрал автомобиль и собрал заново – не более, чем любопытство устройства. Синглтон считает это потенциалом к чему-то великому. По приезде на конечную станцию, миссис Эмис указывает на их транспорт для дальнейшего пути в резиденцию, а именно пригнанный для супруги Роллс-Ройс. Чон такие видел, Англию заполняют последние модели, каждый уважающий себя аристократ имеет по меньшей мере хотя бы одну такую, и подобное уже не впечатляет. Дорога здесь заметно отличается от городских – накатаны лишь две борозды среди поля, никакого камня и намёка на запланированную застройку. Но все эти земли уже принадлежат магнату Синглтон, и в скором времени он ими распорядится, а для этого ему необходимо расчистить часть леса, который показывается чернеющей линией вдалеке. Норд, нетронутая человеком природа. И Чон её очернит топором, грубой силой, огнём и колёсами. Резиденция магната встречает облагороженной территорией стриженного газона и неровными кругами подстриженных кустов, которые более кажутся вычурными, чем интересными, на что дама, как только замечает этот конфуз, делает сдержанный выдох, взяв на заметку привезти сюда свою прислугу. Миссис Эмис выходит из автомобиля, жмурясь от ослепительного Солнца, окрашивающего её особняк в более красный оттенок, чем он есть на самом деле, и закрывает дверь, оборачиваясь к Дункану, который любезно со своим багажом захватывает и чемодан дамы. — Не сочтите за грубость размещения вас в этом скромном доме, — предупреждает Синглтон, придерживая свою шляпку, качнувшуюся на ветру. — Фостер не вкладывался в строительство более уютного здания для этой отдалённой местности. Должно быть, вы привыкли к чему-то более сносному, мистер Дункан? Скромностью тут пахнет лишь конфуз лошади, которую проводили здесь временем ранее и не уследили за её нуждами. В остальном же особняк выложен из дорогого камня, да ещё и ухожен, несмотря на постоянное отсутствие как хозяев, так и гостей. — Я останавливаюсь в съёмных однокомнатных квартирах, — без смущения отвечает Чон. — Маленькое пространство не оставляет места безделью. — А вы мне нравитесь всё больше, — совершенно нескромно замечает дама, достигая главных дверей, где их запоздало встречает дворецкий. Отделка изнутри не уступает наружной, большинство комнат в доме ещё не до конца заставлены мебелью, но, судя по всему, миссис Эмис прибыла сюда именно для дальнейшего обустройства. Дворецкий сопровождает Чона в выделенную для него комнату на втором этаже, что отличается от его нынешней квартиры объёмом, качественной новой мебелью и пейзажем из окна. Дункан оставляет чемодан у постели, не спеша раскладывать вещи, обращает своё внимание на наручные часы и понимает, что успевает отлучиться к своим людям и вернуться до приезда мистера Синглтон. Собственно, за этим он и прибыл сюда – разобраться с проблемой и запустить строительство. Вряд ли мистер Фостер будет польщён тем фактом, что Дункан любезно составляет его супруге компанию в его же отсутствие. Направляясь по коридору к выходу, Чон не решается прервать намеченную поездку на поздний обед, о котором лепетала перед расставанием дама, – аппетит остался в столице, да и перекусов в поезде достаточно, чтобы дождаться ужина. Дункан расстёгивает верхние пуговицы рубашки, довольствуясь свободой от предписанной моды, которую вдали от высшего общества можно не соблюдать, и только открывает уличную дверь, как слышит за спиной женский голос, на удивление всё ещё не приевшийся за часы поездки. — Дела столь неотложны, мистер Дункан? — Эмис уже сняла скромную чёрную одежду, представ перед гостем в лёгком светлом платье, отчего её образ заметно приземляется. — Возьмите Роллс-Ройс. — Благодарю, но лошади мне будет более, чем достаточно. — Я настаиваю. Миссис Синглтон делает неторопливые шаги, растягивая время прощания, близится к мужчине и останавливается, протянув ладонь к слабо вьющимся чёрным волосам и вытащив из них светлую нить. Взгляд серых глаз дамы скользит по очертаниям скул Чона, незримым касанием проходится по контору губ и поднимается к непривычному для столицы разрезу глаз метиса, взор которых недвижимо смотрит перед собой. — Ваша настойчивость притягательна, — Дункан позволяет себе признать красоту этой женщины, заточённой в её власти, и против собственных слов делает шаг назад, — но любовник из меня такой же дурной, как ваш садовник. — И всё же подумайте, мистер Дункан, — не скрывая своих намерений, просит Эмис, — мой брак фиктивный, а вам нужно место в высшем обществе – у меня есть то, что нужно вам, а мне нужны лишь вы. — Думаю, всё же я возьму лошадь. Чон делает короткий поклон, вызывая у Синглтон улыбку и ярче разгорающийся интерес к простому работнику среднего класса, которого порекомендовала знакомая, как умельца своего дела, и не солгала. Дункан умело разжигает страсть, завораживает своей холодностью и скромным потенциалом, намеренно выставляя себя заурядным. Чон запрягает одну из поданных лошадей, делая это куда быстрее, чем конюх, которого миссис Эмис точно уволит, как только зайдёт в конюшню и увидит непотребство пустующих бутылок вина, и выводит белокурого жеребца в свет. Животное благодарно фырчит, почувствовав землю под ногами и зовущую его волю – Чон позволит коню пуститься в свободу бега, которой он был лишён длительное время пребывания в неумелых руках. Поездка до разбитого лагеря наёмных людей близ леса занимает приличное количество времени, но Чон не жалеет траты на путь, потому как хотя бы жеребцу он приходится по душе. Миновав деревушку, где впервые и услышали от жителей о хранителе леса, Чон подносит ладонь ко лбу, закрывая бросающиеся в глаза лучи опускающегося Солнца, и видит дым разведённого костра лагеря. Дюжина людей не убежала так далеко, как думал Дункан, вероятно, их держит неустойка, которую они не в силах выплатить, если бросят работу, и которую так удачно испробовал на новой команде Чон, чтобы не искать другую. Разговоры наёмников утихают, как только Дункан подходит ближе, ловя на себе уже привычные взгляды, и не спешит прерывать их ужин. Пусть утолят голод и беспокойства перед походом. И после Чон вновь слышит о звере из леса, что гнал их до самых полей, вой его до сих пор стоит в ушах услышавших его, глаза, горящие пламенем адовым, преследуют, стоит только опустить веки, а когти острее всякого топора – под лапами любые ветки и копья разлетались в щепки. Не лгали местные, охраняет лес дух, заключённый в звере, а потому запланированные работы не начнутся, пока они не избавятся от хищника. Дункан на эти слова лишь метает взгляд в чащу деревьев, скрывающих в себе путь, по которому Чон должен выбиться из среднего класса, и с присущим себе хладным спокойствием открывает привезённый на такой случай кейс с револьверами. Запрет на оружие был поставлен только для предотвращения конфликта с местными жителями, но то не относится к представляющим опасность хищникам и всякому роду духам, в которых Дункан не привык верить. Если его отделяет от желанной жизни лишь зверь, Чон пустит ему пулю в голову без всякого сожаления. Новость о втором походе в лес потрясает наёмников, но уверенность Дункана, револьверы, которые он раздаёт ещё трём людям, и обещание, по которому нажива шкуры полностью будет принадлежать им, воодушевляет дюжину на повторный заход, пока Солнце ещё освещает тропу меж деревьев. Птицы на кронах деревьев замолкают – в лес пожаловали чужаки. Чон идёт первым, обнаруживая на тропе следы подошв сапог, но никак не лапы огромного зверя, описываемого, как адское существо. Встречаются поломанные ветви и никаких следов когтей на стволах, выкорчеванных деревьев и воя хранителя – ничего, что бы доказывало присутствие духов лесных. Группа удачно доходит до того самого места, где и был обнаружен зверь, указывают в сторону расступившихся стволов, но кроме опускающихся к земле веток Чон не замечает ничего, что бы могло угрожать жизни людей. Вся дюжина господом клянётся – здесь видели хранителя, крепко держат в ладонях револьверы, оглядываются, а вокруг тишина. Видать и впрямь лесной народ запугивает приезжих несуществующим зверем. По стволам уже поднимаются последние лучи Солнца, из лесу выходить надо, иначе заблудятся в темноте ночи, и Чон велит возвращаться. Завтрашним днём сюда вернутся снова. Усталость долгой поездки и изнурительного похода всё же берёт своё, когда притупляется внимание, и мужчина пропускает странный звук позади, но успокаивает, что никто другой внимание на это не обращает тоже. Возможно, Чону даже мерещится – недосып последних ночей пагубно сказывается, и ему не мешало бы вначале выспаться, чтобы приступать к работе. Вдали от городской суеты ему может и удастся сделать это, и Дункан искренне надеется, что ему не придётся тратить часы сна на выслушивание претензий мистера Синглтон. Треск сбоку заставляет наёмников замереть, всмотреться в темноту вечерних сумерек, поднять дула револьверов, не отпуская мысли, что зверь существует и им не могло показаться его появления. Лишь Чон запоздало поднимает взгляд, не находя в пейзаже горящих глаз и жаждущих впиться в плоть клыков, а вот обернувшись назад, мужчина замечает очертание юноши, растворившееся в тот же миг. Раздаётся протяжный рёв, сковывающий тело дрожью, за ним следуют необдуманные выстрелы во всевозможные стороны и громкий приказ: — Не стрелять! — Чон оборачивается в сторону, где видел движение, но сейчас не может уловить ничего живого. — Здесь человек… Он точно видел мелькнувшего меж деревьев юношу. Вой с приближением его обладателя становится громче, дюжина, уже испытавшая страх преследования, тушуется, готовится бежать, когда ветви расступаются перед хранителем – зверь по запаху выследил чужаков и пришёл гнать их со своих земель. Чон видит оскал, слышит рычание, чувствует дребезжание почвы от шага приближающего хищника, и его приказ нарушается, когда открывают огонь, и разъярённое животное срывается к ним. Все бросаются в рассыпную, спешат выбежать за пределы леса, не замечая, что один из них направляется в противоположную сторону. Очертание чужого присутствия уже не видно, возможно, его и не было, но теперь это не имеет никакого значения, когда рёв зверя всё ещё слышен позади. Ветки неприветливых деревьев царапают кожу, из-под ног пропадает единственная знакомая тропа, Чон не видит, куда вступает, оттого останавливается и прислушивается – он не слышит ни единого постороннего шума, который мог бы подсказать, в какую сторону ему идти. Пока ещё не стемнело, он должен выбраться, иначе всё преимущество будет на стороне зверя – револьвер против него, как иголка медведю. Чон делает глубокий вдох, пытаясь придумать, как действовать дальше, вокруг гуща деревьев, ни просвета не видно, ни тропы под ногами, ничего. Он поднимает взгляд к небу, едва улавливает с какой стороны садится Солнце, но ориентир сбивается подступающей темнотой, в которой мужчина не может определить другие стороны света. Чон оборачивается, удостоверяется, что зверь погнал других из леса, значит, у него есть время выйти самостоятельно. Он убирает револьвер за пояс, направляется в сторону, ощупывая карманы на наличие чего-то полезного, и такая привычка, как курение, была бы сейчас кстати. К чёрту первоначальный план, людей нельзя размещать близ лесной черты – в ночи такой зверь застанет их врасплох, и начинать вырубку тоже небезопасно – в приоритете сейчас убить чудовище. Теперь Чону становится более, чем понятно, почему лес Норд оставался долгое время нетронутым, а о его жителях до сих пор ничего не известно. Эти границы не перейти ни одному человеку. Мужчина слышит рёв не так отдалённо, как хотелось бы, и это значит, что Дункан приближается к черте леса. Или зверь направляется теперь по его следу. Внезапно следующий шаг обрывается, Чон наступает в ловушку, его ногу обхватывает петля, а склоненное дерево поднимает его вниз головой над землёй, заставляя предстать перед хищником лёгкой добычей. Револьвер падает в высокую траву, Дункан оглядывается, медленно кружась вокруг своей оси, никого не замечает и с рывком подтягивается к верёвке, намереваясь развязать узел. Слишком быстро темнеет, петля с трудом почти поддаётся, когда Дункан слышит шелест травы, отводит взгляд вниз и видит рядом юношу. Лес будто замирает, взгляды в темноте пересекаются, и Чон не видит, кто именно перед ним стоит, но замечает, что руки его пусты – у него нет оружия. Совсем близко вновь раздаётся вой зверя, а юноша стоит неподвижно, словно вовсе не слышит приближения хищника. — Уходи, — вполголоса проговаривает Чон в надежде, что им хватит времени сбежать, но не замечает никакой реакции на свои слова. — Чего стоишь?! Убегай! Не слышит или не понимает, не сознаёт, в какой опасности находится заблудшее дитя. Дункан вновь хватается за верёвку, тянет со всей силы, чтобы упасть в траву, где потерян револьвер – это хоть немного выиграет время для побега. Наконец ловушка поддаётся, мужчина падает на почву, чувствуя всем телом не боль, а грузный бег хранителя – он совсем близко. Чон водит ладонями по траве, слышит рёв и видит движение сгустка тьмы впереди. Зверь нашёл их. И Чон нащупывает рукоять револьвера, поднимает его и делает шаг, хватая юношу за руку и заставляя встать его за свою спину. Бежать уже некуда. Дуло оружия встречается со взглядом зверя, сердце в груди заходится невероятным ритмом, и мужчина чувствует тепло чужих ладоней, тянущих назад, сильную хватку и подножку, мешающую выстрелу случиться. Чон заваливается назад, падает куда-то ниже земли, кубарем скатываясь по склону, и останавливается внизу обрыва, ощущая всем телом ноющую боль. Верхушки деревьев на фоне мерцаний первых звёзд кружатся, в ушах противно звенит, Дункан чувствует пульсирующую боль на затылке и проводит пальцами в волосах, ощущая липкость крови. Ударился о камень, когда скатывался вниз, задел сучки и корни, после которых на теле рассыплются отёки. Мужчина пытается подняться на локтях, слышит рёв надвигающегося на него хранителя леса и видит перед собой невероятно огромного гризли, который приближается в упор так, что Чон ощущает его выдохи на собственной коже. Медведь громко ревёт, твердит о своём лесе – он прогонял всех отсюда, предупреждал, а его не послушали. Тело слабеет, тяжело сопротивляться, бороться за жизнь. Ладони соскальзывают, Дункан падает на землю, и прежде, чем упасть во тьму собственного сознания, Чон слышит голос юноши, на который в этот же миг откликается медведь.

𓆱𓍊𓋼𓍊𓋼𓍊𓆱

Холодная вода слабо приводит в чувства, чужие голоса еле пробиваются через бессознательное, но Дункан отчётливо ощущает присутствие вокруг себя людей. Тяжёлые веки удаётся поднять не сразу, взгляд цепляется за своих нанятых рабочих, которые помогают Дункану принять сидячее положение, отчего чувствуется скольжение чего-то очень лёгкого на собственной коже. Чон видит листья, они спадают с его ран на землю, на них остаётся его кровь, и слышит вопросы, ссыпающиеся на него о том, как мужчине удалось вернуться. И Чон, окидывая окрестности черты леса, понимает. Он не возвращался. Его вернул юноша, чьему слову подчиняется хранитель леса. — Борам, — будто в бреду произносит Дункан, — его зовут Борам. Хранитель леса – не легенда. Это гризли, сторож своих земель, где скрывается отрешённый народ. И его защищает зверь. Борам – дух леса Норд.