В диапазоне

Расставаться с каждым разом было всё тяжелее. Панталоне пребывал в вечной стадии отрицания и не собирался признаваться себе в том, что будет скучать по этому ублюдку, но всё равно выкраивал время на работе, чтобы побыть с ним, приходил во время обеда, оставался провести с ним вечер и пару раз засыпал рядом, предпочитая комфорт собственных апартаментов полутороспальной кровати доктора с самым неудобным ортопедическим матрасом на свете. «Ханжа», — ласково звал его Дотторе, целуя в лоб. «Непритязательный сноб», — с такой же любовью отвечал ему Панталоне. И если поначалу Дотторе отпускал колкие комментарии, то чем ближе была дата отбытия, тем меньше он ехидничал. За день до его отъезда Панталоне даже отменил все встречи во второй половине дня. Дорогу в лабораторию Дотторе он знал настолько хорошо, что мог пройти туда с закрытыми глазами, но рисковать не стал — не хватало ему ещё напороться на Пьеро и задержаться на пару раундов светских бесед или на Тарталью, при каждом удобном случае пытающегося выпросить финансирование. В другой раз Панталоне, может, и рад был бы побеседовать с любимыми коллегами, но сейчас он не хотел тратить ни секунды времени — у них его не было. Оба знали, что расставание могло затянуться надолго. В лаборатории Дотторе было тихо — даже срезов не было видно. Панталоне про себя называл их болванчиками — сарказм Дотторе был заразителен. А вот в личных покоях доктора за закрытыми жалюзи горел свет. Панталоне постучал в дверь — скорее приличия ради, нежели из уважения к личному пространству Дотторе. В этом отношении он был удивительно легкомыслен. Вообще всё, что касалось личного пространства Дотторе, для Панталоне имело самый формальный смысл. Мало кто мог позволить себе без разрешения явиться в лабораторию доктора и уйти оттуда живым, здоровым и, более того, удовлетворённым, но Панталоне мог: он хорошо знал себе цену. Поэтому, когда дверь отворилась и банкир тихо вошёл в комнату, Дотторе не удивился и не стал язвить по поводу частых визитов, даже включил чайник и предложил Панталоне сесть. — Как прошёл твой день? — спросил он, укладывая в дорожную сумку одежду. — Заключил пару контрактов, но это так, не особо крупные сделки, — Панталоне поморщился. — Между прочим, сегодня я согласовал финансирование твоей поездки, хотя банковский счёт нашей организации так и не оправился от твоего предыдущего эксперимента. — Панталоне многозначительно посмотрел на абсолютно непристыженного Дотторе. — Ты мог бы сказать спасибо, что я не отправляю к тебе коллекторов, — добавил он уже тише, с дразнящей улыбкой на губах. — Да почему бы и нет, у меня как раз закончились подопытные, — Дотторе рассеянно улыбнулся, и выглядел он при этом настолько невинно, что Панталоне устало вздохнул, не сумев найти в себе сил упрекать его в чрезмерных тратах. Серьёзный, бессердечный и беспринципный в вопросах финансов, к Дотторе он испытывал удивительную слабость: «Ты хочешь, чтобы я профинансировал проектирование этой стрёмной механической громадины, которая не сулит ничего, кроме твоего морального удовлетворения, и выглядит так, будто эта идея пришла в твоё воспалённое сознание в четыре утра? Да, дорогой, как скажешь, я выпишу чек». Дотторе, закончивший собирать вещи, разлил чай по чашкам и сел напротив него, перед этим оставив короткий поцелуй на макушке Панталоне – жест, ставший будничным и настолько естественным в их отношениях, что Панталоне даже не обратил на него большого внимания. Слова о том, что у Дотторе закончились подопытные, вызвали у него лёгкий смешок. Насколько Панталоне было известно, последний попавший на операционный стол доктора был слишком настырный клиент, больше искавший внимания банкира, нежели выгодной сделки. — Неужели я так расслабился, что никто не попал в поле зрение твоей ревности? Непорядок, дорогой мой, обязательно сделаю так, что к твоему возращению у тебя будут претенденты для опытов, — промурлыкал он, смотря на него из-под полуприкрытых век. Глаза Дотторе сверкнули напротив – разозлить доктора было очень легко, и Панталоне бессовестно пользовался этим, игрался, как кошка со своей добычей, наслаждаясь ненасытностью Дотторе, который прекрасно знал, с какой целью Панталоне говорил это – получить от него признание, внимание к себе и самую высокую форму обожания, на которую Дотторе был способен. — Только попробуй, — прорычал он, поджав губы. — Кому-то очень сильно не поздоровится по моему возращению. — Хмыкнув, он сделал глоток чая и раздражённо, со стуком, поставил кружку на стол. Она не треснула. Решив его больше не злить, Панталоне накрыл лежащую на столе руку Дотторе, усеянную шрамами и ожогами, погладил шершавую кожу, успокаивая, потёр пальцем кольцо на его безымянном пальце и наклонился вперёд, оставляя на ней поцелуй. — Ты вернись главное, — слова сами вырвались из уст Панталоне, и Дотторе вздрогнул, когда он произнёс это, по инерции отдёрнул руку и загнанно уставился на него. Дотторе не боялся травм и повреждений во время миссии, он не боялся того, что всё пойдёт не по плану, но недавняя смерть Синьоры отразилась на нём сильнее, чем его собственные провалы. Отвратительное напоминание о том, что всем рано или поздно приходится умирать, и ни он, ни Панталоне не были исключениями. Он не хотел оставлять Панталоне, он не хотел умирать, не добившись признания и успеха. Он хотел жить. Панталоне закусил губу, размышляя, как теперь подступиться к нему. Они пили чай в молчании. Руки Дотторе всё ещё слегка дрожали, и он убрал их под стол. Сам не свой, Дотторе блуждал взглядом по полкам с расставленными на них вещами и иногда смотрел на Панталоне с невероятно потерянным выражением лица, словно обдумывал что-то и мысленно был не с ним. Панталоне поджал губы. Он чувствовал себя не лучше, но он не намеревался весь вечер топиться в тоске и печали из-за того, что ещё даже не случилось. Сегодня был последний вечер перед прощанием, и Панталоне, любивший быть центром его мира, его внимания, не собирался делить доктора даже с его собственными гнетущими мыслями, поэтому с одной лишь ему свойственной грацией он поднялся из-за стола, подошёл к Дотторе и обнял его так крепко, как только мог, вернул ему поцелуй в макушку, отчего Дотторе вздрогнул, но перевел всё внимание на него. Панталоне не нужно было просить или намекать дважды – Дотторе понимал его с первого раза. — У меня для тебя кое-что есть, — негромко произнёс Панталоне. — Позволишь? Дотторе заинтересованно кивнул, поднялся с места, пока Панталоне разворачивал бумажную обертку, доставая оттуда мягкую ткань. Вещица, похожая на шейный платок, скользнула между пальцев, словно сделана она была из тончайшего шёлка. Панталоне расправил её и приложил к груди Дотторе поверх портупеи, примеряя. — Ты ведь любишь такое, — Панталоне усмехнулся, завязывая позади него ленту и расправляя на его груди жабо. — Тебе идёт синий, — он закусил губу, залюбовавшись Дотторе — мужчиной, до того статным и красивым, что, какую бы изысканную вещь он на него ни надевал, ему всё было к лицу. Панталоне быстро разглядел это в нём. Дотторе опустил взгляд на шейный платок, затем обернулся к зеркалу и замер, касаясь мягкой ткани загрубевшими от долгой работы с химикатами руками. Смотрел он потерянно — ему было непривычно видеть на себе хорошие вещи. Задумавшись, он не заметил, как к нему вновь прижался банкир. — Самый красивый. — Он тихо засмеялся, обнимая Дотторе со спины. Смех его был бархатным, с хрипотцой, поцелуи нежными, а касания — мягкими. Дотторе замер, растерянно глядя на обхватившие его руки. Он не знал любви в своей жизни, но узнавал её сейчас — в касаниях, поцелуях, тёплом взгляде. Он откинул голову назад, и Панталоне крепче прижал его к себе. Смех его давно стих. — Возвращайся только ко мне, Фабьен, — добавил, вдыхая запах волос Дотторе — те пахли травами и какими-то едкими химиками. Отодвинув шейный платок, Панталоне ткнулся в чувствительное местечко за ухом, потёрся носом. Дотторе вздрогнул, как заведённый, развернулся в его объятиях, переводя взгляд с отражения на живого, настоящего Панталоне — собой любоваться он не любил, да и как можно смотреть на отражение в зеркале, если в одной комнате с ним был его Девятый предвестник — только руку протяни, и можно будет коснуться его лица, волос, плеч. Дотторе не хотел чувствовать, но предательский комок в горле всё равно душил его, но он сглотнул его, стиснув зубы. — Вернусь, куда я от тебя денусь. — И он притянул его к себе совсем близко, так что их носы почти соприкасались, рука скользнула вдоль изгиба спины, да так и замерла на талии, вторая — погладила скулу, заправила непослушную прядку за ухо и потянула за дужки очков, а затем он поцеловал его веки, снова надел на него очки и прижался к его губам в неспешном поцелуе. Засыпая той ночью, Дотторе прижимался к нему со спины, обхватывая грудь и живот, пока пальцы Панталоне нежно гладили его руку, скользили по шероховатой поверхности кожи. Даже обнимая его, даже разговаривая с ним, Дотторе чувствовал, как сильно он будет скучать. — Спи, — голос Панатлоне звучал сонно и ласково. — Я буду рядом, когда ты проснёшься, и я буду ждать, когда ты вернешься. И Дотторе, убаюканный его словами, доверчиво прикрыл глаза. Панталоне своё обещание сдержал.