Умер заранее

Делать было нечего. Ничего и не сделали.

Первая неделя последнего школьного семестра вышла паршивой. Когда Обри не приперся в Большой зал, не уселся за факультетский стол и не начал жрать свою неизменную яичницу с беконом, все подумали, что «ему нездоровится». Именно так, не-здо-ро-вит-ся, а не «заболел» как все нормальные люди. Может, у них там в Равенкло еще принято задницу старосте школы целовать? А почему тогда мы таким не занимаемся с Эванс? Непорядок. Я лично знаю дюжину парней, которые с удовольствием будут следовать этому необременительному правилу. За завтраком я высказал предположение, что Берти не может оторвать жопу от унитаза. Хотя я точно знал, что ни на каком унитазе он не рассиживает. На том свете унитазов нет, а если и есть, покойникам они ни к чему. Сохатый уверенно заявил, что у Берти месячные. Девки хором поржали. Ну, кроме Макдугал. Та вертелась как уж на дне котла, выглядывала ебаря своего, но безуспешно. Интересно, на похоронах она его куда целовать будет? Ставлю на то, что припадет к члену. И разрыдается. Я бы тоже разрыдался, будь у меня такое же недоразумение между ног, как у Берти. Я успел рассмотреть, пока Эванс ему сосала. Член у него был как гигантский стручок дремоносных бобов; посередине раздутый, а залупа крохотная, еле видно. Повезло ему, что не придется донашивать это уродство. Вчера я смотался к озеру и нашел ботинки Эванс. Они почти не воняли. Неужели девки не потеют? Да нет, точно потеют, когда кончают, а значит, и в остальное время тоже. Красотка Эванс. Из-за нее все это дерьмо началось. Почему дерьмо всегда происходит из-за девки, которую все хотят? Я читал эти сраные маггловские книги про древние страны. То ли про Грецию, то ли про Италию. Так вот, у них тоже все дерьмо начиналось из-за девок. Какую войну ни возьми, копни глубже — и найдешь девку с сиськами, которая посчитала, что ее щель самая лучшая и важная. Важнее, чем сотни жизней. Или пара жизней. Моя и Сохатого. Лунатик нихрена не помнил. Пожалуй, я нашел второй плюс ликантропии — выборочная амнезия. Все, что произошло во время полнолуния, остается в Визжащей хижине. В среду явилась бабка Берти, та самая, что кормилась со стола министра, притащила с собой пол-аврората и потребовала допросить каждую собаку. Собак в Хогвартсе было всего две: Хагридов щенок и я. Поэтому в кобели записали всех, для количества. — Что ты сделал с телом? — пробормотал Сохатый, когда мы вдвоем курили в туалете. — Трансфигурировал в камень. Минерва кончила бы от восторга. Я вынул хер, чтобы поссать, и в эту секунду дверь распахнулась, впуская Эванс и Маккиннон. — О, кажется, мы вовремя, — съязвила Марлин, швыряя сумку на окно. — Блэк, у тебя там конец, что ли, дымится? Я молча вынул изо рта сигарету и, не оборачиваясь, продемонстрировал ей. — Ага, от долгого воздержания, — заржал Сохатый и пафосно возвестил: — Давай, Марлин, потуши этот пожар. — Он мне не дает, — фыркнула Маккиннон с такой интонацией, будто я совершаю тяжкое преступление. Знала бы она, что на фоне остального говна — это так, преступленьице. Эванс встала у стены, как, бляха, картина в полный рост. Я краем глаза видел. Еще более неподвижная, чем картина. И бледная вся. Может, она всегда такая была? Не знаю, чего она стремалась — причастности к гибели Берти или нашего траха. Хотя я сомневался, что Эванс знает, из-за чего на самом деле сдох Обри. Получается, траха. Да девки гордятся трахом со мной, а она почему-то стремается. Впрочем, я тоже не спешил рассказывать об этом Сохатому. И сомневаюсь, что когда-нибудь расскажу. Только если захочу помереть раньше срока. Ну, лет в тридцать семь, например, потому что сорок — это уже старость. В сорок, наверное, и не встает уже. Что это за бесполезное существование, когда не встает? — Дай закурить, — тихо велела Эванс. Ни тебе «пожалуйста», ни вопроса, есть ли у нас еще. Примерно в таком же тоне она велела мне раздеть ее самому. Привыкла, что парни тупеют, когда видят ее. Я не понял, к кому из нас Эванс обращалась, но на всякий случай сделал вид, что во время мочеиспускания у меня закладывает уши. — Ты же не куришь, — услышал я будто издалека голос Сохатого. — Ага, — издевательски хихикнула Маккиннон, пока он целую вечность шарил в карманах. — А еще Минерва верит, что она не трахается и не варит запрещенные зелья. Но ты-то вроде не такой наивный, Поттер. Я машинально обернулся через плечо. А ведь Минерва-то не ошиблась. До недавнего времени все так и было. Джеймс оторвал жопу от пола, подошел к Эванс и протянул ей половину своей сигареты: — Держи. С собой больше нет. Мне кажется, он возбуждался от того, что Эванс будет слизывать его слюни. — Блэк, у тебя что, недержание после допроса? — раздраженно воскликнула Маккиннон, когда поняла, что я их всех игнорирую. — Как прошло, кстати? Со мной беседовал такой милашка. — Этот милашка не моргнув глазом засунет тебя в камеру, если ты сболтнула лишнего, — буркнул Сохатый, безотрывно наблюдая, как Эванс затягивается. Наверное, представлял, как она этим же ртом будет у него сосать. — Он спрашивал, как мы провели каникулы, — тихо произнесла она, и все заткнулись. — Как будто это его правда интересует. — И что ты сказала? — я впервые раскрыл рот за все время, и вместо нормального голоса получился хрип. Эванс безжалостно уничтожила окурок и, глядя на Джеймса, а не на меня, выдала: — Сказала, что охуенно. Сохатый улыбнулся ей как отсталый.