Peace for my soul

* * *

      Как же Битти презирал этого идиота, ненавидел, считал глупым ребёнком, разум у которого размером с горошины, но никак не мог развидеть полюбившееся лицо, намазоленные грубые руки, побывавшие у него на талии; и поджатые тонкие губы, которые ему один раз довелось попробовать.       Его идеалы бесили Битти. Впрочем, и он сам тоже его нехило так бесил. Но вместе с этим хотелось второй раз вкусить запретный плод, так же, как и Монтэгу — он ведь прочитал содержимое книг.       Он заебался. Битти не мог так долго сдерживать свой порыв, он хотел кинуться на шею злосчастному Гаю, вонзиться клыками белых зубов в шею, попробовать, какова его кожа на вкус; расцеловать каждый миллиметр его кожи, от которой теперь постоянно пахнет керосином, прильнуть губами к его, — но гордость и упрямство не позволяют этого сделать.       Монтэг никогда не смотрит в сторону Битти, как на кого-то большего, нежели просто сжигальщика этих ебучих книг; Капитан до последнего хотел верить, что когда-нибудь этот придурок обратит на него внимание, да пусть просто трахнет и забудет! но обратит это долбанное внимание, так нужное Битти. Он хотел, чтобы Монтэг смотрел на него, когда он не видит, но этот идиот не обращает никакого внимания на него — и поэтому Битти лишь поджимает губы и ходит, с презрением окидывая Гая. Когда Битти подходит непозволительно близко и нарушает личное пространство Гая, он не обращает на это внимания, продолжая тупо смотреть куда-то в даль.       И сейчас тоже так. Но есть отличие: Монтэг смотрит именно на него, не на кого-то другого, а именно на него; прямо в глаза, с непониманием, какой-то болью в глазах.       Как же ему хотелось прикоснуться своими губами его, потрескавшимся и сухим. Где-то в районе груди защемило сердце, он положил руку туда, не отрываясь от пристального взгляда подопечного. Уже бывшего. Мысленно поправил он себя. А в руках огнестрел, направленный на него, что ж, рано или поздно это должно было случиться. Он готов умереть от руки человека, которого любит. — Ну давай, стреляй! Ты все равно не поймёшь ничего из того, что я тебе сказал, — Битти был рад даже такому проявлению внимания. Он уже отчаялся, а умереть от руки Монтэга лучшее, что ему удалось получить. Как же сильно он устал от всего этого. Сердце жаждет покоя, но разум цепляется за все, что осязаемо, и не даёт кануть в небытие… — Битти, ведь все могло быть по-другому. Ты мож…- он проговорил это какой-то болезненно-горькрй интонацией, как будто перед ним стоит кто-то, кто дорог ему, а не ненавистный человек — его враг. Враг…от этого слова живот связал тугой узел, руки и ноги задрожалаи, а сам он почувствовал сильную ненависть к себе, — ведь он не смог сделать так, чтобы не стать врагом Монтэга. Нет, не так. Он ничего не сделал, дабы предотвратить такой исход событий. Чёртова гордость. — Не будет по-другому, Монтэг. Я уже выбрал свой путь и, как бы прискорбно это ни звучало, готов принять свою смерть от твоих неумелых, в обоях смысла слова, рук. — Нет уж, Битти. Это ты выслушаешь меня! — «Ракушка», которую дал Фабер, была уже давно сломана и лежала где-то на асфальте — вместе с красной лужей. — Ты думаешь, что я люблю Милдред? — Опять эта Милдред. Битти чувствовал, как глаза становились стеклянными, а слезы заполняли глаза; где-то в районе солнечного сплетения прошла тягучая, тупая боль. Он затрясся ещё сильнее. Ватные ноги не держали, и если бы не гордость, не позволяющая упасть прямо на глазах этого придурка, он бы упал, с радостью распластившись на холодном каменном асфальте. — Конечно! Ты же с ней живёшь несколько лет. И при этом говоришь о ней с такой нежностью, что…- голос срывался на хрип. Он уже не мог продолжать; это было больно, чертовски больно, говорить о той женщине, которая получила всю ласку твоего любимого, а у тебя — ни грамма. Какого хуя?! Где она, ваша хваленая справедливость? Овладевший собой, он бросил: — Впрочем, неважно. Стреляй. Давай, порази меня прямо в яблочко! Хотя бы тогда я получу заветное спокойствие. — Я хочу тебе кое-что сообщить, — Гай выглядел настолько окрыленным своей идеей, что невольно и Капитану захотелось поверить, что тот выбросит что-то, что образумит его. — Ха, надеешься изменить моё решение? — казалось, что это должно прозвучать с ехидством, но на самом деле прозвучало настолько отчаянно, жалко, что Монтэг невольно поежился, а сам Битти прикусил губу. — Давай, говори свое никчемное предложение и дай, наконец, моей душе покой.       Вместо слов Монтэг подошёл вплотную, отчего Битти пошатнулся, заметав взгляд по сторонам, и прижался все телом к нему.        Было приятно чувствовать тепло чужих ладоней на своей талии. Тепло Монтэга разделилось на них двоих, а расстояние уменьшалось с завидной скоростью.       Единственное, что он почувствовал после закрытия глаз — уверенное лицо Монтэга.        Его близость сводила с ума, заставляла краснеть, как школьница, позорно кончать в штаны от одного прикосновения тыльной стороной ладони к щеке, его язык плавил одним своим ебаным прикосновением, а сердце начинало бешено колотиться. Несвойственно для него - Битти, - не так ли?       Он был на седьмом небе от счастья. И пусть он потом пожалеет об этом, пусть рвёт себе волосы на голове — все что угодно, но сейчас это все не важно. Есть только он да Монтэг, страстно целующий его, жадно блуждающий по всему его телу.        Битти прижимается лбом об лоб Гая, грустно усмехается, говоря: — Я люблю тебя, — Битти говорит так искренне, что Гай верит ему. Ещё один поцелуй: глубокий, чувственный, требовательный. Они сходят с ума, но что самое главное — сходят с ума друг с другом. Пламя страсти поглотило их, разум и мысли вытесняты, остались лишь чувства и только.       Но вдруг слышится звук самолёта, сознание приходит обратно, и он отталкивает Монтэга от себя с криком: — Стреляй, сукин ты сын. Давай же! — а уголками губ говорит «Я люблю тебя». Монтэг, полностью отдавая отчёт своим действиям, произносит настолько тихо, что Битти еле улавливает его слова, а тот улыбается самой очаровательной из своих улыбк и на прощание произносит: — Я рад, что именно ты подаришь моей душе покой.