Хотя прежний мир никогда не вернется

Говорят, в Австралии осталось много первобытного, настоящего, неподдельного. Такая странная она для обывателя — со всеми необычными животными и странным, но приятным климатом. Такая страна, в которой хотелось не столько отдыхать — но и жить. Райли интересно посмотреть на нее изнутри, ему интересно, чем тут живут, но он пока не знает, какие у него планы. Он все еще не представляет, зачем он здесь, особенно тогда, когда стелит себе на диване и садится на мягкую поверхность, вздыхая. Ему не хочется гадать, почему вообще его пригласили в Серри Хиллс, но невольно он все равно гадает. Ему не по себе. Первое время он старается не вмешиваться в ход привычных домашних дел, пока не понимает, что этого самого домашнего просто-напросто нет, не существует. Он первым просыпается и готовит завтрак, извиняясь взглядом, и, в свою очередь, кто-то из Хэнсенов готовит обед и ужин, а Райли моет посуду. Он не знает, естественно ли это или нет, но ему так кажется. И все-таки он сомневается. Ему хочется, чтобы было как-то не так, чтобы было меньше похоже на общежитие. Днем, если Герк дома, Райли копается во дворе, на целом гигантском участке земли вокруг дома. Он не умеет сажать, не умеет даже землю нормально вскапывать, не умеет выбирать саженцы, но само чувство действия ему нравится. Приносит скупое удовлетворение. Ему хочется думать, что это, посаженное, рано или поздно превратит отшельнический аскетизм в уют, но пока это просто несколько ростков во дворе. Вечером, когда он, вдоволь наслонявшись по саду, возвращается и принимает душ, они ужинают молча, под монотонный голос телевизионного диктора, и Райли предполагает, что это из-за него, но, когда обе попытки завести разговор проваливаются, вдруг осознает, что для них это привычно. И решает, что, в сущности, тоже привык к тишине, и старается смириться. Такая мелочь — и почему-то кажется важной. Герк берет выходные до первого числа, но двадцать девятого его неожиданно вызывают. Вызывают быстро, и он так же быстро собирается, но Райли сначала этого не замечает. Он греется в лучах яркого, какого-то очень не по-американски ласкового солнца, а потом слышит, как шипят шины о дорогу. Распрямляет спину, потирая поясницу, посмеиваясь. Сначала он думает, что уехали оба, и не переживает — в конце концов, кроме героического спасения мира есть такие вещи, как магазин или еще что. И продолжает работу, пока из дома не выходит Чак. Он вставляет лопату в землю и вздыхает. Перчатки все грязные от земли и уставлены точками, где занозы вонзились в резину, а майка на спине намокла, но он доволен, даже когда вспоминает, что в детстве ненавидел копаться в саду. Чак подходит сзади неслышно, мокрая земля скрадывает шаги. Волосы на солнце вспыхивают ярко-рыжим — Райли почему-то сначала замечает это, а потом уже руки в карманах и сжатые губы. — Я думал, вы оба уехали, — говорит он рассеянно. — Отца вызвали на работу, — отвечает Чак. — Ясно. Райли смотрит поверх его плеча на дом, переводит взгляд на траву, куда угодно, лишь бы не на собеседника. Остро хочется что-то придумать, какой-то способ им обоим просто поговорить, потому что говорить тоже хочется. — Я, пожалуй, пройдусь, — произносит Чак, наверное, не дождавшись от Райли предлога. Тот вскидывается. — Тебе одному нельзя. — Мне, по-твоему, и дышать нельзя. Райли хватает его за локоть, удерживая от попыток отойти назад, но, опомнившись, тут же ослабляет хватку. Локоть быстрый, движется быстро, и чувствуется под мясом c кожей кость, которую легко сломать. — Давай я просто пройдусь с тобой, — предлагает Беккет, поглаживая то место, которое мгновение назад сжимал. Чак дергает плечом — это разрешение — и зовет Макса. Они идут вдоль дороги, поднимая сапогами пыль, прежде чем спуститься по тропинке на заросшую высокой травой поляну. Воздух жаркий и плывет дымком перед глазами, чистая трава приминается под ногами, уши механически пытаются уловить шум машин или гул самолетов, но ничего такого слышно не было. Райли никогда раньше не замечал за собой наклонностей любителя природы, его вполне устраивали шумные города, он к ним привык, но, наверное, какая-то часть его очень хотела покоя. Он видит, что Чаку тоже непривычно, и остается только гадать, то ли неловко, то ли свежий воздух голову кружит. — Слушай, — говорит Чак, — ты, конечно, славный малый, но постарайся не создавать проблем. Райли останавливается и цепляет Чака за ткань футболки, подтягивая к себе. Щурится. — А я создаю? — Вроде того. — Ты себя угробишь, если тебя не водить за ручку. Поэтому, — он разжимает пальцы и легко толкает Чака в грудь, — терпи. Чак кривится, но не отвечает. Отходит, отвлекается на Макса, а Райли противно от них обоих, Райли хочет уйти, но не может его оставить. Чак стискивает зубы, видно, что хочет что-то сказать, но не говорит, молчит, а глаза наполовину злые, наполовину взволнованные. И они идут рядом, не зная, с какой стороны подойти друг к другу. Той ночью Райли просыпается от шагов по лестнице. Шаги не осторожные, а шаткие, неустойчивые, словно кто-то изо всех сил цепляется руками за перила и переступает ногами медленно, пытаясь устоять на скользких ступенях. В еще не отошедших от неярких, безличных снов глазах комната плывет, покачивается, пока Райли не потряхивает головой. Дверь в кухню скрипит, а спустя мгновение загорается лампа на вытяжке. Чак наливает воды в кружку и садится на стул, подбирая под себя ноги. Движения неловкие, он задевает холодный, жесткий подлокотник и морщится, и еще раз морщится от чего-то еще, не ясного, быстро потирает поясницу. Пальцы перебирают блистеры от таблеток и разноцветные упаковки, разбросанные по столу, пока не находят нужное. Горло торопливо сжимается, когда Чак сглатывает и таблетки, и воду, и снова морщится. В неярком, но четком свете лампы видна ранка от бритвы на щеке. Он покачивается едва заметно и настукивает пальцами что-то свое, нетерпеливое, словно смаргивая сон с глаз. — Все хорошо? — спрашивает Райли, неслышно подойдя к двери. — Угу, — бурчит Чак. У него спокойный, расслабленный голос, и тело постепенно обмякает на стуле, и свет падает на запрокинутую шею. Райли садится рядом и опускает голову на руки. — Но ты же почему-то здесь, а не в постели, — говорит он, стараясь подобрать нейтральные слова. — Скоро пойду, — пожимает плечами Чак и широко зевает, рассеянно прикрывая рот рукой. Трет глаза руками. Он весь большой и одновременно худой, раз умещается на стуле меж двух жестких подлокотников, мелкий. И сонный, и потерянный какой-то, отстраненно смотрит перед собой, а в зрачках, в радужке влага. И одежда на нем мятая, мягкая, домашняя, и глаза сощурены от света. Райли помнит его отчетливо больным — помнит в больничной пижаме, с исколотыми руками, помнит в инвалидном кресле с почти неподвижными ногами. А хуже всего — помнит наголо обритым, с длинным тонким шрамом вокруг головы — чуть выше ушей, — и трубку в горле. И вздрагивает. То, что он чувствует, — это, наверное, облегчение, смешанное с радостью, он и сам не знает, только догадывается по обрывкам мыслей в голове. — Все точно хорошо? — повторяет Райли. Если все плохо, Чак, конечно, не скажет, но с каждым новым словом все больше поводов остаться пока рядом. Чак раздраженно дергает плечом в ответ и встает, едва не опрокинув кружку. — Я просто хочу спать, — отвечает он без особой злости и, выходя, нарочно, с силой задевает Райли плечом. Это больше похоже на легкое прикосновение ветра, чем на попытку оттолкнуть, и Беккет закрывает глаза. Чак победил дважды — когда закрыл разлом и когда сделал свой второй первый шаг, но этого словно бы безумно, ничтожно мало. Он хочет побеждать всегда. На следующий день Райли просыпается рано утром и, едва умывшись, одевшись, идет на кухню. В доме тихо, и это блаженная, благодатная тишина, потому что обычно даже воздух внутри подвижен, что-то падает, разбивается, что-то шумит, звучит, бубнит. Райли нравится это оживление только тогда, когда оно не перерастает в скандал, в угрюмую стычку без драки. Ему хочется дом, полный звуков днем — пусть работает стиральная машина и посудомойка, пусть что-то скворчит на плите, пусть работает робот-пылесос, если надо, — и тихий ночью — чтобы можно было зарыться в подушку носом и крепко уснуть, положив кому-то руку поперек живота. Ему нравится засыпать на диване под тихий стрекот сверчков и нравится просыпаться, чтобы пойти на кухню. Готовить — не самое приятное занятие, но и оно как-то терпимо, если есть для кого. Ему нравится браться за работу — он удачно находит редкие заказы, — и выполнять точно, аккуратно, скрупулезно, не заполняя переводами все свободное время. Ему нравится даже то, что Макс иногда обращает на него внимание — нравится, что в доме есть собака настолько, что он потихоньку начинает приучать Макса к себе. Кормить не кормит — Чак его убьет за это, — но исправно играет, пока копается в саду. Постепенно между ними получается нечто вроде взаимопонимания. С Хэнсенами этого не происходит. Он заканчивает с раздумьями, когда кофе с шипением выливается на плиту, а окончательно — когда каша получается вязкая и не сладкая. Он сам не знает, почему должно быть сладко, но добавляет сахар осторожно, лишь бы не пересыпать. В кухне прохладно — он мерзнет еще ото сна и, согреваясь, прикладывает ладони к чашке с кофе, и дожидается, преклонив усталую голову на руки. Чак спускается десятью минутами позже — где-то наверху слышны отзвуки звонка будильника. От него пахнет мятой, он этой мятой дышит и долго, жадно пьет воду, искоса глядя то на Райли, то на пиалу с кашей — Может, все-таки доброе утро? — говорит Беккет. — Может, — соглашается Чак, принюхиваясь. Он достает из холодильника молоко и тянется к хлопьям на полке, и футболка задирается. Райли не скоро отводит от этого взгляд, но все-таки произносит, торопливо зачерпывая кашу ложкой: — Стой. Попробуй. Чак поворачивается и забирает ложку. Пробует быстро и глотает тоже быстро. — Нормально. Он не берет больше, и Райли, отделив немного Герку, подъедает остальное. Зато кофе они пьют вместе, это Беккет запоминает. Значит, от каши отказаться — или накормить силой, а кофе делать почаще. Это приятно — он наблюдает за тем, как Чак пьет, и отпивает следом, словно это как-то их сближает. — Ты подумал насчет работы? — спрашивает Райли. Немного сонный еще взгляд Чака останавливается на нем не сразу. Он ожидает слов «заткнись и ешь», но Чак неожиданно отвечает: — Да. Может, это будет забавно. Наверняка будет, это обнадеживает Райли. — А что насчет еще одной собаки? Чак тут же ощетинивается весь. Если бы мог — оскалил зубы. — Хорошо, — тут же сдает назад Райли, — что, если я хочу завести собаку? Ты мне поможешь? Они поднимаются наверх быстро. Чак включает ноутбук явно не отработанным, непривычным движением. Он не путается в клавишах, но гигантская приборная панель егеря все равно, должно быть, роднее его сердцу, чем мелкая клавиатура. Пальцы двигаются неохотно. Когда на экране появляется ряд собак, Райли вздыхает — тема совершенно ему чужда, но, собственно, он ничего не имеет против собаки в доме. Словно бы это уже его дом, думает он, и прежнее отстраненное отвращение ударяет по нему сторицей. Он поводит плечом, отгоняя это чувство, и наклоняется к Чаку. От того пахнет тем же одеколоном. От него пахнет так же теплыми скалами и не примятой сапогами травой, у него загоревшая заметно, крепкая шея и щека, переходящая в криво выбритый подбородок с легким порезом. Он, наверное, чувствует дыхание Райли, но не двигается. — То, что я сам нашел, — отрывисто говорит он. Значит, все-таки искал, с облегчением понимает Беккет. — Я думаю, что ищу служебную собаку, — говорит, когда видит на экране чау-чау с вываленным черным языком и распушенной шерстью. — Это и есть служебная, — огрызается Чак, не оборачиваясь. — По-моему, все то служебное, что немецкая овчарка, — пожимает плечами Райли и видит, как уголок губ Чака быстро поднимается-опускается. Улыбается, значит. Ерзает, словно пытается устроиться удобнее, и трет спину рукой, хмурясь. — Чем тебе не нравится немецкая овчарка? — вздыхает Беккет, принимая это за жест недовольства собаками. Чак снова ерзает и переключается между вкладками. «Овчарки», читает Беккет про себя и с удивлением вдруг понимает, что узнает колли. — Подожди, колли?.. — Шотландская овчарка, — коротко поясняет Чак, ладонью подпирая поясницу. Райли отчетливо вспоминает его вымученную позу на кухне ночью и спрашивает быстро: — У тебя что, спина болит? — Терпимо. — Давай помогу, — тут же решает Беккет, медленно прокручивая сидение стула. Чак оказывается с ним лицом к лицу и смотрит прямо, без слов спрашивая. — Ляг, — указывает на кровать Райли. Чак еще немного хмурится, трет поясницу и жмурится, наверное, действительно, у него там, на спине, все ноет. Райли отгоняет от себя мысль о том, что эту самую спину, позвоночник, собрали буквально из пыли, что сама возможность ходить для Чака — чудо, да даже возможность дышать. — Ляг, — повторяет Райли мягко, стараясь не давить. И Чак встает, чтобы лечь, и он идет следом и опускается на бедра Чаку, удерживаясь на коленях. Он задирает чужую футболку, осторожно приподнимая Чака за живот, и сглатывает, уставившись на кожу, но вовремя заставляет себя сосредоточиться. Он проходится руками по напряженной, какой-то поджатой спине и отводит локти Чака от боков. Очертания острых лопаток пропадают, сглаживаются, и Райли прощупывает позвоночник снизу доверху и, пережидая, пока Чак выдохнет из стиснутой груди воздух, гладит кожу, всю, расслабляя мышцы. Они напряжены так, что вот-вот зазвенят, и на каждое прикосновение Чак кривится, пока не привыкает, пока не берет себя в руки. Только вот локти снова прижимает к груди, и Райли раз за разом терпеливо отводит их обратно на уровень ушей, изредка прижимая приподнятую рыжую голову к одеялу. Когда он приподнимается и давит на верхнюю долю спины — кости хрустят, — Чак дергается и выгибается, мышцы проступают под кожей, Райли смотрит на них и на лопатки, и на тонкую линию волос у копчика, уходящую ниже, под штаны, и с позором для самого себя чувствует, как внизу живота теплеет. Чак поворачивает свое чуть искаженное лицо, на которое отбрасывает тень легкая челка и растрепанные отросшие пряди, и Райли опускается на него, снова придавливая к постели. Разминает плечи — с непривычки затекают руки, — и спускается дальше к локтю. — Тут больно? — спрашивает Беккет, касаясь запястий. Чак яростно мотает головой. Он инстинктивно напрягается, стараясь отстраниться, Райли чувствует это внутренней стороной бедра. Проходится по бокам, ощущая, как они вздымаются в дыхании, слыша, как Чак скрипит зубами. Ребра острые, легко ощутимые, будто бы хрупкие, прямо на них с левой стороны — кусок змееподобного глубокого шрама. Райли старается избегать его пальцами, опасаясь сделать неприятно, но все равно смотрит, наблюдает, как на спине играют мышцы, нисколько не задумываясь, как бы это выглядело раньше, может, года полтора назад. Ему нравится так, как есть сейчас, а тогда вряд ли понравилось — они далеко не были друг другу близки. Правда, и сейчас не близки, Райли уверен, что ему только так кажется. Чак всхлипывает странно, когда ребра ладоней быстро-быстро начинают опускаться на разгоряченную кожу, и распластывается по кровати, весь растекаясь, расслабляясь. В том глазу, который Райли видит, — усталость. Он медленно слезает с Чака и легонько хлопает того по бедру. — Полежи немного. Ему очень хочется растечься рядом, но вместо этого он выходит за дверь. Ближе к вечеру он зовет Чака с собой в сад, и тот выходит с видимым удовольствием. Постепенно сгущаются тени, небо темнеет и трава тоже, но сумерки не делают дом, стоящий на отшибе, страшнее или видимо опаснее. — Герк велел придумать что-то со двором, — говорит Райли, обводя рукой пространство перед ним. Участок не такой уж и большой, да и его усилий хватило, чтобы облагородить большую часть. Усаженный ростками тихий зеленый уголок придает месту особенное, по-простому чудное очарование. Райли улыбается. За их спинами — закрытая дверь дома, которую они в любой момент могут открыть, под их ногами — теплая земля, а перед ними — земля, покрытая клочкастой, щетинистой травой. Им есть, куда идти, им есть, что защищать. Райли улыбается снова. — Я подумал, можно проложить дорожки. И, может, устроить пруд где-нибудь тут, — он указывает рукой, — должно получиться неплохо — Кормить комаров со всей округи, — хмыкает Чак. — Ну, как знаешь, — пожимает плечами Райли и на мгновение задумывается о том, что в Америке зима, а в родном Анкоридже все точно занесло снегом. Признаться, он совершенно не горит желанием возвращаться в холод. Он мимолетно касается плеча Чака. — Хорошо, тогда завтра я этим займусь. Ты присоединишься? — и смотрит оценивающе, свысока, специально. Хэнсен сразу вскидывается — Угу. И на следующий день они едут в магазин, а затем проводят часы и часы на свежем воздухе, в пьянящей жаре, укладывая, словно детскую мозаику, дорожки по саду. — А что с Новым годом? — спрашивает Райли, предусмотрительно игнорируя вопрос прошедшего Рождества. — То есть? — хмурится Чак. Он босыми ногами бродит по камешкам, разбрасывая семена травы — хорошей, зеленой, здоровой травы. Райли, возясь с мозаикой, смотрит мельком на аккуратные пальцы, на облепленные тканью брюк щиколотки, на узкие бедра. — Ну, праздник в тихом семейном кругу, — напоминает Беккет, вспоминая слова Герка. Да, тихо у них точно не получится, но по-семейному… Он надеется, вспоминая усталые, тоскливые глаза Герка, только на себя — и ему остро хочется верить, что обойдется без упреков. Он потряхивает головой, заставляя переключиться на безоблачный догорающий день. Чак вальяжно заваливается на траву, запрокидывая голову, рыжие волосы рассыпаются по зеленому. Он лежит, согнув колени и вытянув руки вдоль тела, закрывает глаза и расслабляется до тех пор, пока Макс не тыкается своим шершавым языком ему в лицо. Райли, не сдерживаясь, посмеивается в кулак. — Завтра доделаем, — говорит он, кивая на дорожки, и встает над Чаком, неожиданно замирая. Смех гаснет где-то в горле, превращаясь в прерывистый вздох. Хэнсен, положив ладонь Максу на морду, смотрит вверх немигающим, застывшим взглядом. — Ладно, — произносит он наконец серьезно, поднимаясь. — Мы побудем еще тут немного. Райли кивает и уходит в дом, плотно закрывая за собой дверь. В окно он не хочет смотреть, но все равно выглядывает, раздвигая пальцами сдвинутые жалюзи. Чак сидит на земле, скрестив ноги, и что-то втолковывает Максу, а потом тесно прижимается своей головой к его. Кажется, смеется — губы раздвигаются в улыбке. — На что смотришь? — прерывает Райли чужой голос, и Беккет подскакивает на месте. — Вечер, — говорит Герк, кивая ему едва заметно. Райли переминается с ноги на ногу, понимая, что оправдываться будет глупо и бесполезно. Не хочется, чтобы Герк догадывался, а чтобы знал — тем более, но уже поздно. — Вечер, — выдавливает из себя Райли. — Я сам за ним постоянно стараюсь наблюдать, — признается Герк, деловито обшаривая взглядом холодильник, — то он за бег хватается, то за гантели, то читает допоздна. — Он читает? — Частенько. Книга садится только быстро… Я хотел купить другую, но что-то все забывал. Он тепло и устало улыбается, и Райли кивает, сжав губы. — Ну, может, хоть с Максом ему хорошо, — говорит Герк. Райли оглядывается на дверь. Может, и хорошо. Может, не он один тут лишний. Может, нужно просто убраться с пути, но однажды он уже сделал это, позволив экипажу Страйкера взорвать бомбу. Не в этот раз. В один день он встает пораньше и едет в магазин — выбирать подарки. Он все еще не знает, будут ли они как-то отмечать, что прожили еще год, первый никчемный год за те годы, что были заполнены войной, но почему-то уверен, что будут. Они выбирают ресторан день спустя. Выбирают все втроем, споря и переругиваясь — но только полушутливо. Райли хочется, чтобы так было всегда. Часы бьют четыре часа утра, когда Райли наконец стаскивает с себя пропахшую табаком рубашку и залезает в душ, тут же приваливаясь к стене. Путь из ресторана домой был долгим — но это ничего, поездка того стоила. Потому что каждое мгновение плотно врезается в память — и спор о собаках до легкой хрипоты, и обсуждение автомобилей, и флегматичные замечания Герка о работе, и смех Чака, смахивающего тяжелой рукой бокал со стола. Влажные губы, говорящие отчетливо и легко, прищуренные в обыкновенной для Чака насмешке глаза. Райли вздыхает поспешно и остужает себя прицельной струей из душа на голову. Открывает шампунь, купленный еще в гостиницу, тот бьет в нос запахом ментола. У Чака совершенно другой, сквозь приятный горячий полусон вспоминает Райли, у Чака с травяным оттенком и чем-то цветочно-душистым. В больнице он пах по-другому, мыло там было хоть и хорошее, но с противным отзвуком, перебиваемым запахом спирта и лекарств, а шампунь специально покупали лечебный, гипоаллергенный, и, конечно, как и все прочее лечебное, ничем приятным он не пах. Да и неприятным тоже — просто смесь каких-то трав. Райли, выключив воду, терпеливо намыливает собственные волосы, и спине на стенке, выложенной мелкой плиткой, холодно. Думает, что нужно покупать билет в Америку, может, даже в Анкоридж, заглянуть домой. Весь зябко ежится и начинает перемывать пряди, низко склоняя голову. Домом он бы охотнее называл это место. Он переодевается в домашнее, выкинув одежду в стирку, и выходит из ванной, рассеянно пережимая полотенцем пряди у загривка. Прислушивается. Герк ушел спать почти сразу после приезда, сославшись на крайнюю усталость, но Чак остался, дожидаясь, пока Райли закончит с душем — выбора просто не оставалось ввиду количества ванных комнат, и Райли в глубине души был этим доволен. Он сначала смотрит в гостиной, затем заглядывает на кухню, едва поймав чуть не слетевшее с кончика языка «Обжора». Чак сидит на стуле, забившись к самой спинке. Сидит абсолютно неподвижно. Вокруг темно. — Что? — Райли даже не рискует прикоснуться к выключателю. — Тебе плохо? Чак медленно кивает и сжимается вокруг подтянутых к груди коленей, зажимая уши руками. Лицо у него бледное, пальцы кажутся в полутьме синеватого оттенка, Райли кидается к нему. — Что мне сделать? Но Чак только мычит и клонится ниже, жмурясь. Райли быстро оглядывает кухню. Стол, стулья, угловатые кухонные тумбы и стаскивает Чака со стула. Тот медленно делает шаг вперед и замирает, Райли держит его недвижимую, замершую руку. Они стоят так мгновение-другое, пока Беккет наконец не подхватывает Чака под спину и не перетаскивает в гостиную. Отодвигает журнальные столики и большой обеденный стол около дивана. Хэнсен сидит на простынях, лицо искажено так, точно где-то там, в подсознании, его убивают. Или, скорее, не его — что там ему его жизнь, а, может, Герка. Райли садится перед ним на колени и берет за руки. — Скажи что-нибудь, — просит Беккет тихо, боясь встревожить и без того встревоженное сознание. — Не уходи. — В голове проносится мысль, что, может, стоит уложить Чака на кровать и попробовать помочь уснуть, но что-то подсказывает: бесполезно. Чак не отвечает. За окном светает. Рассвет серый, не приносит ни тепла, ни света. Тихо накрапывает дождик, перешептываются листья деревьев рядом с приоткрытым окном. По ногам медленно тянет сквозняком. На белых стенах пляшут темно-серые тени, разом становится промозгло и как-то сыро. Райли, давно оцепеневший вместе с Чаком, приходит в себя от слабого толчка. Чак сползает на пол осторожно, цепляясь за кровать. Сначала что-то словно заставляет его замереть, сжавшись, краска заливает щеки, а потом наконец приходит припадок — тихий, будто бы даже естественный, он не кричит, дыхания совсем нет, Райли зажимает себе рот рукой, пока наконец не заставляет себя придерживать его голову, следя, чтобы не задохнулся. Ужас сковывает так сильно, что, когда Чак успокаивается, Райли только стискивает пальцы, пока самому не становится больно. Они замирают на доли секунд, а потом Райли подхватывает его на руки и доносит до своего дивана — это не тяжело. Чак не сопротивляется, не вскрикивает даже в возмущении или даже в раздражении. Просто не может — лицо, бледное, влажно блестящее, разглаживается, успокаивается, он засыпает глубоким, спокойным сном. Райли ложится рядом, прижимаясь крепко, чтобы чувствовать дыхание, но заснуть не может. Гладит Чака по плечам, по мерно вздымающейся груди, расправляет прижатые к телу руки, очерчивает сгибы локтя и слушает, слушает дыхание, какое оно спокойное и вроде бы здоровое. Хочется, чтобы было здоровым. Райли уже дремлет, когда Чак вдруг просыпается. — Что за хрень? — сипит он и откашливается. Яростно — как только может — встряхивает головой и пытается приподняться на локтях. Вытирает рот с отвращением и трогает промокшую майку. Кривится. — У тебя был припадок, — замирая, говорит Райли. — Нужно позвонить врачу. Чак снова мотает головой и пытается подняться, тщетно опираясь слабыми локтями. — Давай врача, — снова говорит Райли, громче и настойчивее. Опускается на колени, над Чаком, а может только вздохнуть. Чак качает головой, двигается как-то неловко, но не может даже лечь, как ему удобно. — Пожалуйста, Чак, — Райли склоняется к нему, — даже Герк не узнает. Никто не узнает. Чак… Хэнсен дергает рукой — пальцы задевают грудь Райли. — Мне нужно в ванную, — произносит он сквозь зубы наконец. Беккет выжидает секунду — вдруг одумается. Но Чак вместо этого начинает сам подниматься. С трудом встает на ноги, выпрямляется и качается — туда-сюда, как кресло-качалка. Райли хватает его под колени и под спину и поднимает снова. — Я сам могу, — шипит Чак и рвется — как рвался тогда, когда еще даже ходить не мог. Райли сжимает его крепко, вдыхает и с неохотой выдыхает, выпуская запах Чака. Ждет под дверью ванной, прислонившись к стене. Прислушивается к каждому звуку, боясь услышать одно — звук падения и удара о кафельный пол. В грудной клетке больно, где-то в глубине сознания еще плещется страх. Рассвет блеклым, неживым светом бьет в лицо, Райли задергивает на кухне, что прямо напротив ванной, шторы. Все окрашено в синий и серый цвета, все словно бы двухмерное, ненастоящее, а может, в полусне так кажется. Когда замок в двери уже начинает поворачиваться, Райли быстро возвращается в гостиную, зная, что Чак больше не потерпит вмешательства. Садится на диван, оставив гостиную открытой, и выпрямляет спину, и пустым взглядом, невольно, смотрит в угол. На столе перед диваном лежит телефон — можно звонить куда угодно, вызывать кого угодно, но Райли этого не делает. Ему совсем ни о чем не хочется думать — хоть бы действительно все было бы ненастоящее, — потому что иначе он непременно позвонит. Чак медленно входит внутрь гостиной и останавливается у самого дивана. Райли не спрашивает себя, почему он вообще вернулся, — просто думает, что это хорошо и правильно, это им обоим нужно. Раз все ненастоящее, раз все в полусне… Райли утягивает его к себе, на кровать, одним быстрым, плавным движением Они целуются. Едва держатся друг за друга, прижимаются, не касаясь руками, словно это страшно или неприятно. Пока наконец пальцы, вцепившиеся в постель, не сталкиваются. Райли дергает вверх, он вскидывает голову и смотрит на Чака. Чак опирается на согнутые локти, уже лежит под ним, обнажив шею, и взгляд подергивается туманной пленкой, когда Райли склоняется к нему снова, касается под майкой — ладонью ведет осторожно от низа живота к шее, притягивает к себе, обхватывает под спину, за поясницу, и утыкается губами в шею. — Это щекотно, вообще-то, — шипит Чак и посмеивается едва слышно, когда Райли нарочно проводит пальцами по его пояснице, чувствуя, как мышцы напрягаются, прогибаются, чтобы еще, чтобы почувствовать. Пересчитывает позвонки и натыкается на след длинного змееподобного шрама. Что-то тяжелое и острое впечаталось в бок Чаку когда-то. Жалость. Райли жаль его, так жаль, что пальцы невольно тоже вздрагивают вместе с телом, пробираются к животу, успокаивая, гладят снова. Что-то громко стучит в доме — раз-второй. Райли слушает стук сердца, Райли слушает дыхание Чака, Райли слышит их обоих — и этот стук возвращает его к действительности жестким рывком. Он трясет головой, стараясь понять, почему Чак резко поднялся, и проходит не одна секунда, прежде чем до него доходит, что стук — это шаги по лестнице. Половицы скрипят, Чак резко наклоняется, чтобы включить торшер, и широко раскрывает глаза вместо того, чтобы зажмуриться. Герк входит в гостиную, переводя взгляд с одного на другого и обратно. — Вы еще не ложились, что ли? — спрашивает он беззлобно, но взгляд все такой же растерянный. Чак не смотрит на него. Райли отворачивается, едва проговорив: — Да, вроде того. — А режим? Чак? Тот угрюмо кивает, поправляя майку. Райли чувствует его стыд, остро проступающий на побелевших щеках, и чувствует вину, и знает, что им обоим неприятно, даже мерзко, и что они даже не пожелают друг другу спокойной ночи, прежде чем разойтись. Утро наступает размеренно. Сначала по лицу Райли бегут назойливо солнечные лучи, потом громко лает Макс, следом на кухне кто-то включает тостер, хлопает дверцей холодильника. Он отмахивается от этих звуков и переворачивается на живот, утыкаясь лицом в подушку. Подушка пахнет им самим — и только. Райли нехотя приоткрывает один глаз и жмурится от брызнувшего в лицо света. В комнате совсем светло, сквозь незанавешенные окна видно двор, по стенам гуляют солнечные зайчики. Он сидит в одних пижамных штанах на постели и рассеянно разглаживает на них складки, прежде чем наконец надеть футболку. В кухне шумят. Райли слышит отдаленный голос Чака. Его продирает воспоминание, его передергивает, и он окончательно просыпается. Дверь открывается без скрипа, он ждет запаха кофе, но вместо этого чувствует только аромат свежего хлеба. Чак сидит за столом, строгим, настороженным взглядом изучая стакан с молоком. Он поворачивается к Райли. Смотрит в упор, тяжело, с нажимом. — Доброе утро, — говорит Беккет. Они оба стараются не смотреть на Герка — это просто, достаточно лишь наблюдать друг за другом. — Доброе, — отвечает Чак. Герк ограничивается чем-то едва слышным — он с видимым трудом нарезает огурец. Райли посмеялся бы, если бы не помнил, что сам взял нож в первый раз спустя годы перерыва недели две назад. И все-таки становится чуть теплее. Он, взглядом спрашивая разрешение, берет с кухонного стола сзади себя стакан и пакет молока и наливает себе чуть-чуть. Пьет с наслаждением, потому что в горле пересыхает быстро. Чак не отворачивается. Райли казалось, что обычная жизнь сделает их нормальными. Ему казалось, что, едва Чак уедет, все пойдет так, как должно было бы быть, не существуй кайдзю вообще: Райли, как и Герк, станет работать, Чак — учиться. Они как-нибудь устроятся, останутся только шрамы от костюмов, и ничего больше. Но правда была в том, что нормальная жизнь не делала нормальными их самиъ. Правда была в том, что Райли после того, как Хэнсены уехали, хотелось выть и лезть на стену, настолько, что снился шаттердом. Шаттердом, где у него было полное право находиться на расстоянии пусть вытянутой руки к близким ему людям — все же ближе. Правда была в том, что Райли хотя бы мог похвастаться нормальным детством, Герк — сносной семейной жизнью, а у Чака не было ни того, ни другого — и хвастать-то чем не нашлось. Райли наконец позволяет себе это осознать. Он закрывает пакет и отставляет прочь. Молоко не лезет в горло, он кашляет, и на спину опускается тяжелая рука Герка. Они все переглядываются — все трое. Они все трое это понимают. Лучше бы они погибли у разлома. Позже, когда проходит жаркий полдень, Герк собирается на работу на пару часов. Собирается быстро и споро, наскоро перекусывает и одевается в официальное. Чак, щурясь, закрывает за ним дверь. У него светлые, открытые глаза, а Райли не может спокойно в них смотреть. В доме почти тихо — только наверху клацает коготками Макс. — Может, хоть пройдемся? — спрашивает Райли. Когда они добираются наконец до озера, Чак едва идет. Он, стискивая зубы, из последних сил перебирает ногами, но колени уже подкашиваются. А Райли старается только не уйти далеко вперед — старается держаться рядом, делая вид, что тоже невероятно устал. Но ему только жарко, футболка неприятно липнет к спине. Дожидаясь, пока Чак его догонит, он подбирает увесистую палку с земли и кидает ее Максу, но тот даже ухом не ведет — стоит на месте, ждет хозяина. У Хэнсена бледное лицо, и щеки опять запали, и он тяжело дышит, держа руки на вздымающемся животе. Расширенные от усилия зрачки постепенно сужаются на свету — он останавливается, позволяя себе наконец полноценный вдох. — Передохнем? — спрашивает Райли. — Вот еще, — тут же вскидывается Чак, но Райли уже бросает на землю свою куртку и усаживает его туда, придерживая за плечи. — Отвянь, — шипит Хэнсен, а ноги его подгибаются. Райли даже не улыбается, не насмехается — это страшно. Пару мгновений они смотрят друг на друга, пока Макс не подает голос, громко тявкая. Чак отламывает от дерева ветку и быстро обдирает с нее листья. — Варвар, — говорит Райли, посмеиваясь. Чак размахивается, и ветка едва не попадает Беккету в лоб. — Садись, — бурчит Хэнсен, двигаясь. Треплет Макса за ушами, мнет умильную морду и запускает палку еще раз. Райли, подумав, садится рядом. Они сидят так долго. До тех пор, пока Максу не надоедает бегать и он не ложится между ними, свесив морду на колени Чаку. Тот устало опирается головой на руки, спина горбится, плечи опускаются. В лесу тихо, гладь озера спокойная, спуск к ней пологий, ровный и устойчивый, сквозь землю видны корни деревьев. Едва слышно шумят листья, кто-то шуршит меж веток. Пусть бы снова стало хорошо, молится Райли, вздыхая, просто хорошо. Пусть жизнь станет хоть на мгновение прежней. — Чак, — зовет Райли, — мне нужно извиниться за вчерашнее? Или за сегодняшнее? — Нет, — отвечает Чак уверенно, но не поднимает голову, не поворачивается, не смотрит. — Хорошо. Хорошо, тогда что мне нужно сделать? Они молчат снова. Райли отчетливо ощущает напряжение. Физическое, сильное, явное. Мышцы подрагивают, готовые к защите, готовые к нападению. Он нащупывает руку Чака среди складок куртки и накрывает своей. И опять молчание. Чак не двигается. — Что тебя так напугало? — тихо, даже ласково, спрашивает Райли. — В смысле? — Ты испугался чего-то перед первым приступом. И… Мелисса говорила мне, что причина, возможно, во взрыве. В том, что было после. — Бред, — убежденно заявляет Чак, но, встретив взгляд Райли, вдруг опускает собственный. — Она не смогла тебе помочь, — мягко произносит Беккет, — может, я смогу. Я, наверное, знаю чуть больше. Чак долго кусает губы и думает, прежде чем сказать: — Спасательный модуль искорежило. Меня зажало внутри, вода затекала, а я лежал лицом вниз. Не знал, заело ли механизм открывания, потом надоело ждать. Когда модуль открылся, понял, что не могу выбраться. Райли содрогается. — Я там возился. Понял, что не чувствую ног, уже в воде, забирался на модуль долго. Райли привлекает его к себе, преодолевая сопротивление, обхватывает поперек спины и нащупывает руку среди складок куртки, чтобы накрыть своей. — Все осталось позади. Надеюсь, больше плохого, чем хорошего. Чак не отодвигается. Чак отправляется в душ уже в десять, словно долгая прогулка измотала его окончательно. Хлопает сонными, покрасневшими глазами — за вечер уже умывался несколько раз, пока они смотрели фильм. Фильм выбирал Райли, поняв по взгляду Герка, что он и о существовании каких-то иных предназначений телевизора кроме новостей забыл. Выбирал долго, посмеиваясь: отчего-то после прекращения войны разом перестали снимать идиотские боевики о вторжении пришельцев на Землю. На самом деле это не было смешно, но он нервничал и старался как-то себя самого заставить расслабиться, но зря. Как-то незаметно, хорошо и спокойно прошел вечер, и, пока Чак моется, они сидят на крохотном столе на балконе второго этажа. Воздух пустой и свежий, едва слышно стрекочут где-то в траве. — Никогда раньше ничего такого не слышал, — признается Райли. — Странно тут. — Все, что еще сохранило связь с природой, теперь странное, да? — Герк улыбается. Чешет шею задумчиво и даже чуть растерянно. — Мне здесь нравится. Знаю, что Чаку нет, но и вариантов-то особенно жизнь не подкинула. Тут слухов меньше, почитателей меньше, можно хоть как-то жить. А может, ему эти почитатели нужны… черт его знает. — Я когда-то передавал ему подарки от фанатов, — вспоминает Райли с улыбкой, — он был рад, но… Это скорее отдалит его от реальности. А ему нужно жить. — В двадцать два года пора бы, — выдыхает Герк. Мнется несколько мгновений. — Пойдем. Райли идет за ним, не понимая, что вдруг произошло, что изменилось. В коридоре Хэнсен дергает за тонкую веревку, струящуюся по стене, и с потолка падает веревочная лестница. — Это чтобы он не..? — спрашивает Беккет, запрокидывая голову. Наверху черно. Герк кивает и первым лезет вверх. Выше чердака в доме уже ничего нет, Райли больно бьется о потолок и тут же, на коленях заползая внутрь, стукается еще раз: все кругом завалено коробками, свертками, пакетами. — Все, что я выгреб из старого дома. И из шаттердома. — Герк обводит взглядом бардак и пожимает плечами. — Не знаю, стоит ли это дело отсюда доставать. Райли заглядывает в первую же коробку и достает какой-то фотоальбом — белая обложка, розовый горошек. Прежде, чем он понимает, сколько лет этому альбому — а значит, и кто на фотографиях внутри, — проходит одно мгновение. — Может, это стоит ему отдать, — говорит Герк. — Или спрятать. Он же сюда когда-нибудь залезет, если не сверзится вниз, значит, найдет. — Я не знаю, — отвечает Райли. Он даже не знает, у кого спросить, и это бессилие заставляет аккуратно уложить альбом обратно и замереть. Взгляд падает на длинную жесткую коробку, даже капсулу, прямо перед ним, на ней — эмблема Тихоокеанского оборонительного корпуса. Он осторожно снимает тяжелую длинную крышку и прерывисто вздыхает. Драйв-сьют Геркулеса — наверное, последнее, что осталось от егерей. — Давно хотел выкинуть, — вымученно улыбается Хэнсен, опуская голову. — Не надо, — тут же откликается Райли. Это не его драйв-сьют, но материал похож и шлем тоже, и что-то знакомое, смутное проскальзывает в гранях, страх нечеткими волнами подступает к горлу. — Не знаю, что делать, — признается наконец Герк. Скрещивает руки на груди и, сделав шаг вперед, закрывает капсулу резким, даже нервным движением. — Как помочь. — Я тоже. Не знаю, как помочь нам всем, продолжает про себя Райли. — Но у меня есть мысль, — говорит он. Это не поможет, конечно, но вдруг. Пальцы бессильно соскальзывают вниз. Они выходят на улицу утром, как и обещали, договорившись. Райли сбрасывает с себя куртку и подумывает сдернуть тесную футболку, но пока оставляет. Легко поводит плечами — он отлично себя чувствует. Лучше, чем несколько дней назад. Он поспешно разминает руки и разворачивается к Герку. Тот серьезен, собран, и Райли только и может, что смотреть в ответ широко открытыми глазами. Он не знает, как Герк дерется, и видел его в деле только несколько раз. У него куда меньше опыта, но, кажется, больше уверенности в победе. Герк ежится и отводит левую ногу назад, вгрызаясь сапогами в землю. Сжимает кулаки. Райли кидается на него первым и встречает холодное, даже ледяное сопротивление. Он пытается заставить Герка потерять равновесие, бьет под колено дважды, но Герк даже не реагирует. Райли пытается повалить его на землю, пропуская удар в лицо, клонится вперед, рывком, вкладывая в движение всю силу, и тут же хрипит от удара в живот. Отскакивает, закрывая грудную клетку, когда Герк бросается на него, падает под его тяжестью, под руками трещат рукава футболки и воротник, воздуха не хватает, в заломленном запястье вспыхивает резкая боль. Они несколько мгновений борются, пока Герк окончательно не прижимает его животом к отчего-то холодной земле. Что-то громко хрустит — не ясно, чья именно кость. Герк разжимает пальцы. Беккет вскакивает, загребая землю руками, оборачивается, замахивается — пока не прилетает по челюсти, — и, пока в голове звенит, пока предательски вздрагивает потянутая мышца, Герк легко хватает его поперек туловища и отталкивает. Он падает на спину, ударяясь головой о мягкую влажную землю. Волосы все в грязи, он отряхивается и отплевывается. Он еще может подняться, но останавливается, понимая, что толкнули его в половину силы. Герк выравнивает дыхание. Нахмурившись, подает Райли руку. — Ты молодчина, — говорит он. — Брось, — Райли еще пытается отдышаться, — я совсем сдал. — Он оборачивается к Чаку. Переводит взгляд на Герка. Болезненно скручивается внутри, дыхание совсем сбивается. — Может, вы попробуете? Они не раздумывают — сразу кивают. Он отходит в сторону, держась за правый бок, и прикрывает глаза. Ему действительно не хочется смотреть, но опасается, что Чак заметит. И смотрит. Изучает, как они привыкают друг к другу снова — очень осторожно, словно ступая на давно забытую болотистую землю, проверяют перед собой чем-то и шагают медленно. Лицо Чака меняется — он глубоко вздыхает и встряхивается, расслабляется, подстраивается. Райли отчетливо видит их схожесть — в чертах лица и в движениях. Они и дерутся яростно, предчувствуя движения друг друга, и Чак даже не пытается схитрить или отступить. Насколько же жалко мы смотрелись по сравнению с этим, думает Райли. Просто думает — так разом пусто становится. Райли не знал, как противостоять Хэнсену-старшему, — не знал, не отвык, не забылся. А Чак знает. Чак знает каждое движение, каждый маневр и, наверное, как-то по-особому чувствует. Райли это знакомо — так было с Йенси. До последнего. Он размышляет, что было бы, останься брат в живых — смогли бы они друг от друга отказаться, отдалиться, чтобы жить мирной жизнью, завести семью, детей. Наверное, не смогли бы. Яркое солнце бьет ему в глаза и слепит, наверное, Чака, потому что он отступает и почти пропускает удар в подбородок — Герк попадает едва-едва. И тут же останавливается. Не делает шаг назад — наоборот, шагает к Чаку, обхватывает всего и крепко сжимает, хлопая по спине. — Я зря это допустил, — бормочет Герк тревожно, наверное, имея в виду саму драку. Чак качает головой и позволяет усадить себя прямо на землю, цепляется за воротник рубашки отца. Райли ищет в себе хоть признаки радости или хотя бы зависти, но находит только тоску. В тот же день он уезжает в Сидней. Долго кружит по улочкам, хмурясь от надсадно яркого солнца, и наведывается к разрушенной набережной. Вода гладкая — смешно, что он некогда смог испугаться второго нашествия кайдзю. Уходя, оглядывается напоследок — все-таки в Сиднее ему хорошо. В магазине электроники покупает навигатор. Сам не знает, зачем, но вдруг кому-то из Хэнсенов пригодится. Для этого не обязательно было ехать в Сидней, но ему хочется подумать в одиночестве, не плавясь под ласковыми лучами солнца в Серри Хиллс. Приезжает он поздно, быстро вручает Чаку навигатор и после ужина с душем, не глядя никому в глаза, поднимается наверх, на балкон, точно прокаженный, бегущий от здоровых. В руках плавно покачивается стакан с молоком. Он чувствует себя невероятно уставшим. Голые ступни касаются холодного пола, он кутается в плед, найденный на стуле, потому что на нем только майка и штаны, ставшие вдруг какими-то короткими. Может, сели, а может, он раньше просто не обращал внимания на то, в чем спал. На балконе есть лампочка, но он не зажигает свет, решив, что это помешает кому-то спать. Вместо этого зажигает свечку и при электронной свечке достает прихваченную из гостиной книгу. Слова мельтешат перед глазами, в голове мелькают неясные образы. Билет обратно куплен на третье число. Он сидит долго, допивая ледяное молоко и дочитывая книгу до последнего листа, и лететь ему не хочется, и оставаться тоже. Чак поднимается, когда свечка уже начинает подмигивать светло-желтым глазом. Поднимается тихо и медленно, но Райли его слышит. — Тебе нужно спать, — говорит Беккет, не оборачиваясь. Чаку действительно нужно — у него режим, чтобы измученный мозг достаточно отдыхал и не перенапрягался. — Ложись. — Я наконец нашел, — произносит Чак, подходя ближе. В ладони что-то звякает, и Райли запоздало узнает свой жетон. Это неприятно. Так неприятно, что хочется встать и выйти, но усталость берет свое. Ему хочется побыть одному, и, хоть он и знает, что вряд ли имеет право бродить по дому, как ему вздумается, хочется остаться на балконе еще хотя бы на час. Пока не утихнет навязчивая идея. — Да выброси его, — зевает Райли, откладывая книгу. Купленный в интернет-магазине роман оказался интересным, но на избитую тему. Словно люди разучились искать новое в жизни. Может быть, действительно — разучились. И Райли тоже разучился. — Зачем выбрасывать хорошую вещь? — Чак мнется. Сжимает жетон в руке и ненавязчиво кладет ее на решетку балкона. Ждет, что Райли вступит в разговор. Райли не вступает. Ему не все равно на самом деле, ему нравится то, как Чак зажимает пальцы, нравится, как Чак двигается, да и просто нравится видеть Чака перед собой, но он молчит. Парализованное горло выдавливает из себя только пару вздохов. — Найди себе здесь работу, — выдает Хэнсен наконец. Райли пожимает плечами. Он мог бы. Мог бы даже позволить себе дом в Серри Хиллс, да где угодно в Австралии, но не понимает, зачем. В Америке хотя бы есть Мелисса. И Миллер. И они пока его терпят. — Мой старик, он, наверное… да хрен его знает. Не хочу, чтобы он остался один. — Что? Чак стоит, опираясь на решетку, и ладонями обхватывает себя за шею, низко склоняя голову. Голос у него спокойный, и весь он спокойный, и Райли поднимается неверяще. — Тебе сказали, что ты умираешь? — спрашивает он прямо. И ему в первое мгновение кажется, что он расплачется как ребенок, но опустошение сильнее, и он только прерывисто вздыхает, сдерживаясь. Чак не отвечает, отводит взгляд в сторону, и Райли ненавидит войну, ненавидит кайдзю, ненавидит себя, как, впрочем, всегда ненавидел, но сейчас особенно сильно. — Чак. Тот пожимает плечами. — Неважно. В пилоты я все равно не гожусь. — И не нужно. Конечно, егеря — неплохой вид вооружения, но слишком затратный, к тому же, сама необходимость наличия пилотов тоже доставляет неудобства. Если встанет вопрос престижа, то многие страны, да, построят новых, но пока нет даже разговоров об этом, — он старается быть спокойным, и слова все выходят заученными, словно он читает агитационную брошюру. Егеря меньше всего волнуют его в этот момент, но ему почему-то кажется, что Чаку хочется говорить о них, что Чаку это нужно, что это как-то их сблизит. Сблизит. Райли сглатывает. Если бы что-то могло их сблизить, это уже произошло бы. — Тебе вроде пришлась по душе идея с кинологом, — говорит Райли, кладя ладонь Чаку на плечо. Тот дергает плечом и смотрит не то затравленно, не то косо, неприязненно. И сложно поверить, что он сам, своими губами, целовал Райли не так давно. — Но, даже если разонравилась, ничего страшного. У тебя есть выбор, не надо никаких стипендий получать, выбивать какие-то гранты, просто скажи, что тебе хотелось бы. — Ничего. Райли чувствует, как помимо воли приоткрываются губы. Он поднимает руку, чтобы снова попробовать прикоснуться, но тут же опускает, потому что знает: не надо, — хотя и хочется. Успокоить — Как же так? — вылетает у него. Ему казалось, что он привык к смерти, сколько пилотов гибло у него на глазах, и ни разу он не отреагировал иначе, нежели скупой жалостью. — Можно куда-нибудь уехать. Ему казалось, что он может найти слова к любой ситуации, договориться с любым человеком. Ему казалось, что после смерти брата ничто не выбьет его из колеи. Что после расставания с Мако он больше никогда не испытает опустошения и сожаления. Он вздыхает и опускается на стул. — Я найду тебе хороших врачей для диагностики и лечения. Нужно найти, и я найду, ладно? Они тебя вылечат. Да ты и так здоров, ты же жив, ты же… дышишь. — Вряд ли. — Давай куда-нибудь уедем, — предлагает Райли безумное. Ему хочется кончиками пальцев поднять уголки губ Чака. Чтобы создать подобие улыбки. И так это глупо, но ничего умнее он не может придумать. Никакие подарки, никакие разговоры, никакие прогулки, драки и частички, паззлы обычной, нормальной, жизни не помогли. Он — человек планирования, но ему точно, совершенно точно, хочется просто взять и уехать вместе с Чаком, чтобы ветер в лицо и номера в мотелях. И это еще глупее, но он не знает, как поступить, он просто не знает и, ошеломленный, сидит, сжавшись в комок, и боль колотится о ребра. — Чак, — бормочет он, — ну как так? Это прямо точно? Какой диагноз? — Мне все ясно, — говорит Чак, — все к этому идет. — Что? Райли, мысленно перебирающий всех знакомых врачей и вспоминающий номер доктора Миллера, вздрагивает от неожиданности. — То есть нет диагноза? Чак пожимает плечами. Райли всегда казалось, что он умеет себя сдерживать, но что-то радостное, искрящееся, бурлящее заставляет его широко улыбнуться и стиснуть колено Чака. — Ты надумываешь, — счастливый, говорит он. Хэнсен отстраняется. — Давай что-нибудь решим, — предлагает Райли. — Как дальше жить. Рано или поздно надо будет. Ему хочется услышать что-то вроде «а давай и впрямь уедем», хоть он и знает, что Чак ни за что не бросит отца. Это правильно, настолько родных людей не бросают, но Райли хочется, чтобы и его кто-то так же не смог бросить. — Или нет, не так. Ты сейчас ляжешь спать, мы оба ляжем, а завтра поговорим. Чак медленно кивает, и это выглядит почти как крик о помощи или Райли хочется, чтобы это так выглядело. Он провожает Хэнсена до самой спальни. Они останавливаются на пороге — Чак хочет захлопнуть дверь, но Райли быстро вставляет между ней и косяком ногу. Острый угол больно бьет его по пальцам. — Может, я хотя бы зайду? — спрашивает он так, словно комната Чака была отдельной квартирой в квартире — хотя, наверное, справедливо. — Проваливай, — отвечает Хэнсен резко, словно передумав. Райли думает о том, что он вот-вот покинет Австралию. Они, может, увидятся еще когда-то, а может, не увидятся вообще. Мелькает мысль подарить Чаку щенка — но, наверное, еще рано. И всегда будет рано. — Прекрати, — требовательно говорит Райли. Он хочет втолкнуть Чака в комнату и повалить на кровать, а дальше… Встряхивается, кривясь от себя, от нечеловеческой жадности до контакта кожи с кожей. — Послушай, ты уже дважды позволял мне… — продолжает он, думая, что или сам не выдержит, или Чак бросится к нему, на него, но меж ними провисает только молчание. И приходится говорить дальше. — Я хочу, чтобы ты перестал себя вести как жеманная девчонка. У Чака широко раздуваются ноздри — от злости. — Проваливай, — повторяет он решительно. Райли прошибает отчаяние. Такое, что голова кружится. Он мог бы с размаху садануть Чаку по подбородку, мог бы сбить с ног и повалить на пол, но вспоминается невольно локоть, движущийся быстро под кожей. И сон рядом, когда дыхание перемешивалось, и давние прогулки по парку, и сумасшедшие, темные от поволоки удовольствия чужие глаза. Райли бережно обнимает его. Гладит Чака по волосам, жадно целует шею, крепко сжимает под ягодицами, не может никак успокоиться — везде хочет прикоснуться, потрогать, запомнить, восторг захлестывает с головой. Гладит, зацеловывает тяжело дышащую грудь, прежде чем тяжело, нехотя опомниться: пальцы Чака сжимаются на его плечах до боли. — Что такое? — спрашивает он сипло, точно ударенный в живот. Воздух из горла вырывается рвано, толчками. Чак с силой толкает его, подводя к кровати, заставляет упасть вниз и седлает бедра, есть что-то привычно-грубоватое в этих движениях. Райли опускает руки на кровать, позволяя Чаку схватиться за запястья. — Можно, я..? — тихо спрашивает Беккет, выждав несколько секунд, и осторожно высвобождается из захвата. Гладит спину, кладет руки на шею, притягивая Чака ближе и еще ближе, пока они не стукаются неловко губами, это не неприятно, это как-то совершенно по-особенному хорошо. Райли осторожно садится, удерживая Чака на своих коленях, и осторожно проникает под ткань штанов, и в ответ получает быстрый, прерывистый вздох. Можно быть настойчивей. Можно продолжать. И Райли продолжает. Он чуть приспускает чужие штаны и сжимает у Чака между ног, двигается неспешно, помогая. Чак гортанно всхлипывает, запрокидывая голову, и цепкими, горячими пальцами хватает Райли за плечи, оставляя красные следы, переходит на шею, наклоняется, целует в лоб у линии волос, весь напрягается, приподнимаясь и опускаясь на ласкающую руку. Райли сцеловывает с его плеч влагу, кончиком языка ведет линию по шее, хочется просто стянуть с себя одежду и, приподняв Чака, насадить быстро. Или, наоборот, долго его готовить, чтобы до стонов и просьб — Чак никогда до этого не опустится, но Райли хочется, чтобы он метался по постели, цепляясь за простыни, решается, чтобы смотрел исподлобья с желанием, с удовольствием. Но прикоснуться страшно. Он боится испугать. И тогда медленно опрокидывается на спину, и Чак непонимающе опускается следом, подставляя губы для поцелуев, и шею тоже, и всего себя, Райли чувствует, как теряет рассудок. Особенно тогда, когда разводит ноги, обхватывая Чака за спину. Тот хмурится и решительно, точно боясь передумать, стягивает с Райли сначала штаны — он помогает, — прикасается сквозь белье сначала, опускает голову быстро вниз, грудью прижимаясь к груди. Его прикосновения только притворяются уверенными. Он весь горит, Райли гладит его по взмокшему загривку, трется, пока наконец Чак не сдирает и белье тоже. И смотрит, смотрит шальными, только чуть растерянными глазами. Райли сам, облизав поспешно пальцы, растягивает себя для него, следя взглядом, стонет, когда хочется особенно сильно, когда внутри все поджимается. Чак усилием заставляет его убрать руки, зло закидывает их за голову и целует яростно, напористо, а после продолжает то, что начал Райли, точно хочет тоже все попробовать. От его пальцев внутри, тяжело растягивающих не привыкшие мышцы, Райли вздыхает и выгибается, и слышит, что Чак стонет. Стонет. Райли заставляет его наконец отстраниться на мгновение, позволяя Чаку положить собственнически руки себе на бедра. И жмурится, ощущая инородное, неспешное. Чак не входит в него до упора, Чак дает ему время привыкнуть, точно оберегая, и Райли в благодарность гладит его по плечам, по предплечьям, локти, запястья, наконец может скрестить ноги за спиной. Колени быстро затекают, но внутри так хорошо, что можно потерпеть; Чак задает небыстрый, размеренный темп, хотя глаза бешеные. Пока Райли не прикусывает себе запястье, сдерживая зарождающийся где-то в горле звук, напоминающий стон. Чак рычит коротко, наклоняясь к нему, кусает за нижнюю губу, ведет линию губами по подбородку, по шее, перехватывает под колени и вбивается сильно, обращая неясный звук в полувскрик. Райли закрывает лицо руками, сам мечется так, как хотел, чтобы метался Чак, и, не в силах удержаться, раскинув руки, смотрит, смотрит, как искажается лицо Чака от резкого оргазма, как он жмурится, когда выплескивается внутри. Он не прикасается к Райли, тот кончает сам, обхватывая Хэнсена за шею и притягивая к себе. Они так лежат — друг на друге — минуту, дышат. Беккет тревожно, преодолевая блаженную полудрему, смотрит на Чака. — Порядок? Хэнсен кивает, плотно прижав голову к груди Райли. Тот молча перебирает взмокшие рыжие волосы, пока не приходит время идти в душ. Молча. Они не хотят ничего обсуждать. Утром Райли просыпается неохотно. Точнее, будит себя он охотно, но не поднимается, а лениво обхватывает Чака поперек живота. Это даже не удовлетворение — это разрывающее изнутри счастье. Райли ощущает себя воздушным шариком, посмеиваясь Чаку в шею, и вдруг улавливает быстрое дыхание. — Ты уже не спишь? — спрашивает он осторожно, трогая за плечо. — Угу, — кивает Чак. И наступает молчание. Еще мгновение назад Райли казалось, что все понятно, наконец прояснилось, но, когда взгляды пересекаются, он понимает, как ошибался. Чак смотрит недружелюбно, колючими глазами прожигая дыры в груди Райли, и приподнимается на локтях. — Лежи-лежи, — бормочет Беккет, поднимаясь, и на этот раз ему отвратителен он сам только из-за боли от гаснущего внутри восторга. Он хватается за штаны, сброшенные к кровати, но все-таки что-то, отдающееся надсадным нытьем в груди, заставляет спросить: — Да что не так-то? Чего тебе еще надо? Он гадает, когда именно потерял способность бить Чака в лицо, да и вообще бить. Наверное, в момент прощания в больнице. Наверное, самый неудачный момент в его жизни. А были ли удачные, мрачно спрашивает себя Райли и одевается поспешно. Каждое движение отдается болью в мышцах, двигаться неприятно, ему хочется лечь рядом с Чаком и лениво забросить ногу тому на бедро, а потом уснуть. Чтобы близко и чтобы даже во сне думать «мое». — Пойду соберу вещи, — зло бросает Райли. Зло оттого, что внутри рвется и крошится, он словно несется в пустоте, и совершенно не за что уцепиться — это как оторваться от троса в открытом космосе. Чак за его спиной ложится обратно на кровать и раскидывает руки. Наверное, как раз на всю длину кровати, думает Райли. Наверное, его не должно вообще беспокоить, почему у них был секс и каким он был. Но беспокоит. Он закрывает дверь и спускается вниз по лестнице. На кухне Герк сидит ровно за столом, удерживая в одной руке — чашку с зеленым чаем, а в другой — пульт. Но поза какая-то вымученная, совсем как у Чака в ту ночь, и Райли со стыдом осознает, что спустился со второго этажа. Где нет ванных комнат. Где нет ничего кроме спален и кабинета. — Доброе утро, — говорит он и прикусывает губу. Герк просто кивает. И отворачивается. Райли быстро собирает вещи, укладывая в дорожную сумку без единого взгляда. Они комкаются, и из сплошного комка он запоздало достает то, в чем поедет. Переодевается, поглядывая на часы, чтобы отвлечь мысли, и оттаскивает постельное белье в ванную. — Ты что, уезжать собрался? — спрашивает Геркулес, появляясь в коридоре, когда Райли идет обратно. — Да, купил билет обратно, — кивает Беккет. — Думаю, засиделся я здесь, пора на работу. — Ну, — Герк быстро хлопает его по плечу, — ладно. Удачной дороги. Райли кивает ему и, захватив сумку, идет к двери. — Заглядывай, если что, — говорит Хэнсен-старший, внимательно глядя пронзительными, не потерявшими яркости глазами. — Если будешь проезжать мимо. Райли внутренне вздрагивает. Он не знает, хочет ли сюда возвращаться, но, если мгновение назад он был уверен, что никто здесь его не ждет, то теперь эта уверенность стремительно тает. Он смотрит на Герка, на улыбку у кончиков губ и открыто улыбается в ответ, но тот его опережает: — Я виноват, что вы не поладили, — и приоткрывает рот, чтобы дальше объясняться, но закрывает. Затем продолжает негромко, повторяя: — Но все-таки если захочешь, заглядывай. Раньше Райли думал, что вот осталось их четверо — Хэнсены, он и Мако. Затем он тихо внутри себя гордился тем, что только ему и Герку удалось как-то адаптироваться, прижиться в новом мире. Теперь он понимал, что прижились вовсе не они, и все, что у них осталось, только у них, — это попытки цепляться за прошлых людей, за прошлые вещи, как за тот драйв-сьют на чердаке. И он устало жмет Герку руку. — Спасибо. Наверное, осяду пока в Сиднее. Буду заглядывать. Райли работает следующие четырнадцать дней на износ. Переводит дома и дома же читает австралийские газеты, выходя только затем, чтобы их купить или прогуляться по оставшимся паркам. Он не вспоминает, как был здесь с Мако — он вообще ничего не вспоминает, с головой уходя работу, как прежде. Ему нравится. Из размеренного темпа, расплавленного тягучим солнечным светом, он входит в быстрый и деловой, превращаясь в механизм большого, восстанавливающегося города. Даже хочет пойти на стройку, но останавливается: воспоминания. Постепенно зной сходит на нет, оставляя после себя жаркий, влажный, но не такой давящий воздух. Похоже на злобу, которая медленно сглаживается, убирает иголки. Становится легче дышать. До тех пор, пока Райли не слышит звонок в снятой однокомнатной квартире. Распихивая наваленные у прихожей коробки — хозяева еще не забрали — он идет к домофону и смотрит в мутный синий экран. Ничего не видно, но на всякий случай он нажимает на кнопку, позволяя двери открыться. Дожидается, пока зашумят двери лифта, и отпирает дверь в квартиру, гремя еще не привычными ключами. И замирает, вздохнув прерывисто. — Не ждал, — выговаривает он спокойно. Чак Хэнсен опирается плечом на стену, глядя вызывающе. — Я тоже не ждал, что притащусь в такую даль. Он снова коротко подстрижен, гладко выбрит, и на нем рубашка с рядом пуговиц, на которые Райли смотрит, жадно думая, что под ними. — Надеюсь, есть повод, — он отходит, позволяя Чаку пройти; хлопает дверь, — какой? Чак роется в сумке и достает помятую бумагу в файле. Райли хмурится недоуменно, но берет и читает. — Ты вроде выбрал себе породу, — говорит Чак, прислоняясь к двери, точно ему тяжело стоять. Смотрит недоверчиво, словно ища признаки разочарования, а Райли даже ответить ничего не может: дыхание перехватывает. — Мне пока негде держать собаку, — говорит он растерянно. Да и не хотел он этого, наверное, даже точно не хотел — не привык, опасается ответственности, но договор о покупке щенка свисает из его рук, и это до неприятного странно. — Но я что-нибудь придумаю. Обязательно. Чак кривит рот в усмешке на одну сторону. — Перебирайся обратно, — предлагает он. — Мы, — он отводит взгляд и выдыхает, — поговорили насчет этого. Райли, склонив набок голову, изучает его глазами. Сердце грозит выбить ребра, и внутри тепло, тепло, тепло. Рука сжимается на договоре. — Зачем? — спрашивает он, стискивая зубы. — Я так хочу, — просто отвечает Чак, не подаваясь вперед. Райли сам делает к нему шаг, и Чак быстро запрокидывает голову, подставляясь под поцелуи. Но Беккет не целует его, только прижимается лбом к его лбу, прикрыв глаза от удовольствия. — Хорошо, — говорит Райли потому, что ему как раз хорошо, ему спокойно. И они замирают на несколько мгновений, чтобы переплести пальцы на долю секунд и отстраниться. И пересмеиваются, крепко прижимаясь друг к другу.