Хотя прежний мир никогда не вернется

В философии время — это необратимое течение, протекающее лишь в одном направлении — из прошлого в будущее через настоящее. Сколько бы ни строили о нем теорий и догадок, для большинства обывателей оно все равно оставалось проклятой штукой, которая то едва-едва плетется, то летит быстро, незаметно, превращая вчерашних выпускников в пенсионеров. Для Райли время текло нестерпимо медленно с тех пор, как он остался один в Бирте. После того, как Чак уехал, он недолго прощался с доктором Миллером. Привыкал к привкусу новой свободы. После — вышел на улицу, оглядел унылый сосновый лес, дышащий досадой и зимней промозглостью, и поплелся домой по узкой дорожке. В квартире все осталось прежним — даже надувная кровать с аккуратно сложенным на краю постельным бельем. Райли вытащил затычку и сел рядом, наблюдая, как медленно съеживается синяя шершавая плотная резина. Белье кинул в бачок, застелил собственную постель. Его мучило то самое острое, надоедливое, тоскливое — он старался отвлекаться на повседневные заботы: прибраться, пройтись по квартире пылесосом — вручную, чтобы наверняка, — и перемыть посуду. Когда последняя чистая тарелка была поставлена в шкафчик, Райли устало сел на стул, подпирая голову рукой. Мысль о том, что Чак еще в Америке, не оставляла его до глубокой ночи, пока он наконец не уснул со странными, нервными снами. С тех пор он просыпался рано и садился за компьютер или стол — переводить, проверять, отправлять, переписываться когда с новыми знакомыми по работе, когда со знакомыми старыми. Изредка звонил Герку, еще реже — брал работу вне дома, словно бы так никто не мог до него достучаться, а значит, разгадать. Вечером читал любую книжную новинку, не разбирая жанры и авторов, просто лишь бы занять уставший мозг, и ложился спать, подолгу не выключая свет. Сначала дремал, свернувшись калачиком, потом с трудом заставлял себя выпрямиться, чтобы не нагружать уставшую спину, и тяжело засыпал. Бирт, тихий днем, ночью словно оживал — кричали коты, свистел ветер, кто-то переговаривался. Желтые фонари светили в окна. Это была не неторопливая жизнь, наполненная спокойными, привычными радостями и устоявшимся бытом, как он хотел, а медленное, бессмысленное существование. Райли отмечает свой день рождения в обществе соседского кота, оравшего под дверью два часа, и небольшого свежевыращенного ананаса. Открывает банку с колой и выпивает поспешно, и почти с отвращением выбрасывает в помойное ведро. Ему знакомо это чувство полупрезрения-полужалости к самому себе: на стройке однажды было так же, когда его знакомый, старый пьяница, взахлеб цитирующий Бэкона, сорвался со стены. Двенадцатого декабря его похоронили, и на следующий день Райли лежал в своей койке, сжимая тонкое одеяло, и ничего не хотелось, только лежать, терпеть мертвенный холод внутри. Кот, не понимая, почему дверь заперта, мечется меж стен, не издавая, впрочем, никаких звуков. Он соседский, но мистера Джонсона нет дома — наверное, когда уходил в больницу, случайно выпустил питомца на лестничную клетку. Тощий, с голодными глазами и ошейником на цыплячьей шее. Райли, вздыхая, тащит его в ванну, где моет тщательно свалявшуюся, грязную шерсть, аккуратно вытирает и приносит назад на кухню. Наливает молоко в миску и подталкивает кота к ней. Молоко чуть холодное, но Райли кажется, это ничего. Он, впрочем, не знает, можно ли котам молоко в принципе, но слышал вроде, что можно. Эта забота его почти успокаивает — он почти улыбается, глядя, как мордочка неловко тыкается в миску. От этого его отвлекает звонок. Голос Герка искажен компьютерными помехами, но в тоне проскальзывают серьезные, металлические нотки. Райли с искренней радостью здоровается, оттаскивая кота от фруктов в пакетике на подоконнике. Тот сыто жмурится, весь мокрый и обессилевший, но довольный. Беккет невольно гладит его по голове. Они говорят минуту о новостях и политике. — Я вообще поздравить хотел, — неловко начинает Герк. — Вообще, с днем рождения. — Повторяется и тут же запинается. — Спасибо. — И попросить, — усилием говорит Хэнсен. Улыбка медленно сползает с лица Райли. Он отгоняет от себя кота — осторожно и бережно, но настойчиво, — и вслушивается. — Помнишь доктора Легран? — спрашивает Герк. — Конечно. Она же вела Чака… после комы? — Да. У них были определенные успехи, а в Сиднее я не могу найти хорошего врача. Слухи проклятые. — Боитесь, что врач растреплет о Чаке всем, включая газеты? — уточняет Райли. — Но в Бирте же не растрепали. — Там не было ничего постыдного, — роняет Герк . Райли чувствует, что у него широко раскрываются глаза. Он старается не особенно выдать собственное изумление и только покашливает осторожно, прежде чем сказать: — Хорошо. Что с Мелиссой? — Я пригласил ее в Сидней недавно. А девятого она попала в аварию — обе ноги сломаны, прилететь вряд ли сможет. Я подумал, ты согласишься за мой счет ее привезти. Билеты. Проживание. Все. Райли сглатывает. Даже не замечает, как срывается дыхание. — Герк, что случилось? К чему такая спешка? — замирая, спрашивает он. — Это я и хочу понять, — кажется, с тихим, скорее тоскливым, чем ехидным смешком отвечает Герк. И Райли, забыв, что его не видят, кивает. Аэропорт Чикаго огромный, с мерцающими надписями и множеством стоек для сдачи багажа. Райли помогает Мелиссе пробраться к стойке регистрации и называет номера электронных билетов. Протягивает их паспорта — и дожидается, пока служащая тщательно осмотрит Мелиссу, сравнивая с фотографией. Они ждут совсем недолго, но Райли чувствует, как где-то внутри зарождается нетерпение, и это непривычно — будто бы пробуешь новое блюдо. Он забирает билеты, сдает чемодан, оставив себе только ноутбук, — их ждет паспортный контроль. В спину летит шепоток, который Райли терпеть не может. Кажется, там есть слова «Смотри» и «Это же…» Мелисса сочувственно улыбается и касается его руки. — Приятно ощущать себя самым известным человеком на Земле? — До этого все знали лишь диктаторов и убийц, — отрывисто отвечает Райли, — я смирился только поэтому. — Райли, — вдруг произносит она, — попробуй не забывать одного — как бы ты ни думал, это уважение, а не любовь, это благодарность, а не привязанность. Что бы ты ни сделал, ты остаешься человеком, и некоторые из них не хотят просто ставить тебя на полку для наград. Они встают перед ограничительной линией, Райли протягивает Мелиссе ее паспорт. Странно ведь — она психиатр, но с ней не спокойнее и не легче, чем с Мако. Он поздно вспоминает, что вряд ли теперь с Мако ему будет хоть сколько-нибудь спокойно и легко. Райли привозит ее в отель. Отель самый простой, маленький, комфортный. Администратор быстро заполняет документы и отдает ключи — металл звякает о часы на запястье Беккета. Мелисса, улыбаясь, протягивает за ними руку. — Это мои, — говорит Райли, — в смысле от моего номера. — Зачем тебе номер? Ты же должен был улететь сегодня, — спрашивает она, пряча в сумку свой паспорт, и поднимает голову к администратору. — И дайте мне мой ключ, в конце концов. Райли пожимает плечами и, когда администратор наконец поворачивается, отдает Мелиссе ключ, прежде чем удобнее перехватить сумки и вызвать лифт. Она сверлит его взглядом. — Я задала вопрос, — напоминает она без профессиональной мягкости в голосе. — Моя бывшая напарница прилетает завтра днем, — объясняет Райли. — Так что я здесь повидать старого друга. — Двух старых друзей, — поправляет его Мелисса. Он ничего не отвечает. В конце концов, в Серри Хиллс его никто не звал. Мако прилетает днем, и они сразу едут на конференцию, даже не успев толком поздороваться, вспомнить друг друга. Поздно замечают, что идут нога в ногу. На конференции шумно, им задают множество вопросов, но это — необходимая формальность, чтобы не допустить ложной информации в прессе. Райли не предполагает, что будет, если Чак увидит его по телевизору, да и думать не хочет, но ему важно, чтобы никто не пронюхал про Мелиссу. Мако просто его поддерживает. Позже, когда все кончается, они идут по Гайд-парку, посмеиваясь над названием. Сиднейский Гайд-парк совсем не похож на лондонский — никакого налета древности и пафоса, — аллеи светлые и теплые, зеленые листья клонятся к земле, ни одной обломанной ветки и даже следа пепла на аккуратных дорожках. Сначала они хотели пойти на набережную — недалеко от Гайд-парка находится залив, но вспомнили, что кайдзю разрушили набережные и дома, а шоу в честь победы довершило начатое. С тех пор залив представляет из себя зрелище плачевное. Собор Девы Марии, тоже пострадавший во время войны, выглядит несравненно лучше — его успели восстановить. Около него Райли и останавливается, смотрит на стены нежного цвета — собор был выстроен из золотистого песчаника, придававшего стенам приятный светло-коричневый оттенок. — Жаль, что я ничего не понимаю в архитектуре, — тихо говорит Мако, поднимая голову, — но мне все равно нравится. Райли вполголоса рассказывает ей про этот собор — то, что сам вычитал в рекламном проспекте в самолете, пока она спала, — и они садятся на скамейку неподалеку. Им все еще не нужно переговариваться, чтобы предугадывать желания и действия друг друга, и это внушает слабое подобие радости, хотя они и понимают, что дрифта больше не будет. — Ты читаешь абсолютно все, что попадается под руку, — произносит Мако в конце концов, когда Райли заканчивает рассказ. И не спрашивает, а утверждает. — Ты снова хочешь отвлечься. — Нет, — спокойно отвечает Беккет, — я просто поинтересовался, что можно посмотреть в Сиднее. Мако, моя жизнь меня устраивает. Она опускает голову, и он запоздало понимает, что, наверное, обидел ее. Они ведь ни разу не виделись с тех пор, как Райли вернулся в Америку. — Что именно в твоей жизни? — спрашивает она ровно, невольно касаясь волос — шея чуть дергается. — Новая работа. — А кроме работы там что-нибудь есть? Они прощаются в кафе аэропорта после целого дня бесчисленных прогулок — иногда даже под прицелом камер. Сначала их это злило, они старались спрятаться — больше никаких достопримечательностей, только самые глухие места парков, а потом злость резко прошла. Им выпал редкий шанс просто побыть рядом — даже не вместе, да того и не хотелось. Райли сжимает пальцы на коленях, спрашивая себя, что же с ним не так. Мако быстро допивает кофе и, улыбаясь смущенно, оставляет на столике деньги. — Я заплачу, не стоит, — убеждающе произносит Райли. Смотрит на нее, запоминает. В номере отеля было пусто, когда он уходил, забрав кредитную карточку, в открытые окна залетал теплый ветер, постель осталась разобранной — одеяло только одно и подушка тоже. Он не надеялся, что Мако что-то в нем изменит… наверное. Она вздыхает и быстро, порывисто жмет ему руку, и как-то совершенно по-детски краснеет, когда Райли целует ее в щеку. — Съезди в Серри Хиллс, — мягко шепчет она. Он вспоминает, что некогда Мако охарактеризовала его как непредсказуемого, обвинила в том, что он подвергает риску и себя, и команду. И все равно ему доверяла. Так где же она ошиблась — в первый раз или когда доверилась и едва не погибла в Бродяге? — Мако, — спрашивает он быстро, — если бы ты не была пилотом… тебе сейчас было бы легче? — Нет, — убежденно отвечает она, — я сделала то, что хотела, — в ее голосе звучит гордость, но странная — исполненная уверенности и тихой радости за всех — за весь мир словно бы, — и даже выжила. У меня есть жизнь, Райли, — теперь. Она свободна от кайдзю и егерей, от радиации и разрушения, и, к несчастью, от тебя — но с этим можно смириться. Со многим можно смириться, если уже ничего не исправить. И ты попробуй. Она уходит быстрым приземленным шагом, шлепая по полу кедами с ядовито-зелеными шнурками. Райли только и смотрит на их взлетающие кончики, зная, что вряд ли их еще раз увидит, — и не потому, что они потеряются в переездах, в самолетах, в отелях. На следующий день он проводит почти весь день в отеле — смотрит телевизор, лениво листая каналы, и спит. Сон в Сиднее почему-то спокойный, и ему лениво снится время в Бирте, больница, парк, скамейки и хвойный запах. И Чак. Ему мерзко от самого себя, но, когда приходит Мелисса, он нехотя просыпается. Точнее, она толкает незапертую дверь и вкатывается внутрь на кресле, наезжая колесом на брошенную на пол рубашку Райли. — Не стыдно? — кивает она на рубашку. Он сонно кивает, приподнимая голову. Странный, островатый запах легко касается его и заставляет мгновенно проснуться. Это запах одеколона Чака — Райли почувствовал его тогда, в последний день. — Все в порядке? — спрашивает Беккет, сдерживая нетерпение в голосе. — Да, мы просто поговорили, — задумчиво говорит Мелисса. — Хэнсен, по-моему, зря переживает и вообще гиперзаботливый. Прошел всего месяц, Чак не до конца оправился… — Не до конца? А что не так? — Еще наблюдается у невролога, всему свое время, Райли. Он хорошо себя чувствует, но Хэнсена, то есть мистера Хэнсена, все в нем тревожит, начиная от манеры одеваться и заканчивая речью. — Меня тоже, — бормочет Райли, но, когда Мелисса переспрашивает, не решается повторить. — Тут есть над чем работать, скажем так, и есть вопросы, — улыбается она вдруг, — но нет повода переживать пока еще. Райли. Он старается изобразить ответную улыбку. Он позволяет пройти мимо еще нескольким дням, проводя их в бесцельном брожении по Сиднею и изредка общаясь с Мелиссой. Утром он провожает ее к Хэнсенам, вечером встречает и помогает вернуться в номер. Это просто, не требует больших усилий и усыпляюще влияет на него, точно на голову надели шлем из ваты. Его клонит в сон, и слова из книг путаются перед глазами. Он решает судоку или разгадывает кроссворды, подолгу смотрит телевизор, и ему не скучно — ему тоскливо. Мелисса приносит с собой запах мужского одеколона — того самого — и лиственного леса, и только поэтому Райли с каждым днем все чаще и чаще приглашает ее на ужин или куда-нибудь еще. Он не задает вопросов, а она ничего ему не рассказывает о том, что видела. Райли не знает, сможет ли она помочь. Пожалуй, ему пора уезжать, но что-то держит его и не дает покоя. Когда он все-таки покупает билет домой, внутри все обрывается. Он тщательно билет прячет, а выйдя наружу, смотрит на громадину офисного здания, щурясь от солнечного света. Он выходит к Порт-Джексону и останавливается недалеко от разрушенной набережной залива. В паре шагов от него раньше был мост, покоящийся теперь на дне. Вдалеке — высотные дома, выглядящие так, словно кайдзю тут никогда и не было. Странный контраст между опустошением и жизнью. Райли провожает взглядом цепочку волн на глади воды в заливе и отворачивается. Вечереет, предгрозовое небо темнеет, и вода постепенно из синеватой превращается в фиолетовую с красными и желтыми отблесками фонарей. Еще вполне тепло, и он садится рядом с ростком какого-то дерева. Земля мягкая, чуть колючая, но на первый взгляд чистая, а мимо никто не ходит — и не нужно лишнее внимание. Он долго лежит, подложив под голову поясной кошелек, и смотрит в фиолетовое небо, на котором уже давно не видно звезд из-за смога и пыли. Думает, какую книгу купить следующей, и стоит ли идти в кино на новый фильм одного из любимейших режиссеров — но вмешивается проклятый языковой барьер, от которого он давно отвык. Просто ему нужен кто-то с отличным знанием австралийского варианта английского — уроженец Австралии. И, кажется, он знает, кто бы это мог быть. И улыбается сам себе — ничего в них обоих не изменилось, те же закидоны и глупые развлечения. Он идет к машине — на машине ведь можно доехать до Серри Хиллс, верно? — когда земля вдруг содрогается. — Мелисса, — зовет он, едва на том конце берут трубку. Осматривает воду. Его чуть потряхивает, он щурится, вглядываясь в то место, где когда-то был мост. Порт-Джексон еще спокоен. — Это что такое? — Что именно? — Толчки. Ты чувствуешь? — Всем постояльцам велели спускаться вниз, говорят, землетрясение. Не знаю, почему они тут вообще теперь бывают — кайдзю, может, виноваты. Он слышит только одно слово из сказанных ею, и его пробирает дрожь. Сердце бросается в горло, становится жарко, волосы встают дыбом, колени подгибаются, к ним приливает кровь, чтобы бежать. Райли бежит по кромке еще не обрушившейся вниз земли, а под ним далеко внизу величаво и лениво течет вода. Он несется мимо, ища, где же разойдутся кругами волны. — Я не вижу никого, — говорит он. — Не вижу кайдзю. — Райли? — зовет Мелисса тревожно. — Это землетрясение, вот, в холле включили новости, там уже передают. Оно довольно сильное, но не страшное. Райли? Ты у залива, да? Беккет заставляет себя упасть на одно колено, чтобы отдышаться. Вода перед ним все такая же гладкая, и он, с трудом поднимая руку, кидает туда камешек. Какая же все-таки трусость, думает он и усмехается сам себе, покачивая головой. Кровь оттекает от колен и приливает к щекам, которым морозно. — Райли, — тихо говорит Мелисса, — чего именно ты испугался? Он затихает совсем, даже забывает про дыхание. Трет себе лицо и вытирает покрытый испариной лоб. — Бессилия, наверное, — отвечает он, про себя думая — как только слово такое высокопарное вспомнил, — или того, что все было напрасно. — Бессилия потому, что ты пилотировал егеря, а теперь нет — и знаешь, что в новой войне с кайдзю, если она будет, ты не победишь? — медленно спрашивает она. — Ну, если ты так говоришь. Слушай, я сам не понял, что это было. Просто хотел убедиться, что не прав, потому и побежал. — С новым вздохом он поднимается. — Райли! — вскрикивает она и, кажется, падает, издав тихий сдавленный крик боли. В трубке грохот и ее судорожное дыхание. — Я еду, — он резко встает и бежит к машине, хотя голова нестерпимо кружится, а воздуха не хватает, — еду, Мелисса, все нормально. — В Серри Хиллс, — восклицает она, ее голос едва долетает до динамика, — не ко мне, Райли! Мелисса встречает его сидя на открытом пустыре позади отеля. Она укутана в одеяло, ноги в гипсе вытянуты, рядом стоит ее кресло и рюкзак. Райли несется к ней, чувствуя, как тихо вздрагивает земля под ногами, и садится рядом на колени, ощупывает взглядом. — Цела? — Я просила тебя ехать в Серри Хиллс, — говорит она, не обращая внимания на вопрос. Волосы растрепаны, щеки раскрасневшиеся, помада размазалась по подбородку. — Землетрясение, — напоминает он и разводит руками. — К тому же, уже поздно. Она качает головой. — Знаю. Черт, извини, с этой коляской я даже думать трезво не могу, постоянно отвлекаюсь… Пора бы уже привыкнуть, а я не могу. Так, вот что. Я сделаю один звонок. — Кому? — Хэнсенам, — быстро поясняет Мелисса, выбирая в списке контактов номер, который Райли выучил наизусть — еще в Бирте. Он садится ровно, поджимает под себя ноги и ежится от пронзительного холода, отдаленно похожего на страх. Он вспоминает себя у залива — почти распластавшегося по земле, прислушивающегося, принюхивающегося, с напряженными, выискивающими глазами. Инстинкты тогда приказывали ему бежать, но не потому, что полуразваленные дома могли обрушиться. Инстинкты говорили ему, что рядом кайдзю, а сознание — что расправиться с ними он не сможет. И никаких признаков самообмана. Райли вздыхает и вслушивается в разговор. На линии помехи, динамик скрипит и хрипит, Мелисса жмурится. — Это быстро, — говорит она, — Вы дома? — И продолжает сразу же: — Заканчивайте, найдите Чака. Не подавайте виду, что вернулись из-за него, будьте естественны и спокойны, если хотите — поговорите с ним, но не злите. Лучше занять его чем-нибудь, дайте книгу, отвлеките его, но не будьте навязчивы, Вы меня поняли? Она кладет трубку и вздыхает. И обхватывает голову руками. — Он выводит из домов людей, чтобы помочь. Выводит из домов людей… — Она чуть покачивается, словно хочет упасть. — Помог бы сначала самому себе. — Чак? — спрашивает Райли, в который раз надеясь, что его голос никак не выдает волнения. — Он должен быть в порядке, — успокаивает Мелисса, — я просто перестраховываюсь. Мы с ним уже говорили о Гонконге. — Что он сказал? — Врачебная тайна. — Она улыбается и устало треплет его по волосам. — Как твоя Мако? Райли усилием давит в себе воспоминания и стискивает зубы. Отстраняется, чтобы она больше не прикасалась, и сам себя упрекает. Скрещивает руки на груди. — Хорошо, — кивает Мелисса, — я знала достаточно о закрытии разлома. Мы говорили с Чаком об этом — он был со мной откровенен. Его волновала смерть маршала Пентекоста, но это волнение не выходило за рамки обычного сожаления и скорби. Он не боялся ни кайдзю, ни егерей, он не жалел о том, что работал пилотом, он показался мне нацеленным на результат лечения — хотел вернуться к обычной жизни. Чтобы пить и лапать девчонок, как он сказал. В шутку. — То есть он был нормальным? Сам вопрос уже звучит ненормально. — Я так подумала. Да, пришлось над ним поколдовать, но результат того стоил. Райли молчит. Теребит в руках кисточку пледа, опустив голову. Когда же кончится проклятое землетрясение? — Ты так забавно переживаешь, — улыбается Мелисса, отнимая его руки от кисточки. Райли и без того сидит отодвинувшись, но, видимо, от ее присутствия никуда не деться. Он ощущает себя проклятым социофобом, и она это наверняка замечает. — Вот что. Я видела людей, карьеристов, потерявших работу. Видела людей, попавших в катастрофу, видевших смерть своих родных или изнасилованных, избитых, униженных. И комбинации из всего этого. И военных тоже видела. Для всего этого есть рабочие схемы. Мимо них проходит группка зевак — Райли прячет лицо за рюкзаком Мелиссы. — Тяжелая работа, — он не уверен, но ему кажется, что она хочет сочувствия. В принципе, кругом все хотят сочувствия — все, кроме тех, кто в нем нуждается. Первая тягучая капля дождя падает Райли на лоб жирной холодной кляксой. Он морщится. — Я не жалуюсь вообще-то. Я просто пытаюсь понять. Преступления происходят каждый день, военные существуют очень давно, самолеты иногда падают, а машины — разбиваются. Это все не редкость. — А пилоты? — продолжает за нее Райли. — Именно. Я не работала в шаттердоме, не принимала участия в психологической оценке пилотов. Я обследую его в Бирте, наблюдаю — и ничего не замечаю, ни кошмаров, ни даже вранья об их отсутствии. Я приезжаю сюда — и передо мной обычная растерянность человека перед новой работой, в общем, совершенно обыденные вещи. Да, он не всегда выполняет предписания врача, мы обсудили, но это даже нормально, он молод и не хочет быть обузой, хочет нравиться. Но что-то же в нем не так. Дождь начинает накрапывать сильнее. Мелисса накрывает Райли углом одеяла и вздыхает глубоко. Из-за размазанной косметики лицо кажется почему-то моложе, как у испуганной, зареванной девчонки после ссоры с парнем, и Райли кажется, что такая она и есть. Он знает, что Чак не хочет нравиться другим. Знает, что Чак не растерян в предвкушении новой жизни — Чак не видит для себя другой работы, кроме той, которую потерял. И ради этой работы Чак, не умеющий лгать, будет изворачиваться до последнего, потому что ему нужны образцово-показательные результаты. Мелисса об этом и не догадывается, а Райли ничего ей не говорит. Они пережидают долгие часы землетрясения рядом с отелем. Едва землетрясение утихает, он уезжает от отеля, не обращая внимания на предостережения. В салоне тихо, затхлый воздух постепенно разгоняется прохладой кондиционера, стоматологической заморозкой ложащейся на щеки. Райли пару раз пытается включить радио, но пронзительные звуки музыки бьют по ушам и вызывают головную боль, приходится выключить и ехать в тишине. Дорога почти пустынная, и можно даже приоткрыть чуть-чуть окно, чтобы свежий, прохладный, пахнущий листьями воздух залетел внутрь. Он поздно понимает, что отчего-то помнит, пусть и плохо, дорогу — словно часто провожал ее глазами на карте — и останавливается, даже выходит из машины под бодро падающий с фиолетовых туч дождь, чтобы настроить навигатор. Тот тотчас нетерпеливо кукует, сообщая о заправке тремя километрами ниже по дороге. Это один из последних оплотов цивилизации на пути в Серри Хиллс. Райли смотрит на обочину, резко обрывающуюся в паре шагов, будто великан наступил. Размокшая земля отвесной скалой спускается вниз, в узкую, вытянутую долину, усыпанную деревьями. Раньше на него давил океан, близость воды, в Америке он понял, что темный сосновый лес, уныло клонящийся развесистыми ветками к земле, может давить так же сильно. В Австралии чуть спокойнее. Может, потому, что он ни разу здесь не был, потому, что язык коренных жителей невероятно похож на английский, но так просто его не понять, или потому, что пережившие войну стали намного счастливее и спокойнее, словно им ничто уже не страшно. Словно война их сплотила. Жаль, что война не сплотила выживших пилотов. Райли передергивает плечами от промозглой влажности воздуха и возвращается в машину. Дом Хэнсенов, новый, но словно бы не современный, стоит не обособленно от прочих. Он окружен высокими, аккуратно подстриженными кустами и небольшим, скорее декоративным белым забором, только высокие — чтобы внутри было много света — окна тщательно занавешены бежевыми занавесками. На угловатой крыше с узким окном чердака — дымоход. Светло-зеленые стены, две полукруглые пристройки и полукруглое же крыльцо, чуть приподнятое над землей — всего на две ступеньки, — аккуратный балкон и деревянные, простые двери делают его каким-то кукольным. Райли невольно улыбается, глядя на это. Если бы когда-то — еще в шаттердоме — он задумался, как будут жить Хэнсены после конца войны, он бы представил что угодно, только не такой дом. Может, темную квартиру-студию с вечно закрытыми окнами, внутри — электрический, мертвенно-синий свет. Может, двухуровневую роскошь со множеством малофункциональных комнат, уставленных модной гнутой тонкой мебелью. Наверное, как ни казались они все теми же, за год все изменилось. Райли несмело стучит, думая, что электричество может еще быть выключено после землетрясения, раз света в окнах нет. Он ждет недолго, но сердце успевает дернуться в предчувствии. Герк открывает ему и щурится на режущий из-под облаков солнечный свет. Райли смахивает с лица мокрые волосы и крепко жмет Герку руку. — Мелисса попросила меня приехать, — объясняется Беккет поспешно. — Что-то ее испугало. Хэнсен-старший смотрит в ответ внимательно, но молчит. Райли кажется, в его глазах мелькает какое-то удивление, может, с оттенком разочарования. Райли кажется, он знает, что именно испугало Мелиссу и почему она просила ехать в Серри Хиллс. — Чак в порядке, — отвечает Герк наконец, — но, наверное, ей пора домой. Райли делает шаг назад. Не пора ли домой ему? — Я, наверное, слишком давлю, — кивает Герк, его губы дергаются в странной усмешке, очень похожей на горькую, кислую усмешку Чака, которую Райли часто видел еще в больнице. Наверное, самое искреннее, что он вообще видел у Хэнсенов. — Это для меня прошел год, а для Чака совсем немного. — Я с ним поговорю? — спрашивает Райли. — Мако просила передать ему письмо, она никак не могла с ним связаться, как ни старалась. — Она могла бы приехать. Да и ты мог приехать, черт. Если я и хочу кого-то видеть в этом доме, так это вас. Он отходит, позволяя Райли вступить в дом, и светит ему вперед фонариком. Длинный коридор с деревянным, светлым полом уходит вперед, к крутой лестнице вверх. Откуда-то слева тянет вкусным, свежим, и Герк в подтверждение мыслей Райли толкает дверь в кухню. Чак сидит за столом, поджав под себя одну ногу, и угрюмо заталкивает хлопья в молоко. Рыжеватые, отросшие волосы спадают на лицо, вокруг губ — отчетливо заметная щетина, белая футболка висит на нем, короткие рукава обнажают худые руки. — Привет, — произносит Райли. Ему кажется, сделай он еще один шаг — Чак взбесится. И поэтому он стоит, терпеливо ожидая разрешения присесть. — Ну, привет, — отвечает Чак, откладывая ложку. Они говорили в последний раз месяц назад — не такой уж большой срок, но для Райли это почти вечность. А Чак быстро меняется — совсем как ребенок. Меняются движения, из медленных становясь быстрыми и свободными, меняется лицо, даже жесты. Голос только остается прежним — Райли раньше думал, что слышать голос кого-то близкого должно быть приятно. Но Райли странно. Непривычно. Почти неприятно. В груди колет. — Тебе лучше? — спрашивает Беккет. Он это видит, замечает, а вот Чаку, похоже, плевать. Чак пожимает плечами. Они мгновение сидят в молчании. По ногам тянет теплым воздухом, пол теплый, а посередине стола стоит мощный темный фонарь, прямо под ним — листовка. Новогоднее шоу фейерверков. А ведь точно, запоздало удивляется Райли, скоро Новый год. Не в том смысле, что календарь опять изменится, что выпустят новых егерей, что появятся новые кайдзю, а просто праздник с подарками и елкой, и праздничными обращениями президентов, и особенными программами на телевидении, и ярмарками. А перед Новым годом еще и Рождество — которое, может, снова станет тихим и светлым днем. Может, мир снова сможет поверить — а может, не поверит никогда. Но миру просто нужен был праздник. Райли теперь отчетливо это понимал. Из мыслей его вырывает удар. Он подскакивает на стуле и вскакивает. — Это что? — Чак вскидывает голову. — Афтершок, — быстро говорит Райли и заставляет его подняться со стула, чтобы встать в дверной проем, подальше от неустойчивого стола и стульев. — Ничего страшного, нужно просто подожда… Их встряхивает еще раз, тарелка Чака с грохотом и звоном падает. С улицы доносится скрежет, стонущий, тягучий звук, и дом содрогается. Райли кажется, что рушится крыша, и Чаку, наверное, тоже. Он не жмурится, он осматривается быстро, напрягая глаза, но пальцы сами цепляются за футболку Чака. Герк открывает дверь и выходит в гостиную. — Черт, — слышен его голос, — дерево упало. Нужно было сразу его спилить. Райли идет за ним в гостиную. В углу медленно собирается лужа воды. Дождь накрапывает в небольшую дыру в потолке. Капли стучат о дерево. — Не страшно, — успокоенно говорит Райли. Чак идет за ним и встает в угол, запрокидывая голову. Ему на лицо падают капли, он вглядывается куда-то вверх. Совсем близко сверкает молния — ее отблеск мелькает в просвете потолка. Гром оглушающе ударяет о землю, и земля дрожит. Чак дрожит вместе с ней. Герк делает шаг назад, Райли невольно тоже, и сердце снова, как в самом начале, остро вздрагивает. Чак падает страшно — на бок, не выставив даже руки. Подбирается тут же, подползает к стенке и жмурится. Хватается за голову. С губ Герка срывается сдавленный вздох. Чак рушится на пол. Сгибается весь, поджимая ноги к груди, и его сотрясает дрожь, руки вскидывает неловко, глаза закатываются. Райли первым кидается к нему и пытается перевернуть, пытается обхватить руками. Он только раз видел, чтобы с человеком такое творилось. Но он был ребенком. И он был с Йенси. И Йенси, как всегда, знал, что делать, тогда как Райли умел тогда только дурачиться. Он заставляет себя собраться. Он зажимает голову Чака между колен. Сквозь приоткрытые губы бежит тонкая струйка слюны. Не задохнется, проносится в мыслях у Райли, и он неосторожно, неаккуратно, в леденящем страхе, переворачивает Чака. Придерживает голову и трясущиеся руки, пока Герк не стискивает на запястьях Райли свои цепкие пальцы. — Не надо, — говорит он. Словно знает, что Райли ни за что их сам не отпустит. Но все-таки приходится — и Чака сотрясает последний сильный приступ, прежде чем он потихоньку затихает. Воцаряется тишина. Райли нервно дышит, припадая пальцами к сонной артерии на шее Чака. Пульс есть — и Беккета тоже медленно отпускает. Только пальцы никак не разжимаются. — Что это? — нарушает тишину Герк. Райли не до этого — Райли дышит вместе с Чаком, ловит тихое, едва заметное дыхание, обхватывает поперек груди, запускает пальцы в волосы, чтобы убедиться, что Чак не поранился. — Райли. — У него тут шишка. — Нужно, наверное, врача. — Он дышит. Дышит. Черт. Черт… Губы у Чака нервно дрожат. Он пытается приоткрыть глаза и цепляется ногтями за ворсинки ковра. Пол под головой мокрый. Райли трясущейся рукой достает из поясного кошелька платок и вытирает Чаку рот, и тут же отбрасывает платок. Ему стыдно. Он клонится к еще влажному лицу, теплое дыхание щекочет ему щеки. Так спокойней. — Я вызову скорую, — утвердительно говорит Герк. — Вызывай. — Нет, — вдруг откликается Чак сиплым голосом. И пытается подняться — Райли хочет, всей душой хочет позволить ему идти, но вместо этого давит на плечи, заставляя лечь. — Отцепись. — Чак, надо, — отвечает ему тихий, будто бы заржавелый, старый, сиплый голос. Герк сжимает в побелевших пальцах телефон, и Райли может только крепче стиснуть Чака, чтобы тот не встал. Чак рвется, хрипит, но в нем все еще больше гнева, чем опыта и силы. Больше боли, чем выдержки и силы воли. Он поднимает злой взгляд на отца, рыча, и словно прожигает дыру, потому что Герк разворачивается и уходит. — Все хорошо, — говорит Райли самое глупое, что только может. Горло сжимается судорожно, кто-то стискивает грудь, не давая вздохнуть. — Чак, успокойся. Он понимает неожиданно, почему вдруг страх вернулся. Чак смотрит зло и затравленно, руки еще дрожат, пальцы двигаются плохо — не отошли все-таки после комы. Райли готов увезти его прочь, лишь бы он больше так не смотрел. — Чак, тебе это нужно, — говорит он отрывисто, — тебе нужно в больницу, посмотреть, что с тобой. Мы тебе здесь не поможем. Слова у Чака путаются. Он с усилием чуть приподнимается и тут же рушится к Райли на колени. Матерится. Голос сиплый и задыхающийся, словно он пробежал марафон. — Это легко лечится, — Беккет зачем-то продолжает, хотя даже не объясняет, что за «это», страх обвивает горло, — надо просто к врачу. — Или в Интернет. — Нет. — Я не поеду. Я сам. Райли обессиленно смотрит на него и осторожно укладывает его голову на пол, прежде чем выйти. — Герк, — говорит он в коридоре — Хэнсен как раз объясняется по телефону, — не надо. Мы… мы тут сами разберемся. Он прикусывает губу, когда Геркулес оборачивается, но заставляет себя смотреть уверенно, со знанием дела. В трубке короткие гудки. Когда Райли приезжает, дом еще спит, совсем рано. В шаттердоме привыкли не то что рано просыпаться — а не спать вообще, но в Серри Хиллс время течет как-то иначе, спокойней, и Райли никто не ждет. Он паркует машину и выходит, и вдыхает свежий воздух. Сколько бы ни пытался технический прогресс добраться до этого места, его словно что-то останавливало. Когда началась война, многие жители уехали в Сидней — помогать всеми силами. Опустели заводы, склады, работа встала. С тех пор место все больше стало напоминать тихий провинциальный городок. Райли стучит в дверь изо всех сил, но никто ему не открывает. Сквозь тщательно занавешенные окна ничего не видно, поэтому он просто садится на крыльцо и от скуки принимается листать газету. Только знание многих малоиспользуемых в Англии и Америки слов помогает ему понять смысл написанного, а многое он просто додумывает, опираясь больше даже на фантазию, нежели на логику. Да, сам анахронизм в виде обычной, бумажной газеты кое-что говорит о Серри Хиллс. В глазах Райли, впрочем, это совсем не плохо. Через двадцать минут он стучит второй раз, и ему наконец открывают. Открывает Чак — в домашней футболке и брюках, но глаза совсем не заспанные, словно он сидел все это время в гостиной и ждал, что Райли надоест. В доме тепло, в то время как на улице все-таки промозгло, поэтому Райли спешит ступить на порог. Или не поэтому, спрашивает он себя. — Хотел поговорить перед отъездом, — объясняет Беккет, читая в глазах Чака непонимание. Ему даже кажется, что в этом разгадывании эмоций за зеленой радужкой больше телепатии, нежели догадливости. Давно уже так кажется. — С мозгоправом приехал? — уточняет Чак, стараясь заглянуть за спину Райли. Он стоит все еще с трудом, но гораздо уверенней, и движения у него все так же уже не плавные, вымученные, а живые и резкие. — Без. Тебе необходима ее помощь? — Нет. — Тогда я войду один. — Райли протискивается между ним и дверью и быстро разувается. В коридоре очень чисто, словно пол тут вымыли дважды. Макс, величаво перебирая лапами, спешит ему навстречу, оставляя после себя грязные следы. Для него на двери гостиной в сад вырезали маленькую дверцу, но… — Хоть бы мокрую тряпку подстелил, — говорит Райли, кивая на дверцу. — Я сам вытираю ему лапы, — отвечает Чак, на децибел повышая голос, — если в это время в дверь никто не ломится. Он действительно вытирает Макса и быстро проходится влажной тряпкой по полу, убедившись, что Райли не смотрит. — Вы починили крышу, — замечает Беккет как можно осторожней. Он проходится по гостиной, где нет ни одной фотографии, ни одного напоминания. Голые стены без картин, деревянный пол без ковров. Никаких безделушек, небрежно брошенной одежды или спутанных наушников для телевизора. Бездушный порядок. В углу только потемневшее пятно от набежавшей воды. Чак не отвечает. Он отпускает Макса и становится на пороге гостиной. Молчание затягивается. Райли оборачивается медленно, рассеянно проводя рукой по пустому столу. — Я нашел тебе врача. Был у него? — спрашивает он. Чак роется меж двух подставок под столовые приборы, что-то сжимает в ладони и снова возвращается на порог. Расцепляет пальцы. — Тебе от них лучше? — Райли кивает на продолговатые капсулы в его руках. Он так и не спросил, чего Чак испугался в день землетрясения, но, кажется, знает. И внутри зарождается странное желание — словно бы защитить. — Да. И никакой записи в личном деле, — это почти благодарность. Нет — это и есть благодарность. Чак позволяет себе улыбку кончиками губ. Лестница еле слышно всхлипывает, и слышатся быстрые, нервные шаги. — Доброе утро, — здоровается Райли, ему чуть неуютно, но Герк полностью одет и тоже не выглядит сонным. От этого становится немного легче. — Доброе, — говорит он резковато и протягивает руку. Райли пожимает его крепкую ладонь и отстраняется, переводя взгляд на Чака. Тот отходит, чтобы взять из шкафчика стакан, наполнить водой и запить таблетки. Он знает, что за ним наблюдают две пары глаз, и, когда оборачивается, его губы дергаются в кривой усмешке. Райли помнит эту усмешку, от нее резко теплеет в горле. Он невольно делает шаг вперед. — Позавтракаешь с нами? — нарушает неловкое молчание Герк. — Нет, пожалуй. Я только хотел убедиться, что все в порядке, — Беккет медленно отворачивается от Чака. — И еще, может быть, кое-что предложить. — Я тоже, — роняет Герк. И воцаряется тишина. — Я наткнулся на объявление сегодня, и… вот, — он протягивает — Чаку, не Герку — визитку, — это мне там дали. — Он знает, что на визитке — адрес и телефон питомника немецких овчарок в Сиднее. — Но дело не в объявлении. Кинологи, Чак. Подумай об этом. Глаза у Чака в это мгновение точно расширяются, и Райли успокоенно вздыхает, а после выходит из дома. Он поздно замечает, что Герк идет за ним — слишком поглощен мыслями. — Ты предлагаешь ему стать кинологом? — хмурится Хэнсен-старший. Райли пожимает плечами. — А почему нет? Они все так же нужны. Чак, — имя дается все же тяжело, он сглатывает, — любит животных, и мне показалось, это не такая уж плохая идея. — Да, — Герк рассеянно кивает, — моя очередь, пожалуй. Я, конечно, занудный старикан, но мы вроде поладили еще в шаттердоме. У нас тут не особо получится хороший семейный праздник, поэтому, может, ты присоединишься на Новый год? — Да мне, наверное, и дома неплохо. — Райли после секундной, мучительной заминки изображает улыбку. — К тому же, работа, да и Мелиссу нужно вернуть. Но мозг предательски подсказывает, что гипс Мелиссе снимут дня через два, работа может и подождать, а дома… Съемная квартира рядом с лесом совсем отсырела, наверное, и в ней промозгло, холодно, хочется завернуться во что-то теплое. В ней тихо, даже не так, как в номере отеля, — мертвенно-тихо, потому что соседи в основном люди пожилые и оттого не особо шумные. Там не слышно голосов детей. Не слышно музыки. И от близости больницы веет холодом. Это не Серри Хиллс с уютными белыми домами и зелеными ставнями, укрытыми цветами. Он одергивает свои эгоистичные мысли. Но Герк предлагает, наверное, от имени и себя, и сына. В конце концов, в доме хватает места. В конце концов, они действительно поладили. А миру нужен праздник. Райли — все еще часть этого мира. — То есть мне скорее неловко, чем не хочется, — исправляется он. — Так что…