мы встретились — ты стояла у самой воды. я издалека тебя заметил. помню, меня сразу к тебе потянуло, я подумал: «надо же, как странно: человек стоит спиной, а меня к нему тянет».
Ран никогда не был из тех, кто в детстве любил строить замки из песка. Скорее, наоборот, ему доставляло неизъяснимое наслаждение наблюдать за эмоциями, когда он в очередной раз разрушал то, что кто-то другой так долго и упорно строил. Ненависть, смешанная с грустью в чужих глазах — желание дать сдачи, но чувство беспомощности, сковывающее всё тело, лишь заставляет принять поражение и лишний раз не возникать. Ощущение власти и вседозволенности становятся ключиком, снимающим все оковы принципов, нравственности и морали. И единственным правилом остаётся фраза, сказанная отцом ещё в детстве: «Если кто-то тебе мешает, от него всегда можно избавиться». В тринадцать лет кажется, что нет ничего приятней, чем влезать в сумбурные драки вместе с братом, мечтать о чём-то великом, критическом. И каждый раз, когда Ран замахивается перед ударом, он повторяет, как мантру, слова отца. Когда им, двум братьям, бросает вызов верхушка группировки «Безумный предел», Ран уверяет младшего брата, что наконец настанет их пора: — Роппонги будет нашим, — а Риндо с улыбкой до ушей кивает и слепо верит. Им нравится представлять себя королями этого двуликого квартала, и скоро корона окажется у них. Победа даётся легко, даже слишком. Может, Ран и перегнул немного палку, когда избил до смерти заместителя главы, но ему нисколько не жаль — незабываемые ощущения до сих пор напоминают о себе в виде покалывания подушечек пальцев и небольших мурашек. На суде они с братом разыгрывают спектакль, мол, кто же всё-таки убил того никому ненужного парня? Им дают два года каждому. Казалось бы, весь план по захвату Роппонги провалился, но Ран всегда ищет выгоду, а Курокава Изана выглядит именно как тот, кто сможет обеспечить им светлое и главное красочное на эмоции будущее. Они договариваются, что когда-нибудь обязательно соберутся все вместе, а пока что будут становиться всё более бесчеловечными. И Хайтани это как никогда нравится. В шестнадцать лет Ран окидывает взглядом более ста человек, что решили идти только за ним и Риндо. А следом во время фестиваля он замечает мальчишку, что смотрит на него восхищённо-заворожённо. И этот взгляд оглушает, словно резко оказываешься под водой, заставляет на секунду прочувствовать некое душевное наслаждение. Стать для кого-то примером, вдохновить и замотивировать — всё это дарит сладостное ощущение эйфории. Ран лениво улыбается собственным мыслям и продолжает свой путь твёрдой походкой, авторитетно приподняв подбородок. Риндо исполняется пятнадцать, и он уверен — нет ничего лучше, чем устроить масштабную вечеринку с кучей алкоголя, вредной еды и девушек на любой вкус. Ран безусловно и безоговорочно поддерживает идею младшего брата, даже если сам предпочитает проваляться весь день в постели. Он заходит в проверенный магазин, где могут пробить пару бутылок алкоголя несовершеннолетним. Осматривает витрину с вином, задумывается о том, какое лучше взять, и резко чувствует, как кто-то врезается в него. Тихо буркнув: «извините», незнакомка тут же торопится скрыться из виду. Ран смотрит в спину удаляющейся фигуры и понимает, кто это. Он точно знает её. В голове всплывает размытый образ девочки лет восьми, с которой он когда-то гулял в одном дворе. Правда ни фамилии, ни имени Ран уже не помнит, а, может, и никогда не знал вовсе. Всё, что у него осталось в памяти о ней, размытые картинки, словно поставленное на паузу видео, где она по мелочи что-то воровала у ребят из компании, и, как рвала дорогущие платья о ветки, пытаясь залезть как можно выше. И всё это ради привлечения родительского внимания. Из раздумий его выводит звук бьющегося стекла — она задевает бутылку, стоящую на стеллаже, и даже не останавливается, прижимает руки плотнее к себе, словно что-то пряча, и выбегает из магазина под крики продавца. Вывод напрашивается сам, опять что-то украла. Её родители никогда не были бедными и вопрос денег их никогда не волновал. Красть просто для выброса адреналина, глушения тревожных мыслей и какого-то мнимого веселья. Хайтани такого не понимает, для него это наравне с детской шалостью. И зачем он вообще об этом думает? Ран ещё несколько секунд смотрит на место, где только что была девушка. Затем, словно вспоминая причину, по которой он пришёл сюда, на носках разворачивается в сторону крепкого алкоголя. Изана неожиданно даёт о себе знать, когда время медленно переходит за полночь, уступая двадцать шестому маю место. И Рану вдруг кажется, что наконец грядёт что-то стоящее. Они собираются всем ужасным поколением в его День Рождения. Курокава сообщает о грандиозных планах на вторую половину года: Шион восторженно смотрит на него, а Какучё без лишних движений кратко кивает. Когда разговоры плавно перетекают в пьянку, Ран выходит на балкон. Ночной Роппонги восхитителен. Вся гниль скрыта за тысячами неоновыми вывесками, и даже искусственная сакура прикрывает своими вечноцветущими ветвями криминальную сторону квартала. Турист не обратит внимания, как плесень въелась в каждую щель, трещину Роппонги, для него это место просто центр развлечений, не носящий за собой опасность. И именно такая наивность является золотым ключом, чтобы обокрасть, надурить этого простолюдина без угрызения совести. Бесспорно, Ран по-настоящему влюблён в это место. А ведь ещё четыре года назад главной целью было держать весь квартал вместе с братом. Однако сейчас, смотря на всё это с вершины, Ран сомневается в искренности своих чувств к этому ночному виду. Ему вдруг кажется, что он сам себе навязал эту одержимую любовь к Роппонги. Ран вытягивает руку, словно старается ухватиться за самое высокое здание во всём Токио — Токийская башня в Минато. — Чего один, аники? — Риндо находит брата одного задумчивого на балконе, и он впервые понимает, что что-то не так. Младший Хайтани всем сердцем любит Роппонги — это целиком и полностью его отдушина. Больше всего его поражала дуальность квартала. Неоновые вывески, мошенничество, популярная музыка и в тоже время центр главных офисов, договора на крупные суммы и огромные серые многоэтажки. Изысканность и испорченность. То, что по определению должно вызывать диссонанс, звучит в унисон. И весь этот контраст в какой-то миг превращается в естественность, обыденность, скуку. В голове у Рана навязчиво крутится мысль, что больше его это не восхищает, словно ему становится плевать на Роппонги — ему нужно что-то большее. — Изана предлагает к концу года собрать группировку в Йокогаме, — не дождавшись ответа, сообщает Риндо, его начинает волновать сухость эмоций брата. — Прихватить сразу портовый город — большие у него замашки, — Ран лениво ухмыляется на озвученную идею, — Слушай, Риндо. — М? — Ты не думал, что одного Роппонги мало? — Ран задумчиво крутит в руках стакан с виски, — Может, нам нужен весь Минато? — По-моему, кто-то перебрал с алкоголем, — Риндо подходит ближе и устремляет взгляд вперёд, — Держать весь район — это, конечно, пиздец, как круто, но сейчас надо больше усилий приложить для новой Поднебесной. Всё-таки Йокогама крупный город. В самом деле Риндо плевать на Минато, его не интересует ничего, что не связанно с Роппонги. Ему пятнадцать и всё, что он хочет: веселиться и быть диджеем в своём личном клубе. А Рану думается, что одного портового города ему будет недостаточно. И как же его прельщает мысль, что Изана явно такого же мнения. Впереди намечается трудный год — пора бросать босодзоку и предпринимать куда более ответственные и бесчеловечные решения. В этот день Риндо дарит старшему брату золотую подвеску его любимого дорого бренда. И Ран понимает, что ему может наскучить всё, что угодно, но Риндо он будет любить всем своим чёрствым и гнилым сердцем. К концу осени Ран теряет цепочку и понимает это только, когда на пороге квартиры Риндо вопрошает: а где подарок? Пока за окном уже час идёт ливень, а порывистый ветер срывает последние листочки с деревьев, ребята провожают октябрь в уютной кофейне где-то на окраине Роппонги. И всё же чувство справедливости у Какучё поражает Рана до глубины души. Он, как последний отголосок разума и старой доброй морали в их компании. Но с языка так и норовит слететь пара колких фраз. — Всегда же есть некий неизменный параметр неравенства, каким бы ни был безусловный объём богатств, — Какучё произносит это тихо, словно боясь, что именно этой фразой попытается оправдать поступки других. — Кто пользуется какими-либо преимуществами в человеческом обществе, тот грешит против самой сущности идеи равенства, — Ран цитирует Штирнера с лукавой улыбкой на лице. Он хочет продолжить, добавить, но неожиданно слышит где-то позади себя громкое хихиканье компании девочек. Это сбивает с мысли и чертовски злит. И Ран уже готов развернуться и наехать на них ни с того, ни сего, но сквозь этот мерзкий гогот он слышит смех — такой лёгкий и мелодичный, словно перезвон хрустальных колокольчиков. Прикрывает глаза, так и не вспомнив, что же он хотел сказать. К семнадцати годам пресловутый байк становится детской затеей в глазах Рана. Ему хочется чего-то большего, серьёзного, может, даже щекотливого. И с этой мыслью, обмотав руку в старую футболку, он бьёт в стекло какой-то машины, что кажется ему достаточно привлекательной. Нарушать правила на мотоцикле уже не так интересно и захватывающе. Скорость в машине ощущается совершенно иначе; особенно, когда резко выкручиваешь руль вовнутрь и тут же дёргаешь ручной тормоз. Острые ощущения от быстрой езды и дрифта становятся необходимы, как воздух. Бушующий адреналин в крови позволяет отвлечься от любых мыслей и дарит специфические, исключительные эмоции. Когда Риндо уверенно обгоняет брата, Ран вжимает педаль газа в пол, и они уже вдвоём летят на бешеной скорости по бурному автомобильному потоку. Им абсолютно нет дела до последствий такого беспечного ветреного поступка. Чужой автомобиль резко выскакивает перед старшим Хайтани, на секунду ему кажется, что сердце замирает, перестаёт стучать. Он едва успевает сбавить скорость и выкрутить руль, чтобы не столкнуться. Вернув контроль над машиной, Ран со сбившимся дыханием чувствует высокий пульс, а перед глазами всё плывёт. На его лице мелькает глупая ухмылка — он чуть не умер, а ему чертовски понравилось это ощущение. Мгновенный переход от стрессовой ситуации к иллюзорному счастью порождает собой зависимость. Экстремальные автомобильные гонки становятся отдушиной ещё на несколько лет, позволяя чувствовать себя живым. И в очередной раз оказавшись в такой ситуации Ран принимает тот факт, что буквально сидит на адреналиновой игле, но уверяет себя, что сможет вовремя остановиться. Успокаивает себя мыслью, что не может допустить, чтобы Риндо в это втянулся также сильно, как и он сам. И, разумеется, даже не допускает возможности, что вся любовь к брату со временем исчезнет, словно её и не было никогда. Ему всего восемнадцать, а Поднебесье полностью держит Йокогаму. Некогда отвергнутые миром теперь возвышаются над ним — он лежит у их ног. И, кажется, Ран наконец чувствует полное удовлетворение, когда с ленивой улыбкой на лице оглядывает всех тех, кто молча следует за их группировкой. Остаётся дело за малым — склонить на колено верхушки банд, что заправляют центральными районами Токио. Но к чему стоять высоко, если не видишь дальше кончика своего носа? Однако Ран и не испытывает то чувство эйфории, которое когда-то окутывало его пока он стоял на вершине. Нет больше былого упоения собственного величия и власти. Да, ему приятно, что Йокогама теперь принадлежит им — и на этом всё. На мгновение его пугает это ощущение пустоты и равнодушия, но Хайтани быстро переключается с этой проблемы, отмахнувшись тем, что его властолюбивая и тщеславная натура требует куда большего. Ран давно убедил самого себя, что способен только разрушать. И в этом он находит своё спасение: сделаться таким беспощадным, таким отчуждённым от чего бы то ни было, вытравить всё слабое в себе твёрдостью. И став бесстрастным, апатичным и безразличным к миру и его соблазнам, он и не заметил, что теперь его сердце ни от чего не бьётся. Вдруг мимо проносится слабый, но такой изящный обволакивающий аромат, напоминающий о том, что рано или поздно наступит весна. Рану кажется, что он находится в самой гуще леса, где сквозь крону деревьев пробиваются солнечные лучи, а рядом — размытый силуэт. Секунда, и всё исчезает. Ран осматривается вокруг, стараясь понять, откуда этот запах, но не замечает никого. Симфония трав и полевых цветов, с дикой мятой — букет, что сорван на опушке. И когда совсем не остаётся сил терпеть темень, сырость и холод, хочется вновь уловить этот лёгкий запах свежести, но он теряется также быстро, как закатное красное солнце скрывается за горизонтом. И лишь тонкий шлейф горечи и терпкости грейпфрута, что ещё еле заметным следом остаётся в памяти, будоражит сердце, в котором нет места для любви. Любовь — это слабость, а слабости Ран терпеть не может. Ему чужды все эти истории, скорее сказки, про вечные чувства и связь истинных. Он готов плюнуть в лицо каждому, кто попытается переубедить его. Когда однажды его брат заикается про соулмейтов, Ран не сдерживает смех — что за грёбанная чушь. Любовь, как возвышенное чувство для тех многочисленных романтиков, в действительности — не более чем какая-то болезнь, заставляющая человека страдать не столько физически, сколько морально. Вечное истязание собственной души бессмысленными, бестолковыми вопросами, идеалистическое выстраивание совместного будущего, и всё это ради чего? Опьянённый этим чувством ты становишься жалкой марионеткой. Этот мир существует в конгломерате с абсолютно иными страстями. Здесь правят бал зависть, алчность и похоть. Риндо с утра напоминает, что они договорились навестить Моччи в колонии. Ему повезло попасться за пару месяцев до того, как стукнуло двадцать, поэтому срок у него не очень большой. Однако Хайтани не упускают момента подстебать своего друга. Ран даже представлять не хочет, какого это в таком возрасте вновь оказаться в том отвратном месте, именуемым исправительной школой. Встреча проходит довольно в приятной обстановке, насколько это возможно. Ещё пара лет и они снова смогут собраться всем ужасным поколением — Изана это повторяет каждые минут десять-пятнадцать. Вот уж кто точно скучает по былым временам. К полудню ребята освобождаются, а Риндо не упускает возможности позвать всех в бар, но Ран отказывается, ссылаясь на то, что у него есть какие-то неотложные дела, вызывая неоднозначные вопросы у всех. Он слышит первые ноты виолончели и замечает, как начинается дождь. Тягучая тяжёлая мелодия падает на спину, словно дополнительный груз. Ран останавливается, устремляет взгляд куда-то вверх — вместе с музыкой капли дождя отскакивают от проводов, словно по струнам отыгрывают такты элегии. Ему так очерствел пейзаж однообразных многоэтажных домов, что сейчас он старается разглядеть хоть пару лучей солнца сквозь серые почти чёрные тучи. Соната, исходящая из-под смычка, добавляет трагичности к тусклости осеннего Токио. Рану не нравится осень — холодная, грязная; насыщенные яркими цветами листья падают вниз, пачкаются и теряют свою притягательность, превращаясь в унылый блёклый пейзаж на асфальте. Деревья, словно скорбят по ушедшему лету. В такое время лучше сидеть дома, но сменившаяся мелодия виолончели пробуждает, окунает в реальность, заставляя и дальше идти куда-то вперёд. Ран не смотрит на музыканта, он догадывается, кто сейчас пред ним перебирает четыре измученные струны смычком. Но всё равно зачем-то кидает несколько сотен йен. И его словно окунают в холодную воду — он не помнит, а, может, и не знает, куда собирался пойти. Вся его жизнь к двадцати одному году превратилась в некую рутину, замкнутый круг: от тусовок до разборок. А плачущая виолончель так небрежно напомнила ему об этом, заставив даже на миг замереть. Но в целом у него есть всё, что ему нужно — Ран не замечает, как утешает и убеждает себя в этом. В первую очередь ты должен сам верить в свою сладкую ложь, сделать её истинной в последней инстанции. Но виолончель без её постоянного слушателя в самом деле играет без эмоций и чувств — лишь механический звук отточенных движений за столько лет. Дребезжание струн напоминают отчаяние, словно немой крик, так и застывший в сознании чем-то уродливым и отвратительным. Для окружающих, мимо проходящих незнакомцев всё это скрыто за занавесом мастерства. Ран возвращается из парикмахерской, в очередной раз подправив себе кончики волос. Уверенной походкой приближается к французской кондитерской, где продаётся его любимый десерт Монблан. Кажется, он слышит знакомый и почему-то такой родной смех — перед глазами всплывает живописный образ мелодичных колокольчиков из хрусталя, подвешенных на тонкие нити. Падающий свет тут же рассевается, создавая изысканное сияние. Прохладный весенний ветер заставляет украшения колыхаться из стороны в сторону — множество маленьких колокольчиков словно начинают танцевать менуэт. Слышится звон — ровный и нежный, словно кто-то отыгрывает первые такты на челесте. Проникновенно и завораживающе. Так поёт хрусталь, так звучит чей-то смех. С этой мелодией картина дополняется холодным ручьём талой воды, а вдоль русла всё ещё можно заметить мерцающие ажурные льдинки. Весенняя капель, как колыбельная, оставляет чувство неясных обещаний и каких-то ожиданий. Мягкий звон сменяется на жалобное прерывистое дребезжание. Надрывно и печально. И весь образ разрушается, а перед глазами — привычная витрина с различными сладостями. Звон надтреснутого хрусталя отдаёт эхом в ушах.здесь играет лёгкий, грустный джаз, давай же танцевать, ведь я влюблена беспамятно, а ты просто пьян.
Сегодняшний субботний вечер кардинально отличается от привычного, даже заезженного плана на выходные. Сегодня нет желания идти в клуб, где обязательно будет огромная толпа народа, так и норовящая влезть не в своё дело. Нет желания слушать громкую отвратительную, бессмысленную музыку, бьющую по ушам. В этот осенний вечер хочется просто посидеть в небольшом уютном баре, где тихо играет джаз, а солист напевает ненавязчивую мелодию. Рану не нужно внимание посторонних людей, ему достаточно себя и брата. Сменяется уже четвёртая песня и второй бокал красного сухого, и Риндо замечает, как его брат окидывает помещение равнодушным взглядом, как сползает ленивая улыбка с его лица. Всё словно чужое, искусственное и неподходящее, а ведь казалось, что Рану нужно быть в этот вечер именно здесь. Однако, находясь в этом помещении с приглушённом светом почти минут сорок, ощущение, что всё ещё чего-то не достаёт, не отпускает Хайтани, а наоборот сковывает, заставляя ещё больше погрузиться в собственные рассуждения. В его жизни явно не хватает чего-то лёгкого, незамысловатого, возможно, до безумия простого. И пока Риндо решает разговорить официантку, Ран прикрывает глаза, всё больше вслушиваясь в музыку. Он замечает, как начинает с горечью напевать виолончель. Добавлять этот музыкальный инструмент в джаз — довольно рисковый шаг. В Японии не так много настоящих ценителей этого жанра, а такие эксперименты далеко не всегда удачно заканчиваются. Но, видимо, не в этот раз. Виолончель полностью забирает солирующую партию себе и с тонкой грацией и печалью передаёт всю красоту джаза. Ран не находит в себе сил, чтобы приоткрыть веки и взглянуть на того, кто с такой нежностью перебирает струны. Где-то на подкорке мозга он понимает, что это она. Та самая девчонка, что в детстве любила втянуть всех в неприятности. Всегда крутилась вокруг него, лишь бы самой оказаться в эпицентре событий, привлечь к своей персоне внимание каждого. Хайтани явно не испытывает раздражения и отвращения к виолончели в этом баре, и даже равнодушие отступает — именно этот музыкальный инструмент заставляет его хоть на миг заново прочувствовать тот многообразный спектр эмоций, который, казалось бы, за последние года угасает в экспоненциальной зависимости. Однако он так и не смотрит на неё, никак не показывает заинтересованности. И только Риндо замечает, как его брат отстукивает мелодию пальцами по бокалу. С тех пор младший Хайтани начинает дарить билеты на выступления различных музыкантов. И каждый раз, когда вступает виолончель, Ран, словно назло, так и не смотрит в её сторону, оставаясь сторонним слушателем. С тоской и тлеющей надеждой догорает сигарета в руках старшего Хайтани. Не так давно ему исполнилось двадцать пять, и к этому возрасту он заполучил больше, чем мечтал с тринадцати лет. Только вот со временем вся эта роскошь, богатство, независимость приелась настолько, что не вызывает совершенно никаких эмоций. Ран бы никогда не подумал, что дело кроется в связи истинных. Его всегда волновали только вседозволенность, деньги, азарт и, безусловно, его младший брат. Однако сейчас, когда чувств остаётся всё меньше, Хайтани понимает, насколько был глуп и вздорен. Его больше не пугает отсутствие эйфории, удовольствия, некого экстаза от собственной власти и авторитета. В голове крутится одна единственная мысль, что если чувства к Риндо — просто привязанность? Но когда-нибудь даже эта связь угаснет насовсем, и ему станет плевать на собственного брата. И Рану хочется разозлиться да швырнуть об стену деревянный стул, но и этого чувства в нём почти не остаётся. И как бы парадоксально это не звучит в его собственной голове — отсутствие злости злит его ещё сильней. Рука по привычке тянется к пачке сигарет, хотя сам Хайтани не испытывает потребности курить. Кажется, он почти полностью потерял способность чувствовать. Будь его воля он бы закричал, сдирая горло, выпуская все эмоции наружу — только их больше нет. А навязчивая мысль, что нужно накупить алкоголя и забыться, чтобы стать вновь живым — тухнет также быстро, как и зарождается. Страха в нём оказывается недостаточно для каких-либо действий, чтобы исправить ситуацию. Ран не замечает, как оказывается у порога того самого магазинчика, где когда-то покупал алкоголь до совершеннолетнего возраста. Просто это ближайшее место, где можно приобрести зажигалку, ведь старая сломалась также, как и сам Хайтани, а тело привычно требует новой порции никотина. Он задерживается около витрины с едой всего на секунду, но этого достаточно, чтобы в памяти всплыло воспоминание, как здесь случайно столкнулся с подругой детства. На его лице непроизвольно появляется лёгкая улыбка, и что-то заставляет постоять вот так ещё немного. В его спину, как и в прошлый раз, кто-то неожиданно врезается, только Ран сразу догадывается, кто это может быть. Стоит ему повернуться к ней и впервые взглянуть в её тёмные карие глаза, как его прошибает током, всё тело сковывает. А девушка, испугавшись, стремительно отскакивает и влетает прямиком в стеллаж, как всегда сбивая товар. — О, надеюсь, у тебя достаточно денег, чтобы за всё это заплатить, — с усмешкой на лице Ран начинает в своей привычной манере издеваться и добавляет в конце: — Амэ. Он вспоминает её имя так быстро и так легко, словно никогда и не забывал. Она раскрывает пальто, и Ран замечает на её шее ту самую золотую подвеску, которую много лет назад ему подарил Риндо. Однако сейчас это не так важно: во внутреннем кармане торчит пистолет и довольно крупная сумма денег. — Эй, — Амэ щёлкает пальцами перед глазами, — Если ты сейчас не побежишь со мной, то наше первое свидание будет в полицейском участке, а там, знаешь, не очень романтичная обстановка. И она срывается на бег, хватая Рана за запястье, а он и не противится этому. И выбегая из магазина, Хайтани замечает, как яркие солнечные лучи пробились сквозь массивные тучи, как участился пульс, и, что серые многоэтажные дома не такие уж и однообразные — каждое здание по-своему индивидуально.