Попался

Запах крови сводил с ума. Чан повёл носом: оставалось пройти совсем немного, шагов десять, не более. От странного, страшного предвкушения рука, сжимающая чхан, невольно дрогнула. Кровь сладкая, точно сладкая, как густая патока, такая, что сведёт зубы, если сделать глоток. Всего один глоток — и пройдёт душащая жажда, дыра где-то под рёбрами залатается сама собой, мир перевернётся и встанет на своё место. Нужно только припасть губами… Чан на мгновение остановился, чтобы тряхнуть головой. Он знал, что полукровкам законом разрешено пить кровь на территории всех Трёх Государств; знал, что правда станет легче, и сила наполнит его, точно пустой кувшин; а ещё знал, что, попробовав однажды, он никогда не сможет остановится. Нужно дышать глубже. Кровь, сладкая и липкая, раскрасила белые рукава чогори тёмными пятнами. Человек лежал, уткнувшись лицом в землю — и его тело со вздувшимися глубокими ранами казалось невероятно хрупким. Чану достаточно было едва надавить, чтобы сломать позвоночник, но он только опустился на колени, чтобы свободной рукой попытаться перевернуть. От усилившегося запаха крови защипало глаза, слюна во рту стала вязкой, и недоставало последнего усилия до того, чтобы попробовать, какая всё-таки жизнь на вкус, но он заставил себя сосредоточенно нахмуриться. Рукой поддеть плечо, острое, точно осколок камня, провести вдоль груди и поднять — план был простой и выполнимый, но Чан не успел даже прикоснуться. Человек — мальчишка? парень? молодой совсем, видно по телосложению — ощутил движение и дёрнулся всем телом. Лицо у него было бледное, точно дорогой фарфор, поэтому ранка на губе выглядела неестественно алой. Он смотрел в глаза всего несколько секунд — но будто понял всё и про маленький садик на заднем дворе, и про любовь к детям, и про вечно тёплые руки. Чан замер под взглядом раскосых тёмных глаз. На мгновение к горлу подступил острый, болезненный страх, точно удар кинжалом по сонной артерии. Но разве можно испугаться слабого и беззащитного? — Всё в порядке, — он в ответ на испуганную судорогу отодвинулся и отбросил в сторону чхан: недалеко, чтобы создать ощущение безопасности, но в нужный момент успеть дотянуться. Парень прикрыл глаза, но вперёд не подался. Выжидал. — Я не причиню тебе вреда. Ему, кажется, не поверили. Недостаточно мягкая интонация? — Охотник? — короткое слово вырвалось вместе с кашлем и хрипом. Чан не смог поймать его взгляд, но всё равно почувствовал осуждение напополам с выжиданием. Обида чёрной нитью стянула сердце. Всё-таки, это странно — когда всё о тебе говорят глаза. Даже дети в родной деревне не любили звать его по имени. «Белоглазый» — ёмко, понятно и просто, как рецепт всей личности. Они не понимали, почему всё так, почему родители отворачиваются, завидев Чана на другой стороне улицы, но повторяли, впитывая данность, точно молоденький мох. Этот парень всё же ребёнком не был — потому что прекрасно понимал, кто стоит перед ним на коленях. Наполовину кумихо, наполовину человек, и ни одной его стороне нельзя было верить. Из-под слоя разодранных одежд выглянул острый кинжал, похожий на осиное жало. Очередная выстроенная загадочным незнакомцем стена. Пальцы дрогнули, пытаясь ухватиться за рукоять, и тут же расслабились. Через одну стену Чану, видимо, удалось перебраться. — Да, — ответил Чан на очевидный вопрос и выдавил улыбку — натренированную, солнечную, с осколком надежды. — Давай я отнесу тебя в безопасное место? Тёмный взгляд снова очертил его силуэт и поковырялся под грудиной. Чан сглотнул комок детской обиды, жалости и странного любопытства и протянул руку. Почти обессиленное тело навалилось и сжалось на его плече. Доверие, даже вынужденное, ощущалось больнее неприязни. Копалось в застарелых ранах. Рваное дыхание коснулось изгиба шеи, когда Чан поднял его над землёй и прижал ближе. Чхан пришлось закрепить за спиной, чтобы прикрывать обеими руками дрожащее хрупкое тело. — Как тебя зовут? — Чонин. Это важно? — он попытался выдавить из себя небрежный смех, но только закашлялся снова. Всё его тело затряслось, будто вот-вот надломится, и Чан невольно прижал его ещё ближе к груди. Крупные капли крови оставили след на тыльной стороне ладони. Человека так легко уничтожить. Чану каждый раз почти страшно было это осознавать. — Просто пытаюсь удержать тебя в сознании. Чонин вместо ответа что-то промычал, уткнувшись лицом в широкое плечо. — Чонин? Поговори со мной. Это правда важно, слышишь? — Как тебя зовут? — голос стал на несколько тонов тише, лёгкое дуновение ветра вместо оформленных слов. Мало. Времени мало, мало сил, дорога длинная, но Чан сделал очередной шаг вперёд. — Бан Чан, — ждать ответа стало невероятно страшно. — Слышишь? — Чан? — имя сорвалось едва различимым вздохом. — Неплохо… — Да, но у тебя имя красивее. А фамилия какая? Чонин? Голова сползла по покатому плечу и неестественно свесилась. — Чонин? Сердце взволнованно ударилось о рёбра. Очередное «должен» лезвием покачнулось над его шеей. Должен успеть. Когда Чан прошёл внутрь невысокого дома с соломенной крышей, его встретила тихая полутьма. Чанбин, видимо, ушёл по делам — и без него обитель охотников стала вымершей. Все окна, проклеенные слоем плотной бумаги, были притворены, подушки и покрывала свалены в углу, на столе — ни записки, ни тарелок, ни чашек. Наверное, это к лучшему. Со Чанбин отличался любопытством и при этом не обладал чувством такта, поэтому без него было иногда душно и муторно, но всегда спокойно. Чонину спокойствие было необходимо — и Чан бережно опустил его на толстое пуховое одеяло. Все покрывала и подушки были в застираных кровавых пятнах, — с охоты редко возвращались целыми, — поэтому новые разводы даже заметны не будут. Хотя Чанбин, конечно, начнёт ворчать, как только переступит порог и почует приторный запах. Чан осторожно стянул с Чонина накидку и пробежался по его телу взглядом. Самые глубокие раны шли вдоль позвоночника, но по плечам и бокам были раскиданы мелкие царапины и красные пятна укусов. Чану этот почерк был хорошо известен. Кумихо всегда игрались с людьми, точно с мышами. Интересно, как к ним в лапы попал Чонин? На размышления времени не осталось. Он смочил чистый лоскут холодной водой и принялся промывать раны. Все движения, быстрые, но осторожные, давно стали привычкой: бесчисленное количество раз он накладывал на Чанбина эти же грубые бинты, а потом пытался отстирать жалкий кусок ткани. Только сейчас мысли блуждали за пределами обычной охотничьей жизни — по лесу, куда был выброшен Чонин. Если он не очнётся, будет… обидно? грустно? Чан не знал, как назвать это чувство, — шипастые цветы прорастают сквозь рёбра, — но точно знал, что не имел права на ошибку. Долг Охотника оставался долгом, даже когда презирали и отворачивались. Поэтому Чан после недолгих размышлений склонился к голове Чонина и ухом почти прижался к губам. Дыхание, едва слышное, поверхностное, ещё было. Живой. — Чем это ты тут занимаешься? — извечно радостный голос Чанбина вывел его из оцепенения. Чан оглянулся и успел заметить, как по его улыбчивому лицу скользнула недовольная судорога. — Кто это? — Я… подобрал его. Чонин, правда, не был похож на собаку, которую можно было взять с улицы и прикормить. Скорее уж на кота, который хвостом поведёт и исчезнет. Или… на лиса? — Ага. Иногда я думаю, почему ты до сих пор не подобрал всех деревенских отщепенцев, и не могу найти ответ, — Чанбин рассмеялся, но тускло, натянуто. Взгляд его неотрывно следил за Чонином — будто ещё секунда и случится что-то необратимое. — Они меня не любят, — Чан только усмехнулся, вставая с пола с притворным кряхтением. — Ну и они обычно не теряют столько крови каждый день. — А этот тебя любит, что ли? Почему-то именно эти слова вызвали желание встряхнуть Чанбина за ворот. И Чану стоило немалых усилий просто поравняться с ним и смерить недовольным взглядом. — Я почуял запах крови и увидел человека, всего в ранах от лисьих когтей. По-твоему надо было его там оставить? — Просто мне кажется, что ты чересчур доверчиво приносишь в наш дом, в нашу деревню незнакомых людей непонятно откуда. А может и не людей вовсе. Ты его проверил? — Нет. Во-первых, он и так потерял много крови, во-вторых, на него точно напали кумихо. Как часто ты видел, чтобы лисы, которые сбиваются в стаи, чтобы выжить, били своих же? — Может он как этот… Минхо? Дикий? Чан впервые за несколько часов задумался об этом по-настоящему. Когда он увидел страдающего человека, он кинулся к нему по вспышке в сердце, по импульсу; когда поднял его над землёй, то продолжил идти из чувства ответственности; почему же сейчас он верил? Наверное, потому что Чонин поверил тоже. — Будь это кумихо, он бы никогда не пошёл с Охотником. Минхо до сих пор обходит меня за несколько чангов. Чанбин посмотрел прямо в глаза — и на секунду в его зрачках отразился страх. — Почему ты так упрямишься? Ты ведь… Он протянул руку, но Чан перехватил её, не отводя взгляд. — Нет, я не в иллюзии. Со мной ничего страшного не случилось. Просто мне кажется, что дождаться, когда ему станет лучше, и дать ему объясниться будет правильно, не находишь? Напряжение между ними вспыхнуло и разошлось мелкими искрами. Чанбин нахмурился и отступил на шаг. — Ты чересчур правильный для полукровки, но я не могу тебя переспорить. Пусть остаётся под твою ответственность. И если хоть что-то случится, ты ответишь по закону Пэкчё. — Мы теперь часть Когурё, не забыл? — грустная насмешка слетела с губ случайно и отозвалась горечью. — Я родился в стране людей, а не в стране лис. Чан был совсем маленьким, когда его дом сожгли люди в пластинчатых доспехах, но он хорошо помнил, как вперёд солдаты выставляли кумихо с осунувшимися лицами, на которых блестели синим остекленевшие от ужаса глаза. Интересно, что им пообещали за помощь в завоевании соседней страны? — Чанбин, — тот уже переступил порог своей комнаты, прохладной и тёмной, но всё-таки обернулся на своё имя. — Можешь последить за Чонином? Недолго. Я хочу спросить совета у Минхо. — Ты ему и имя дал? Чан предпочёл молча выйти из их дома, даже не махнув рукой. Всё равно на Чанбина не повлиять ни угрозами, ни увещеваниями. В кузнице, где работал Ли Минхо, всегда было душно и жарко. Тем не менее, Хан Джисон, главный кузнец деревни, выглядел вполне довольным — вероятно, потому что вместо работы вертел в руке металлическую спицу. — Чан-хён, какими судьбами? — Джисон тут же оторвался от своего занятия и расплылся в ещё более широкой улыбке. Минхо только на мгновение оторвался от затачивания коллекции разнообразных чханов, чтобы осмотреть Чана с головы до ног. Между ними, на самом деле, сохранялось некое подобие мира, хрупкое равновесие из вежливых кивков и молчания. Но для того, чтобы просить помощи, требовалось что-то большее — око за око, зуб за зуб. Чан улыбнулся Минхо призрачно, неловко, и ладони, все в крови лисов, от тревоги зачесались. — Извини, Джисон, я сегодня не к тебе. Мне нужна помощь Ли Минхо. Минхо вновь не снизошёл до ответа, только вопросительно выгнул бровь и отложил инструменты. — Я подобрал человека, всего в ранах от кумихо. Он потерял очень много крови, сейчас лежит без сознания, и… я хотел попросить тебя дать мне каких-нибудь лекарств. Если… От взгляда Минхо — прямого и изучающего — все вежливые слова рыбьими костями застряли в горле. — Хорошо. Пойдём. — Что? — Джисон, внимательно наблюдавший за их игрой, с притворным удивлением хлопнул по столу, за которым сидел. — Господин Минхо так легко согласился куда-то пойти? «Господин Минхо» молча прошёл в небольшую кладовую и вернулся оттуда с холщовой сумкой, звенящей от большого количества склянок. На Джисона он взгляда так и не бросил, но уточнил зачем-то: — Скоро вернусь. Чан в их выстроенную каким-то чудом идиллию не вписывался, поэтому только махнул рукой Джисону на прощание и открыл для Минхо дверь. На другой конец деревни, занятый Охотниками, они шли всё в том же молчании, — замёрзшая гладь воды, тронь, и расколется, — и с ним же вошли в комнату, где Чанбин с удивительным послушанием сидел возле Чонина. — Чего такие кислые? — А ты чего такой радостный? — Минхо поинтересовался тоном совершенно обыденным, но Чанбин всё равно вскинул руки в извиняющемся жесте. — Хорошо, хорошо, я тебя не трогаю. Ухожу в свою комнату. Минхо в ответ только усмехнулся тихо и склонился над Чонином. Его тонкие пальцы с заметными коготками скользнули по осунувшемуся лицу, зацепились за разбитую губу и спустились на шею. Чан понимал, что всё ради проверки пульса, что Минхо ни разу ничего плохого деревне не сделал, но странное предчувствие всё равно охватило сердце. Тем не менее, движения рук Минхо оставались осторожными, плавными, будто он Чонина успокаивал и баюкал. — Думаю, по-настоящему очнётся он только через несколько дней, — спустя некоторое время Минхо выпрямился и встряхнул руками, будто избавляясь от грязи. — Но если очнётся раньше… Когда бы он ни очнулся, начинай поить его этим каждые три часа, — в руку Чану вложили небольшую бутылку с тёмно-зелёной жидкостью. Отчего-то вспомнилось, что Минхо хорошо изготавливает и яды тоже. — Завтра с утра я занесу новую бутылку и мази для ран. Чан заглянул было ему в глаза, но Минхо быстро отвернулся и пошёл по направлению к выходу. Не любил ничьих взглядов, ничьих лиц и ничьих слов. Но Чан всё равно крикнул ему вслед через плечо: — Большое спасибо, Минхо. Тот в ответ только повёл плечом и бесшумно исчез в сумерках. Ночь обещала быть долгой и сложной.