Часть 1
17 октября 2022 г. в 00:24
Жюдит Мино тридцать два года, семь из которых она работает в Ревашольской гражданской милиции. Ещё три месяца из них — конкретно в сорок первом участке в качестве патрульной. Далеко не самая благодарная работа, на которую может устроиться женщина, но существует ли такая в принципе? По крайней мере не здесь, в Ревашоле, думает Жюдит. К тому же, зарплаты хватает, чтобы поддерживать быт с двумя детьми и мужем, а коллеги по-своему, но всё же приветливы и милы; в коллективе её подразделения С она единственная женщина, и каким-то чудом это не порождало скабрезных шуток, от которых нутро делало кувырок в отвращении. С переводом Кицураги даже как будто бы стало легче: было в нём что-то настолько авторитетное, что остальные пытались отлынивать от работы с меньшим задором, не говоря уже о Дюбуа, кардинально изменившимся за месяц его присутствия здесь.
Однако было кое-что ещё.
— Джуд, это пиздец.
Викмар с утра сам не свой. В участок сообщили о самоубийстве — дело, как правило, регулярное, но по мере углубления в детали необъяснимая тревога подступала тяжёлым липким комом в горле. Где-то на Буги-стрит, в одном из борделей клиент вдруг засунул себе револьвер в рот и застрелился на глазах у партнёрши — без лишних слов и прелюдий. Она же и позвонила дежурному глубокой ночью, и хотя Жюдит видела лишь стенограмму звонка, воображение без труда воссоздало испуганный голос и заплаканное лицо незнакомки с чёрными разводами туши на щеках. Её дрожащие руки, схватившие телефонную трубку так крепко, что сквозь шум помех слышен скрип длинных ногтей, покрытых кричаще-ярким лаком. Полупрозрачный пеньюар, едва скрывающий брызги чужой крови на теле. Ужас в глазах, перед которыми всё ещё стоит картина последних мгновений чьей-то жизни.
По её словам, он не то что не употреблял, но даже не пил. «Я бы с лёгкостью почувствовала запах, — говорилось в стенограмме звонка, — но он был чист. Абсолютно вменяем и спокоен». Решение, принятое в ясном и трезвом рассудке, — редкость для подобных обстоятельств, которая и привлекла особое внимание к делу.
Гарри взялся за него незамедлительно, едва прибыл в участок и ознакомился с первичными материалами. Ким поехал с ним в качестве напарника, раз и навсегда закрепив этот статус за собой, — Гарри после возвращения из Мартинеза предлагал Жану «наверстать упущенное», но идея работать вместе уже не впечатляла сателлит-офицера. По воле капитана Прайса и не без собственной инициативы Жана его постоянной напарницей теперь была Мино, и он чрезвычайно гордился этим новым союзом.
С ним и правда интересно работать. Он великолепный офицер, пусть и со специфичными методами, его документация всегда в порядке. Личная статистика не уступает показателям Дюбуа, хотя стаж его работы в полтора раза меньше. Однако есть то, что заставляет Жюдит периодически жалеть, — о переводе, о своей чрезмерной терпеливости и злой иронии судьбы.
— Какого, блядь, хуя именно в понедельник всё происходит. Нет будто дней получше.
Он всегда был таким, сколько Жюдит знала его, — резким, вспыльчивым, не скупящимся на брань и принимающим некоторые вещи близко к сердцу. Даже чересчур. От его лексикона — ругался Викмар много и громко, — дрожали тонкие фабричные стёкла, он язвил и придирался по мелочам, а затем резко уходил в себя, и ярость гасилась, превращаясь в угрюмую апатию с густым туманом сигаретного дыма. Хейдельстам говорил, что для Жана это относительная норма, его механизм борьбы со стрессом. Ему проще выплеснуть злость в обилии едкого грубого мата и никотина в крови, чем позволить себе перетерпеть её в границах своего разума; в противном случае он загрызёт сам себя, погрязнув в пучине того, что на медицинском языке называют затяжной клинической депрессией. «На самом деле он сейчас в лучшей форме за последние пять лет», — как-то вскользь упоминал Трэнт, сказав это так, будто никто не должен был этого слышать.
Жюдит не хочется думать о том, что было до этого.
Горький запах табака протянулся вслед за Викмаром невидимым шлейфом и быстро заполнил собой пространство вокруг. Поначалу он раздражал: не требовалось блестящих познаний в марках сигарет, чтобы понять, насколько мерзкое и дешёвое курево берёт себе Жан, но о вкусах не спорят. В конце концов Жюдит привыкла; проще научиться игнорировать прогорклую смолу, чем пытаться отучить курильщика со стажем.
— Что произошло? — Мино развернулась вполоборота так, чтобы они могли видеть друг друга. Оперевшись одной ладонью о столешницу, Жан лишь раздражённо вздохнул.
— Да суицидник тот. Они его паспорт проверили — это кто-то из этих.
Он сделал неопределённый жест рукой над головой, как бы говоря о высших эшелонах власти.
— В общем, проблем у нас прибавится.
Всё, что касается чиновников, РГМ и вправду берёт неохотно. Хотя бы из-за того, что слишком многое становится подконтрольно Моралинтерну, — не то чтобы он не вмешивается и в другие процессы, но когда речь идёт о политиках, с офицеров дерут по семь шкур. Некоторые зовут это лицемерием в чистом виде, потому что к рядовым гражданам никогда не будет такого внимания; другие придерживаются обратных идей, заявляя об особой важности правительственных лиц. На чьей бы стороне правда ни была, тревоги Жана не беспочвенны. Сорок первый участок теперь как на пороховой бочке: случай воистину резонансный и в зависимости от того, что найдут Дюбуа и Кицураги в ходе расследования, требования Моралинтерна к скорости и качеству работы будут либо терпимыми, либо запредельно жёсткими. Кроме того, не привело бы это к лишним волнениям — особенно на фоне дела о повешенном в Мартинезе.
— Сколько Гарри с Кимом будут там? — спросила Жюдит.
— Вероятнее всего ещё где-то на дня три встрянут. Им ещё в Гран-Курон ехать, его родню опрашивать.
Его пальцы — длинные и костлявые, обтянутые сухой бледной кожей, — нервно постукивали по столу. Никакого ритма; только беспорядочные глухие звуки, эмбиент его зашкаливающей до предела тревоги. Вторая рука упиралась в бок, сминая чёрную ткань форменного пиджака. Взгляд бесцельно блуждал по небольшому цеху, который обустроили под офис; Викмар снова ушёл в себя, размышляя над делом, но чутко слушал окружение. За окнами с хрупкими рифлёными стёклами гудел транспорт. Болтовня коллег из соседних кабинетов сливалась в единый белый шум и ощущалась почти так же, как тиканье часов, если не вслушиваться в голоса. Связист Жюль щёлкнул зажигалкой в своей каморке за стеной, раскуривая очередную сигарету. Где-то стучали кнопки печатной машинки. Только в их пустом офисе — Торсон и Маклейн были в отъезде, не говоря уже о Гарри и Киме, — повисла тишина; если бы не посторонние шумы, можно было услышать мерное сиплое дыхание Викмара.
«Скажи ему что-нибудь. Он ждёт», — вдруг заговорило то, что было её Чуткостью, — женский голос, идущий трепетным эхом из глубины сознания.
— Не волнуйся ты так, Жан, — произнесла Мино, стараясь звучать ободряюще. — Бывали же дела и похуже.
Он заметно смягчился после этих слов, и привычная унылая гримаса снова исказила его лицо. Сколько ему, тридцать семь? Сорок? Он немногим старше её, но из-за курения — и не только из-за этого, — кажется, будто между ними с десяток лет разницы.
— Были, но все как одно. Слишком много шума из ничего, опять придётся перед газетёрами отдуваться.
Ещё один тяжёлый хриплый вздох. Развивать эту тему дальше ему не хотелось, и он переключился на то, что для него было важнее рабочей сводки за утро.
— Как твоя рука?
Жюдит не сдержала тихий смешок.
— Месяц прошёл уже. Как видишь, не отвалилась.
Она демонстративно сделала несколько плавных движений левой кистью в воздухе, коротко улыбнувшись ему. Странно, что Жан до сих пор не забыл про этот курьёзный случай: в начале марта, когда снег едва начал подтапливаться солнцем, во время патруля ей не повезло поскользнуться на мокром льду и упасть на руку. Вывих локтевого сустава дело не смертельное, просто ужасно неприятное, и хотя работе он сильно не мешал, Викмар беспокоился так, будто у неё случился перелом всей руки от плеча и до фаланг пальцев. Честно старался без фанатизма, но при этом сводил её работу в поле к минимуму, бурча что-то про ненужные риски, и ещё около полумесяца Жюдит провела в салоне мотокареты или околачиваясь рядом с Жаном в роли переговорщицы.
— Вот и хорошо. Замечательно.
Он не знал, что сказать. Явно что-то хотел, но в голове был лишь сумбур из клочков мыслей — в такие моменты его было до невозможности легко прочесть. Знакомый бегающий взгляд; он цеплялся им за всё вокруг, но не мог задержать на её лице хотя бы на пару секунд. Мино беззвучно вздохнула.
— Если не против, я хочу вернуться к работе, — тонкие губы растянулись в вежливой улыбке.
— А. Да, конечно, — Жан тотчас спохватился и ушёл — не то снова в общую курилку, не то куда-то ещё, — оставив Жюдит в долгожданном одиночестве. Вздох облегчения тут же вырвался из её груди.
За день они почти не разговаривали. Им попросту было не о чем: пару раз звонил Дюбуа и сообщал информацию по делу, и тогда из каморки связиста раздавался голос Жюля Пидье, гнусаво бормочущего цифры кодировок. С патруля вернулись Честер и Мак, и офис вновь заполнился их оживлённой болтовнёй, в которую периодически втягивались все, даже старик Жюль. Викмара несколько раз вызывал к себе Прайс — уточнял ход следствия по делу, зачитывал свежие распоряжения Моралинтерна касательно прессы и ограничения круга лиц, посвящённых в детали. И, конечно же, раскуривал по сигарете всякий раз, обсуждая быт участка, о чём говорил стойкий крепкий запах, тянувшийся за Викмаром после каждого визита.
Новые вызовы больше не поступали, стопка бумаг с конца марта наконец-то разобрана — Жюдит не любит копить их, но иногда патрули отнимают все силы, и поневоле в среднем ящике стола что-то да копится, — заполнена свежая документация и успешно пережит приступ хронической головной боли, ставшей для Мино ежедневной традицией. Делать было попросту нечего; случалось такое нечасто, но это было только к лучшему. Ещё один день в Джемроке прошёл без убийств, грабежей и стычек. Глубокой ночью, скорее всего, поступит два-три звонка, на каждый из которых придётся выезжать, едва придя в себя после недолгой дрёмы за столом, однако сейчас настал тот момент блаженного спокойствия, когда не происходит ничего.
В офисе было душно: оконные рамы здесь открывались на старый манер сверху, куда с трудом дотягивался даже Торсон, и потому частенько в протопленном чугунными батареями воздухе застаивался запах кофе, пота и сигарет. Иногда к нему примешивалась резкая вонь спирта — было это, правда, до появления Кицураги, ради которого Гарри честно завязал. С алкоголем и веществами как минимум; курение пока что было для него непосильной преградой на пути к самоочищению.
Мино устало откинулась на спинку стула. Глаза вновь заболели, напоминая, как сильно она нуждалась в отдыхе, — там, где темно и тихо, пахнет сыростью из приоткрытого окна, а голова касается подушки. Накрыв их ладонью, она почувствовала лишь слабое минутное облегчение; тянущая боль переходила в голову и, медленно впиваясь, зажимала её в тиски, а обезболивающее, как назло, закончилось.
— Всё в порядке?
Это был Жан — он вернулся из отдела А, где что-то обсуждал с младшими офицерами. Что конкретно, она не знала; сам он не любит вдаваться в детали, если считает повод незначительным, а ей особо и не было интересно.
— Да. Да, просто голова болит, — она кивнула, убирая руку с лица.
Викмар тихо хмыкнул — будто что-то ему в этом ответе не понравилось.
— Дать друамин?
— Если есть.
Поискав в ящике своего стола, Викмар достал оттуда голубую коробочку, которую отдал ей. Жюдит тихо поблагодарила его и щёлкнула блистером: тонкая блестящая фольга треснула, и крупная белая таблетка выпала из ячейки. Жан предложил воды, но замолк на полуслове, увидев полупустую бутылку с водой на столе Жюдит.
— Гарри не звонил? — вместо этого спросил он, по старой привычке упирая руки по бокам.
— Нет. По крайней мере у Жюля тишина. Скорее всего завтра уже позвонят, либо ближе к ночи. Мне кажется, ты иногда переживаешь за них так, будто они твои дети.
— Я из-за другого переживаю. Прайсу уже звонили сегодня. К ним должны прислать одного из сотрудников, но будет ли от него прок? Выглядит как попытка связать руки и не дать лезть туда, куда не хочет сам Моралинтерн.
Он устало потёр переносицу, бросая взгляд на окно, за которым начинало темнеть. Транспорт загудел с тройной силой; люди начинали возвращаться домой, и одна из главных улиц Джемрока мигом заполнилась шумом моторов и сигнальных гудков транспорта.
— Я могу проводить тебя?
— А разве мы не дежурим сегодня? — с искренним удивлением спросила Жюдит, на что тот покачал головой.
— Нет, мы завтра. Сегодня Маклейн и Торсон.
И правда. Она ведь ещё вчера смотрела в график дежурств на календаре в спальне: вторник, пятница, понедельник. Думала о том, как на выходных сводит детей куда-нибудь впервые за полтора месяца.
— С этой работой в последнее время из головы всё вылетает, — Жюдит неловко усмехнулась и поднялась из-за стола. — Да, можешь. Идём.
Жан редко провожал её. Он заполнял отчёты, уезжал на срочный вызов или же просто задерживался, болтая с коллегами, — иногда это было что-то личное, связанное с Гарри, во что Жюдит не хотела встревать. Бывало, что он сам отпускал её домой раньше всех, напоминая о детях, и тогда краем уха Мино слышала голоса коллег, беззлобно дразнящие его, а затем его грозное «хватит!», тонущее в чужом приступе хохота. Иными словами, его постоянно что-то отвлекало — только когда случалась редкая возможность, Жан спрашивал, может ли пойти с ней, и зачастую она соглашалась. В его компании было комфортно: они обсуждали работу, Коалицию, Моралинтерн и личный быт, чего так не хватало дома. Не то чтобы Матисс совсем не интересовался её жизнью, просто собственная волнует его куда больше, а дети ещё слишком малы, чтобы понять всю её неоднозначность.
Тем не менее, она знала, что Викмар живёт совсем в другой стороне. Спрашивать, зачем он каждый раз провожает её, Мино считала бессмысленным — вопреки стараниям Жан совершенно не умел скрывать чувства, если вообще пытался. Он шёл вместе с ней только потому, что хотел этого сам, а затем ещё час тратил на возвращение домой, если не успевал поймать трамвай, и за два месяца это стало их нерегулярной традицией. Очень странной, но вместе с тем настолько трогательной, что иногда Жюдит ловит себя на мысли, как сильно ей это нравится. В некотором смысле даже исцеляет.
По пути они остановились возле пекарни неподалёку от участка. Резкий порыв ветра смахнул к глазам рыжеватые волосы, которые Жюдит тут же заправила за уши парой лаконичных движений.
— Мне нужно за хлебом, — сказала она, разворачиваясь к Викмару.
— Я не особо тороплюсь домой.
Тёплый воздух в пекарне был наполнен сладковатым запахом кофе и выпечки. Расположенная в оживлённом районе — некогда эта часть Джемрока была выделена исключительно под производство, однако новое время требовало перемен, — она была проходным местечком, и к вечеру выбирать приходилось из нескольких кусочков тортов, несладкой сдобы и уймы буханок хлеба, некоторые из которых уже были разрезаны напополам. То, что интересовало Жюдит, почти никто не брал: ореховый хлеб местным почему-то совсем не нравился.
— Один пятьдесят, — произнесла женщина-киптка в белой косынке и фартуке, когда Жюдит обратилась к ней.
— Дороговато, — заметил Жан, перед этим снова неодобрительно хмыкнув.
— Зато детям нравится, — ответила Мино, расплачиваясь и забирая бумажный пакет. — Он и правда вкусный. Особенно с маслом или джемом.
— Кто бы меня так баловал в детстве.
— Я тоже в роскоши не жила. Пусть хоть им будет хорошо, пока есть возможность.
Она улыбнулась ему, и в этот раз улыбка не была вымученной или чересчур вежливой. О детях Жюдит говорит с искренней любовью, закрывая глаза на трудности содержания и воспитания двоицы мальчуганов. В конце концов, их вины в том, что жизнь сложная, нет. У Хейдельстама, человека более углублённого в психологию и её нюансы по специфике, отношение абсолютно то же, хоть и детей в два раза меньше; семьянин он не меньший, чем Жюдит, хоть и без супруги.
Викмар же к детям прохладен. Вернее, только к шумным — тихие и покладистые ребята вроде Микаэля восторга у него не вызывают, но просто нравятся. Трэнт, внезапно, не раз говорил, что на самом деле тот мог быть неплохим родителем, исходя из его наблюдений: отчуждённость Викмара всего лишь побочный продукт его депрессии, и к детям он неприязни не испытывает, учитывая, как легко он идёт с ними на контакт. Просто в одиночку, как у Трэнта, ничего не выйдет; внутренние демоны загрызут его при первой же малейшей ошибке.
Апрель встречал моросью и слабым, но холодным ветром — для Ревашоля совершенно обыденная погода в это время года, но приятнее её это не делало. Форменные плащи РГМ спасали от неё и даже грели за счёт особой подкладки, однако вне службы их почти никто не носил, хотя запрета как такового не было. По крайней мере эта сырость вкупе с друамином спасала от боли — та смиренно начала отступать, возвращая Жюдит ясность ума.
Они шли по маршруту, заученному за три месяца: сначала мимо длинной проезжей улицы с магазинами, где они уже останавливались, поворот налево у аптеки, затем через парк и дальше направо, в глубь жилого района дореволюционной застройки, где некоторые квартиры поражают великолепием буржуазной отделки, но до сих пор не имеют центрального отопления. При неспешной ходьбе он занимает минут тридцать, и при желании можно поймать автобус или трамвай, на которых добираться раза в два быстрее, но Жюдит нравится идти самой: свежий воздух и вечерний полумрак после залитого светом офиса здорово помогают привести мысли в порядок.
Викмар сегодня на удивление немногословен. Не то чтобы он сам по себе разговорчив, но в этот раз он совсем притих и выглядел мрачнее обычного. Суматоха с утренним делом не отпускала его даже после работы; как бы он ни пытался держать себя в руках, беспокойство прорывалось наружу. Она видела, как чутко тот прислушивается ко всем звонкам, поступающим Жюлю, и была близка к тому, чтобы считать, сколько раз тот уходил на перекур. Кроме того, его взгляды. Такие же постоянные, скользящие по ней при каждом удобном случае и будто кричащие «как мне быть?». Даже сейчас; она чувствовала на себе каждый из них, хоть и не могла те увидеть.
Схватив его за руку, Жюдит резко остановилась. Викмар тут же развернулся и уставился на неё с немым вопросом: пальцы машинально сжали её руку чуть крепче, словно боясь, что та ненароком выскользнет.
— Что с тобой сегодня? — спросила Жюдит почти в авторитарном тоне, не спуская взгляда с его лица. Глубокая усталость оставила свой след, но кроме неё было что-то вроде разочарования, и густеющая синева вечера лишь подчёркивала эту странную меланхоличную гримасу. Юлить Жан не стал.
— Мужик этот покоя не даёт. Всё думаю, что его сподвигло.
Он издал звук, похожий на раздражённый рык, только очень тихий. Холод ветра заставил его мерзливо поёжиться, что лишь усилило эффект, — в голове у Жюдит пронеслась нелепая ассоциация с дворовым чёрным котом, агрессивным и озлобленным на всех.
— Отпусти его, — произнесла Мино чуть погодя. — Гарри позвонит завтра и всё расскажет. Так можно до бесконечности гадать, что ему взбрело в голову, только какой смысл?
— Есть в нём что-то такое неправильное, как бы... зловещее, что ли, — голос прозвучал неуверенно, будто он не до конца верил самому себе. — Интуиция подсказывает.
В их деле интуиция вещь двоякая, но недооценивать её не стоит. Жюдит и сама неоднократно убеждалась в этом как на опыте коллег, так и на своём, и сейчас чутьё подсказывало, что всё это — один сплошной обман разума, производное от нервотрёпки, которую ему устроили днём. Много шума из ничего, как Жан любит это называть.
— Давай дождёмся завтра, — она робко, почти опасливо провела кончиками пальцев по его шершавой ладони; маленький трюк, способный усилить эффект её слов. — Ты начинаешь накручивать себя уже почём зря, не факт, что тебя интуиция не обманывает.
Тяжёлый хрипловатый вздох утонул в очередном порыве ветра. Черты лица, кажется, немного смягчились — по крайней мере между густых чёрных бровей она не заметила мелких морщинок, которые появлялись всякий раз, когда Жан хмурился. Однако в его глазах всё ещё было что-то тяжёлое, не до конца понятное; что-то, от чего нутро болезненно сжалось, стоило ей посмотреть в них.
— Всегда ты так, Жюди.
Ласковое обращение насторожило её. Тяжесть во взгляде стала ещё более ощутимой, и Жюдит быстро догадалась, к чему всё идёт, — опять-таки, Жан свои чувства прятать то ли не умел, то ли не хотел и впервые демонстрировал их настолько ярко. Крохотные мелочи вроде упаковки друамина, ежедневных вопросов о детях и прогулок до дома вели к этому манифесту его чувств, катализатором для которого послужили не то слова Жюдит, не то рука, схватившая его ладонь. Что бы ни было, оно сработало и привело к необратимому, рано или поздно неизбежному.
Нехотя разжав ладонь, Жюдит молча опустила взгляд к носкам туфель — лёгкие, из чёрной кожи на шнуровке, те едва задевали кончики чужих ботинок. Где-то за живой изгородью парка с дьявольским грохотом пронеслась мотокарета — секундное отвлечение на шум сыграло Викмару на руку.
Прохладный воздух наполнился густым, прогорклым запахом табака и хвойного одеколона; щекой она почувствовала мягкую и тёплую ткань пальто. Его объятия были на удивление осторожными, словно он боялся, что, надавив чуть сильнее, сломает её. Руки обхватили её плечи, прижимая к себе, — не слишком крепко, но так, чтобы Жюдит могла чувствовать их и прижаться в ответ. Бумажный пакет в руках тихо хрустнул, когда она прильнула ближе.
— Если бы ты была Долорес Деи, я бы стал религиозным фанатиком, — его голос раздался возле уха: приглушённым он звучал ещё ниже, отчего по коже у Мино прокатилась волна мурашек.
— Я не она. И очень рада этому.
— Это не мешает любить тебя.
Тёплое мерное дыхание возле щеки. Прикосновение — не пальца, его руки всё ещё были на спине и талии, прижимая к себе. Кончик носа мягко скользнул по виску, а через миг его коснулись губами. Поцелуй еле ощутимый, почти что эфемерный — проба реакции. Затем ещё один и ещё, с каждым разом более уверенный; по угловатой скуле, впалой холодной щеке, в уголке маленьких губ. На самих губах: сперва такой же робкий, но по мере того, как Мино расслаблялась, он становился всё глубже и чувственнее. По сути это был не один долгий поцелуй, а череда коротких и прерывистых; целовался Жан нежно, но быстро, попадая в губы через раз, как если бы время у них было на исходе. Одна из широких ладоней сперва сместилась на плечо, а затем накрыла щёку Жюдит, и большой палец принялся оглаживать ту, ведя по скуле и задевая подбородок.
«Не покидай его. Ему больше некого любить. Прямо как тебе», — Чуткость снова напоминала о том, почему Жюдит не пыталась сбежать от него.
«Когда Матисс в последний раз был таким? — подыгрывало Самоуважение, пока спокойствие разливалось теплом по всему телу, заглушая блеклые проблески сожаления. — Ты его сокровище».
«Нет, не думай о нём. Думай о детях», — прошептал Рационализм, когда раздался хруст бумаги, вернувший Жюдит в реальность.
Сердце бешено затрепетало в груди, когда она вновь посмотрела на Жана. Он улыбался: едва заметно, но уголки его губ слегка приподнялись, демонстрируя редкое для него состояние счастья. Горький комок застрял в горле, задавив то, что Жюдит хотела ему сказать до этого, — о Долорес Деи, о Гарри, внезапно пришедшем на ум как синоним обожествления. Признавать правду всегда тяжело, особенно сейчас, когда не было сил отступить, — не из-за пресловутого страха отказать Жану, но из-за очевидности случившегося. Из-за того, что ей жаль Викмара, и беспомощности перед своими же чувствами.
Зажглись натриевые фонари — в парке их включали ровно в семь вечера с октября по май, и это превратилось в неплохой ориентир. Они остановились возле одного такого, и яркий желтоватый свет залил лица обоих; так Жюдит заметила, что кончики ушей у Викмара пылали красным.
— Я не спасительница, — наконец произнесла она голосом на полтона выше обычного и бросила взгляд в сторону. Люди шли мимо по соседним дорожкам, не обращая внимания на них; кто-то спешил домой, выгуливал собаку или же посвящал время себе, исчезнув в бездне размышлений и не замечая ничего вокруг. — Мне бы себя спасти от того, что происходит.
Попробовав отступить, она почувствовала, как вторая рука мягко надавила на поясницу, — безмолвная просьба не уходить. Остаться ещё ненадолго и растянуть миг, повторение которого может никогда не произойти.
— Разведись с ним, — вдруг произнёс Жан твёрдо и уверенно, как будто отдавая приказ.
К нему снова вернулось привычное хмурое выражение лица: улыбка исчезла, а между бровей появились крохотные морщинки. Таким она увидела его в первый день работы в сорок первом — тогда у него день тоже не задался, но в нём хватало воспитания, чтобы не сорваться на новой коллеге.
— У меня двое детей, — тут же возразила Жюдит.
— Им восемь и десять. Они поймут.
Самый щепетильный возраст. Недостаточно маленькие, чтобы ничего не понимать, но ещё не совсем взрослые, чтобы абстрагироваться от произошедшего.
— Так нельзя, Жан, — она качнула головой. — Это же не происходит как по щелчку пальца. Я не могу просто снять кольцо и объявить себя свободной женщиной. На это нужно время, которое у меня, к сожалению, не в избытке.
Викмар промолчал, но на сером вытянутом лице на миг проскользнуло разочарование. Разумеется он знает, подумала Мино, и это не более, чем проверка её чувств, которую она, видимо, провалила. Тяжело вздохнув, она вытерла губы тыльной стороной ладони. В носу и уголках глаз начало легонько щипать; неотвратимое сожаление, выждав момент эмоциональной уязвимости, сгущалось, подобно тучам перед ураганом. Не стоило всё это поощрять. Брать его за руку, целоваться с ним и позволять обнимать себя, помня, как много этот простой жест значит для человека вроде него. Теперь вечер для обоих обречён в долгий — по ощущениям всегда бесконечный, — сеанс самоанализа, в котором у Жана снова взыграет комплекс вины и бесполезности, а Жюдит переживёт очередной приступ ненависти к своему бессилию и унизительной покорности.
Однако фантомное ощущение его ладони на щеке не отпускало её сознание, а на губах ещё остался сладковатый привкус ментола и табака, и прежнее тепло вновь кротко воспылало в глубине души. Всё ещё больно, горько и тяжело, но возможно — возможно, — в этот раз удастся справиться, держась за эти ощущения. В конце концов, его руки всё ещё лежали на пояснице и талии, едва сжимая те, чтобы ненароком не перейти черту дозволенного.
Может, всё действительно не так ужасно. Может, ужиться с клинической депрессией проще, чем с безразличием в свой адрес. И, может быть, дети и вправду поймут.
— Ладно, — тихо вздохнул Викмар, убирая руки в карманы пальто, — иди домой, Жюди. День сегодня выдался скверный. Ты устала, я устал. Дети ждут.
— Передам им привет. И подумаю над твоими словами.
Она вновь улыбнулась — не так широко, как прежде, всё ещё устало, но с искренней нежностью. От удивления до слабой, но довольной, почти победной ухмылки Жана прошло несколько секунд; ничего не говоря, он напоследок заправил выскользнувшую прядь ей за ухо и мягко коснулся щеки. Ничего более — иначе они застрянут ещё на полчаса.
До дома Жюдит шла одна. Жан лишь махнул ей рукой, а затем побрёл в обратную сторону, копошась во внутреннем кармане пальто в поисках сигарет. Ей же оставалось пройти ещё пару сотен метров по витиеватой дорожке и свернуть направо к южному выходу из парка; там, за пешеходным переходом, возвышаются ряды белых пятиэтажных домов эпохи монархизма, на первом этаже одного из которых находится квартира Жюдит Мино. Там её ждут дети: двое сыновей, Ингмар и Матье, которым не терпится поделиться всеми историями за день и выслушать её собственные, и отвлекать их будут разве что ломти свежего орехового хлеба. По радио сообщают прогноз погоды на ближайшие три дня, говоря про сезонные затяжные дожди, затрагивают политическую сводку, и Жюдит переключает на какую-то музыкальную станцию, не желая слушать ничего про внешний мир. Затем готовка, помощь с домашним заданием и ещё больше рассказов от детей — всё это время в груди теплится сладкое воодушевление, оставшееся после разговора с Викмаром. Из интереса она спрашивает, расстроится ли кто-то из них, если отец вдруг решит уйти, на что дети лишь качают головой, как будто это что-то само собой разумеющееся для них.
Матисс, вернувшийся с работы двумя часами позже, даже не заметил, как с её безымянного пальца исчезло кольцо.