Книжные друзья

Что значит быть любопытным? Это был простой вопрос, очень простой для других людей. Но мне, например, было трудно его понять. Живя в безэмоциональной среде, я ничего не знал о том, что связано с эмоциями, чувствами или абстракцией любви. Однако, если бы не этот человек, я, скорее всего, был бы совсем другим, чем той холодной, мертвой оболочкой, которой меня видит мир. Но благодаря ему всё было не так, и, скорее всего, никогда бы не стало так, если бы я продолжил оставаться в этих белых стенах, отбеленных до невообразимой степени, чтобы заставить человека, находящегося в них, чувствовать себя мучительно изолированным от остального мира; чтобы заставить его чувствовать, будто всё, что имеет значение, — это одна комната, а всё, что снаружи, — пустота, холод и грубость. Но по счастливой случайности я попал сюда. Здесь я думал, что смогу достичь той недостижимой цели, которой пренебрегала эта белая тюрьма: Я думал, что покой будет достижим, и я смогу, наконец, вырваться из этих белых стен и разбить их на четыре угла моего сознания; рассеять их влияние среди моей психики. Это было всё, чего я желал на поверхности — но всегда в глубине моего извращенного сознания я желал чего-то большего, чего-то лучшего, чем это. Я хотел научиться чему-то, чему я всегда хотел научиться; тому, что было отвергнуто от меня по рождению и могло бы сделать меня снова человеком, снова настоящим. Но после раскрытия S-системы и одержимой психопатки класса А рядом со мной, постоянно подталкивающей меня работать на неё и обманывающей меня едой для этого; мои шансы получить желаемый мир или получить что-то, что могло бы помочь мне достичь моего самого сокровенного желания, стали в моем сознании — невозможными. Кроме того, учитывая конкурентную, жестокую природу класса и желание изгнать меня, которое появилось в каждом классе, кроме В; моя мирная жизнь, к которой я так стремился, была выброшена из окна, в центр нашей галактики, и сгорела в глубине расплавленной, пузырящейся бомбы жарящегося солнца. Я знал, что больше не смогу обрести желанный мир, ибо мир никогда не желал сам встретиться со мной и заключить меня в свои расслабляющие, полные любви объятия. И в какой-то момент я полностью отказался от двух своих целей, так как думал, что теперь это всего лишь фантазии, которые я конгломерировал, учитывая школьную природу. Но потом я встретил её. Сначала я думал о ней лишь как о любительнице книг, ходящей в библиотеку и имеющей минимум друзей — в общем, одиночке, отказывающейся общаться практически с любым человеком. Когда я впервые увидел её, когда она пыталась достать книгу в библиотеке, и я помог ей, именно так я о ней и подумал. А после того, как я помог ей достать нужную книгу, она почти 30 минут рассказывала о том, какие книги ей нравятся и насколько интересной была та, которую я помог ей достать — что заставило меня поверить, что я был прав насчет «любительницы книг». Однако во всем остальном, о чем я сделал вывод, я сильно ошибался. Она не была похожа на Коенджи (боже упаси), вместо этого она проявляла властную доброту и уважение, когда бы мы ни разговаривали; черты лица выражали почти не сдерживаемую радость, как будто она нашла свою потерянную собаку или встретила друга, которого не видела много лет. Мне не было знакомо это чувство, но я мог в лучшем случае догадаться о нем по другим. И с той единственной встречи в библиотеке мы «тусовались» вместе по многим другим поводам. Иногда мы были в кафетерии — ели вместе и обсуждали случайные темы; или в библиотеке — читали, обсуждая сюжеты наших общих книг. И я находил это забавным, мне было весело разговаривать с ней — впрочем, как и с группой Аянокоджи и даже с Кей, иногда. Я уверен, что она чувствовала себя более просветленной и счастливой от наших бесед, чем я; по сравнению с истощенным эмоциями и насильно выученным животным — она была вне эмоций и безоговорочно правдива в своих ответах на вещи. Например, когда она умоляла меня не уходить из школы, или её страсть к своим книгам, когда мы были вместе; всё, что она говорила, кричало о правде и сострадании, когда она позволяла своим словам течь, когда была со мной в самых опасных или успокаивающих ситуациях, в которых мы находились. И естественно, чем больше времени мы проводили вместе, тем ближе мы становились друг к другу. По крайней мере, она становилась ближе ко мне. Лично я в начале наших отношений никогда не думал, что становлюсь слишком близким к ней; скорее я чувствовал, что нахожусь на том же месте, на котором всегда был с момента нашего знакомства. В начале наших отношений она была не более чем ещё одной частью моей жизни, частью этого школьного населения, с которым я близко дружил. Единственное, что было особенного в её связи со мной, это то, что она была моей подругой, но из другого класса. Но так же было и с Ичиносе. И с тех пор я думал, что между мной и ней ничего не может быть дальше наших разговоров. Но… но я ошибался. Казалось, я всегда ошибался в отношении этой девушки. И всё это было показано в полный рост и взорвалось — всё, что, как я думал, я не мог чувствовать, взорвалось в тот день. Этот день изменил моё представление о ней и мой взгляд на вещи, которые, как я думал, я не мог чувствовать, и которые теперь медленно прорастали, как цветы из мрачного сада моего разума. И самое главное, после этого дня спокойствие проникало в каждое моё существо, когда я был с ней. Это спокойствие продолжалось и сейчас, а моё любопытство к ней в тот момент и особенно сейчас зашкаливало за женевские горы. Но любопытство также приводит к нежелательным и желаемым результатам. И теперь моё любопытство с того дня, когда я был с ней, возросло до непоправимой степени. Я хотел знать всё о её прошлом, о её предпочтениях, о том, как я могу доставить ей больше радости, чем те уже близкие разговоры, которые мы вели. Всё это я воспринимал как любопытство — это не могло, не быть чем-то большим. Я знал, что это не более того, поэтому и желал быть с ней чем-то большим, чтобы насытить это, чтобы наконец дать ответы на моё любопытство. Хотя я знал, что это абсолютно невозможно, если мы хотим не стать мишенью для различных Классов, стремящихся уничтожить меня. Я знал, что если Рьюен или Сакаянаги когда-нибудь узнают, они используют это против нас — против неё конкретно. А она не была похожа на меня, она не была психически укреплена, как я. Я знал, насколько хрупким был её разум, и её использовали бы как приманку для меня. Приманкой, на которую я хоть раз, но пойду; чтобы сохранить хрупкое существо, которое мне было так интересно, а они стремились бы уничтожить. Я хотел защитить её ради своего любопытства, не более того. И от этого я просто подумал, что наши отношения должны оставаться такими, какими они были, не должны выходить за пределы того диапазона, в котором мы находились. И всё же, после того дня мы почти не разговаривали во время наших различных встреч. И эти встречи стали безусловно редкими. И эта встреча, та, которую я проводил с ней в библиотеке, снова была случайной. Прошел почти месяц с того дня, как и я, она наверняка заметила, насколько совершенно другим стало время, проведенное вместе. Разговоры были нечастыми, мы едва смотрели друг другу в глаза, и когда мы разговаривали, что-то побуждало меня какой-то рукой моего собственного сознания сделать что-то; что угодно, лишь бы продлить этот момент. И даже несмотря на то, как заманчиво было продолжить своё всеохватывающее любопытство, я сдерживался. Не потому, что хотел, а потому, что неохотно, ради нас обоих. Но сопротивляться тяге становилось всё труднее и труднее, и к этому времени что-то ещё, кроме любопытства, развращало моё сердце и заставляло меня чувствовать себя странно всякий раз, когда я подавлял в себе желание что-либо сделать. Я хотел, чтобы что-то произошло, я уверен, что она тоже; но мы оба знаем, что ущерб, который это нанесет, может стать невосполнимым. С того дня наши отношения изменились. Наши слова друг другу стали шаткими, даже если мы хотели чего-то более глубокого. Всё в нас стало другим. Но ещё больше что-то изменилось не только в наших отношениях, но и во мне самом. Что-то изменилось во мне, и это что-то нанесло такой ущерб тому, кем я был раньше, что теперь я не мог сказать, что я чувствую. Но помимо этого я наконец-то, после 16 лет одинокой, отверженной жизни, почувствовал что-то к другому человеку. Я почувствовал что-то впервые за всю свою жизнь. И это было то, что я считал любопытством. И это любопытство я хотел продолжить. Даже если бы я знал результаты того, что может произойти.